Текст книги "КГБ сегодня. Невидимые щупальца"

Автор книги: Джон Бэррон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Рядом сидел какой-то мужчина средних лет со спокойным, добродушным лицом. Когда поезд замедлил ход, приближаясь к очередной станции, этот незнакомец, не глядя на Левченко, прошептал: «Товарищ, за вами следят!» Тут же он вскочил с места и, не оборачиваясь, поспешно вышел из вагона.

В сильном замешательстве Левченко сошел на следующей станции, чтобы собраться с мыслями. Что бы это могло значить? Быть может, ему попался маньяк, страдающий галлюцинациями? Нет, не похоже. Наверное, он заметил нечто такое, что укрылось от внимания самого Станислава. Но как он решился на столь дерзкий поступок, прямо-таки на преступление (вмешаться во внутренние дела КГБ!), чтобы помочь незнакомому человеку? Должно быть, решил Левченко, это верующий христианин, мой собрат по вере. Подумав так, он решил воспользоваться шансом, полученным столь необычным порядком. Он отказался от встречи с агентом, пообедал в одиночестве и во второй половине дня доложил начальству, что в последний момент, находясь в вагоне метро, почувствовал, что за ним ведется наблюдение: «Я не могу объяснить, почему я так решил. Как-то вдруг я интуитивно почувствовал слежку».

Оказалось, Левченко, вернее, его таинственный доброжелатель был прав. Поскольку Станиславу до сих пор удавалось уходить из-под наблюдения, на сей раз «они» окружили его невидимой подвижной стеной, – метод, обычно приберегаемый для известных КГБ иностранных агентов. Вся система московского метрополитена, как узнал теперь Левченко, пронизана линиями связи, так что филеры могут обмениваться информацией, находясь на разных подземных станциях и даже на поверхности. Это позволяет опергруппам, находящимся на станциях и едущим в поездах, не упускать человека, взятого под наблюдение, в то же время оставаясь им незамеченными. В зоне визуального контакта с объектом наблюдения может находиться всего один агент, а когда он уж слишком примелькается, его заменяют другим. В данном случае агентом, привлекшим внимание его соседа, была пожилая женщина колхозного вида с мешком огурцов, как бы направлявшаяся на рынок. Левченко вспомнил, что такая присутствовала в вагоне, но признался, что никогда бы ее не заподозрил.

«Они» приняли его объяснение и одобрили его интуицию. Но поскольку он не смог определить филера, ему пришлось на этот раз довольствоваться оценкой «4». Все остальные оценки были пятерки.

Впрочем, эти баллы не играли столь важной роли, как личные характеристики, составлявшиеся куратором и старшими офицерами из «центра», которые подробно беседовали с каждым слушателем перед тем, как допустить его к «государственным экзаменам». Беседы проводились и с женами слушателей. Как-то, в середине недели, полковник-куратор целый вечер расспрашивал Наташу (жену Левченко) о ее муже – вежливо и корректно, но достаточно въедливо. У нее осталось впечатление, что КГБ в первую очередь интересовало, насколько прочным можно считать их брак.

Когда государственные экзамены остались позади, полковник, отвечавший за группу Левченко, пригласил его к себе в кабинет. «К сожалению, мне не удается составить на вас абсолютно точную характеристику, – объявил он. Левченко похолодел. – Истина такова: я не могу найти у вас никаких минусов, – продолжал полковник. – А найти их необходимо, иначе никто моей характеристике не поверит. Вот и помогите мне сами».

К хвалебному тексту, где Левченко был охарактеризован как один из самых способных слушателей, когда-либо встречавшихся полковнику, они вдвоем приписали два замечания: во-первых, Левченко имеет склонность писать подробные донесения в тех случаях, когда достаточно и более кратких; во-вторых, порой «от избытка энтузиазма» он перескакивает с одного предмета на другой вместо того, чтобы сосредоточиться на главном и в срок доделать одно какое-то дело.

– Ах, да, – поразмыслив, сказал полковник. – Еще мы можем добавить, что вам следует побольше попрактиковаться в вождении автомашины.

Это было справедливо. Левченко водил машину весьма неважно. Впрочем, большинство слушателей впервые село за руль только в разведшколе, так что и спрашивать с них многого в этом смысле не приходилось.

С учетом работы в ГРУ и Втором главном управлении КГБ Левченко было присвоено звание старшего лейтенанта, и он был откомандирован в «Японское бюро центра» для подготовки к возможному выполнению заданий на территории Японии. Его месячная зарплата составляла теперь более 300 рублей. Это почти вдвое превышало зарплату среднего советского научного работника, врача, инженера, учителя или журналиста. Наташины родители уступили им свою двухкомнатную квартиру, совсем рядом с проектным бюро, где Наташа занимала должность архитектора, получая 120 рублей в месяц. Благодаря ежедневным занятиям физподготовкой и отличному питанию, которое полагалось слушателям разведшколы, Станислав физически чувствовал себя в этот период лучше, чем когда-либо прежде.

Капиталистический мир выглядел, если смотреть на него из «центра», захватывающе интересным, по крайней мере на первых порах. Когда Левченко по утрам появлялся на шестом этаже в здании «центра», в комнате, где работало, кроме него, еще пятеро офицеров, его обычно ждала целая пачка телеграмм и донесений, поступивших из Токио за ночь. В них можно было, например, прочесть, что сказал президент Соединенных Штатов или государственный секретарь премьер-министру или министру иностранных дел Японии; какими сведениями о своих планах во Вьетнаме американцы сочли нужным поделиться с японцами; кто из японских политических деятелей получает чудовищные взятки и от кого; кто из тамошних парламентариев, издателей или промышленников все больше запутывается в силках, расставленных КГБ.

Впрочем, к сенсациям постепенно привыкаешь, и, когда первый пыл миновал и острота восприятия подобных сообщений притупилась, Левченко начал замечать многие куда менее эффектные реалии и болезненно реагировать на них.

Он с ужасом начал сознавать, что, связав свою судьбу с КГБ, он внедрился в самую сердцевину советской системы. Здесь существовало нечто вроде языческого культа или своего рода религии, приверженцы которой не имеют права на отступничество. Единственная уважительная причина для отступничества – смерть. Но пока есть силы, каждый посвященный в этот культ должен стоять на страже его и в то же время работать подобно ведущим шестеренкам в машине. Но их удалят и заменят другими, как только они будут сочтены устаревшими, износившимися или, может быть, просто по той причине, что пришли в негодность какие-то другие части той же машины. Более того: КГБ может уволить сотрудника, опозорить, ввергнуть в нищету и поставить вне закона в любой момент и безо всяких на то причин.

Левченко был поражен судьбой участников многих возвышенных и героических историй, о которых им рассказывали в разведшколе. Он узнал, например, что японка, вдова Рихарда Зорге, а также все родные помощников Зорге, казненных японцами, влачили жалкое существование и умерли в крайней нищете, оказавшись без поддержки тех, кому они служили, брошенные ими на произвол судьбы.

Полковник Рудольф Абель годами жил в трущобах Нью-Йорка, руководя тайной сетью советской агентуры в США. Арестованный после того как его заместитель сдался американским властям, он стойко держался на следствии, и ФБР не удалось ничего узнать от него. В 1962 году американцы передали его Советам, обменяв на пилота разведывательного самолета «У-2» Пауэрса. КГБ предложило ему дачу под Москвой, персональную машину с водителем и даже снабжало его, заядлого курильщика, американскими сигаретами «Лаки Страйк», к которым он привык в Штатах, выкуривая по три пачки в день. Но поскольку Абель побывал в американской тюрьме, КГБ навсегда утратило к нему доверие и не могло допустить его к работе в «центре». Большую часть дня он просиживал в кафе рядом с площадью Дзержинского, куда постоянно заходили офицеры КГБ. Абель искал их общества, они были с ним вежливы, но держались отчужденно.

Другой заслуженный тайный агент КГБ, подполковник Молодой, возглавлял в свое время группу шпионов, специализировавшихся на краже секретных чертежей английских и американских атомных подлодок. После возвращения на родину КГБ относилось к нему с непонятной подозрительностью, и он не смог получить никакой сколько-нибудь ответственной работы. Молодой затосковал, запил и в возрасте 47-ми лет умер от инсульта.

После того как в США бежал подполковник Юрий Иванович Носенко (дело происходило в 1964 году), из КГБ было уволено около полусотни офицеров, по большей части полковники и подполковники. Одного из них выгнали за то, что он вовремя не доложил о «признаках начавшегося разложения» Носенко, то есть о том, что последний иногда позволял себе переспать со своей секретаршей. Остальные были уволены в основном потому, что они были знакомы с Носенко, хотя у многих это знакомство было чисто шапочным.

В 1971 году перебежал к англичанам гебистский диверсант, капитан Олег Лялин. Это вызвало подобную же расправу со множеством не причастных к его побегу офицеров Пятого отдела КГБ. Больше всех не повезло тому офицеру, которого меньше, чем других, можно было в чем-то обвинить. За некоторое время до побега Лялина он был направлен в Англию с заданием проверить имевшиеся сведения, будто Лялин ведет аморальный образ жизни, пьянствует и волочится за женщинами. По возвращении офицер сообщил, что эти сведения верны. КГБ положило его рапорт под сукно и, более того, осудило его за «очернение» коллеги. Когда же в КГБ узнали, что Лялин сделался британским агентом задолго до своего побега, тот же офицер был уволен в отставку. Оказывается, он должным образом не настоял перед начальством на верности своих выводов и на необходимости отзыва Лялина из Англии.

Станислав с отвращением убеждался, что, служа в КГБ, вообще не обязательно быть честным и нравственным человеком. Один из его однокашников по разведшколе, известный там как Александр Шибаев, оказался Шишаевым, сыном начальника управления цветоводства при Моссовете. По окончании разведшколы Александр Шишаев был направлен на работу в японский отдел, и Левченко вскоре понял, как оказался в КГБ этот безнадежный тупица.

В Первом главном управлении офицеры умирали часто, в относительно молодом возрасте и, как правило, неожиданно; некоторых хватал удар прямо за рабочим столом, в их кабинете, или же в коридорах «центра». Причинами этих инсультов и инфарктов были постоянная перегрузка по службе и эмоциональные стрессы. Но как бы там ни было Первое главное управление постоянно испытывало нужду в цветах, и на протяжении ряда лет их поставлял Шишаев-старший, притом бесплатно, даже зимой, когда цветы можно было достать, помимо него, разве что на рынке, и стоили они там бешеных денег. КГБ отблагодарил своего поставщика, обеспечив покровительство и карьеру его сыну.

Как-то утром – дело было в 1973 году – Левченко услышал громкий крик полковника Калягина, начальника Седьмого отдела. Полковник кричал: «Пронников уговорил Исиду подарить Брежневу машину! Там во дворе ее сейчас проверяют. Спустись, погляди, чтоб наши ублюдки ее не раскулачили!»

Подполковник Владимир Пронников, начальник одной из оперативных групп токийской резидентуры, незадолго до того получил орден Красного знамени за успешную вербовку Хирохиде Исиды – бывшего министра труда. Исида оставался депутатом японского парламента и был видной фигурой правящей Либерально-демократической партии. В своих собственных интересах Пронников представил Исиду своему начальству как важнейшего потенциального проводника советского влияния в Японии, так что Советы всячески старались поднять его престиж. Советские руководители, в том числе тогдашний nредседатель Совета министров Косыгин, лично приветствовал его по прибытии в Москву, а к окончанию его визита приурочили такой жест: распорядились от пустить японских рыбаков, беззастенчиво задержанных в открытом море под предлогом, что они оказались в территориальных водах СССР.

В распространенной токийской газете «Асахи Симбун связи с этим появилось такое сообщение ее московского корреспондента, датированное 4 сентября 1973 года: «Советский Союз объявил сегодня, что он немедленно освободит всех 49 японских рыбаков, задержанных по обвинению в нарушении границы советских территориальных вод. Это заявление было сделано председателем Президиума Верховного совета во время встречи с Хирохиде Исидой, главой делегации японских парламентариев, находящейся в СССР с дружеским визитом». Получалось, что именно Исида сумел добиться освобождения злосчастных пленников. Не отдавая себе отчета в том, что Советский Союз хоть завтра может нахватать сколько угодно свежих заложников (все под тем же предлогом «нарушения границы территориальных вод»), японская общественность восприняла этот факт как свидетельство авторитета, коим пользуется Исида у кремлевской верхушки, и как доказательство той истины, что если хорошо относиться к Советам, то они обязательно «отвечают взаимностью».

Автомобиль, доставленный Исидой в Москву, представлял собой огромный лимузин марки «Ниссан», темно-красного цвета, изнутри весь кожаный и оборудованный новейшими достижениями автомобильной техники. Когда Левченко спустился во внутренний двор, чины из Управления охраны, отвечающего за безопасность советских лидеров, ощупывали и обнюхивали машину со всех сторон в поисках подслушивающих устройств, и его присутствие было явно излишним. Но приказ есть приказ, и он находился рядом, пока они не вывели ее со двора.

Левченко было известно, что КГБ периодически перекачивает в Японию через посредство Исиды миллионы иен, как бы для возглавляемой им «Парламентской ассоциации японо-советской дружбы». При этом знаменательно, что КГБ не требовал от своего агента Исиды отчета, на что израсходованы эти деньги. Очевидно, он приобрел эту дорогую машину по рекомендации Пронникова, знавшего, что Брежнев крайне неравнодушен к роскошным автомобилям заграничных марок, и Левченко подозревал, что она куплена на деньги КГБ. Брежневу, конечно, доложат, что это Пронников сумел подцепить на крючок японского деятеля – столь богатого и влиятельного, что ему ничего не стоит преподнести советскому боссу такую роскошную машину. «Словом, и здесь все тот же беспредельный цинизм», – в который раз подумал Левченко.

Если бы виновниками таких порядков в КГБ были отдельные лица, Левченко страдал бы меньше. Но дело было не в отдельных лицах. Большинство его знакомых и приятелей по новой работе казались честными и порядочными лишь до поры до времени – «пока позволяли обстоятельства». Левченко понимал, что все они – пленники как бы некоего культа, держащегося на жестокости, несправедливости, продажности и предательстве. Некоторые из них, достаточно для этого сильные, сумели выжить в джунглях КГБ, не принимая закона джунглей, другим это не удалось.

Наташа заметила, что ее муж теперь постоянно чем-то угнетен, и допытывалась у него, в чем дело. Он не мог открыть ей правду, – точно так же, как не мог признаться в том, что сделался верующим.

Новое назначение, состоявшееся в конце 1973 года, на время избавило Левченко от его мрачных дум. Кадровик Первого главного управления полковник Пастухов объявил ему, что КГБ решил направить его в Токио корреспондентом журнала «Новое время».

Этот журнал был основан в 1943 году в качестве легального прикрытия зарубежной агентуры советских органов безопасности. По распоряжению Политбюро, двенадцать из его четырнадцати отделений за границей были укомплектованы исключительно гебистскими кадрами. Правда, новый главный редактор журнала Павел Наумов настоял на том, чтобы каждый офицер КГБ, назначаемый на эти места, доказал в течение годичного испытательного срока свою профессиональную пригодность в качестве журналиста, то есть то, что он в состоянии писать статьи, пригодные для публикации в журнале. Полковник Пастухов – лысый очкарик, ветеран госбезопасности, отдавший ей 35 лет жизни, пояснил: «Наумов – известная жопа, все это знают. Но мы не можем ему приказывать, потому что Крючков (Владимир Крючков, начальник Первого главного управления) души в нем не чает. Так что тебе придется потрафить Наумову, – это главное, что от тебя требуется в первый год. Если он даст тебе коленкой под зад, нам придется посылать тебя от ТАССа или от «Правды», что уже хуже».

В редакции «Нового времени», размещавшейся на Пушкинской площади, рядом с агентством печати «Новости», Левченко начал работать с января 1974 года. На третий день в его комнату бочком втиснулся один из лит сотрудников – Жмеринский, держа в руках журнал «Ньюсуик» с карикатурой на Брежнева. Деланно хихикая, Жмеринский заговорщицки шепнул:

– Забавный рисуночек, не находишь?

Левченко поморщился:

– По-моему, непристойный.

Тот перестроился с проворством хамелеона:

– Я тоже так считаю. Забавно все же, как они из кожи вон лезут, пытаясь нас очернить. Это свидетельствует об их комплексе неполноценности!..

Левченко молча уставился на него.

– Ты чем-нибудь занят сегодня после работы? – спросил Жмеринский. – Сходили бы выпить пивка. Ради первого знакомства… Я угощаю!..

В грязноватой пивной Жмеринский заказал пиво и бутылочку водки. Левченко прекрасно понимал, что стукач обычно нуждается в паре глотков спиртного, прежде чем отважиться на «разговор по душам».

– Знаешь, я должен тебя предупредить… – начал Жмеринский. – Правда, может быть, ты уже сам это заметил. Но если нет, я просто обязан обратить твое внимание…

– На что?

– У нас в журнале очень сложная обстановка…

– Серьезно? Что же у вас происходит?

– Ну, ты наверно заметил, что восемьдесят процентов наших авторов и технических сотрудников по национальности евреи. Их никогда не пустят ни в какую заграничную командировку, а здесь им приходится ишачить дай Боже. Многие из них от этого совсем осатанели: еще бы – за границу не пускают, по службе не продвигают. У людей – никаких шансов. Жуть, правда?

– Я не заметил пока в редакции ничего такого жуткого. Тебе, конечно, лучше знать… Но, насколько я успел заметить, Наумов со всеми держится ровно…

Выпили еще. Жмеринский усиленно замахал руками:

– Давай забудем о служебных делах, ну их всех в задницу. Развлекаться так развлекаться! Как ты насчет…

Левченко уклонился:

– Знаешь ли, мне предстоит ехать в Японию… Приходится всего такого остерегаться…

Отбив эту попытку провокации, Левченко намерен был постепенно сломать невидимую стену недоверия, зависти и отчуждения, которая, как он чувствовал, отделяла его от сотрудников редакции. Большинство здесь, действительно, составляли евреи, которым никогда не доведется съездить в командировку за границу, хотя многие из них были куда более способными журналистами, чем офицеры КГБ, которым они помогали подготовиться к журналистской работе в разных странах мира. Все эти работники редакции боялись КГБ и относились к нему с презрением, но трудились не за страх, а за совесть. Наумова много раз упрекали, что у него работает столько «лиц нерусской национальности», но он отшучивался: «Евреи работают, как дьяволы, – если держать их в черном теле!»

Работая так же напряженно, как и они, с готовностью берясь за любое дело, какое только требовалось в данный момент редакции, никогда не задавая никаких двусмысленных вопросов и не заводя разговоров на скользкие темы, Левченко со временем почувствовал, что «заслужил признание». Приблизительно тридцать процентов статей в «Новом времени» были написаны работниками Международного отдела ЦК (укрывающимися под псевдонимом), около двадцати процентов – гебистской службой дезинформации и примерно столько же – сотрудниками министерства иностранных дел. Поломать такой порядок был бессилен даже Наумов. Он требовал, чтобы все статьи отвечали хотя бы минимальным требованиям в смысле стилистики, и Левченко заслужил уважение коллег вполне толковой правкой тех статей, которые в их первоначальном виде просто не годились для публикации.

Левченко предложил, чтобы тогдашний токийский корреспондент «Нового времени» присылал в редакцию не готовые материалы, а, так сказать, заготовки для них и просто вырезки из японских газет, с тем, чтобы на их основе он, Левченко, писал статьи и корреспонденции, которые пойдут в журнале за двумя подписями.

В результате такой кооперации офицер КГБ получил возможность время от времени отвлекаться от однообразной редакторской работы для подготовки статей, Наумов с удовлетворением отметил, что качество материалов по Японии заметно улучшилось, а японская – да и не только японская – контрразведка имела теперь возможность «засечь» на страницах «Нового времени» имя Станислава Левченко – по всей видимости, профессионального журналиста.

Перед отъездом в Токио Левченко по традиции должен был устроить отвальную в редакционном кафе-ресторане. Он пригласил всю редакцию, включая технический персонал, – человек сто, но полагал, что придет не более двух десятков.

Вручив директору кафе-ресторана сто рублей, он попросил его выставить на стол «как можно больше» еды и спиртного.

Левченко появился в дверях кафе-ресторана ровно в 8 часов – на этот час был назначен прощальный ужин, – и остановился, пораженный. Его даже бросило в пот. Столы ломились от закусок, от икры, балыка, сыра, на них красовались десятки бутылок лучших грузинских вин, коньяка и «Столичной», которую обычно нелегко было достать. Безусловно, это должно было стоить не меньше пяти сотен, – разве что Наумов, пустив в ход свои связи, заказал часть продуктов в правительственном магазине. А в ресторане вопреки всем ожиданиям собралось человек восемьдесят, – едва Левченко вошел, все они поднялись с мест и устроили ему овацию.

Поздним вечером, когда приглашенные начали понемногу расходиться и все в зале были уже основательно навеселе, Наумов, остававшийся трезвым, произнес прощальное слово: «Товарищи, Станислав Александрович поработал, для нас всего один год, но проявил себя как достойный член нашего коллектива и способный журналист. Разрешите пожелать ему всяческих успехов в выполнении трудных и ответственных журналистских заданий, которые ждут его в Японии. Он – хороший товарищ…»

Одна из присутствующих – хорошенькая полная блондинка, видимо имевшая случай узнать Станислава лучше, чем остальные, закричала, перебивая начальство: «Он и человек хороший!» И все засмеялись.

Отведя Левченко в сторону, Наумов сказал: «Вы – один из лучших наших сотрудников, и я считаю вас своим другом. Желаю вам удачи в вашей журналистской работе и во всякой другой. Да, между прочим: вы полетите первым классом и сможете взять с собой собаку. Я договорился, с кем нужно».

Обычай требовал, чтобы Левченко устроил также прощальный ужин для своих начальников по линии Комитета госбезопасности. За два дня до отлета он пригласил пятерых полковников из «японского бюро» в ресторан Дома киноактера. Завсегдатаями этого ресторана были актеры и актрисы, разного рода киношники, писатели и партийные боссы, «курирующие» все виды искусства. Поэтому ресторан щедро субсидировался государством и здесь можно было по весьма умеренной цене получить великолепный шашлык, изысканные закуски и отборные грузинские вина. Но Левченко выбрал это место главным образом потому, что обстановка здесь напоминала «настоящую Россию» – ту Россию, что, по его представлениям, существовала в прошлом. Чтобы как-то справиться со своим настоящим и тем более будущим, он должен был искать опору в этом прошлом, быть может воображаемом.

С верхнего этажа безвкусного здания сталинской эпохи, где они сидели, были видны площадь и длинный проспект, ведущий к Кремлю. Только что выпавший снег, отражавший городские огни, делал московский пейзаж каким-то необычным. Стены ресторана украшали старинные гобелены и идиллические сельские пейзажи.

Один из полковников внезапно обнаружил, что в этой изысканной атмосфере они со стороны, наверное, выглядят очень нелепо – разговор не клеился и они сидели, уставившись в стол и что-то невнятно бормоча вполголоса. «Что мы тут скуксились, точно бляди в церкви! – воскликнул он. – Веселиться – так веселиться!»

Вечер прошел, как говорится, в теплой атмосфере, но в самом конце его произошло нечто необычное. Когда все встали и начали прощаться, один из полковников попросил Левченко задержаться. Это несколько удивило Станислава, потому что в служебное время полковник был сух, флегматичен, немногословен, что называется, «застегнут на все пуговицы» и разговоров, не относящихся к делу, никогда не заводил.

– Я хочу выпить с тобой напоследок вдвоем и заодно дать тебе три совета, – начал полковник, когда они остались одни. – Если ты где-нибудь повторишь хоть слово из того, что я тебе скажу, я, конечно, заявлю, что никогда этого не говорил, и докажу всем, что ты врун, пятью различными способами. Кроме того, я оторву тебе яйца. Понял?

Левченко кивнул.

– Так вот. Первое: в настоящей оперативной работе никакие ситуации никогда не повторяются. Все случаи практически уникальны. Все правила, которые ты вызубрил, это еще не закон жизни. А закон – это твой собственный здравый смысл и сообразительность.

Второе. Держись подальше от ЦРУ. На тебя все время будут давить, чтобы ты вербовал американцев; старайся это делать при каждом удобном случае. Но если ты наткнешься на ЦРУ, помни, это всегда игра с огнем. Человек из ЦРУ будет только рад пообедать с тобой всякий раз, как ты пожелаешь. Рано или поздно он пригласит тебя к себе домой, – посмотреть, как живет типичная американская семья. Там окажется несколько славных американцев, хорошо знающих нашу страну, рассудительных и симпатичных. И вдобавок девушка, – одинокая, заметь, – которая выглядит, как голливудская кинозвезда, а по-русски говорит так, что заслушаешься. Она заставит тебя думать, что для нее на свете не существует других мужчин, кроме тебя.

В лучшем случае – ты напрасно потерял время. В худшем – ты влип и бесповоротно.

Третье. Берегись Пронникова. Он опаснее, чём даже ЦРУ.