Текст книги "Замок "Мертвая голова""

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Глава 15. Кто-то плетет сети

Оглядываясь на события той ночи, я не могу понять только одного – сумасшедшего веселья, охватившего всех нас. Всю ночь с момента, как пирог палача был испечен, до заключительной, ужасной сцены в комнате со стеклянным потолком, мы пребывали в беззаботном и веселом настроении, что само по себе было совершенно неуместно и нелепо. Это состояние охватило всех одновременно. Настроение каждого из нас было таково, что мы энергично предались веселью, несмотря на то что в кресле за столом на этом странном обеде вместе с нами сидела Смерть. Но это, полагаю, была сладкая Смерть, похожая на фон Арнхайма в вечернем костюме с неизменным моноклем в глазу. И она была хорошим гостем на этом обеде.

Мы слишком много пили, разгоряченные тем, что сидим за одним столом с неизвестным убийцей. Да и жутковатая обстановка замка настраивала на определенный лад. У каждого, конечно, могли быть и личные причины для веселья. Это была именно та ситуация, где блистал Банколен. Герцогиня всегда была готова к любым попойкам. Фон Арнхайм, считая, что игра в его руках, расплывался в улыбках, как глазастый кот. Я снисходительно посматривал на его надувшиеся щеки со светлыми, щетинистыми бакенбардами и улыбающиеся круглые желтовато-зеленые глаза. На Левассера, благодаря его философскому отношению к жизни и смерти, жутковатая атмосфера действовала благотворно. Д'Онэ, холодный резонер и хитрый игрок, увлеченно следил за ходом событий. Данстен был встревожен, но заинтригован и навеселе. Кроме того, он освободился от тягостной необходимости скрывать от всех свои отношения с Изабель. А та, поняв, что ее отношения с мужем благополучно завершились, преобразилась в веселую, красивую женщину. Любовь Галливана к призракам и убийствам достигла кульминации на этом обеде Смерти. Но самой сумасшедшей из нас оказалась Салли Рейн… Трудно придумать более подходящую компанию, поднимающую бокалы и провозглашающую тосты.

Весь день до обеда прошел в хлопотах. Моторная лодка и гребная шлюпка мотались взад-вперед, перевозя Гофмана, Фрица, Фриду и еще двоих слуг, которых я раньше не видел. Из Кобленца привезли провизию. Ее тоже надо было переправить в замок, как и посуду, столовое серебро, вино и цветы. Где-то даже раздобыли трубочиста, хотя, учитывая добросовестность покойного Бауэра, в нем не было нужды.

Ночь обещала быть великолепной – прохладной, влажной, лунной, со стрекотом сверчков и кузнечиков. Над темными вершинами сосен уже поднималась луна, когда я, одеваясь к обеду, слышал звуки бурной деятельности но всему дому. В этот вечер я причесался тщательнее, чем обычно, больше внимания уделил крыльям моего галстука и даже заколол их довольно красочными бриллиантовыми булавками, которые, повинуясь какому-то непонятному порыву, привез из Парижа. Согласно указаниям, я собрал все необходимое и поставил чемодан возле кровати, чтобы Гофман взял его, когда мы отправимся в замок. Обедать придется поздно. Я вышел из своей комнаты уже после девяти часов. Мое внимание привлекло нечто, увиденное мною в окно холла… Я выглянул наружу…

С замиранием сердца я смотрел на освещенный замок «Мертвая голова». Несомненно, у ночных путешественников по Рейну дух захватывало при виде этого зрелища. Огромная мертвая голова смотрела огненными глазами. Глаза представляли собой овальные окна из фиолетового стекла! Нос – треугольный и желтый, как и арки галереи, из которой людям виделись зубы. От всего сооружения исходило дьявольское, сардоническое сияние. В зависимости от того, как двигались или колыхались огни, лицо мертвой головы принимало различные выражения. То она шаловливо подмигивала глазом, то расплывалась в широкой улыбке, то вдруг безжизненные глаза глядели жутковато и свирепо. По всей длине зубчатых стен в окнах башни крошечными точечками горели факелы, и я мог видеть движущиеся там фигуры. Я не мог понять, что означают блестящие шляпы на этих фигурах, до тех пор, пока до меня не дошло, что это не что иное, как черные металлические шлемы полицейских. Вся эта громада выделялась на фоне неба – широкий череп казался серебряно-серым при нарождающемся свете луны. Он наблюдал и ждал. Столетиями он смотрел на Рейн, но был одарен (как вам известно) безумным чувством юмора. Ах, барон Арнхайм, а вы были мастером представлений! Ваш французский враг был бы повержен, увидев спектакль, который с удовольствием поставил бы сам…

Я спустился вниз. Кто-то перебирал клавиши рояля в музыкальной комнате, а из библиотеки я услышал призывный звук взбиваемого коктейля.

В библиотеке меня вновь ждал сюрприз. Войдя, я уловил лихорадочный дух, который начал всецело захватывать нас, и услышал странный энергичный стук, олицетворяющий наш современный мир. Мы вдруг почувствовали близость друг к другу. Мы все были пассажирами фантастического корабля и в первую очередь принялись искать бар. Но конечно, Изабель Д'Онэ не умела взбивать коктейль! Покраснев от натуги и откинув голову назад, она орудовала шейке-ром быстро и резко.

На ней была длинная черная туника, сверкающая блестками и подчеркивающая красоту изящных плеч. Небольшая прядь светлых волос спадала на покрасневшие щеки. Привидение ожило. Она вскричала:

– Проходите, мистер Марл! Проходите, присаживайтесь, угощайтесь коктейлем. Он называется «Золотые зори», и я всегда хотела его сделать. Для этого используется джин, апельсиновый сок и абрикосовый бренди.

– Непременно, – сказал я, оглядывая других.

Салли Рейн, в зеленом вечернем платье, сидевшая на низкой кушетке, восторженно помахала мне рукой. Одна бровь у нее была чуть выше другой. Двумя пальцами девушка держала за ножку высокий бокал.

– Мой обожаемый! – поприветствовала она. – Проходи и садись рядом со мной. Ты, конечно, никудышный писатель, но мне нравится твоя стрижка. К тому же ты знаком с мистером Галливаном,правда?

Галливан выглядел удивленным. Вечерний костюм сидел на нем безупречно и придавал изящество его долговязой фигуре. Он был чисто выбрит, надушен, а на его смешном, как у Панча, лице застыла сонная улыбка. Он ловко, словно акула, заглатывающая добычу, опрокинул коктейль в рот, и я даже встревожился, не проглотит ли он и бокал. Сонная улыбка появилась вновь.

– Не таращите глаза, молодой человек, – обратился он ко мне, погрозив пальцем. – Вас интересует, где я приобрел костюм? У владельца похоронного бюро в Кобленце! Галливаны всегда были поэтическими натурами! Я…

– Да, я знаю, – засмеялась Салли Рейн. – Заплатили ему побольше и взяли с него обещание поработать на вас! Что ж, должна сказать, это разумно! Налейте мне еще!

– Я бы хотел сказать вам, – продолжал Галливан, взяв бокал, – что фактически обладаю всеми известными достоинствами. Я приобрел их на курсах, рекламируемых в журналах, курсах, которые работают, пока вы спите. На прошлой неделе я был ошеломлен. Меня отвергла самая лучшая девушка на свете, потому что я ни слова не знал по-латыни! Как она надо мной смеялась, когда я вызвался декламировать! Но ее усмешки сменились искренним потрясением, когда я процитировал четыре книги Энеиды. Я поражаю своих друзей блестящими фокусами, и они запирают свое серебро всякий раз, когда я прихожу в дом. В свободное время я взял несколько уроков этикета и научился не проливать суп на скатерть или не появляться на людях без штанов. Я умею играть на саксофоне, снимать отпечатки пальцев и выполнять много других общественно полезных работ. Я…

– Да будьте же умницей, возьмите коктейль, – перебила его Изабель Д'Онэ. – Это не смешно. Я…

– Вы читаете журналы? – спросил я.

– Я тоже, – сообщила Салли Рейн. – Мой старик получает их из Штатов кипами. Мне нравятся детективные истории, где персонажам не позволяется ругаться, а гангстер из Чикаго кричит: «Господи боже мой!» Приятно видеть, как неотесанный бандит одним росчерком пера издателя превращается в патологического типа…

Она замолкла. В комнату вошел Жером Д'Онэ. В этот момент его жена протягивала мне коктейль, и я почувствовал, как слегка задрожала ее рука. Она оглянулась, затем посмотрела на меня, и я заметил ее безразличный взгляд. Внезапно до меня дошло, что она больше не боится мужа.

– Добрый вечер, дорогая, – произнес Д'Онэ по-французски. – Ты сегодня обворожительна!

Он улыбался. Опасность, на мгновение нависшая над нами, миновала. Она холодно ответила по-английски:

– Спасибо. Хочешь выпить?

Эффект, произведенный ее словами, похоже, доставил женщине удовольствие. Она покраснела и приветливо оглядела присутствующих. Д'Онэ подошел и взял коктейль, который она налила. Изабель одарила его молчаливой улыбкой, он, поклонившись, принял бокал. В этот момент я подумал, что никогда еще не видел более симпатичной женщины. Но я поспешил представить Галливана, и от меня не ускользнул подозрительный взгляд репортера, когда они с Д'Онэ кивнули друг другу. Д'Онэ явно был озадачен.

– Мы раньше не встречались? – спросил он, поглаживая подбородок.

– Вряд ли, сэр.

– Гмм, – пробормотал бельгиец, – вероятно, вероятно. Вы мне кого-то напоминаете, вот и все. Ума не приложу, кто…

– Коктейли? Коктейли? – орала герцогиня, стоя в дверях.

Она, спотыкаясь, вошла в комнату, массивная, в плотно облегающем черном платье, топорщившемся в самых непривычных местах. Старушке грозило задохнуться в жемчугах, а волосы ее были взбиты, как свадебный торт. Ее внезапное появление заставило всех заговорить наперебой. В комнате началась сумятица.

Прежде всего, бросался в глаза блестящий смеситель для коктейлей. Он был большим, но его требовалось наполнять почти незамедлительно. Со стен мрачно глядели портреты Майрона Элисона. Вошел Данстен. Мне показалось, будто он чего-то опасается и не знает, куда деть свои руки. Его взгляд скользнул по Салли Рейн. Та мгновенно оказалась на подлокотнике моего кресла, уговаривая меня выпить, хотя только что спокойно сидела на диване. Затем он увидел Д'Онэ. Д'Онэ подошел, бурно и насмешливо поприветствовал юношу, отчего тому стало еще больше не по себе. Бедняга старался не смотреть на Изабель Д'Онэ, залпом допивающую свой коктейль, но это ему плохо удавалось. Помню, я подумал – здесь все решили напиться, а этой Д'Онэ лучше быть осторожнее. Мне снова представился фантастический корабль, плывущий в тумане по темным водам…

Отклонившись, чтобы налить мне напиток, Салли Рейн схватила меня за мочку уха, удерживаясь за него. При этом она говорила:

– Вы меня не слушаете, и вы чертовски…

В двери появились Банколен и фон Арнхайм. Оба сияли. Немец был в прекрасном расположении духа, бесшабашно весел, а его почти невидимые нафабренные светлые усы придавали ему вид худого, фыркающего, хищного кота. Банколен – Мефистофель с жемчужными запонками – изящно предложил фон Арнхайму сигарету. Тот взял, что-то сказав при этом, а Банколен в ответ кивнул. Они подошли и взяли себе по коктейлю. Это напоминало некий вызов. Но боже мой! Это напряжение, это безумное возбуждение охватило и их! Оба торжественно подняли бокалы.

– Послушай, дорогой, – услышал я голос Салли Рейн, звучащий в общей сумятице тихо и довольно энергично. – Сегодня ты должен ухаживать за мной! Я не хочу выглядеть полной дурой…

Тяжелой походкой мимо нас прошествовала герцогиня, оставив после себя тяжелое облако пряных духов. Галливан рассказывал ей о шотландцах. В конце концов Данстен подошел к Изабель Д'Онэ, и они тихо заговорили, могу поклясться, о погоде! Вот так! Банколен и фон Арнхайм вновь наполнили бокалы. Я искренне надеялся, уважая берлинскую полицию, что их вызов не был вызовом нашей пирушке. Однажды вечером в лондонском баре Пейна я видел, как Банколен участвовал в соревновании по поглощению спиртного под столом с краснолицым англичанином. Его называли Блуги. Но когда мы притащили его домой, он оказался каким-то лордом или графом, которого тем не менее в Париже знали как самого завзятого выпивоху.

Жутковатое судно с каким-то непонятным грузом встало на якорь. Я услышал его гудок. Но это оказался не гудок – это был всего лишь крик герцогини:

– Послушайте, не сгущайте краски! У нас еще осталось немного коктейля. Как насчет того, чтобы начать сейчас?

– Превосходная идея, – согласился Д'Онэ, рассматривающий портативный граммофон, по-видимому, для того, чтобы привести его в действие. – Я голоден. Pardieu! Я голоден! А остальные?

Что-то в его голосе заставило всех встрепенуться. Слова «А остальные?» звучали достаточно невинно, но были наполнены отвратительным смыслом. Ему удалось пронять всех, внезапно повысив голос. Салли Рейн так развернулась на подлокотнике моего кресла, что из-за ее зеленой фигурки я не видел лица Д'Онэ. Но я помню, что от этого голоса я подскочил. Его жена и Данстен сидели рядом на широком подоконнике. У них под ногами лежал смятый исфаханский ковер. Банколен и фон Арнхайм стояли возле столика со смесителем для коктейля, фон Арнхайм приподнял бокал, собираясь что-то сказать. Галливан перегнулся через подлокотник кресла герцогини. В руке он держал экземпляр своей книги «Легенды Рейна». Все так и застыли на мгновение, как персонажи музея восковых фигур. Затем кто-то произнес:

– Все в сборе, кроме месье Левассера.

Как вежливый и любезный, но неохотный ответ, до нас донеслось протяжное завывание скрипки. В нем было что-то необычное. Но пока мы молча прислушивались, скрипка начала играть какую-то трепетную, знакомую мелодию, в которой почему-то прослеживались такты танцевального па, а быстрая работа пальцев только подчеркивала эффект. Он играл «Амариллис»!

Салли Рейн залпом осушила свой бокал. Нам впервые стало ясно: мы набросились на коктейль, чтобы не думать об ужасных вещах. Фон Арнхайм с тихим звоном решительно поставил бокал на стол. Данстен, словно протестуя, приглушенно произнес: «Я же говорил!» Но больше никто не сказал ни слова. Я понятия не имел, что делает этот Левассер, какие сумасшедшие намерения им движут…

Раздвижные двери библиотеки распахнулись. На пороге стоял… Левассер! Невидимая скрипка продолжала пиликать танцевальную мелодию.

Кто-то произнес:

– О господи!

Жером Д'Онэ истерически рассмеялся.

Но я наблюдал за Левассером и видел, что он хладнокровен и невозмутим. Он даже улыбался. Его появление окончательно привело в порядок хаос моих мыслей. Свет играл на его блестящих черных волосах, на изумрудной запонке, на кольцах, когда он недовольно раскинул загорелые руки.

– Это запись Хейфеца, – пояснил он, – которую играет «Виктория» в музыкальной комнате. Я сам поставил пластинку, чтобы продемонстрировать, что не имею никакого отношения к этому преступлению.

Левассер прошел немного вперед, повернулся к Д'Онэ.

– Некоторые, – продолжал музыкант, – склонны к мелодраме. Сегодня месье Д'Онэ имел дерзость предположить, что у меня нет алиби, потому что за запертыми дверями играл граммофон, в то время как я занимался… определенными делами. – Он недовольно пошевелил пальцами и засмеялся. – Я настолько хорошо знаю этот мелодраматический прием, что ничуть не удивился. Я уж не говорю об очевидном безумии этой идеи в любом случае. О том, что меня оскорбляет предположение, будто, совершив убийство, я прибег к такому бездарному трюку. И уж не говорю о том, что «Виктория» не стала бы несколько часов самостоятельно крутить пластинки… – В глубоком молчании он указал пальцем на дверь. – Но я хотел вам показать, что тот, кто верит в мою виновность, не знает этой записи. Вы только послушайте. И услышите разницу. Вы услышите аккомпанемент пианино… А теперь, – он снова улыбнулся, – может, кто-нибудь предложит мне коктейль?

Для того чтобы услышать разницу, не требовалось напрягать слух, и мы услышали. Думаю, у некоторых в глубине души с самого начала зародилось некоторое смутное подозрение, а Левассер рассеял его одним жестом. Мы все молчали. Д'Онэ стоял неподвижно, как сфинкс, но сжал кулаки. Изабель Д'Онэ поспешно встала и налила Левассеру коктейль. Он взял напиток, и кольца его засверкали, а яркие темные глаза насмешливо заблестели над ободком бокала.

Глава 16. Смерть под коктейль

Наконец я полностью проникся мистицизмом ситуации.

С непокрытой головой, обдуваемый прохладным бризом, я стоял на зубчатой стене замка «Мертвая голова». Прямо в центре галереи арок, образующих зубы, зияли открытые двери, которых я раньше не видел, – железные двери, выкрашенные серой краской. Вчера ночью, при свете электрических фонарей, мы их не заметили. Но они открывались в невероятный мир – я это увидел, когда наша компания появилась здесь несколько минут назад… …

Мы совершили путешествие через стремительную реку в напоенную ароматами ночь! Я вспомнил щекотание белого мехового воротника темной накидки Салли Рейн, когда мы плыли в раскачивающейся моторной лодке. Я вспомнил золоченые туфельки Изабель Д'Онэ, высокую луну, серебрящуюся воду, а больше всего – огромный освещенный череп, глядящий с высоты пурпурными глазами. Сумасшествие! Сквозь пыхтение мотора я слышал надтреснутый голос герцогини, поющей «…пусть дует ветер штормовой!». Еще одна лодка начала свое таинственное путешествие от дома Элисона. На причале, на противоположном берегу, горели фонари. Кто-то вспомнил Стикс, а женщины, чтобы взобраться на холм, надели галоши на свои легкие туфельки. Сплошной крик, смех, вздохи и ужас…

Вокруг меня на зубчатых стенах горели факелы. Внизу, вдали, я смутно разглядел зеленый мундир полицейского. Я повернулся, возвратился в центральный коридор и убедился, что железная дверь по-прежнему открыта. Коридор с цветным окном и витой лестницей, по которому мы шли прошлой ночью, я узнал, только пройдя мимо.

Большой, но строгий центральный холл. На заднем плане, у стены, широкая лестница, высоко под потолком разделяющаяся на две галереи. Пол и лестница застланы толстым черным ковром. В подсвечниках по всей длине галереи горели свечи, но внизу было темно. У стены наверху стояли черные миланские доспехи пятнадцатого века, позолоченные и инкрустированные. В прорезях забрала горели свечи. Жутковатая фигура смотрела на меня, опираясь на меч.

Не знаю, почему я содрогнулся, поднимаясь по лестнице. Я вновь обратил внимание, что при дневном свете этот холл освещался только светом из окна с желтым стеклом, напоминающим нос черепа, перед которым на железной цепи свисала с потолка гигантская люстра со свечами. Замок был слишком величественным, слишком чудовищным и слишком напоминал призрака с рыжими волосами. На лестничной площадке за доспехами что-то зашевелилось, и мне стало страшно.

– Я вас искала, – донесся до меня голос Салли Рейн. – Вы что, выдохлись? Народ наверху уже пьет! Идемте!

Она казалась очень маленькой в тени черных доспехов. Желтый свет жутковато играл на ее накрашенных губах. Огромные темные глаза неотрывно смотрели на меня. В руках

Салли держала дна бокала. Один протянула мне. Я залпом выпил «Золотую зарю», которая приятно согрела меня.

– Все кончено, – прошептала она из тени доспехов. – Он выпил и рассказал мне. Вообще-то меня это не слишком трогает.

Я поставил бокал на постамент доспехов и сжал руками ее лицо.

– Будьте осторожны, – предупредила она, подмигнув. – Я не собираюсь снова загораться!

Во время паузы я ощутил острую боль. С этой девушкой шутки плохи. Что бы ни происходило, она всегда предельно серьезна. А играть теперь…

– Пойдемте наверх, – позвала она.

Пройдя несколько пролетов до этажа, где располагалась столовая, мы оказались в комнате, венчающей череп. На нас нахлынул шум. Он бил по барабанным перепонкам, и меня вновь захлестнул мучительный водоворот напряженного ожидания. Подняв глаза, я увидел стеклянный куполообразный потолок, поддерживаемый колоннами из черного дерева. На мозаичном полу черно-золотыми плитками были выложены знаки зодиака, но какие именно – я различить не мог, потому что пол был застелен шкурами животных, как и в доме Элисона. Все головы скалили челюсти с белыми клыками, создавая впечатление какого-то страшного мертвого зверинца, что не мешало людям спокойно расхаживать по комнате. Четыре огромные люстры со свечами, свисающие с потолка, бросали на мозаичный пол огненный свет, но комната все равно была плохо освещена. Я не мог различить деталей – везде, куда не попадал свет от свечей, царил мрак. Изабель Д'Онэ и Левассер сидели на турецкой оттоманке в середине комнаты. Они наливали напиток из большой пурпурной стеклянной фляги – такие продаются в лавках в Тунисе, – и Левассер, уже заметно навеселе, выкрикивал ей комплименты. Она, раскрасневшаяся, смеялась, кокетничала и просила его замолчать. По всему было видно, что она тоже хорошо повеселилась. Данстен, с бокалом в руке и с решительным выражением лица, разгуливал но комнате. По-видимому, он что-то искал, но непонятно, что именно. Кто-то в полутьме начал перебирать клавиши пианино. Игрок не выдерживал такта, но мелодию с готовностью подхватили голоса Банколена, Галливана и герцогини. Они запели:

– Ах, генерал принес croix de guerre, parlez-vous [10]10
  Крест «За боевые заслуги», надо же ( фр.).


[Закрыть], генерал принес croix de guerre, parlez-vous!..

Я никогда не видел, чтобы Банколен с таким воодушевлением предавался веселью. Совсем не похоже на него – и я невольно задал себе вопрос: что он еще задумал? (А он, безусловно, что-то задумал!) Голоса страстно объясняли, что они думают о генерале, и пересказывали потрясающие любовные приключения легкомысленной дамы из Армантьера. Я задумался, к чему рано или поздно все это приведет, и решил выпить еще. В углу, возле свечи, одиноко горящей на лакированном шкафчике, я заметил фон Арнхайма. Он стоял неподвижно, в позе Наполеона.

Салли Рейн, заметив группу у пианино, закричала от восторга и убежала от меня к ним. Я подошел к фон Арнхайму, стоящему под канделябром, и невольно содрогнулся при виде его лица – холодного, злого, настороженного. Его зеленые прищуренные глаза медленно оглядывали комнату. Стоя в одиночестве возле книжных полок, в желтом ореоле света, он, казалось, был на мили отдален от окружающего его веселья. Мне стало не по себе от контраста между пронзительными голосами у пианино и этим наблюдателем с Дарьенского залива. Нелепый венчик светлых волос на его лысой голове выглядел довольно угрожающе. Я немного боялся немецкого профи. Пока я приближался к нему, мне в голову пришла любопытная, ужасная мысль…

– Ваша вечеринка, барон фон Арнхайм, – сказал я, – похоже, удается.

Сыщик медленно повернул ко мне голову.

– За то короткое время, что мы здесь, она, кажется, уже удалась, – ответил он. – А дальше будет еще интереснее!

Данстен, осторожно держа бокал, прошествовал рядом с нами. Проходя мимо тигриной головы, он остановился, внимательно разглядел ее и поплелся дальше. От шума у меня, заболела голова, а певцы не унимались. К нам снова, словно планета на орбите, приблизился Данстен. Он остановился и очень отчетливо произнес:

– Прекрасный голубой Дунай.

И пошел дальше. Фон Арнхайм, как никто другой, действовал мне на нервы. Кто-то оставил на чайном столике бокал с зеленоватой жидкостью. Я попробовал. Это оказалось перно. Я выпил. Фон Арнхайм, со сложенными на груди руками, продолжал рассматривать комнату.

– Вот что я вам предложу! – услышали мы среди общего шума голос Галливана. – Здесь представлены пять национальностей – англичане, немцы, бельгийцы, французы и американцы. Мы споем национальные гимны! Споем национальные гимны! Месье Банколен, только у вас хороший голос. Будьте любезны, запевайте! Ну же! «Die Wacht am Rhein!» [11]11
  «Стража на Рейне» ( нем.).


[Закрыть]

Кто-то зааплодировал. Забренчали клавиши. Я услышал, как Левассер крикнул на ухо Изабель Д'Онэ:

– Несравненно! Великолепно!

Затем плохо настроенное пианино с неожиданным достоинством заиграло величественную мелодию… Я огляделся:

– Что ж, мы так и будем веселиться? Не пора ли поесть?

– С минуты на минуту нас пригласит Гофман, – ответил фон Арнхайм.

– Полагаю, все уже проголодались. – Мне показалось, что кого-то недостает, но я только сейчас понял, кого именно. – Кстати, – спросил я, – а где месье Д'Онэ?

Опять проницательный взгляд прищуренных зеленых глаз – фон Арнхайм сурово оглядел меня с ног до головы.

– Месье Д'Онэ, – сообщил он, – на обеде не будет.

– Не будет?

Немец задумчиво и безразлично кивнул, а у меня от ужаса по спине побежали мурашки.

– Нет, – сказал фон Арнхайм. – Месье Д'Онэ мертв.

…Здесь я делаю паузу, потому что в моих мыслях тоже наступила пауза. Зрение и слух словно парализовало. Именно такие чувства испытываешь, наверное, когда над шеей занесен нож гильотины. Внутри у меня все перевернулось, а огни на мгновение превратились в размытые пятна. Сквозь туман я увидел венчик светлых волос фон Арнхайма и, к несчастью, услышал громоподобный хор, поющий «Барбанконн».

– Только, пожалуйста, молчите, – зашипел фон Арнхайм. – Никто не должен знать.

– Вы имеете в виду, – я пытался говорить спокойно, – что совершено еще одно уб…

– Нет. Сердце. Говорят, у него было плохое сердце. Я решил подвергнуть его испытанию, но не ожидал, что это обернется такими последствиями.

– Но где… когда?..

– Тише! Никто не должен знать. Продолжаем работать. Я откланяюсь. И мы возьмем убийцу раньше, чем подадут кофе…

– Значит, Д'Онэ не… я имею в виду, не виновен?

– К убийству Эдисона он непричастен. Ни слова, понятно? Тело в соседней комнате, оно накрыто. Сообщим всем попозже.

Он ушел. И все же я еще не осознал весь кошмар ситуации – нам предстояло весело пировать, когда один из нас лежал «накрытый» в соседней комнате! «Накрыто»! Как тщательно действует фон Арнхайм! Под стеклянной крышей ушел из жизни человек. Душа его отлетела под звуки пианино, стук смесителя для коктейля и крик Левассера на ухо Изабель Д'Онэ: «Несравненно! Великолепно!» Великий финансист, король финансового мира, затих, как оловянные часы. Он «накрыт». Опять это проклятое выражение! В конце концов Брюссельская фондовая биржа сойдет с ума, воспаленные глаза агентов будут следить за телеграфными лентами, а денежные мешки качаться на безумных качелях, именуемых фондовым рынком… Но пока тело всемогущего властелина не должно мешать нашей пирушке. Он будет покоиться с миром… «накрытый».

Почувствовав легкую тошноту, я прошел к столу с бесчисленным множеством бутылок. Я искал острый перченый алкогольный напиток под названием перно и нашел бутылку, а также бокал, сифон и колотый лед. Наклейки «Амурет», «Амер Пикон», «Дюбонне», «Берт» – да, от жажды тут не умрешь! И вдруг в глаза мне бросился портрет… фотография в рамке, приклеенная к бутылке с джином…

Малеже! Это лицо возникло передо мной как живое, хотя я видел его только в детстве, на театральном представлении. Рыжеволосый Малеже, а с ним на этой старинной фотографии была изображена женщина. Я вспомнил, как Галливан рассказывал мне что-то о его любовнице и ребенке. Его любовница… красивое, потрясающее лицо, темные волосы, уложенные по моде тех дней. В расцвете лет – скажем, лет тридцати пяти…

Господи! В этом лице было что-то знакомое. Ребенок… ребенок… ребенок был похож на свою мать… лицо кого-то мне напоминало. Ребенок Малеже вырос. Я видел это лицо всего несколько минут назад. Мальчик или девочка? Мальчик или девочка? Когда я глотал напиток, моя рука дрожала. Я задумался: как этот портрет оказался здесь? Бутылка была покрыта толстым слоем пыли. Кто-то откопал ее…

Мимо прошел Данстен. Устремив на меня немигающий взгляд, он поинтересовался, выпил ли я, заметив, что сам-то он выпил. Я попытался отделаться от него, но он не успокоился, пока не увидел, как я налил себе солидную дозу, и не убедился, что я ее проглотил. Тогда он кивнул и пошел дальше. У меня из головы не выходила эта фотография; но на сей раз это ужасное перно, кажется, возымело действие. Теперь все гости собрались вокруг пианино, даже Левассер, и я остался один перед многочисленными бутылками. Передо мной словно плыло лицо рыжеволосого Малеже, и на память пришли строчки из забытой книги: «Я Абаддон, Властелин Бездонного Колодца, и, хотя я уничтожен, мой образ живет в другом, чья рука всегда готова нанести удар и навлечь огонь и гром на шесть таинственных дорог Смерти…»

– «Пили вчера, – орали возле пианино, – пили вчера вечером. Никогда еще я не пил столько».

Но когда Гофман пригласил нас на обед, я обнаружил, что они не пьяны. Кроме Данстена и Изабель Д'Онэ, все были чуть-чуть подшофе, зато немало возбуждены. И жене Д'Онэ такое состояние очень шло. Она в этот вечер проявила неожиданные таланты любезности и уравновешенности, а ее вновь обретенная красота придавала немного ума даже самым глупым словам, срывавшимся с ее уст. Только как она воспримет известие о смерти мужа?..

– Мне очень жаль, – заговорил фон Арнхайм, – что месье Д'Онэ не будет присутствовать на обеде. Его внезапно вызвали по междугородному…

Полагаю, это было чистой правдой.

Я видел, с каким выражением лица фон Арнхайм произнес эту любезную фразу, – зрелище не из приятных. Никто не произнес ни слова. У всех были такие же, как и у меня, смутные представления о привычках финансовых королей, и этот телефонный вызов показался обычным. Я старался вспомнить, когда в последний раз в эту ночь видел Д'Онэ. Мне казалось, что он шел по галерее с доспехами, а рядом с ним шагал фон Арнхайм, добродушно обняв Д'Онэ за плечи.

Столовая, как я уже говорил, располагалась в передней части здания, этажом ниже. Туда вели выложенные мрамором спиралевидные коридоры с потолками голубого цвета. На стенах я с самого начала заметил поистине великолепные картины, развешанные беспорядочно, как в чулане. Я увидел «Спящую Венеру» Корреджо, потерянную «Сафо» Рубенса… на всех картинах изображались обнаженные женщины, в основном дородные и томные. Наконец, через зарешеченные ворота мы вошли в столовую.

Бархатные шторы песочного цвета, свисающие из-под самого потолка, обрамляли огромные овальные окна с пурпурными стеклами. С потолка свисала добрая сотня подсвечников в форме дерущихся драконов, бросая яркий свет на белую скатерть, серебро, сервиз севрского фарфора и единственную вазу в центре, полную алых цветов. От курильниц в четырех углах комнаты поднимался тонкий аромат сандалового дерева…

Места за овальным столом, накрытым на десять персон, распределились так: фон Арнхайм, я, Банколен, Салли Рейн, Изабель Д'Онэ, Галливан, Данстен, Левассер, Д'Онэ, герцогиня.

Мы расселись, и воцарилось обычное для таких обедов молчание. Я заметил, что в голубой керамической вазе, стоящей в середине стола, необычные цветы – маки. Наверху я краем глаза заметил те пурпурные овальные окна, что призрачно блестели при свете свечей. Несколько свечей мягко и приятно освещали стол, но атмосферу несколько отравляли резкие, нервные, боязливые взгляды. Банколен равнодушно смотрел на икру и стоящие перед ним бокалы. Изабель Д'Онэ несколько предательски глядела в сторону. Ее влажный взгляд скользил по лицу Данстена, но тот, насколько я помню, со взбившимся коком волос, безмятежно просматривал ассортимент вин. Герцогиня жестом гладиатора провела по скатерти рукой и несколько подозрительно посмотрела в довольное, смуглое лицо Левассера. Я не видел лица Галливана, но видел его веснушчатые руки, нервно перебирающие серебро.