Текст книги "КГБ сегодня. Невидимые щупальца"

Автор книги: Джон Бэррон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

– Мы предлагаем вам бежать в Советский Союз и выступить по московскому радио с обращением к народам всех стран, разоблачая натовский заговор против мира. Это станет сенсацией, а для Запада это будет означать мировой скандал. Вы сможете обратиться к людям на всех языках, какими владеете, и люди повсюду вам поверят, потому что увидят: вы знаете, что говорите. Можно будет даже привести цитаты из известных вам документов. А потом, когда вы выучите русский, вам будет предоставлена преподавательская и научная работа в одном из наших университетов. Вы сможете принести пользу и в других областях деятельности…

– Все это очень великодушно с вашей стороны, – проговорил Гэмблтон, пытаясь скрыть охватившее его замешательство. – Но я полагаю, что смогу сделать больше для дела мира, если останусь здесь, на Западе, и буду спокойно работать. Лондонский институт экономики все еще рассчитывает на меня, и я, решил заняться научной работой, пока эти господа из НАТО не одумаются.

Никакие уговоры Алексея трезво подумать и согласиться на выезд в Советский Союз не имели успеха. Сдаваясь, Алексей сказал:

– Ну хорошо, мы еще увидимся. Нам понадобятся радиоприемник, шифровальный блокнот и фотокамера. Положите все это в чемодан и оставьте в камере хранения на вокзале.

Во время их последнего свидания Алексей еще раз предложил Гэмблтону денег. Тот, как обычно, отказался. Из вежливости он записал себе, однако, условие, продиктованное Алексеем: если в дальнейшем Гэмблтон захочет связаться с ними, ему следует появиться в третью среду любого месяца, в полдень, на таком-то парижском перекрестке.

Служба в лондонском институте не требовала постоянного присутствия, и Гэмблтон решил на время поселиться в Испании, чтобы отдохнуть и прийти в себя после пережитого в Париже. Время от времени он ездил в Лондон – поездом через Париж, наслаждаясь в промежутках покоем, царившим в испанском захолустье, среди масличных деревьев, над древними утесами средиземноморского побережья. Жизнь текла тут спокойно и сонно, и ему начало казаться, что слишком уж спокойно.

Как-то его поезд прибыл в Париж с опозданием на несколько часов, Гэмблтон не успел к отходу экспресса Париж – Барселона и вынужден был переночевать в Париже. Наутро, сидя в кафе за чашечкой кофе, он вспомнил, что сегодня как раз среда. Третья среда мая 1962-го. Интересно, как они там… Ждут ли меня по-прежнему?

– Какая приятная неожиданность! – воскликнул внезапно появившийся сотрудник КГБ. – Знаете ли, я почти год каждую среду стою на этом углу в надежде встретиться с вами.

Гэмблтон не мог бы объяснить даже самому себе, что заставило его прийти сюда. В эту минуту он не был уверен, что бы его больше устроило: присутствие гебиста на этом углу или же его отсутствие. Но раз уж он пришел и они встретились, следовало что-то сказать, чем-то оправдать свое появление. Сейчас он живет в Испании и там мог бы взяться за выполнение каких-нибудь важных заданий, связанных с этой страной. Не заинтересован ли Советский Союз, к примеру, в развертывании партизанского движения на территории Испании? Не нуждается ли для этого в сборе той или иной предварительной информации?

– Вы наш верный товарищ, – прервал его гебист. – Но информация по Испании нас не интересует. У нас там больше агентов, чем требуется, мы даже не можем их всех загрузить. Кроме того, мы должны беречь вас. Сейчас ваша задача – не делать ничего такого, что могло бы привлечь излишнее внимание. А вообще – какие у вас планы на ближайшее будущее? Вы ведь не намерены долго оставаться в Испании?

Гэмблтон пояснил, что ввиду сложности темы он едва ли завершит работу над диссертацией ранее весны 64-го года. Он уверен, что по окончании ее и получении докторской степени ему удастся занять должность профессора экономики в каком-либо ведущем канадском университете.

– Отлично, – последовал ответ. – Если у вас будут сложности с этим, мы вам поможем.

КГБ не беспокоил Гэмблтона еще два года, давая ему возможность укрепить свои академические позиции, а конце весны 1964 года на встрече в Париже ему посоветовали принять приглашение на профессорскую должность в Лавалевский университет в Квебеке. Молодой, по виду нервный человек, явившийся на встречу, поспешно пробормотал, что Гэмблтону следует немедленно съездить в Вену, где с ним хотят посовещаться в условиях большей безопасности. Так как его сбережения были на исходе, он впервые взял предложенные ему деньги на билет до Вены – 75 долларов.

В Вене плотный русский с красным рябоватым лицом завел его в увитую виноградом беседку уличного ресторана и представил там трем своим коллегам, одетым все как один в дешевые, плохо сидевшие на них костюмы. Все они разговаривали с Гэмблтоном очень вежливо, даже почтительно, словно робея перед агентом с такими легендарными заслугами. Единственная их просьба сводилась к тому, чтобы он посолиднее устраивался в канадском университете и, так сказать, наживал себе научный капитал, что откроет ему доступ в высшие академические круги. Достав шпаргалку, тот же плотный рябой офицер продиктовал Гэмблтону, что ему следует делать, если он захочет встретиться в Канаде с представителями КГБ. Встречи должны будут происходить в Оттаве, перед зданием главного почтамта.

На одном из таких свиданий, в 1967 году, сотрудник КГБ поручил ему поэнергичнее намечать студентов и преподавателей университета, пригодных для вербовки в качестве агентов. Он также настаивал, чтобы Гэмблтон постарался встретиться с кем-либо из руководства канадского министерства иностранных дел.

Гэмблтон, по правде сказать, не собирался ни расставаться со своей преподавательской должностью, ни добиваться поста, где он получил бы доступ к государственным тайнам Канады. Не хотелось ему также информировать КГБ о студентах или о своих коллегах-профессорах, которых ему же потом поручат «сбивать с пути истинного». Поэтому он просто перестал являться в Оттаву на встречи с сотрудниками КГБ.

Его отсутствие на протяжении полутора с лишним лет заставило «центр» включить в игру подполковника Рудольфа Германа. Заметим в скобках, что это решение до некоторых пор могло казаться очень удачным всем. За приветливой и простодушной внешностью Руди Гэмблтон быстро разглядел рафинированного интеллигента, эрудита, с которым можно было самозабвенно обсуждать проблемы искусства Латинской Америки, китайский вариант марксизма, экономику Соединенных Штатов или достоинства привлекательных женщин. Не догадываясь, что Руди – кадровый офицер КГБ, Гэмблтон принимал его за такого же агента, как он сам, за любителя приключений, видел в нем родственную душу, и это делало их встречи особенно непринужденными и привлекательными для обоих.

После первого свидания в университете и мимолетной встречи на каком-то монреальском перекрестке они повстречались в старинном здании Шато Фронтенак в Квебеке. Сидя в баре, облицованном панелями красного дерева, у окна, выходящего на реку Святого Лаврентия, Руди сказал:

– Мы делаем документальный фильм о Квебеке для показа в американских учебных заведениях. Я его продюсер, вы пишете сценарий.

Такая легенда вполне объясняла их пребывание здесь, в Шато Фронтенак, и позволяла им беседовать спокойно и как угодно долго, – этой возможностью, кстати, они пользовались потом еще не раз.

– Вам известно такое учреждение – Гудзоновский институт? – спросил Руди. Конечно, я слышал о нем. Одна из ваших долгосрочных задач состоит в том, чтобы попытаться проникнуть в этот институт.

– Каким образом?

– Это уж ваше дело. Я только вестник воли начальства, вот и привез вам такую весть: вы должны проникнуть в Гудзоновский институт и подготовить основательный отчет, характеризующий экономику Китая. Такие вот два задания.

– Где же, они считают, я должен собирать данные о Китае для такого отчета? Здесь, во Фронтенаке, что ли?

– А вы попробуйте напрячь воображение.

По возвращении в свой университет, Гэмблтон написал в тайваньское посольство письмо, в котором просил оказать помощь в исследовательской работе, касающейся экономики континентального Китая. Тайваньцы без промедления откликнулись, прислав пропагандистскую брошюру, полную проклятий в адрес китайских коммунистов. Конечно, в брошюре содержалась также масса фактического материала, и многие из этих фактов, надо полагать, были верны. Переписав часть страниц и убрав пропагандистские ноты, Гэмблтон через Руди послал этот опус в Москву в качестве оригинального исследования. Москва расценила его как шедевр.

В апреле семидесятого года Руди позвонил Гэмблтону из Нью-Йорка:

– Вы не могли бы прислать мне свой сценарий к субботе?

– Думаю, что да, – ответил Гэмблтон.

Это значило, что они договорились встретиться в полдень ближайшего воскресенья в том же Фронтенаке. На этот раз Руди сказал Гэмблтону, что тот во что бы то ни стало должен прибыть через две недели в Оттаву на свидание с сотрудником КГБ «в обычном месте». «Это все, что мне известно», – добавил Руди.

Распоряжение, полученное на сей раз в Оттаве, было четким и безапелляционным. Чего бы это ни стоило, Гэмблтон должен изыскать возможность для проведения летом научных исследований в Израиле. До наступления лета ему следует изучить по открытым источникам особенности производства ядерного оружия. На пути в Израиль необходимо сделать остановку в Вене для получения инструкций, уточняющих настоящее указание.

Иерусалимский университет, получив от Гэмблтона запрос в связи с тем, что канадскому ученому хотелось бы посвятить летние каникулы «изучению истории осады Родоса», ответил, что профессор сможет без всяких ограничений пользоваться университетской библиотекой, а кроме того, ему будет оказана помощь в работе над темой исследования, если он почувствует в этом необходимость.

Полученные между делом знания атомной технологии Гэмблтон имел случай проверить в ходе бесед с коллегами-физиками, пояснив им, что собирается заняться вопросами экономики военной промышленности. Те были удивлены его познаниями в столь специальной области.

В начале июня, держа в левой руке книгу с желтой обложкой, Гэмблтон не спеша шел по венской улице, спускавшейся к Дунаю. Было как раз время паводка, река вышла из берегов, и перекресток, где должна была состояться встреча, исчез под водой. Гэмблтон заколебался было, но считая, что приказ должен быть исполнен точно, полез в воду. «Мама! – раздался рядом детский голосок. – Смотри, дядя сошел с ума, он может утонуть!»

Стоя по колено в воде, Гэмблтон видел, что выше по улице, на сухом месте, собралась толпа, наблюдая за неожиданным представлением. Из-за спин собравшихся какой-то мужчина отчаянно махал ему, призывая выйти из воды. Гэмблтон невозмутимо двинулся на сухое место. Публика наградила его аплодисментами. Мужчина, по призыву которого он вышел из воды, шепнул:

– У меня есть для вас несколько гравюр.

Гэмблтон отвечал заготовленной репликой, которая всегда казалась ему классическим образцом кретинизма:

– Благодарю, я уже получил несколько штук из Лондона;

– Пойдемте, у меня тут рядом машина, – тихо сказал гебист. Отъезжая, он спросил:

– Что вы там делали, стоя в реке? Уж не доставила ли вас сюда подводная лодка?

– Они велели мне ждать вас точно в указанном месте…

– Ну, ладно, обсушитесь, поедим, а потом нам предстоит обсудить множество дел.

Русский – голубоглазый, слегка седоватый, с приятным лицом – просил называть его «Паула». Ему было на вид под пятьдесят, и Гэмблтон отметил, что в отличие от многих знакомых офицеров КГБ, Паула был тщательно одет – на нем был прекрасно сшитый темный костюм, из-под которого виднелась белоснежная сорочка.

– Вы представляете для меня неоценимый шанс, – говорил Паула. – Я рассчитываю работать с вами много лет, и, надеюсь, мы будем встречаться еще множество раз, то здесь, то там. Я люблю путешествовать. В Австрии мне, правда, легче всего увидеться с вами, но я смогу приехать и в любую другую страну, если вы заранее дадите мне знать. Вы должны помочь мне, придумывая разные причины, почему я должен поехать на встречу с вами, да вдобавок куда-нибудь подальше. Я люблю Москву, но хотел бы поездить по свету, пока есть такая возможность…

В ресторане Паула одобрительно отозвался о научной подготовке, проведенной Гэмблтоном в связи с поездкой в Израиль, и откровенно сказал, что Советы очень нуждаются в разведывательной информации об этой стране. В то же время из его речей следовало, что сам он совершенно не представляет себе, что это за государство и как живут израильтяне. Похоже, при слове «Израиль» гебисту мерещилась толпа горбоносых евреев, оцепенело сидящих над кучами монет в ростовщических конторах и меняльных лавках.

Заглядывая в какие-то бумаги, Паула перечислял вопросы, на которые Гэмблтон должен был получить ответ в Израиле:

Производят ли израильтяне атомные бомбы? Если да, намерены ли они применить их в предстоящих военных конфликтах на Ближнем Востоке?

Как должен действовать иммигрант, собирающийся открыть в Израиле собственный бизнес? Какой суммой денег ему необходимо располагать для этого?

Каково состояние израильской экономики и ближайшие перспективы ее развития?

– Да, это действительно серьезное задание, – заметил Гэмблтон.

– Ну, вам приходилось выполнять куда более сложные, – возразил Паула. – А впрочем, всему, что вам удастся разузнать, мы будем рады.

В Израиле из разговоров с учеными коллегами и на основе собственных наблюдений Гэмблтон без особого труда подготовил ответы на вопросы, касающиеся израильской экономики и частного предпринимательства. Выяснить состояние атомной промышленности оказалось сложнее.

Расспрашивая при каждом удобном случае, какие части страны он может посетить, Гэмблтон установил районы, закрытые для иностранцев. Изучая все доступные здесь источники информации, беседуя с университетскими преподавателями, он составил общее представление о характере предприятий и их оборудовании в этих закрытых зонах, о масштабах потребления ими электроэнергии, о специализации работающих здесь ученых и инженеров. Особое внимание он обратил на отношения Израиля с Южно-Африканской Республикой, так как считал, что Южная Африка уже способна производить атомное оружие. К концу своего пребывания в Израиле, то есть к августу, он убедился, что это действительно так.

Паула читал три его отчета, не скрывая восхищения. В одном из отчетов утверждалось, что израильская экономика находится в жалком состоянии и в силу ряда присущих этой стране особенностей, не выйдет из плачевного положения, пока израильтяне и арабы не научатся сотрудничать друг с другом. Однако экономика Израиля искусственно поддерживается за счет иностранных, главным образом американских, субсидий.

Во втором отчете подчеркивалось, что не всякий иммигрант, а только еврей может надеяться основать в Израиле свое, пусть мелкое, предприятие. Для начала требуется примерно 20 тысяч долларов, но в дальнейшем понадобятся дополнительные капиталовложения, так как израильский бюрократизм, налоги и инфляция способны запросто удушить любое дело, начатое независимым предпринимателем.

Третий отчет не на шутку взволновал Паулу. Он сводился к следующему: на основе секретного сотрудничества с ЮАР и используя расщепляющиеся материалы, похищенные у Соединенных Штатов, Израиль изготовил несколько атомных бомб. Каждый год он добавляет к имеющемуся у него запасу таких бомб несколько новых. Если в ходе будущей войны Израиль придет к выводу, что во имя спасения государства от уничтожения ему необходимо применить атомное оружие эти бомбы будут пущены в ход в качестве последнего, решающего средства.

– Вы в этом уверены? – спросил Паула.

Гэмблтон объяснил, что заставило его прийти к такому заключению.

– Ну, это будет настоящей неожиданностью для Москвы!

Покончив с отчетами по Израилю, Паула начал настаивать, чтобы Гэмблтон более энергично повел «охоту за прогрессивными» в своем Лавалевском университете.

– По совести говоря, – возразил Гэмблтон, – не так-то легко встретить молодого канадца, который бы с симпатией относился к Советскому Союзу.

– Но все же такие встречаются, неправда ли? Мы знаем об этом из других источников…

Паула поручил ему собирать информацию о тех студентах, кто интересуется маркизмом, сочувствует марксизму, а также сообщать об особо одаренных студентах, независимо от их взглядах. В заключение он повторил требование, уже слышанное Гэмблтоном от Руди Германа: постараться проникнуть в правительственные круги Канады и устроиться на государственную службу.

Такая возможность возникла перед Гэмблтоном в 1971 году, когда Канадское агентство международного развития попросило его взять в университете шестимесячный отпуск, чтобы его можно было командировать в Перу в качестве советника правительства этой страны по экономическим вопросам. В Оттаве, в ходе напряженной встречи с представителем КГБ, длившейся не более минуты, Гэмблтон ухитрился по ставить «центр» в известность о своем новом назначении.

В Лиме, столице Перу, Гэмблтона неожиданно навестил Паула. Явно довольный тем, что ему представилась возможность попасть в Южную Америку, Паула восторженно рассказывал: «Ваш доклад об израильских бомбах получил самую высокую оценку. Его читали сами члены Политбюро. Примите мои поздравления!» Он попросил теперь составить отчет о политической ситуации в Перу, оценить степень устойчивости правительства этой страны и перспективы лидеров различных партий. Однако больше всего КГБ был заинтересован в том, чтобы Гэмблтон завел побольше знакомств среди американцев» проживающих в Лиме, и выявил тех из них, кто по тем или иным причинам «может представлять интерес для нас».

Во время второй встречи Паула дал Гэмблтону условный адрес в Восточном Берлине, по которому следовало направлять письменные сообщения, и показал ему, как пользоваться специальным блокнотом для тайнописи. Листок из такого блокнота следовало поместить на лист высококачественной почтовой бумаги и писать на нем, подложив стекло. «Вам действительно не хватает профессиональных навыков, – огорченно заметил он. – Мы предусмотрим такие занятия с вами при первой возможности».

Внезапное появление Паулы в Лиме приятно щекотало самолюбие Гэмблтона. Выходит, он для КГБ – такой ценный сотрудник, что человека погнали через полмира, чтобы тот поговорил с ним каких-нибудь два часа. То, что Гэмблтон пишет, оказывается таким важным, что составленные им документы читают персонально руководители Советского Союза. Итак, прямой канал связи соединяет его с руководством второй по могуществу мировой державы. Многие ли научные работники его ранга могут похвастать чем-либо подобным?

Вернувшись домой в конце года, Гэмблтон переправил свой перуанский отчет, как ему было сказано, в Восточный Берлин. В Перу он завязал знакомство с несколькими видными сотрудниками Канадского агентства помощи развивающимся странам, и они предложили ему с начала 1973 года принять участие в «Таитянском проекте».

Канадское правительство и Организация американских государств совместно финансировали разработку проекта экономического и культурного развития Гаити. Поскольку Гэмблтон, помимо всего прочего, свободно владел всеми тремя языками, на которых говорит население этой страны, – французским, испанским и английским, – его участие в проекте представлялось весьма желательным. С благословения своего университета в мае 1973 года он вылетел в столицу Гаити – Порт-о-Принс, уведомив КГБ, что пробудет там года два. Однако после этого связь прервалась: полученный им адрес для переписки – Восточный Берлин, Карл-Маркс-Аллее – выглядел слишком вызывающе, и Гэмблтон опасался, что письма с таким адресом будут перехватываться гаитянскими властями. Но в один прекрасный день, осенью семьдесят четвертого года, на пыльной улице Порт-о-Принса Гэмблтона неожиданно перехватил вездесущий и неутомимый Руди, снабдивший его новым адресом для переписки, и Гэмблтон получил распоряжение КГБ прибыть в декабре на встречу в Вену.

Забрав с собой гаитянскую «экономку» экзотической внешности, Гэмблтон вылетел в Нью-Йорк, подтвердив в письме, что он появится в Вене, когда ему назначено, и проследовал в Европу. Пожилой джентльмен англосаксонского типа, неотлучно сопровождаемый двадцатилетней темнокожей красавицей, вызывал повсюду иронические переглядывания и неприкрытые насмешки. Гэмблтона это только забавляло. Но их связь неожиданно оборвалась – в Испании юная красотка подпала под влияние католической церкви до такой степени, что бросила своего спутника, чтобы немедленно уйти в монастырь.

В Вене Гэмблтона радостно приветствовал Паула. Заглядывая в блокнот, он с ходу перечислил несколько новых заданий:

– Вы должны всемерно сосредоточиться на поиске и всесторонней оценке подходящих для нас американцев. Нам не так-то легко заполучить американцев, но они очень нужны. Вы имеете возможность говорить с ними, не вызывая никаких подозрений. Кроме того, вам придется подумать о том, как найти себе замену в Канаде. Все мы стареем, всех придется постепенно заменить…

Без всякого перехода и тем же бесстрастным тоном Паула продолжал:

– Требуется также, чтобы вы уведомили нас о предполагаемой дате нападения американцев на Советский Союз…

– Черт возьми! – вскипел Гэмблтон. – Вы явно переоцениваете мои возможности!

По-видимому, Паула его не понял.

– Да-да, информируйте нас об американских мероприятиях по подготовке нападения и постарайтесь установить, когда они его планируют.

– Вообще-то я сомневаюсь, чтобы американцы планировали нападение на вас. Но если даже это так, то едва ли они пожелают поставить меня в известность…

– Ну, во всяком случае, как только вы получите какие-либо сведения о готовящемся нападении, сразу же дайте нам знать.

– Конечно, конечно, Я дам вам знать, – иронизировал Гэмблтон.

КГБ хотел также, чтобы он совершил ближайшим летом еще одну поездку в Израиль, а затем тайно прибыл в Москву для «совещания на самом высоком уровне».

В Израиле Гэмблтон, следуя полученным инструкциям, занялся изучением демографической ситуации этого государства. Ему вновь оказали существенную помощь коллеги из Иерусалимского университета, видевшие в нем всего лишь добродушного канадского профессора, с симпатией относящегося к их стране. Прослеживая картину иммиграции в Израиль, он отметил, что все возрастает процент прибывающих из стран Ближнего Востока, в ущерб иммиграции из Европы и Северной Америки. Это изменение состава населения, заключил Гэмблтон, неминуемо окажет влияние на внутреннюю политику еврейского государства и заставит израильских лидеров, независимо от их убеждений, непримиримо настаивать, в частности, на решении проблемы Иерусалима в пользу Израиля.

Приехав в июне 1975 года в Вену, Гэмблтон четыре дня подряд тщетно пытался увидеться с Паулой. Никто не приветствовал его знаменитой фразой «У меня есть для вас несколько гравюр». Положение осложнялось тем, что, появившись на условленном месте встречи, нельзя было находиться там более пяти минут. Билет, имевшийся у Гэмблтона, и расписание его поездки не позволяли оставаться в Вене. Пришлось бросить открытку на венский адрес, сообщая о том, что он уезжает и снова будет в этом городе 15 августа.

Когда это время подошло, Гэмблтон прибыл самолетом в Грецию и в Афинах пересел на поезд. Среди пассажиров, севших в Салониках, оказалась стройная молодая девушка, вошедшая в вагон в сопровождении родителей. Темные бархатные глаза, смуглое лицо и черные, как смоль, волосы до плеч делали ее вылитой цыганкой. Проходя мимо, она кокетливо улыбнулась ему.

Не зная толком, зачем он это делает, Гэмблтон захватил свои вещи, проследовал за ней в соседнее купе и уселся напротив. Поезд углубился в горные теснины Македонии. Семья решила перекусить и извлекла из сумки съестные припасы. Все трое заговорили по-сербски; девушка, обратившись к Гэмблтону, нерешительно спросила:

– Извините меня… Вы американец?

– Нет, канадец. Я преподаю в университете в Квебеке.

– Я изучаю английский, – сказала она. – Правда, знаю его еще недостаточно…

– Но у вас очень приятный выговор. Такой же красивый, как ваше личико.

– Мама спрашивает, не хотите ли вы… – слово «бутерброд» не приходило ей на память, и она замялась.

– Да, я с удовольствием возьму сэндвич!

Выяснилось, что девушку зовут Лильяна, ей всего 21 год и она изучает в Белградском университете биологию. Прошлым летом ее старший брат работал официантом в ресторане где-то под Нью-Йорком и и привез оттуда на родину не только кучу денег, но и захватывающие воображение рассказы о жизни в Америке. Теперь девушка жадно расспрашивала своего случайного спутника о Канаде и так же горячо хвалила ему родную Югославию.

Они проговорили чуть не три часа, не замечая ничего кругом. То и дело встречаясь взглядами, каждый из них замечал в глазах другого необычный к себе интерес. Пожалуй, это чувство можно было назвать любовью с первого взгляда.

На югославской границе им предстояло пересесть в разные поезда. В пристанционном магазине Гэмблтон купил девушке ожерелье на память. Застегивая его у нее на шее, он спросил:

– Мы еще увидимся?

– Да…

– Когда же?

– Мы можем встретиться через пять дней в Белграде.

– Хорошо, я приеду!..

Они обменялись адресами, вдобавок Гэмблтон назвал отель, где он собирался остановиться по приезде в Вену.

Весь остаток пути до Вены он продолжал думать о Лильяне. Эти мысли не оставили его даже тогда, когда уже произошла встреча с Паулой и тот радостно пожимал ему руку. Но вдруг до его сознания дошла фраза, сказанная Паулой:

– Отсюда вы отправитесь в Москву!

– То есть как?

– Завтра вам предстоит вылететь в Москву. Как вы, готовы?

Гэмблтону хотелось назад, к Лильяне, он и думать забыл о Москве. Помимо прочего, он опасался, что русские могли раскопать историю с его уходом из НАТО, – ведь его никто оттуда не выгонял, – и, возможно, теперь намереваются допросить его и наказать за обман. Но нельзя было и уклониться от поездки в советскую столицу – это неминуемо вызвало бы подозрение.

В девять утра на дунайской набережной с ним поравнялась черная машина. Он обратил внимание на ее дипломатический номер. В машине, сидело двое мужчин. «Можно вас подвезти?» – окликнул его по-английски один из них. Когда он сел, его попросили сдать «на хранение» все документы и вручили взамен советский дипломатический паспорт с его собственной фотографией. Всего через полчаса машина подъехала к чехословацкой границе. Пограничники, едва взглянув, махнули им: «Проезжайте!» В Братиславе все трое пообедали, потом Гэмблтона отвезли в какой-то пригород и там высадили из машины. Следуя полученным инструкциям, он двинулся пешком по тихой улочке. Спустя несколько минут Гэмблтона догнал незнакомый русский, пригласивший его сесть в «Москвич».

То и дело чертыхаясь и извиняясь за никудышную, расхлябанную машину, новый спутник повез его по направлению к Праге. По дороге они остановились перекусить, после чего Москвич» в течение получаса никак не мог завестись. Поздно вечером, остановившись в Праге перед зданием советского посольства, компаньон Гэмблтона попросил у него паспорт, который хотя и был снабжен фотокарточкой, но не заполнен.

– Какое имя вы хотите носить? Какой вам поставить возраст? Где вы хотели бы родиться?

– Оставляю это на ваше усмотрение.

Русский скрылся в посольстве; не прошло и десяти минут, как он вынес Гэмблтону заполненный паспорт. Они вдвоем вошли в здание посольства, где канадцу предстояло переночевать.

Наутро, чуть свет, тот же самый человек отвез его на военный аэродром, где ждал уже транспортный самолет с военным экипажем. Первая посадка была на советской авиабазе под Берлином, потом где-то в Польше, и только к вечеру они добрались до Москвы.

Выйдя из самолета, Гэмблтон обнаружил, что никто его не встречает. Прошло несколько минут, прежде чем на летное поле въехала черная машина. Из нее выскочил и бегом устремился к Гэмблтону элегантный мужчина в гражданском костюме. «Разрешите взглянуть на ваш паспорт…» – он говорил по-английски с таким явным американским акцентом, что Гэмблтон в первый момент даже подумал, не американец ли это. Сверив паспортную фотографию со снимком, который у него был с собой, и бегло взглянув на физиономию стоявшего перед ним Гэмблтона, встречающий протянул руку.

– Меня зовут Павел. Извините, что заставил вас ждать. Вы заслужили более четко организованной встречи.

Пока они в сумерках двигались по направлению к Москве, Гэмблтон успел убедиться, что КГБ, пригласив его в Советский Союз, не имел никаких враждебных намерений:

– Мы подготовили для вас очень насыщенную программу, толковал ему Павел. – Во-первых, пройдете курс интенсивного обучения, необходимый для вашего же собственного благополучия. Во-вторых, посовещаемся насчет вашего будущего. Вас ожидают важные собеседования на высшем уровне – можно сказать, на самом высшем. Ну, и к тому же мы хотели бы показать вам Москву, свозить хотя бы на день в Ленинград – это очень красивый город. Словом, вы только-только уложитесь в три недели.

Гэмблтон подумал, что, значит, Лильяна напрасно будет ждать его в Белграде.

– Наверное, я не смогу пробыть здесь так долго. К концу месяца меня ждут в университете, и мне неудобно было бы опоздать туда хотя бы на неделю.

Павел пробормотал что-то по-русски, прежде чем ответить:

– Мы постараемся все уладить. Не беспокойтесь. Это не ваша вина, если вы задержитесь…

Перед тем, как войти в подъезд многоэтажного здания в северо-западной части Москвы, Павел предупредил Гэмблтона: ни в лифте, ни в коридоре не следует говорить по-английски. «Это особое здание, и мы никогда не помещаем сюда иностранцев. Если кто-нибудь заговорит с вами, просто кивните головой. Никто ни о чем вас не станет спрашивать».

Квартира, отведенная Гэмблтону, состояла из четырех комнат, кухни и ванной и по московским понятиям выглядела великолепно. Холодильник ломился от водки, грузинских вин, балыка, икры и прочих деликатесов. Павел сказал, что Гэмблтон обязательно должен ночевать здесь, а по утрам сюда будут приходить Паула и разные инструкторы, чтобы целый день заниматься с ним. В его распоряжение предоставляется машина с водителем, и он может ездить знакомиться с городом, когда выдастся свободное время. При желании он сможет посещать специальные магазины, где за доллары можно купить различные предметы роскоши по льготной цене.

Появившийся назавтра Паула дал Гэмблтону сто рублей на карманные расходы и убеждал его почаще бродить по окрестностям, чтобы «почувствовать пульс нашей столицы».

Цель «интенсивного обучения», к которому приступили теперь инструкторы КГБ, состояла в том, чтобы обеспечить Гэмблтону возможность, используя множество различных средств и приемов, поддерживать связь с Москвой из любого уголка земного шара. Один из офицеров технической службы знакомил его с практикой тайнописи и учил проявлять невидимые письма, получаемые из «центра». Другой инструктор посвящал в особенности использования тайников и рассказывал, как обнаружить признаки наблюдения, приближаясь к тайнику.