Текст книги "Побеги любви"
Автор книги: Джоанна Линдсей
Соавторы: Стюарт Мэри
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)
7
Ровена все еще смотрела на дверь, закрывшуюся за Гилбертом, когда вдруг услышала звяканье цепей и оглянулась на человека, лежащего на кровати. Его глаза были закрыты, он лежал тихо, но чувствовалось, что он уже пришел в себя. При Гилберте она толком не рассмотрела его, заметив только, что это мужское тело, и весьма крупное. Сейчас она стояла совсем рядом с кроватью, высота которой доходила ей до пояса, и голова мужчины, лежавшего на спине без подушки, была очень близко от нее. Внезапно он приподнял голову и открыл глаза, их взгляды встретились, и у нее перехватило дыхание.
Его мягкие серебристо-серые глаза светились изумлением. Резко очерченные черты лица можно было назвать красивыми, даже несмотря на торчащий изо рта кляп. И было в нем еще что-то… Надменность? Что заставило ее так подумать? Ровные скулы? Тонкий нос? Или широкий подбородок? Нет, она ошибается. Надменность – это черта знатного человека.
Но этот виллан не опускал и не отводил глаз в присутствии леди. Может быть, он еще не пришел в себя? Или не мог узнать в ней леди, так как она одета только в ночную рубашку. Но тут же поняла, что мог, потому что рубашка ее из тончайшей ткани, мягчайшая, она сшита ее матерью из подаренного ей к четырнадцатилетию материала, привезенного с Востока. Видимо, он все-таки борец, как предполагал Гилберт, чем, наверное, очень горд. И почему ее вообще заботит это – ведь он скоро умрет. Но сейчас она должна отдать ему свою девственность – о, Боже! Как она сможет? Нет, глупости, как это она не сможет, когда ее мать…
Ей хотелось броситься на пол и зареветь. Она выросла, окруженная заботой и любовью, и жестокость жизни обходила ее стороной вплоть до смерти отца. Ровена почти не воспринимала происходящее с ней, как реальность, настолько чуждо все это ей было. Она должна сойтись с мужчиной, то есть на самом деле… изнасиловать его. Но как? В гневе она сказала Гилберту, что не нуждается в советах, но, в действительности, имела очень смутное представление о том, как получаются дети.
Его глаза уже не были изумленными, в них читалось восхищение. Может быть, это к лучшему? Да, возможно. И он совсем не похож на ее мужа. Молодой, даже красивый, со смуглой кожей – нет, ничего похожего. Серые глаза и светлые волосы – и те у него совсем другого оттенка, чем у Лионса.
У нее возникло странное чувство, что она может по глазам читать его мысли, сейчас ей показалось, что во взгляде его появился вопрос. Сказали ли ему, зачем он здесь? Нет, вряд ли, ведь он был без сознания. Потому Гилберт и давал ей те дурацкие инструкции, что придется делать все самой. Но эти вопрошающие глаза…
Ровена должна будет сама ему все сказать. И она даже не может утешить его тем, что потом он получит свободу. Гнев еще раз захлестнул ее, на сей раз уже из-за несправедливости по отношению к этому человеку. Он ничего плохого не совершил и не заслуживал такого ужасного обращения. Не будучи ни в чем виноват, он вовлечен в чудовищный план. Гилберт собирается его убить. Нет, она не допустит этого. Она вынуждена подчиниться в одном, чтобы сохранить жизнь матери, но другого злодеяния не допустит. Надо устроить ему побег, прежде чем она скажет Гилберту, что дело сделано.
Но нельзя сейчас объяснять все этому мужчине. Не стоит давать ложной надежды, вдруг ей не удастся ему помочь. Но она сделает все возможное. И он не должен знать, что его убьют. Нет никакого смысла говорить ему это. Пусть думает что угодно, и почему бы ему не надеяться, что его освободят?
И опять он сделал ей знак глазами, и опять она поняла его. Он показывал на свой кляп, чтобы она вытащила его и он мог бы поговорить с ней. Нет, этого она не могла сделать, потому что не перенесла бы его просьб о помощи. Она и так чувствует себя виноватой. Да, Ровена знала: то, что она собирается сделать, очень дурно, но у нее нет выбора. Однако слышать еще его просьбы – выше ее сил.
Она отрицательно покачала головой, и он откинулся обратно на матрас и уже не смотрел на нее больше. Она обошла кровать, встав так, чтобы он мог видеть ее, не напрягаясь и не приподнимая головы. Однако его глаза были закрыты. То ли его не волновало, что она стоит рядом, то ли он не слышал ее шагов.
Она окинула взглядом его большое тело, не умещавшееся целиком на кровати. Наверное, он даже выше Гилберта, хотя в таком положении это трудно определить. Но точно, он гораздо шире в плечах. И такие мускулистые руки! И бугры мускулов на плечах, груди. Тем, кто притащил его сюда, досталась нелегкая работка.
Она осознала, что поневоле не может оторвать от него взгляда. Какой он сильный, наверное, очень сильный. На миг почувствовала благодарность по отношению к Гилберту за то, что этот человек все-таки прикован, но тут же устыдилась подобной мысли. И все же, такой мужчина явно может справиться с ней одной рукой, так что, может быть, хорошо для нее, что его руки скованы.
– Извини, – начала она и удивилась, поймав себя на том, что говорит шепотом, хотя они здесь одни. – Будет лучше, если я не буду слушать, что ты говоришь, но я могу объяснить, зачем ты здесь.
Он открыл глаза и повернул голову так, чтобы видеть ее. Теперь в его взгляде не было ни вопроса, ни любопытства. Спокойствие – вот что написано у него на лице. Он явно ожидал услышать полное объяснение тому, что происходит. Увы, у нее не хватит духу объяснить ему все, она скажет ему только то, что она должна сделать, и ничего больше.
Но теперь, когда настал момент выговорить это вслух, она почувствовала, что голос не слушается ее.
– Я… я, и ты, и я, мы… мы… должны… мы должны…
В глазах его опять появилось вопросительное выражение, и, если бы не кляп, он непременно высказал бы свой вопрос. Человек похоже, начинал терять терпение, и она не могла осуждать его за это, но, тем не менее, не могла больше выдавить из себя ни слова. Ей было слишком стыдно. Она пыталась убедить себя, что он обычный виллан, и, как учила ее мать, с вилланами надо быть доброй, но твердой. Но он совсем не походил на вилланов, с которыми ей приходилось иметь дело. И эта его надменность…
Тут она услышала скрип двери и вздохнула с облегчением, поняв, что наконец-то пришла Милдред. Она поспешила ей навстречу, не обращая больше внимания на мужчину, лежавшего на кровати в напряженном ожидании каких-либо объяснений. Объяснения так и не последовали, потому что, как ему было ясно видно, она быстро выбежала из комнаты.
Уоррик откинул голову на матрас, чертыхаясь про себя. Проклятая девчонка! «Мы должны…» Чего?! Почему она не может толком все объяснить? Однако вскоре он успокоился. Он не должен проклинать ее. В конце концов не девица приволокла его сюда, она слишком хрупкого сложения, к тому же весьма красива.
Ему было совершенно непонятно, как она здесь оказалась. Может быть, приносила ему еду? Он не видел ничего у нее в руках, но, возможно, она поставила еду на пол. Но тогда почему она не вытащила кляп? Как она собиралась в таком случае его кормить?
Вопросы без ответов. Спокойствие. То, чего они хотят от него, так или иначе скоро выяснится, а затем он сможет продумать, как осуществить свою месть, ибо, кто бы ни задумал это и кто бы за это ни отвечал, – тот умрет. То был обет, данный им много лет назад, когда душа его терзалась от опустошенности и потерь. Он поклялся тогда, что никто и никогда больше не причинит ему зла без отмщения. Обет, которому он следовал шестнадцать долгих лет, половину своей жизни. И этому обету он будет следовать до самой смерти.
Образ русоволосой маленькой девушки ворвался в его мысли, и он разрешил себе думать о ней, что в любом случае было приятнее, чем думать обо всем остальном. В первый момент, когда ее увидел, он действительно решил, что это ангел – с облаком золотых волос вокруг головы, сияющим при свете свечи. Вся в белом, и льняные кудри спадают по плечам до бедер. Ее сапфировые глаза казались огромными на маленьком лице, и они были таинственными… Что за мысли скрывались там? А эта ее гневная вспышка? Любопытно узнать, почему? Ему казалось важным это выяснить, почти столь же важно, как понять, для чего все-таки он здесь находится. У него неожиданно появилось смешное желание стать защитником этого ангела, смести все и всех, кто смеет чинить ей неприятности.
Ему так хотелось разузнать причину ее гнева, что он попытался добиться от нее, чтобы она вытащила проклятый кляп. Ее отказ так удивил и раздосадовал его, что он прореагировал как маленький обиженный ребенок – не желал больше смотреть на нее, даже не взглянул, вышла ли она из комнаты. Сейчас, размышляя о том, что он делал в тот момент, он поражался сам себе. Действительно, эта девушка как-то странно на него подействовала.
Да, но он все же не смог долго игнорировать ее. На самом деле ему очень хотелось ее увидеть, она была так мила. Поэтому, когда она сообщила, что собирается объяснить, зачем он здесь, Уоррик счел, что это является для него достаточным оправданием – ведь ему же нужно узнать, в чем дело – и потому вновь открыл глаза. Теперь он был по-новому сильнейшим образом поражен ее красотой. Безупречная алебастровая кожа, полные, зовущие к неге губы, и, к своей досаде, он ощутил жар, охвативший его чресла.
Будь Уоррик без кляпа, он смог бы заглушить желание своим хохотом, но кляп во рту удержал его от смеха, как, впрочем, и от попытки уговорить ее залезть на него верхом, пока они здесь одни. Потом горечь ударила ему в голову. С чего бы это она согласилась, когда он не более чем пленник? Вот когда он освободится, то сожжет здесь все дотла, и тогда девушке нужен будет другой дом. И он ей предложит его. Он вспомнил о своей невесте, которая, должно быть, ждет его сейчас, но это не повлияло на его планы. Да, он все же заберет юную красавицу в свой дом!
8
– Ну вот, теперь, Милдред, ты знаешь все, – закончила Ровена свой рассказ о смерти старого лорда и поисках подмены. – Гилберт имел в виду именно это: или я приношу ребенка, или он убьет мою мать.
– Да я и не сомневаюсь, что он имеет в виду. Дьявольское отродье, этот Гилберт. Счастье, что он хоть не остался здесь наблюдать за исполнением. Милдред вздохнула. – Ну что ж, приходится считать, что это дело решенное.
Ровена стиснула руки.
– Я понимаю, но – как?
Милдред прищурилась, потом, вдруг широко открыла глаза, в которых читалось явное недовольство собой.
– Ох, и глупа же я! Откуда тебе знать? Конечно, с твоим мужем тебе бы не надо было ничего делать. Но теперь придется все самой, и этот парень даже не сможет ничего подсказать, с кляпом-то во рту. Он лежит на спине, ты говоришь?
– На спине, и так крепко привязан цепями, что я сомневаюсь, сможет ли он вообще двигаться.
Милдред вздохнула.
– Я пытаюсь себе представить. Никогда не сидела верхом на мужчине, видишь ли.
– Гилберт, должно быть, считает, что это не трудно, иначе он бы не позволил его так привязать.
– Я не говорю, что это невозможно, хотя и противоестественно, – сказала Милдред с неодобрением.
Что нормально для кухарок, то не подходит для ее леди. Щеки Милдред покраснели, тогда как Ровена была бледна как полотно. Но ясно, что д'Эмбрей придет к восходу солнца узнать, что сделано, так что здесь уже ничему не поможешь.
– Ладно, хорошо, я придумала, – продолжила она. – Я буду говорить предельно просто, чтобы поскорее покончить с этим. Ты должна широко раздвинуть ноги, вложить его орудие в себя и сесть на него верхом. Будет больно, пока не порвется девственный покров. Но потом уже не настолько сильно. Просто представь себе, будто ты скачешь верхом на лошади. Ты подпрыгиваешь – нет, не смущайся – и ты должна делать что-то подобное этому все время, пока сидишь. Запомни, что его орудие нуждается в движении, чтобы выбросить семя, и, поскольку он сам не может двигаться, то ты должна это делать вместо него. Просто сидеть на нем, когда та штука полностью в тебе – недостаточно. Ну, как ты думаешь, сможешь это выполнить? Или нужно еще что-то объяснить?
– Нет, я, кажется, поняла.
Милдред обняла ее.
– Попробуй отнестись к этому делу как к любой другой домашней работе, моя милая. Поскольку ты никогда больше не увидишь того человека, не смущайся.
Как ей не смущаться, думала Ровена, вернувшись в маленькую комнату напротив. Щеки ее пылали. Его взгляд устремился на нее, как только она вошла, и он не сводил с Ровены глаз, пока та подходила к кровати. В нем чувствовалась большая заинтересованность, чем прежде, и это не облегчило ее задачу.
Работа, как всякая другая? Ну, что ж, хорошо, значит, ее просто надо исполнить.
Она потупила взгляд, избегая глядеть на него, пока не объяснит ему все эти ужасные вещи.
– Я должна иметь ребенка, и зачатие нужно сделать немедленно. Тебя выбрали потому, что твои глаза и волосы такие же, как у моего мужа, поскольку ребенок должен быть похож на него. Так что мы должны сойтись нынешней ночью, и следующей, и еще следующей, чтобы я могла зачать. Мне нравится все это не больше, чем тебе, но у меня нет выбора – как нет его и у тебя.
Цепь звякнула, но она не хотела смотреть на него, в эти выразительные глаза. Быстро откинув толстое покрывало, Ровена сдвинула его к краю кровати. Но увидеть, как оно упало, она не успела, так как в этот момент взгляд ее непроизвольно остановился на мужских достоинствах, и глаза ее широко распахнулись. Там действительно было это чудовищное орудие, о котором она слышала столько рассказов. Оно лежало сейчас, тихое и спокойное, на подушечке из золотых кудрей.
Он издал хриплый угрожающий горловой рык, так что она от неожиданности вздрогнула, ее взгляд переместился на его лицо. Сейчас его выразительные глаза горели и угрожали, он требовал, чтобы она прекратила это. Она сделала шаг назад, внезапно испугавшись его ярости.
Непонятно. Многие мужчины не возражали бы против того, что она собирается сделать. Они рассеивают своих бастардов широко и обильно по всей стране, и что значит еще один? А, понятно, это в обычае нобилей, а не вилланов. Но мужчины из вилланов и вовсе берут свое везде, где могут, – только они редко знают, их ли это ребенок, потому что женщины их тоже непостоянны.
Может быть, он думает, что должен жениться на ней? Или он против такого способа общения, когда она наверху? Милдред назвала это противоестественным; возможно, он тоже так считает? Но она ничем не может помочь ему.
– Я сожалею о том, что ты против, но это ничего не меняет, – сказала Ровена с горечью. – Я постараюсь сделать все быстро, чтобы не причинить тебе долгого беспокойства.
Он взглянул на нее так, как если бы она сказала какую-то непроходимую глупость. Ровена предпочла бы не понимать его мыслей настолько ясно. И она хотела, чтобы парень как-то облегчил ее задачу, но разве он обязан это делать? Он, должно быть, чувствует, что его используют для дурных целей. Ладно, она больше не будет смотреть на него. И она сделает это во что бы то ни стало.
Решившись так про себя, она взобралась на край кровати, но кровать вдруг так затряслась, что Ровена свалилась на пол. Она взглянула наверх, сдерживая учащенное дыхание, не понимая, что случилось. Но тут услышала звон цепей – и поняла, и разозлилась.
Да будь ты проклят, хотелось ей крикнуть ему, но она ограничилась тем, что, поднявшись на ноги, сказала:
– Я сойдусь с тобой. Ты понимаешь? Я это сделаю!
Она опять взобралась на кровать, готовая к тому, что он снова попытается ее скинуть. Но то, с чем ей пришлось столкнуться, было еще более устрашающим. Он рвался, метался и тряс кровать с ожесточенной силой. Мускулы его напряглись до предела, так что тело как будто выросло в объеме. Вся кровать ходила ходуном. Ровена опять потеряла равновесие, но успела наклониться и упала не на пол, а на его бедра.
Он внезапно утих. Она забеспокоилась, не причинила ли ему вреда, и приподнялась, чтобы посмотреть, на что упала. Но его орудие выглядело так же, и она не могла сказать, повредила его или нет. Но ей стало не по себе, когда она увидела, что кровь течет по его лодыжкам, там, где он прикован. Она взглянула на его руки – там тоже была кровь на запястьях.
Она прошипела сквозь зубы:
– Ты глупец. Зачем причинять себе боль из-за того, чего ты не можешь избежать?
Ответом ей было сдавленное рычание. Но пока он больше не двигался, и Ровена быстро перекинула ногу через его бедра, и, оседлав мужчину таким образом, взглянула на него с торжеством. Если он теперь будет трястись, то это только к лучшему. Но он не трясся. Он просто смотрел на нее с явным желанием убить.
Уоррик никогда в жизни не испытывал такой ярости. Она собиралась иметь ребенка от него, его ребенка. Вопреки его воле! Если ей такое удастся, он убьет ее. Нет, это слишком легкая месть. Он заставит ее пройти через все муки ада. Но ей не удастся. То, чего она добивается, приводит его в ярость, но оставляет холодным, чего тупая девка даже не понимает.
Он видел, как она взобралась на него, и почувствовал ее тепло на своих бедрах. Почему-то его больше всего злило то, что она не разделась. Хочет ребенка, но не показывается ему обнаженной, чтобы добиться этого. Ну, ладно, она скоро поймет, что затея не удалась.
Он закрыл глаза, чтобы больше не смотреть на нее. Он погрузился в свой гнев. Он сосредоточился на нем, его единственное желание – схватить ее и избить до бесчувствия. Он припомнил слова, которые она бросила тогда, что ей не нужна ничья помощь для того, чтобы изнасиловать его. Он за одно это уже презирает ее. Он за одно это мог бы убить ее.
Однако она очень тупа, если считает, что может изнасиловать мужчину. Если бы она держала свой глупый рот на замке и просто предложила бы себя ему, то он бы, конечно, тут же ответил на приглашение, и все было бы сделано в лучшем виде. Но теперь ему даже не надо прилагать усилий к тому, чтобы не реагировать на нее, потому что убийственный гнев оставляет его полностью холодным.
Она не просто сидела на нем в ожидании чуда. Он чувствовал, что она трогает его пальцами как-то так, как обычно женщины не делают. Но когда он понял, что она пытается всунуть его совершенно мягкую плоть в себя, то от удивления открыл глаза. Ее глаза были закрыты. Она закусила нижнюю губу и так была поглощена своим занятием, что брови ее от усердия сошлись на переносице.
Интересно, долго ли она будет продолжать эти бесполезные попытки? Нет, не долго. Она, наконец, расплакалась от того, что у нее ничего не получается и, избегая его взгляда, слезла с кровати и почти бегом удалилась из комнаты.
Уоррик злорадствовал. Так легко взять над ней верх, без всяких усилий со своей стороны. Он победил. Она проиграла.
Но она вернулась.
Он не думал, что девица попробует еще раз. Ее лицо пылало от стыда, но она была полна решимости довести дело до конца, и он опять почувствовал злость на нее.
Она начала медленно приближаться к нему, неторопливо стягивая с себя ночную рубашку. Ее голос был мягок.
– Ты можешь сопротивляться и дальше, сударь, но мне сказали, что тебе это не принесет ничего хорошего.
Он сейчас не смог бы ей ответить, даже и без кляпа во рту, но был готов перерезать горло тому, кто ободрил ее на эту вторую попытку. Он напрягся, потому что ее маленькая мягкая рука легла ему на грудь.
– Ты должен понять, что я еще девушка.
Слова эти произвели на него предполагаемый эффект, хотя он и не поверил им до конца. К тому же еще ее рука нежно гладила его, спускалась от груди вниз, к животу. Он надеялся, что гнев опять отвлечет его, но, увы, ее голос отвлекал гораздо больше.
– В моем неведении я даже не знала, что ты не готов и нуждаешься в поощрении особого рода. Я даже не знала, что твой мягкий кусок плоти должен измениться и вырасти в размерах, став твердой как кость. – Она прикоснулась к тому, о чем говорила. – Мне очень трудно поверить, потому что он и так большой, но все же Милдред уверяет, что это правда. Очень хочется посмотреть на такое превращение самой.
Знает ли девчонка, что то, о чем она говорит, так же стимулирует его, как и ее прикосновения? Проклятие ей и ее советчику! Он не должен поддаваться на обольщение.
– Я должна, оказывается, везде целовать тебя и лизать, по всему телу, и даже – как последнее средство – здесь. Милдред сказала, что ты умрешь, если не ответишь, когда я поцелую тебя сюда.
Он уже ответил. В голове его был гнев, но его плоть оказалась предателем худшего сорта, со своими собственными соображениями, спровоцированными ее обещаниями. Он напряг мускулы, он впал в ярость, пытаясь сбросить ее руку. Но она стояла сбоку от кровати, недосягаемая для его рывков, и ее пальцы сомкнулись вокруг его плоти, крепко сжимая ее. Он утих, так как понял, что его рывки только помогают ей.
– Я бы не поверила, если бы не увидела собственными глазами.
В ее голосе слышалось благоговение. И она ласкала его теперь, отдавая дань этому бесстыдному кусочку плоти за то, что он слушался ее, а не его. Она даже не догадывалась, что он еще не достиг своего рабочего размера.
– Я предполагаю, что теперь уже не нужно его целовать?
Послышалось ли ему разочарование в ее голосе? О, Боже, он больше не вытерпит, она может получить то, чего хочет, если еще продолжит, и у него не осталось надежды, что она на этом остановится.
Когда она взобралась на кровать, он опять задергался, но она ухватилась за его бедра и держалась, прижавшись к нему. Он мог теперь ощущать ее обнаженное тело, прильнувшее к нему, и ее груди, упиравшиеся ему в живот. Он опять затих, понимая, что только помогает девке своими рывками, надеясь, что его плоть все же еще недостаточно тверда, чтобы войти в нее, молясь, чтобы она была действительно девственной и ничего не поняла.
Ровена стала перемещаться, все еще крепко прижимаясь к нему на случай, если он опять будет пытаться ее скинуть. Уоррик застонал от этой очередной стимуляции. Затем она села, та штука была достаточно тверда, и ей нужно только верно ее направить.
Горячая. Возбуждающе горячая и влажная. Ну, почему она не может быть сухой? Почему?…
Она вскрикнула, и это пронзило его, как копье, несмотря на то что он был ею предупрежден и знал причину ее крика и всхлипываний. Девственность не позволяла девице сесть на него полностью, и каждое ее продвижение причиняло ей боль. Он почувствовал злорадное удовольствие. Итак, она все же девушка, и ее собственная боль может помешать ей довести дело до конца.
Двигаться сейчас – только помогать ей, поэтому он замер в полной неподвижности. Какая она маленькая, и как там все туго натянуто – достаточно одного толчка, чтобы все прорвалось. Он живо подавил возникший соблазн. Пусть он не контролирует этого своего предателя, но все остальное тело еще ему подчиняется.
До него опять донеслось всхлипывание, еще громче, чем прежде. Он открыл глаза, чтобы насладиться ее страданием: слезы текли ручьем по щекам, в сапфировых глазах, блестящих от слез, застыла боль. Но он совсем забыл о том, что она обнажена.
Ее тело было миниатюрным, очень красивых форм, с большой грудью и тонкой талией. Он видел округлости ее бедер, охватывающих его, ее роскошный бюст, колыхавшийся при каждом движении, чувствовал горячую влагу, в которую его плоть погружена только частично… Нет, он не должен этого делать. Он не войдет. Он не будет… Мощный толчок крови развернул его детородный орган до конца, до полной его длины и пробил ее девственную преграду, без единого движения с ее стороны.
Она громко закричала, ее тело осело на него, давая ему погрузиться до самой глубины. Уоррик сжал зубы, даже сквозь кляп во рту. Все мускулы его напряглись. Он бы хотел сейчас быть импотентом, он бы хотел сейчас не смочь. Это была пытка. Он никогда не сопротивлялся чему-либо так яростно.
Она зашевелилась на нем, сначала нерешительно. Ей все еще больно. Она плакала, но все так же была проникнута решимостью. Он слышал ее участившееся дыхание, ее волосы, разметавшиеся по его животу, гладили его, и это стало дополнительной пыткой. Но он все еще не хотел сдаваться. Он решил сделать еще одну попытку сбросить ее, боль, которую причиняли ему цепи на запястьях и лодыжках, только радовала его. Но она догадалась и прижалась еще теснее к нему. И тогда он потерял голову и, не заботясь больше ни о чем, отдался инстинктивному желанию, которое захватило его полностью и привело к взрыву и невероятному, немыслимому облегчению. Чтоб ей провалиться!
