Текст книги "А завтра — весь мир! (ЛП)"

Автор книги: Джон Биггинс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 27 страниц)

Мы проскочили, но с передней мачтой случилось что-то ужасное, ремонтная бригада уже бежала к носу по обледеневшей палубе. Что-то произошло и внизу, судя по гаму, доносящемуся из люков.

Я слетел вниз по трапу на батарейную палубу и застал там человек пятьдесят, как будто участвующих в корриде.

Затем я понял, что с креплений сорвалась пушка, рым-болты, державшие мощный трос, проходящий через боковые стенки лафета, просто вырвало, когда корабль накренился, меняя курс. Теперь она носилась во все стороны по скользкой от воды палубе, пока корабль качался на волнах.

Пушке нужен один хороший разгон, чтобы набрать скорость, въехать в борт, впустить море внутрь корабля и утопить всех нас. Я мог лишь беспомощно и зачарованно наблюдать, как Негошич и его люди гоняются за трехтонным монстром в отчаянной попытке накинуть на него линь и хотя бы замедлить.

Орудие ударилось о грот-мачту и замедлилось, а корабль в это время застыл в крайней точке наклона, как будто в зловещей задумчивости, а потом пушка покатилась задом наперед, когда корабль качнуло в обратную сторону.

Кто-то мучительно закричал, и матросы бросились вперед. К тому моменту как я подскочил помочь с пушкой, ее уже развернули и остановили.

Помощник канонира засунул ганшпуг под колеса, а мы обмотали трос вокруг лафета и привязали к грот-мачте. Теперь я увидел, почему орудие притормозило.

Гумпольдсдорфера зажало под лафетом, его голубые глаза глупо таращились, из уголка рта текла кровь. Пушка прокатилась по нему и раздавила. Белые переломанные ребра торчали сквозь разорванную штормовку, а по палубе широким двухметровым мазком растеклась кровь, как след улитки.

Он был почти мертв, лишь легкие конвульсии. Некоторые свидетели утверждали после инцидента, что он поскользнулся, упал и не успел вовремя отскочить. Другие – что он добровольно бросился под несущееся орудие, чтобы его остановить. Так или иначе, дер Гумперль погиб.

У нас не было ни времени, ни сил для торжественных похорон. Только капитан, отец Земмельвайс и пара кадетов на обледенелом полуюте прижимались к вантам для равновесия, пока завернутый в парусину сверток соскальзывал в серые волны где-то к северу от края Антарктических льдов.

Иногда, спустя годы, я размышлял о том, что море в этих широтах очень холодное и он лежит на глубине, замерзший и вечно молодой, а его большие голубые глаза смотрят вверх на полупрозрачный изменчивый потолок. Наверное, нет.

Но спустя годы он достиг в некотором роде бессмертия, хотя и не под своим настоящим именем, в качестве главного героя в «Утвержденном тексте для чтения в младших школах». Он был озаглавлен как «Смелый кадет, отдавший жизнь за свой корабль» и использовался в австрийских школах до 1918 года в качестве пособия для чтения. Могло быть и хуже.

После этого небольшого инцидента с айсбергом, который мы, по идее, не должны были пережить, мы убрали часть парусов и дрейфовали в подветренную сторону в новом освежающем шторме.

Мы на волосок разошлись со смертью, но видимых повреждений корабль не получил, не считая сильно поврежденной фок-мачты и корпуса, который теперь обильно пропускал воду сквозь щели, открывшиеся после жестокой перегрузки, когда ветер ударил нам в лоб.

Нижние части мачт на «Виндишгреце» представляли собой склепанные из стального листа трубы. Фок-мачта согнулась назад – она приняла на себя большую часть ветра – и один шов на ней лопнул.

Мы кое как заделали его, вырезали деревянную накладку и туго примотали ее к мачте тросами, но это временные меры. Ванты тоже оказались повреждены, некоторые вырвало из стальных вант-путенсов, которыми они крепятся к корпусу, и это можно поправить только в порту.

Но даже в таком состоянии мы провели остаток 1902 года в отчаянных попытках прорваться против ветра и обогнуть мыс Горн. Двадцать восьмого декабря в утреннем свете мы даже видели его в нескольких милях к северо-западу – низкий, безликий двугорбый остров, едва различимый сквозь брызги и дождь милях четырех от нас.

Сам бы я не догадался, но несколько человек, уже проходившие здесь, поклялись, что это незначительное нагромождение скал и есть самая южная точка обеих Америк. Из-за этого незначительного клочка суши мы перенесли слишком много сложностей. Но через несколько минут нам было отказано даже и в этом достижении – мы развернули корабль на другой галс, прочь от земли, и шторм мгновенно отнес нас назад на восток.

Во время финальной попытки прорваться, утром двадцать девятого декабря, я в роли впередсмотрящего находился на вершине грот-мачты – застрявший в вантах, одеревеневший от холода и усталости, а в это время мачта описывала пятнадцатиметровые круги в небе.

Опять начался шторм, но мне было до лампочки. Мне действовал на нервы визг ветра в такелаже: не постоянное «уииииии», а медленное завывание «уииии-воооо-уииии», пока мачты кренятся в наветренную сторону, затем в противоположную и опять в наветренную.

Я пытался смотреть на запад через падающий снег. В двух милях к юго-западу виднелся большой четырехмачтовик, идущий по ветру из Тихого океана в Атлантический – везучие черти. Я повернулся, чтобы крикнуть фрегаттенлейтенанту Кноллеру на палубе.

– Вижу парусник, герр лейтенант, четыре румба по правому борту! В двух милях от нас!

Я обернулся снова посмотреть на четырехмачтовик. Его закрыл снежный шквал, а когда он рассеялся, корабль исчез.

Я потер глаза и посмотрел снова. Нет, сомнений быть не могло. Я соскользнул на палубу, борясь с ветром, почти загнавшим меня обратно на ванты.

– Уверен?

– Уверен, герр лейтенант, он был впереди и вдруг исчез.

Мы повернули туда, где я видел корабль, и заметили перевернутую спасательную шлюпку на волнах, слишком далеко с наветренной стороны, чтобы мы смогли добраться до неё. Нужно спускать шлюпку, воздух внутри промасленной штормовки мог удерживать человека на воде пять-десять минут.

Но кто пойдет на это? Юнион Джек и его парни на своей лодке вызвались добровольцами. Они ужасно страдали от холода все последние полтора месяца и были, я думаю, рады шансу немного погреться, поработав веслами, пусть даже с вероятностью утонуть.

Капитан запретил, но они настояли, сообщив, что еще никогда кру не боялись волн. Так что мы спустили свою шлюпку на пятно, накапавшее из офицерского гальюна, и стали смотреть, как они гребут, затянув одну из своих песен.

Предполагалось, что мы видим их в последний раз, но через полчаса они снова появились, периодически пропадая за гребнями волн. Прошло еще около часа, пока они подобрались на достаточную дистанцию, чтобы мы скинули им привязанный к пустой бочке линь и вытащили.

Мы подняли их и сразу отвели на нижнюю палубу, где принялись оживлять с помощью шнапса. Кру не сумели спасти ни одного человека. Удалось найти только розово-черного поросенка, плававшего на месте крушения.

И больше ничего. Мы не узнали даже названия корабля. Полагаю, произошла обычная для Южного океана история: корма поднималась недостаточно быстро, чтобы избежать особенно высокой волны, или рулевой дал рулю проскользнуть и корабль, поднявшийся на первую волну, получил удар в бимс от второй, а третья выбила люки на палубе и отправила его на дно.

За долгие годы вот так пропали сотни парусников – ни выживших, ни обломков, только немногословная запись в конторе Ллойда через несколько месяцев: «Последний раз замечен кораблем «Вальдивия» 24 августа 1901 г., 52°41' ю.ш. 69°52' з.д.”.

Совершенно непонятно, как свинья, единственный выживший в этой безымянной трагедии, осталась на плаву, когда корабль провалился в пучину.

В те дни, до изобретения холодильников, идущие домой из Австралии парусники обычно перевозили много скота, но в такую погоду все животные должны были быть надежно привязаны на нижней палубе и утонуть вместе с кораблем. Скорее всего, в тот самый миг, когда случилась катастрофа, поросенка подняли на палубу для встречи с мясником.

В сложившихся обстоятельствах мы все решили, что будет крайне возмутительно даже думать о том, чтобы съесть этого поросенка. Так что мы окрестили его Фрэнсисом в честь первооткрывателя пролива Дрейка и разрешили бродить по всему кораблю на манер священной коровы в Варанаси.

Мы старались как могли, но так и не смогли выдрессировать это существо, так что даже линиеншиффслейтенант Микулич вынужден был мириться со свиным пометом на безукоризненно вычищенных палубах.

В предпоследний день 1902 года капитану Фештетичу пришлось признать поражение. Выбора не осталось. Экипаж измучен и недоволен, фок-мачта сильно повреждена, а корпус протекает из-за многонедельных нагрузок так сильно, что воду приходилось откачивать каждый час.

Плотник и старший офицер провели осмотр трюма и доложили, что такими темпами скоро не выдержит какая-нибудь доска ниже ватерлинии и мы пойдем ко дну. Так что в полдень мы повернули руль, перебрасопили реи по ветру и понеслись к Фолклендам.

Прошло шесть недель, как мы отплыли с этих островов, и всё, чего мы добились в борьбе с погодой и ветром – три мертвеца (Гумпольдсдорфер и два моряка, которых просто смыло ночью за борт), потрепанный, протекающий корабль и крайне унылый экипаж, деморализованный не столько работой или погодой, это еще куда ни шло, а скорее потерей веры в командиров.

Стыдно осознавать, что хорошо укомплектованный моряками военный корабль не смог обогнуть Горн, в то время как кое-как оборудованные торговые суда под управлением десятка моряков и юнг делали это каждый день. Мы проиграли и понимали это.

Корабль приполз в Порт-Стэнли вместе с угасающим светом последнего дня 1902 года. Возможно, мы предпримем еще одну попытку, если погода наладится – небо как раз расчистилось, когда мы подходили к Фолклендам – но сейчас нам срочно нужно отремонтировать корабль.

Все выглядело так, будто мы прибыли в правильное место, потому что насколько хватало глаз во время длинного летнего заката, гавань Порта-Стэнли и все бухты вокруг были усыпаны бесхозными кораблями, этими ходячими мертвецами в вечной битве у мыса Горн.

Многие из них, очевидно, находились здесь многие годы, судя по позеленевшим мачтам и темным зарослям водорослей, украшающим борта.

Наутро капитан и старший офицер отправились на берег, чтобы узнать насчет ремонта, и мы выяснили, почему здесь все кишит брошенными судами.

Все работы по ремонту кораблей в Стэнли монопольно выполнялись двумя шотландцами, братьями Гатри, и их расценки были так высоки, что капитаны побитых штормом кораблей, после того как отправляли владельцам телеграмму о требуемой на починку сумме, получали распоряжение сделать временный ремонт своими силами либо оставить судно на побережье в какой-нибудь бухте и вывозить команду пароходом.

Стоит ли говорить, что в ответ на нашу телеграмму с примерными расценками мистера Гатри и его брата пришел ответ, что Казначейство никогда не согласует починку корабля по такой непомерной стоимости.

И это еще не все, следом из Вены пришла вторая телеграмма, шифрованная и столь длинная, что за стоимость ее отправки мы могли бы сполна оплатить ремонт и даже получить сдачу.

Начали распространяться слухи, в этот раз достоверные, ибо, покинув Порт-Стэнли второго января, мы больше не пытались обойти мыс Горн. Вместо этого мы направились к чилийскому городу Пунта-Аренас на восточной оконечности Магелланова пролива, чтобы исследовать воды около Огненной земли.

Беглый взгляд на крупномасштабную карту в морском атласе Макса Гаусса показал, что если нам действительно предстоит этим заняться, то у нас будет, как говорится, дел по горло.

Потому что по сравнению с пятисоткилометровой береговой линией между островом Эстадос и мысом Пилльяр на западной оконечности Магелланова пролива даже хождение между замысловатыми островками Далмации кажется простым и незамысловатым занятием.

Думаю, что во всем мире только побережье Норвегии и, пожалуй, Британской Колумбии может сравниться с ней в сложности: дьявольски запутанная неразбериха каналов и фьордов, отделяющих бесчисленные гористые острова.

Но конечно, ни одно из этих побережий не является таким протяженным, как побережье самой южной оконечности Южной Америки, где Анды погружаются на морское дно. Нет рядом с ними и рождающих бури морей Южного океана, разбивающихся о сушу там, где западный ветер сталкивается с Андскими Кордильерами и пытается протолкнуться в узкую щель между горами и антарктическим льдом.

Нет там ни холода, ни свирепых течений – а диапазон приливов в Пунта-Аренасе, например, составляет пятнадцать метров – ни какой-либо помощи или удобств. В те дни побережье было неосвещенным, без каких-либо навигационных знаков, скудно обследованным и безлюдным, не считая горстки кочующих индейцев.

На этом жутком куске суши образовалось такое же кладбище кораблей, как и на берегах Каоковельда. Но там кости годами лежали на виду, погребенные дрейфующими песками.

Здесь жертвы стихии лежали на морском дне под скалами, там, где волны, прокатившиеся по всему южному океану, бьют в каменную стену и выбрасывают фонтан брызг на сотни метров ввысь.

Некоторым кораблям каким-то чудом удавалось прорваться в относительную безопасность фьордов и там сесть на мель. Но и их конец был печален. Экипаж, обреченный умирать от голода и холода. Корабль, гниющий в бухте и помеченный в конторе Ллойда как пропавший без вести.

Каждое лето, если позволяла погода, чилийский флот отправлял вдоль побережья канонерскую лодку, чтобы узнать, какие корабли накопились за прошедший год, и высылали шлюпку их идентифицировать, если море было спокойным.

Бывало, что удавалось спасти несколько выживших в крушении. Но для большинства крушение означало печальный конец на краю земли. Они были отрезаны от всего человечества столь же надежно, как если бы разбились на далекой планете.

Вплоть до начала Первой мировой войны в лоциях содержалось указание капитанам держаться по возможности близко к берегу и высматривать жертв кораблекрушений.

Даже названия на карте звучали как зловещие предзнаменования: остров Отчаяния, Бесполезный залив, бухта Истощения, Страшный фьорд, порт Голода. Семьдесят лет назад капитан Фицрой и его команда на корабле её величества «Бигль» постарались внести немного мужественного оптимизма, усеяв карту коллекцией краснорожих ганноверских англичан – залив Харди, остров Герцога Йоркского, пролив Коккбурн и полуостров Брансвик.

К сожалению, даже пыл этих поедателей говядины не смог развеять мрачность, как будто парящую над этой местностью. Даже на листке бумаги Огненная земля выглядела угрожающе, как разбитая на осколки бутылка, ожидающая, что кто-нибудь на нее наступит.

Однако утром пятого января, когда мы приблизились к Пунта-Аренасу, Огненная земля не выглядела особенно пугающе. Ночью мы обогнули мыс Десяти тысяч девственниц – линиеншиффслейтенант Залески заявил, что вряд ли их может быть так много – и с приливным течением вошли в Магелланов пролив. Перед нами предстал плоский берег, за ним – линия низких, поросших травой утесов. Немного похожие на склоны Фолклендов, но более голые.

Хотелось подойти к Пунта-Аренасу под парусами, но ветер и отлив заставили использовать двигатель и встать на якорь у Сэнди-Пойнт.

Знаменитый «Самый южный город в мире» ничем другим, кроме этой своей самости похвастать не мог.

Но при этом имел кое-какие интересные возможности для морских кадетов после трех месяцев в открытом море. На вид это был эдакий дикий южноамериканский городок в пампасах из подростковых книжек – лачуги из дерева и гофрированного металла у подножья голых, выгоревших холмов; пыльные, продуваемые всеми ветрами улицы и кладбище, полное помпезных склепов, превосходящих в своем великолепии обиталища живых.

В городе имелась статуя Освободителя Абросио О`Хиггинса и унылый бар «Отель Антарктика». Поскольку мы не могли нанести большого ущерба этому месту, особенно после того как бордель взяли под охрану, кадетам любезно разрешили увольнение на несколько часов.

Мы с Гауссом попали на борт самой первой шлюпки к берегу, в четыре склянки утренней вахты, пока город только начинал просыпаться. Поначалу было непривычно стоять на неподвижном деревянном причале после трех месяцев постоянно качающейся палубы. Все казалось странным, как будто снова в первый раз на корабле. Я сделал три или четыре шага и немедленно споткнулся.

Сойдя на причал, мы с Гауссом застегнули воротники, прикрывшись от бушующего, высекающего слезы из глаз антарктического ветра, и направились в центр городка. Выглядел он как страшная дыра. Мне хотелось найти церковь и заказать панихиду за упокой души моей матушки.

Прошло уже четыре месяца, и я хотел все уладить, тем более, что другого шанса могло не представиться. Кто-то должен был подсказать нам дорогу, но ранним утром на площади было пусто, не считая закутанной в пончо фигуры, съежившейся на ступенях Чилийского банка Патагонии.

Мы подошли поближе и заколебались. Похоже, он ждал открытия банка, чтобы его ограбить, по крайней мере, выглядел он как настоящий злодей. Но больше некого спросить, так что Гаусс, считающий себя хорошим полиглотом, с обезоруживающей улыбкой и небольшим запасом испанских выражений, зазубренных накануне вечером по разговорнику линиеншиффслейтенанта Залески, приблизился к незнакомцу.

– Perdone, señor, dónde está la iglesia católica más cercana? [23]23
  Простите, сеньор, где здесь ближайшая католическая церковь? (исп.)


[Закрыть]

Человек шевельнулся и крякнул, затем посмотрел на нас. Настоящий гаучо с плоским, смуглым скуластым лицом и сальными длинными усами, подкрученными вверх – такой типаж из романов, который щелкает пальцем по зубам, выдыхает зловонное чесночное облако и обращается к рассказчику «amigo» или «hombre» в грубой вызывающей манере.

Он уставился на нас в замешательстве, провел пальцем по зубам и выдохнул зловонное чесночное облако.

– Qué, hombre? [24]24
  Чего тебе, парень? (исп.)


[Закрыть]

Мы почти слышали перевернутый вопросительный знак. В какой момент из складок его пончо появится нож или револьвер?

– Э-э-э... estoy buscando una iglesia católica. Amigo mío quisiera celebrar una misa por madre sua... ммм... recentamente decada [25]25
  Я ищу католическую церковь. Мой друг хотел бы отслужить мессу по недавно скончавшейся матери. (искаж. исп.)


[Закрыть].

Мужчина смотрел на нас враждебно.

– Extranjeros? Gringos? Breeteesh? Alemanos? [26]26
  Иностранцы? Гринго? Британцы? Немцы?


[Закрыть]

– Нон алеманос... э-э-э... маринос австриакос...

Он уставился на наши кокарды, а затем расплылся в широченной щербатой улыбке.

– Но эта жа замишателно. Миня завут Йово Матачич. Йа приехать ис Риека. Я также быть австрияцкая матроса на боненосе «Дзезог Абрек».

Ну и ну, мы всего десять минут как высадились в Южной Америке, на самом дальнем конце земли, и первый человек, которого мы встретили – это хорват из Далмации, бывший моряк, служивший когда-то на броненосце «Эрцгерцог Альбрехт».

Было в этом что-то удручающее, мы таскали за собой Дунайскую монархию по всему миру, как собака привязанную к хвосту жестянку. «Austria Extenditur in Orbem Universum» – Австрия распространяется по всему миру, как справедливо отметил граф Минателло несколько месяцев назад.

В баре «Антарктика», где мы спрятались от ветра, сеньор Матачич рассказал, что вокруг Пунта-Аренаса, как, впрочем, и в самом городе, полно далматинцев, заманил их сюда в лихих 1890-х в качестве золотодобытчиков венский еврей Юлиус Поппер. Несколько лет здесь, в Магеллановом проливе, в поселке Порвенир, было что-то вроде Австро-Далматинской колонии.

Герр Поппер даже выпускал серебряные монеты собственной чеканки, Матачич показал нам одну со словом «поппер» на одной стороне и киркой, скрещенной с лопатой, на другой. Но золотая лихорадка на Огненной Земле сдулась спустя несколько лет после слухов, что герр Поппер лично привез и зарыл небольшое количество золотой пыли для роста стоимости своих акций.

В итоге рассерженный шахтер зашел в палатку Поппера и застрелил его. Компания тут же развалилась, заставив далматинцев зарабатывать себе на жизнь в роли портовых грузчиков или подсобных рабочих на овечьих ранчо в Патагонии.

С помощью сеньора Матачича мы заказали панихиду и отправились немного погулять по Пунта-Аренасу перед возвращением на борт.

Другие кадеты тоже не получили удовольствия от этого места. Женщин здесь почти не было, выпивка чудовищно дорогая, а основным элементом диеты являлась баранина.

Хотя нашлись и те, кто достиг больших успехов в поисках развлечений. В течение дня городок периодически качало от взрывов на склонах. Это работали профессор Сковронек с ассистентом, собирали антропологические материалы, эксгумируя кости со старого кладбища патагонских индейцев с помощью динамита.

Профессор также установил контакт с местным губернатором и предложил хорошо заплатить за пару черепов чистокровных индейцев фуэгинов, которых Дарвин считал самой низшей и жестокой разновидностью человеческой расы и даже, возможно, недостающим звеном в эволюции между человеком и обезьяной.

Губернатор ответил, что выполнить просьбу профессора будет несложно, ведь колонизация Огненной Земли шла семимильными шагами благодаря мощной поддержке кори и оспы, и индейские черепа были товаром, представленным в изобилии.

Какой образец хочет получить профессор? Свежий или, так сказать, подсушенный? Профессор ответил, что хотел бы иметь черепа из известного и подтвержденного источника.

– Без проблем, – ответил губернатор, – прямо сейчас здесь, в Пунта-Аренасе, два чистокровных индейца-фуэгина сидят в тюрьме за пьянство, мужчина и женщина. Никто не будет их искать.

Вечером мы готовились к отплытию, а две головы варились на медленном огне в котле профессора, который остался очень признателен губернатору и в благодарность пожертвовал двести крон золотом местному музею естественной истории.