Текст книги "Хризантема"

Автор книги: Джоан Барк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Он ждал, когда гость уйдет, чтобы постелить постель и помочь старику отойти ко сну. Конэн уже ударил в колокол, но звук был едва слышен с улицы в шуме дождя.

Комната, отведенная для монаха из Камакуры, хотя и выглядела бедновато, была чистой и уютной. Матрас со свежей постелью, низкий письменный столик с лампой под раздвижной рамой окна. Кэнсё опустился на колени перед столом, делая заметки в маленькой черной тетрадке. То и дело он прикрывал глаза, стараясь точнее припомнить слова настоятеля.

Тем временем жизнь в храме постепенно замирала, его обитатели один за другим проходили мимо двери, каждый в свою спальню. Наконец раздался щелчок выключателя, в коридоре погас свет, и лишь дождь продолжал монотонно стучать по крыше.

Закончив писать, монах долго сидел в темноте, погруженный в медитацию, пытаясь уловить дух прошлого, различить древние тени, все еще бродившие здесь, среди освященных веками стен.

*

За ночь полоса грозовых туч успела миновать Ниигату, и первые рассветные лучи наполнили мерцающим радужным блеском гирлянды из дождевых капель, повисшие на крышах и ветках деревьев. Когда старик настоятель и его гость вышли на улицу, новый светлый день предстал перед ними во всем великолепии.

Следуя указаниям Учителя, Тэйсин позвонил смотрителю сада Симидзу и предупредил о визите, и когда два священника только еще спускались с крыльца, тот старательно подметал дорожку, а его жена кипятила воду для чая.

Старый настоятель хорошо выспался и пребывал в прекрасном настроении. Он двигался мелкой шаркающей походкой, слегка ссутулившись и сцепив руки за спиной. Монах держался рядом, делая шаг и почтительно ожидая, пока старик поравняется с ним. Чтобы расслышать тихий голос спутника, великану приходилось наклонять голову.

– Вы только посмотрите на ту иву, – кивнул старый священник, – все еще свежая, зеленая. Удивительное дерево – первое распускается весной и позже всех желтеет в конце года. Его нежная листва трепещет даже от самого легкого ветерка и поэтому служит символом полного единения с природой…

Кэнсё что-то вежливо промычал в знак согласия. Ему не терпелось поскорее узнать, что же такое задумал хозяин. Чувствовалось, что старик пытается донести до его сознания нечто важное и труднообъяснимое, и он старался не пропускать ни слова, однако желание вновь поднять тему вчерашней беседы оказалось сильнее.

– Возможно, – неловко начал Кэнсё, – дзюсёку-сама заговорил об иве, потому что это дерево в народных сказках связывается с привидениями?

Едва промолвив эти слова, он готов был откусить себе язык. Как глупо! Разве можно начинать так сразу!

Последовало неловкое молчание. Старик ни на мгновение не сбился с шага, однако обычная сдержанность в словах ему все-таки изменила.

– Привидения? – нахмурился он. – Какие привидения? Разве я говорил о привидениях? Сказки тут совершенно ни при чем! Мне нет никакого дела до призраков, которые бродят летними ночами и пугают людей страшными рожами… Впрочем, – добавил он уже спокойнее, – ваше смущение объяснимо. Простите, что завожу разговоры о том, чего сам толком не понимаю. Если я и говорю иногда о духах и призраках, то только потому, что не знаю, как их иначе назвать, а с раскрашенными привидениями из театра кабуки это никак не связано.

Кэнсё растерянно почесал бритую голову.

– Извините за глупое замечание, – проговорил он, – я вовсе не собирался превращать в шутку ваш вчерашний рассказ.

– Что вы, я вовсе не обиделся, Кэнсё-сэнсэй! – Старик заглянул в глаза высокому монаху, обнажив в улыбке пожелтевшие зубы. – Я рассказал о случае из детства Мисако вот по какой причине: меня не оставляет чувство, что он как-то связан с костями, которые здесь недавно нашли. История, поведанная вами в Киото, произвела на меня сильное впечатление, и мне кажется, что такие вещи в самом деле возможны… Не хотелось бы думать, что я был несправедлив тогда к внучке.

– Начинаю понимать… Простите мне мое нетерпение, – поклонился монах.

Они перешли проспект и двинулись по узкому переулку. Старик вдруг захихикал:

– Глупо, конечно, с моей стороны. Не время сейчас говорить об иве, осенью она не так уж и интересна… Ага, вот мы и пришли, теперь направо.

Через узкую речку с быстрым течением был перекинут деревянный мост. Старые доски жалобно скрипнули, приняв на себя вес рослого монаха. Кэнсё поглядел вниз: в кристально чистой воде плавно извивались длинные нити водорослей. Он подал руку старику, помогая сойти с моста на дорожку, усыпанную гравием. Еще несколько шагов – и за бамбуковой рощей показались большие деревянные ворота, увенчанные новой соломенной крышей.

Смотритель с супругой встретили гостей с почтением, хотя официальный час открытия наступал еще нескоро. «Добро пожаловать!» – хором произнесли они, кланяясь так низко, словно приветствовали самого князя Мидзогути. Впрочем, по их лицам едва ли можно было судить об истинных чувствах. Щеки молодого монаха зарделись от смущения. В отличие от старого настоятеля он происходил не из рода священнослужителей и не привык к чрезмерным знакам уважения, часто оказываемым духовенству.

Старик поблагодарил смотрителя за согласие принять посетителей в неурочное время.

– Я хотел показать гостю сад пораньше, пока здесь еще пусто, – объяснил он с виноватой улыбкой.

– Пожалуйста, пожалуйста, смотрите сколько угодно! – поклонился смотритель. – Я отпер для вас большой дом, оттуда самый лучший вид на сад.

– Я подам горячий чай, – добавила жена.

Обменявшись с пожилой четой любезными фразами, священники двинулись дальше по дорожке. С верхушки высокой сосны донеслось воронье карканье.

– А вот это, – указал старик на частокол из тонких стройных стволов, поднимавшийся по левую сторону, – тот самый бамбук, из которого горожане делали копья, чтобы отразить войска сёгуна. Его здесь посадили специально, чтобы использовать как оружие в случае необходимости. Вы, вероятно, слишком молоды, чтобы помнить, но в годы последней войны вышел указ сажать такой же бамбук на случай, если придется драться с американцами.

– Вот как… – Кэнсё вежливо кивнул, опасаясь сделать неуместное замечание.

– За бамбуковой рощей и ручьем в длинном строении располагалась казарма, – показал настоятель, – а в той стороне резиденция самого Мидзогути.

– Понятно, – снова кивнул монах.

Дорога вела еще через одни ворота, на этот раз крытые старинной потрескавшейся черепицей.

– Давайте остановимся ненадолго и полюбуемся садом, – предложил старик, сворачивая на тропинку из мха и плоских камней.

Дом стоял справа, деревянные сёдзи, обтянутые рисовой бумагой, были раздвинуты, открывая две просторные комнаты в традиционном стиле. Настоятель поднялся по трем каменным ступеням, сбросил сандалии и удобно устроился на татами.

– В моем возрасте трудно пройти мимо места для отдыха, – заметил он с улыбкой и хлопнул ладонью по соломенной циновке. – Присаживайтесь.

Кэнсё послушно уселся рядом. От пруда медленно наползала легкая утренняя дымка, словно ощупывая шевелящимися пальцами нежные краски осени. Огромное старое дерево простирало спутанные ветви над водой.

– Та небольшая веранда над прудом – чайный домик? – спросил Кэнсё.

– Беседка для любования луной, насколько я знаю, – ответил старик и усмехнулся. – Хотя чай можно пить где угодно. Специальный павильон для чайной церемонии дальше справа, в конце сада. Видите крышу среди деревьев?

– А где… – Монах замялся.

– …нашли кости? – закончил его спутник. – Вон там, прямо, возле самого моста. Здесь туман мешает, но если вы пройдете дальше, увидите. Там еще один большой камень у водопада, около него.

– Вы говорили, скелет оказался неполным… Значит, в воде могут быть еще кости?

– Скорее всего, – кивнул старик, – и как раз поэтому я хочу провести здесь поминальную службу, в которой примете участие вы и моя внучка.

– Ах вот как? – Монаху не удалось скрыть удивление.

Старый священник задумчиво смотрел на воду.

– Знаю, что так не принято, но мне очень захотелось, и я решил просить вас и Мисако оказать мне эту услугу… – Он улыбнулся и взглянул в глаза собеседника. – Надеюсь, вы не откажетесь исполнить прихоть старика.

Великан улыбнулся в ответ. Ну конечно, он не возражает. Хоть ситуация и необычная, нет ничего плохого в том, чтобы гость присоединился к хозяину в молитве за чью-то душу. Кроме того, ему представлялась возможность пообщаться с настоящей ясновидящей.

– Буду счастлив оказаться полезным, – ответил он с деланным спокойствием.

– Спасибо, что уважили старика, – поклонился настоятель.

– Мне очень приятно посетить вместе с вами это замечательное место. – Кэнсё с улыбкой поклонился в ответ, затем встал и подошел к двери. – Думаю, заупокойная служба – это правильное решение, поскольку часть останков по-прежнему находится здесь. Я с радостью соединю свои молитвы с вашими.

– Молитва есть молитва. – Старик сложил руки и смиренно наклонил голову. – Мы все следуем дорогой Будды, хоть и по-разному.

– Хай, – улыбнулся дзэнский монах. – Когда вы собираетесь совершить обряд?

– В понедельник утром, послезавтра… если, конечно, вы сможете пробыть у нас так долго.

– А ваша внучка, Мисако-сан, она согласится?

– Мисако придет в храм завтра, и я поговорю с ней. Уверен, она не откажет любимому деду.

Кэнсё спустился по каменным ступеням.

– Я бы хотел еще погулять по саду. Вы не составите мне компанию, сэнсэй?

– Пожалуй, нет, лучше подожду обещанного чаю. Поищите дерево сазанка, это разновидность камелии, оно очень древнее и скоро распустится белыми цветами.

– Непременно. – Монах вынул из рукава кимоно небольшую тетрадь в черном переплете. – Хочу записать кое-что, – объяснил он, потом поклонился и зашагал по дорожке.

Отрешенно наблюдая, как гость проходит мимо большого красного валуна с острова Садо, старый настоятель вдруг почувствовал страшную усталость. Он тяжело вздохнул. Что скажет Кэйко, когда узнает о его новой затее? Может быть, это уже старческий маразм?

После ночного дождя утренний воздух был пронизан свежестью. На соснах вновь закаркали вороны. Серебристо-оранжевый карп с громким плеском выпрыгнул из воды. Старик прикрыл веки, глубоко вздохнул и сложил руки, сведя вместе большие пальцы. Его обоняние уловило слабый аромат кедра. Яркий кленовый лист, раскачиваясь в полете, медленно опустился на дорожку. В саду поместья Мидзогути наступал новый сезон.

*

Мисако испытала невероятное удовольствие, проснувшись сама, без будильника, после ничем не потревоженного сна. Под родительским кровом царили радость и любовь, все неприятности остались в Токио вместе со свекровью.

– Доброе утро! – весело поздоровалась она, входя в столовую и лениво потягиваясь.

Мать читала утреннюю газету. Она взглянула на дочь поверх очков.

– Как спалось?

– М-м… замечательно, – широко улыбнулась Мисако.

– Ну и славно.

Кэйко сидела за низким столиком котацу, покрытым стеганым покрывалом. Под столиком, снабженным подставкой для ног, стоял электрический обогреватель. Котацу был одной из тех приятных деталей провинциальной жизни, которых Мисако так не хватало в столице.

Приподняв покрывало, она устроилась напротив матери.

– Ну вот, – улыбнулась та, снова подняв взгляд, – сегодня ты уже совсем наша Мисако, а не та бледная и вымотанная особа, что сошла вчера с поезда.

– Я так хорошо сплю дома, – вздохнула Мисако. Она и в самом деле выглядела свежее и моложе, тени под глазами совсем исчезли. – Я собиралась встать пораньше и позавтракать с отцом, но…

– Ничего, увидишь его за обедом. Завтрак я приготовила, чай еще горячий, сиди здесь, я сейчас принесу. Побудешь для разнообразия маминой дочкой.

– Ах, как приятно…

Кэйко рассмеялась и вышла из столовой. Мисако выглянула в наполненный солнцем садик, залюбовавшись огромным кустом камелий, покрытым блестящими красными цветами. Вдохнув всей грудью свежий прохладный воздух, она ощутила необыкновенный прилив энергии, которая словно поджидала ее здесь, рожденная тысячами счастливых моментов прошлого.

Когда мать внесла поднос с дымящимся супом и рисом, Мисако встретила ее улыбкой. Сидя напротив друг друга, они принялись болтать, совсем как прежде, в старые времена, словно и не было прошедших лет. Новости о сводных братьях, жизнь городка, приезд монаха из Камакуры. Мисако захихикала, услышав описание гостя.

– Он такой длинный, бледный, и глаза странные, совсем светлые, – сказала Кэйко.

– Похоже, дедушкин гость не слишком тебе нравится.

– Что, разве похоже? Вовсе нет.

– Во всяком случае, мамочка, твои слова никак не похожи на комплимент. Я представила себе что-то похожее на соевый росток.

Кэйко расхохоталась вслед за дочерью.

– Ну и шуточки у тебя! Да нет, не то чтобы не нравится, просто вид у него такой… Неуютно как-то становится. И держится он странно, на журавля похож. Просто жуть берет…

Она остановилась, заметив, что смех Мисако оборвался. Лицо дочери вытянулось, она подняла руку, словно умоляя о тишине. Глаза ее были обращены к телефону.

– О нет! – простонала Кэйко. – Я и забыла, что ты у нас тоже не от мира сего. Только не говори мне, что он сейчас зазвонит. Пора бы уже вырасти из детских игр.

Мисако смотрела на мать, бледная как смерть.

– Не хочу с ней говорить, – вдруг выпалила она. – Скажи, что меня нет.

Резкий телефонный звонок заставил ее вздрогнуть.

– Доченька, пожалуйста, не заставляй меня лгать! – вздохнула Кэйко. – Мне все равно, кто это, говори сама, что хочешь.

Мисако сложила руки на груди и затрясла головой, словно капризный ребенок.

– Тогда пускай звонит!

– Мисако, возьми трубку! – прикрикнула мать. – Это может быть дедушка, да кто угодно! Не можем же мы остаться без связи на все время, пока ты здесь.

Звонки разрывали душу. Мисако с усилием встала и подошла к аппарату.

– Алло, – тихо произнесла она.

Голос на том конце провода звучал пронзительно и гневно.

– Я хочу знать, почему ты не предупредила меня, что Хидео не придет ночевать! Я тут ложусь костьми, чтобы приготовить ужин твоему мужу, а тебе два слова трудно сказать? Ты же все знала еще до отъезда!

– Я не знала, – возразила Мисако. – Хидео ничего не сказал. Он убежал утром, даже не попрощавшись, разве вы не помните?

– Не лги! – взвизгнула свекровь. – Он сказал тебе еще до того, как ты спустилась!

Кэйко нахмурилась. Ей было слышно каждое слово. Матушка Имаи продолжала шуметь:

– Я позвонила Хидео в контору, и он ясно сказал, что ты все знала! Он рассчитывал, что ты передашь мне, потому и не позвонил вечером! А я-то старалась, особенный ужин для него готовила…

Госпожа Имаи была женщиной немалых габаритов и переживать умела также с размахом. Вчера она так переволновалась, что забыла про телевизор и бродила по дому до полуночи, не находя себе места, разговаривала сама с собой и ежеминутно бросалась к двери, ловя каждый звук снаружи, а потом всю ночь ворочалась без сна, ожидая шагов сына по лестнице. Когда наконец уже утром она дозвонилась в офис, Хидео ничего не оставалось, как обвинить во всем жену. Мать так истерически кричала в телефон, что коллеги начали пересмеиваться. Это было унизительно, и он сказал бы что угодно, лишь бы заткнуть ей рот.

Раздался щелчок отбоя, Мисако, в свою очередь, повесила трубку. Лицо ее пылало гневом.

– Как он смеет обо мне врать!

– Иди сюда, садись и рассказывай! – распорядилась Кэйко. – Если в доме Имаи не все в порядке, я должна узнать об этом немедленно.

6

Тэйсин усердно скреб бамбуковыми граблями цветастый ковер осенних листьев у ворот храма. Монах был одет в выцветшие черные рабочие брюки и куртку, но настроение у него было самое праздничное. Солнечные лучи, просеянные сквозь густую крону могучего гинкго, обдавали его словно золотистым душем.

«Как славно осенним днем, чудесным осенним днем. Листья, как в поле цветы, загорелись огнем», – напевал он в такт движениям, сочиняя на ходу новые слова для популярной народной песенки и поджидая внучку настоятеля.

Да, денек еще тот, думала тем временем Мисако. В мрачном настроении она крутила педали велосипеда, не обращая внимания на солнечную погоду и яркую листву, усыпавшую узкие улочки Сибаты. После телефонного звонка ей пришлось рассказать матери о своих подозрениях насчет Хидео, хотя, разумеется, она не стала упоминать о видении, где муж был с любовницей. Нет смысла ворошить старое осиное гнездо, мать все равно не поверит.

– Твои подозрения пока высосаны из пальца, – фыркнула Кэйко, – забудь о них. Даже если ты права, это ненадолго. Мужчины имеют свои слабости, но всегда потом возвращаются в семью. И не рассчитывай, что свекровь тебя поддержит, долг требует от нее оставаться на стороне сына и семьи Имаи. Кроме того, какие ты можешь привести доказательства? Выставишь себя ревнивой стервой, только и всего. Просто забудь, я тебе советую, все наладится, вот увидишь.

И весь разговор. Потом мать сменила тему и стала расхваливать груши, которые только что купила. «Возьми несколько с собой в храм, деду понравятся», – сказала она и пошла на кухню.

Теперь пакет с грушами лежал на багажнике велосипеда вместе с букетом цветов и церемониальными сладостями для могилы бабушки.

Перед воротами храма маячила знакомая фигура толстяка Тэйсина. Прислонив грабли к ограде, он принялся кланяться, улыбаясь во весь рот. Похоже, специально ждал. Мисако с улыбкой помахала рукой. Милый, милый Тэйсин-сан, подумала она. Добродушный монах всегда ей нравился, он умел сказать нужные слова, утешить, рассмешить.

Когда молодая женщина наконец остановила велосипед у ворот, Тэйсин радостно запрыгал вокруг нее, как счастливый ребенок.

Гостя из Камакуры Мисако удалось увидеть лишь после обеда. Она беседовала с дедом за чаем, сидя на татами в маленькой комнатке возле кухни, когда монах гигантского роста робко заглянул в дверь.

– А, Кэнсё-сама, входите, входите! – оживился старик. – Познакомьтесь, моя внучка, приехала из Токио.

– О! – почтительно наклонил голову монах, опускаясь на колени.

Хотя мать и подготовила Мисако к необычному виду гостя, она смутилась и покраснела от неожиданности. Сдвинувшись на коленях с подушки, на которой сидела, молодая женщина положила ладони перед собой на циновку и коснулась лбом пола, задержавшись в формальном поклоне. Эти секунды помогли ей успокоиться и взять себя в руки.

Кэнсё ответил таким же формальным поклоном, после чего обратился к ней с вежливыми словами, принятыми при первой встрече.

Лицо престарелого настоятеля светилось от радости.

– Будьте проще, – с улыбкой проговорил он, махнув рукой. – Мисако, предложи гостю чай.

Так вот он, значит, какой, этот странный священник, от которого матери не по себе. Мисако подливала кипятку в чайник, стараясь не смотреть в лицо великана.

– Ваш дедушка рассказывал мне о вас, Мисако-сан, – сказал монах, принимая с поклоном чашку.

– А мне о вас рассказывала мама, – улыбнулась в ответ Мисако.

Наверняка что-нибудь не слишком лестное, подумал он, чувствуя жар в ушах от смущения.

– Надеюсь, не одно только плохое, – произнес Кэнсё.

– Ну что вы… – солгала она с вежливой улыбкой, старательно отводя глаза. – Только хорошее. Правда.

Явное смущение гиганта вызывало жалость. Угораздило же человека таким родиться! Мисако пододвинула гостю коробочку с печеньем.

– Дозо, – произнесла она с поклоном. – Пожалуйста, попробуйте, я привезла его из Токио, Тэйсин-сан очень любит.

– Спасибо, – кивнул монах, протягивая к печенью длинную костлявую руку.

Старик сидел в своей обычной позе, сложив руки на коленях, и с улыбкой слушал, как молодые люди обмениваются репликами. Изредка он вставлял собственные замечания, постепенно переводя разговор на первую встречу с дзэнским монахом и рассказы про чудеса.

– Случаи ясновидения известны, их изучает парапсихология, – самодовольно выговорил он.

– Да, я знаю, – кивнула Мисако.

Она подозрительно прищурилась, переведя взгляд с деда на странного гостя. Должно быть, они долго беседовали на эти темы, раз дедушка уже пользуется иностранными словами.

Кэнсё понял ее взгляд и почувствовал укол совести.

– Я в некотором роде… э-э… увлекаюсь такими вещами, – объяснил он, залившись краской. – Боюсь, даже надоедаю людям своими рассказами. – Он вдруг рассмеялся, потирая выбритую голову. – Удивительно, что вы об этом вспомнили… так, ничего интересного.

– Напротив, чрезвычайно интересно! – с жаром возразил настоятель. – Почему бы вам не рассказать Мисако?

– Да нет, что вы… – вежливо запротестовал монах, махнув рукой. – Мисако-сан будет скучно.

– Ошибаетесь, – покачал головой старый священник. – В раннем детстве моя внучка и сама проявляла некоторые способности такого рода. Помните, я говорил, как она узнала о гибели отца? Правда ведь, Мисако?

– Я уже плохо помню… – Она смотрела в чашку, ощущая растущую неловкость.

– Мне было бы крайне интересно услышать о вашем даре, Мисако-сан, – вежливо произнес великан. – Надеюсь, когда-нибудь вы согласитесь рассказать.

– Может быть, – тихо ответила она. – Еще чаю?

– Да, пожалуйста.

Он пододвинул пустую чашку, и Мисако наполнила ее лишь наполовину, надеясь, что гость поскорее уйдет и можно будет поговорить с дедом наедине. Неужели ее вызвали в Ниигату только для того, чтобы встретиться с этим дзэнским монахом?

Настенные часы ударили три раза. В комнату заглянул Тэйсин. Увидев открытую коробку, он захихикал и потер пухлые руки.

– Мое любимое печенье! Спасибо, спасибо, Мисако-сан, вы никогда обо мне не забываете!

– Угощайтесь, пожалуйста! – С приходом толстяка Мисако почувствовала себя увереннее. – Я привезла еще коробку, специально для вас.

– Вот спасибо! – Тэйсин уселся и запихнул в рот сразу целое печенье. – Восхитительный вкус! – воскликнул он, протягивая руку за следующим.

– И где же в Токио продается такая вкуснотища? – с улыбкой осведомился гость.

– В одной очень древней лавочке возле вокзала Уэно, – ответила Мисако. – Я бы ни за что не посмела явиться в Ниигату без этого печенья: Тэйсин-сан не пустил бы меня дальше ворот!

Раздался общий смех, и разговор благополучно перешел на Тэйсина, его знаменитый аппетит и токийские сладости.

*

Загадка траурного кимоно разрешилась после чаепития, когда дед с внучкой снова остались наедине. Настоятель в подробностях поведал историю о костях, найденных в саду Симидзу, и о своем намерении провести дополнительную заупокойную службу на берегу пруда. Он откровенно признался, зачем пригласил священника из Камакуры участвовать в обряде.

– Он лучше нас разбирается в таких случаях. Помнишь, что ты видела в саду, когда была маленькая? Я хочу узнать, нет ли связи между тем видением и останками.

Мисако не верила своим ушам. Она многие годы не вспоминала о девушке, упавшей в пруд, да и не хотела больше вспоминать.

– Но, дедушка, это же случилось так давно! Я была совсем маленькая…

– И все же случилось, – возразил он. – Мы с твоей матерью тогда не поверили, однако времена меняются. Теперь я думаю, что у тебя и в самом деле было видение и твой дар связан с той иностранной наукой. Ты можешь видеть то, чего другим не дано.

– Похоже, ты помнишь о том случае больше, чем я сама, – в сердцах бросила Мисако.

Старый священник, казалось, не заметил ее раздраженного тона.

– Факты есть факты, – произнес он со спокойной улыбкой. – Девушка утонула в пруду, сомневаться не приходится. Пусть нам неизвестно, кто она, следует провести заупокойную службу. Согласен, это необычно, но и случай сам необычный, вдруг твое детское видение все-таки неслучайно?

– Почему именно сейчас? – продолжала Мисако упираться. – Прошло столько лет… Ты никогда, никогда не верил в мои видения!

– В прошлом году нашли кости, и с тех пор тот случай из твоего детства не дает мне покоя. Что я могу сделать для души, которая, возможно, пыталась докричаться до меня через посредство моей внучки? Только прочитать сутры. – Старик развел руками. – Я всего лишь невежественный деревенский монах, а Кэнсё-сан и ты получили образование и вдобавок наделены особым даром.

– Но…

Мисако передумала возражать. Ей ни разу не приходилось видеть глаза деда такими блестящими и полными жизни. В его голосе звучала мольба, которая трогала сердце.

– Разве скромная заупокойная служба может кому-нибудь повредить?

– Нет, конечно, – смутилась она. Раз ему так важно, почему бы не пойти навстречу? – Если хочешь, я буду присутствовать, только с мамой объясняйся, пожалуйста, сам. Ей это не понравится, ты знаешь.

Настоятель нахмурился.

– Все в свое время. – Момент душевной слабости прошел, старческий голос вновь обрел командные нотки. – Пока я не хочу, чтобы она знала подробности. Не говори ничего лишнего, а то вмешается, чего доброго.

– Дедушка, как я могу такое обещать!

Он надул губы, как обиженный ребенок. Мисако невольно хихикнула.

– Ну ладно, – вздохнула она, – попробую.

– Очень тебя прошу. – Дед с улыбкой поклонился. – А теперь мне надо отдохнуть.

С видимым усилием упершись в пол руками, он стал подниматься на ноги, словно дитя, которое только учится ходить. Мисако бросилась помогать, ощущая хрупкие старческие кости под тканью кимоно. Ее охватила волна нежности.

– Спасибо, спасибо, – кивнул он, гладя руку внучки. – Дальше я сам. Труднее всего вставать и садиться.

– Тебе нужно пойти прилечь.

– Хай, хай.

Поддерживая старика под локоть, Мисако проводила его до кельи. Переступив порог, она вздохнула, обводя взглядом стены. Столько лет прошло, а ничего не изменилось. Все та же мрачноватая торжественность, аромат благовоний, строгие лица предков смотрят с портретов. В любое время суток комната выглядела так, словно принадлежала к другой эпохе. Единственное узкое, вытянутое горизонтально окошко находилось высоко на стене напротив расшатанной раздвижной двери. Послеполуденное солнце отбрасывало на потертые татами косой широкий луч янтарного света, в котором плясали тысячи крошечных пылинок, и их танец, живой и веселый, не вязался с суровой обстановкой кельи.

Мисако подошла к стенному шкафу, вытащила темный клетчатый футон и расстелила на циновке. Обернутый шелком ящичек в нише токонома невольно притягивал взгляд. Как же, должно быть, важен для деда прах неизвестной женщины, если он держит его при себе.

– Постарайся уснуть, – ласково сказала Мисако, помогая старику улечься.

Он выглядел усталым и как будто съежился. Молодая женщина заботливо поправила легкое стеганое покрывало, задержавшись на коленях у постели.

– Спасибо, Мисако-тян, – прошептал дед. Она невольно улыбнулась, услышав детское уменьшительное обращение. – Завтра побудь дома, отдохни как следует, а в понедельник утром приходи. Пораньше, в пять часов.

– Как, в понедельник? – удивленно воскликнула Мисако. Она думала, что обряд назначен на завтра. – В понедельник я должна уезжать обратно в Токио…

– Что такое один день по сравнению с целой жизнью? Завтра неблагоприятный день для заупокойной службы, а в понедельник будет удобно, потому что в музее выходной и нам не придется спешить. Еще не хватало, чтобы посторонние задавали вопросы. Попроси у матери машину, не стоит привлекать внимание по пути в сад. В этом городе слишком много праздных зевак.

– Как все странно… – вздохнула Мисако.

Старик уже закрыл глаза. Она тихо задвинула за собой сёдзи и направилась в кухню.

Цветы для бабушкиной могилы стояли в ведерке с водой возле двери. Тэйсин оставил на кухонном столе бамбуковую вазу и ножницы. Мисако принялась составлять букет, временами останавливаясь и размышляя о затее деда. Нет сомнения, что он все тщательно продумал заранее. Еще бы! Иначе зачем бы она положила в чемодан траурную одежду – если, конечно, тот дар, о котором говорил высокий монах, в самом деле существует. Стало быть, знала в глубине души, что ей предстоит…

Закончив, Мисако аккуратно завернула обрезки стеблей и листьев в газету, раздосадованная, что не в силах контролировать собственный разум.

– Это ужасно, – вырвалось у нее. – Просто сумасшествие какое-то.

На кладбище она вошла через заднюю калитку. Дорожка вела мимо старых сосен, памятники стояли по обе стороны, некоторые участки были порядком замусорены остатками ритуальных приношений. Могильный камень рода Танака, высокий и узкий, с именем, выгравированным изящными иероглифами, был украшен семейным гербом в виде цветка сливы.

Рядом уже ждали старинное деревянное ведро с водой и бамбуковый черпак – Тэйсин и об этом позаботился. Мисако поставила цветы и стала зажигать курительные палочки. Привычный ритуал, она проделывала его сотни раз, но сегодня сосредоточиться на молитве оказалось трудно. Мысли то и дело возвращались к деду, перед мысленным взором возникали его прикрытые сморщенные веки и кустистые седые брови. Он совсем стар, подумала она, словно обращаясь к покойной бабушке, и вовсе не так здоров, как хочет показать…

Мысль оборвалась, словно натянутая струна. Оборачиваться не было нужды: Кэнсё появился у могилы и в сознании молодой женщины в один и тот же момент, все равно как если бы похлопал ее по плечу. Поддавшись внезапному приступу гнева, она сделала вид, что не заметила монаха, и невольно поежилась от невежливости своего поступка.

– Простите, что потревожил вас, – удивленно произнес он после неловкой паузы.

Мисако обернулась.

– Вы хотите поговорить о предстоящей церемонии в саду Симидзу, не так ли?

– Да, – ответил Кэнсё, пораженный явной враждебностью в ее голосе.

– А вы сами что об этом думаете? – Мисако взглянула монаху в глаза.

Он слегка смутился под ее взглядом, потом произнес с низким поклоном:

– Я глубоко уважаю мнение вашего дедушки и рад помочь ему всем, чем могу.

– Он ведь рассказал вам, что случилось со мной в детстве в том саду, правда?

– Да, – кивнул монах. – Мне очень жаль, если вам это неприятно.

Мисако снова отвернулась к могильному камню.

– Тогда я была еще совсем маленькой, – объяснила она. – Все могло быть лишь игрой воображения. Боюсь, дедушка придает слишком большое значение фантазиям ребенка.

– Вы на самом деле считаете то происшествие фантазией? – спросил Кэнсё.

Голос его прозвучал спокойно и вежливо. В первый момент Мисако не знала, что ответить, и робко взглянула на собеседника снизу вверх. Монах улыбался, сцепив руки за спиной, но в его сутулой журавлиной позе угадывалась какая-то трогательная беззащитность.

Мисако опустила глаза, глядя на землю под ногами, усыпанную сосновыми иглами. Потом, залившись краской, отвесила низкий поклон.

– Кэнсё-сан, извините меня, пожалуйста, за грубость. Мое поведение непростительно. Иногда я совсем теряю контроль над собой.

Потупившись, она машинально ковыряла землю носком туфли.

– Вам не за что извиняться, Мисако-сан. Я хорошо понимаю ваши чувства, но раз уж дедушка так решительно настроен, может быть, мне удастся помочь вам обоим?