Текст книги "Хризантема"

Автор книги: Джоан Барк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

34

В июле Токио превратился в гигантскую сауну. Красотки из офисов щеголяли в открытых платьицах из хлопка и носили в сумочках изящные веера. Мужчины, перекинув пиджак через плечо и ослабив узел галстука, то и дело утирали лоб белоснежными носовыми платками. Крыши отелей, украшенные цветными фонариками, превратились в открытые рестораны, где из динамиков лилась гавайская музыка, а измученные горожане могли выпить холодного пива, закусить и вдохнуть глоток-другой свежего воздуха. Повсюду, куда ни глянь, крутились вентиляторы всех форм и размеров, а люди вместо «Здравствуйте!» восклицали: «Ну и жара!»

Прогретая солнцем земля Ниигаты щедро отвечала на заботливый уход. Птицы суетились, ухаживая за потомством, за исключением кукушек, которые уже осуществили свои коварные планы и теперь беззаботно порхали над верхушками сосен, оглашая окрестности легкомысленными криками. В жаркий полдень крестьянин в поле разгибал спину, прислушиваясь к сладким напевам японского дрозда. По ночам люди сидели у открытых окон, обмахиваясь веерами, а потом засыпали под разрозненный хор лягушек, доносившийся с залитых водой рисовых полей.

В девять вечера монах Тэйсин ударил в храмовый колокол. Протяжные одинокие звуки далеко разносились в теплом ночном воздухе. Проникая через окно в гостиную, они смешивались с ароматом белых лилий, которые Кэйко несколько лет назад нашла в горах и пересадила к себе на клумбу. Супруги Итимура недавно приняли ванну и теперь, надев легкие хлопчатобумажные кимоно, отдыхали, попивая холодный ячменный чай мугитя. Среди лета в каждом холодильнике в Японии стояла бутылка из-под виски, наполненная этим полезным напитком.

– Хочу тебе что-то показать. – Кэйко протянула мужу фотографию и два листа бумаги с текстом.

Доктор Итимура надел очки и придвинулся поближе к горящей лампе. С фотографии смотрело приятное лицо молодой женщины.

– Кто это? – Он озадаченно наморщил лоб. – Знакомая?

– Нет, просто хочу узнать твое мнение. Почитай, вот тут про нее написано. Тридцать пять лет, здоровая, замужем не была. Отец крестьянин, недавно умер. Говорят, и характер добрый. Мне кажется, Тэйсин-сан был бы счастлив с такой женой.

Доктор пробежал глазами листки, снова взглянул на портрет и неопределенно хмыкнул.

– Ну, как? – спросила Кэйко. – Что ты думаешь?

Муж бросил бумагу на стол и устало зевнул.

– Какая разница, что я думаю… А что думает Тэйсин-сан?

– Я ему еще не показывала, завтра собираюсь.

– А соо! – Доктор снова повернулся к окну.

– Аната… – в ласковом обращении жены прозвучала нотка досады, – ты хоть скажи что-нибудь.

– Какой смысл, Кэйко? Что бы я ни сказал, ты же в любом случае понесешь фотографию в храм.

– Может быть, но мне все равно нужно знать, что ты думаешь.

– Я думаю, что Тэйсин-сан получит от всего этого массу беспокойства. Думаю, что он сам лучше нас разберется со своей личной жизнью, а еще думаю, что хочу спать. – Доктор Итимура встал и вышел из комнаты.

– Аната! – надулась Кэйко. – Ничего эти мужчины не понимают!

*

Какая бы жара ни стояла, Сатико всегда выглядела свежей и беззаботной в своем светлом льняном платье и с минимумом косметики, но этим летом она чувствовала, что находится на пределе. После весеннего благотворительного бала платье от Сатико Кимуры стало предметом мечтаний самых богатых женщин Токио. Им требовались наряды к осеннему сезону, и каждая хотела, чтобы хозяйка модного дома занималась ею лично. Для Сатико выход на таких клиентов означал мощный рывок в карьере, и упускать свой шанс она, разумеется, не собиралась. Поэтому работать приходилось много, очень много. Дома у нее хватало сил лишь для того, чтобы лечь в постель, причем в одиночестве. В результате нервы расшатались настолько, что Сатико едва не начала снова грызть ногти. Красивые руки надо беречь, решила она и сняла телефонную трубку.

За воскресным завтраком с круассанами, который давно стал ритуалом, Мисако рассказала неприятный сон.

– Мне казалось, что в моей спальне Хидео, а потом я проснулась и услышала, как открывается входная дверь. Твой партнер снова появился или это уже другой?

– Скажем лучше, таинственный незнакомец, – усмехнулась Сатико. – Я и так достаточно нервничаю на работе, чтобы лишать себя еще и маленьких удовольствий.

– Тебе действительно так уж необходим регулярный секс? – Мисако опустила глаза, думая про свою жизнь, полностью лишенную «маленьких удовольствий».

– Я тоже человек, в конце концов, – хмыкнула подруга.

Мисако густо покраснела.

– Извини, я снова задаю личные вопросы. Сама не понимаю, откуда такое любопытство.

– Да, что-то ты сегодня с утра сама не своя. – Сатико встала и сладко потянулась. – Ну что, если допрос окончен, – добавила она, зевнув, – пойду, пожалуй, одеваться.

Мисако сложила руки на груди и спросила, глядя в пол:

– Ты знаешь, после Хидео у меня совсем никого не было.

– А с ним нормально было? – заинтересовалась подруга.

– Вначале просто чудесно… После любви мы еще долго лежали, обнимались и мечтали о хорошем доме, о детях.

Сатико вздохнула.

– Нечего сказать, замечательный дом – со свекровью, которая подслушивает под дверью спальни. Впрочем, думаю, ее уже перевоспитали. Такие, как Фумико, знают, чего хотят. Небось, турнула старуху куда-нибудь на кухню.

– Да что ты, разве можно! – воскликнула Мисако, потрясенная такой идеей.

– Судя по тому, что ты рассказывала, эта особа твою бывшую свекровь с кашей съест. – Сатико залилась смехом. – Ставлю обед в хорошем ресторане, что бабушка у них давно уже спит под лестницей.

Предлагая пари, она не слишком рисковала: ночью в постели Хидео был весьма словоохотлив.

– Да как теперь узнаешь… – Мисако закусила губу.

– Если захочешь узнать, узнаешь. Узнала же ты, кто любовница Хидео, – не могу только понять как.

– Просто повезло, – пожала плечами Мисако.

– Может, еще повезет, – бросила Сатико через плечо, исчезая в спальне.

Сегодня утром ей не хотелось долго разговаривать с подругой. Мисако с ее необычайной проницательностью могла уловить малейший промах.

Тем не менее Сатико и не думала рвать с новым любовником. От восхитительных ночных игр в теле до сих пор ощущалось приятное покалывание. Лучше всего то, что Хидео будет молчать как рыба, иначе он слишком многое может потерять. Так осторожничает… вчера даже пришлось соврать ему, что Мисако не будет дома. А как заводит, когда его бывшая женушка спит за стенкой и ни о чем не подозревает! Пусть так и будет.

Днем Мисако решила воспользоваться хорошей погодой и как следует прогуляться, а заодно наведаться в свою бывшую округу, чтобы сделать прическу. В открытом платье без рукавов и в сандалиях она вышла из автобуса возле станции Сибуя. Хорошо знакомые переулки вызывали приятное ощущение. Дом Имаи был совсем близко, сердце забилось чаще. Что, если она столкнется лицом к лицу с бывшим мужем или свекровью? Или с Фумико… Что им сказать? Она попыталась представить, как повела бы себя Сатико в такой ситуации. Наверное, не стала бы и здороваться. Город один для всех, и причесываться каждый может где хочет. Подумав так, Мисако немного осмелела, хотя знала, что никогда не сможет вести себя грубо с госпожой Имаи.

Дойдя до салона красоты, она толкнула дверь и вошла. На звон колокольчика вышла хозяйка – из той самой комнаты, где когда-то помогала Мисако надеть кимоно и где окончательно выплыла наружу неверность Хидео. Мисако вздрогнула от неприятных воспоминаний.

– Маа! Имаи-сан, как я рада вас снова видеть! Давненько вы у нас не появлялись… – разразилась хозяйка потоком слов.

Залившись краской, Мисако не знала, что ответить. Внезапно прогулка по родным местам показалась ей ошибкой.

– О, простите! – поклонилась она, пятясь к выходу. – Вы, наверное, заняты… Просто я шла мимо и подумала, что неплохо бы помыть волосы и причесаться. Не беспокойтесь, я приду в другой раз.

– Что вы, что вы, – засуетилась женщина, – я вот-вот закончу. Оставайтесь, подождите немного.

Мисако уселась на дешевый пластиковый стул поближе к вентилятору. Глянув на часы, она взяла со столика журнал и стала рассеянно пролистывать. Опять пишут про Сатико… Она вздохнула.

– Извините, еще пара минут – и все, – улыбнулась хозяйка, выглянув из-за двери.

Наконец она проводила клиентку к двери, рассыпаясь в комплиментах:

– Вы выглядите очаровательно! Ваша фигура просто создана для кимоно, что за плечи! Просто великолепно… – Одернув передник, она поправила волосы и повернулась к Мисако. – Маа, какая вы свеженькая, как помолодели! Я слышала, вы преуспеваете.

Садясь в кресло и наклоняя голову над раковиной, Мисако усмехнулась. Хозяйка прекрасно понимала, что от нее требуется информация, и сама напрашивалась на разговор. Оставалось лишь поддержать тему.

– Правда? А от кого слышали?

Намочив волосы теплой водой, женщина принялась втирать в них шампунь.

– Ну, вы знаете, ваша бывшая свекровь человек очень эмоциональный. Она так расписывала здесь, какую кучу денег вы получили при разводе, вот я и подумала… Вот и прекрасно! Я-то знаю, чем занимался ваш муж, когда…

Она продолжала щебетать, но Мисако интересовала совсем другая тема. Промыв волосы, парикмахерша пересадила ее в другое кресло перед большим зеркалом.

– У вас очень удачная стрижка, – снова начала она. – Наверное, в дорогом салоне делали, где-нибудь в Харадзюку?

– Да, – беспечно ответила Мисако, – возле офиса.

– О да! Я слышала, вы теперь работаете у той знаменитой модельерши. Вот ей повезло!

– Она очень талантлива. – Мисако взглянула на лицо женщины в зеркале. – Скажите, как поживает моя бывшая свекровь?

– Все жалуется на больное колено, говорит, пришлось даже перенести спальню на первый этаж, чтобы ночью не спускаться в туалет по лестнице. Ей так больше нравится…

– А соо… – Улыбнувшись про себя, Мисако вспомнила утреннее пари. – Ну что ж, старость не радость.

– Да, вы правы. Она иногда выглядит усталой, потому что младенец не дает ей спать по ночам. Недавно приносила показывать свою маленькую внучку… Впервые вижу такую заботливую бабушку.

– А соо! У них родилась девочка?

– Разве вы не знали? – оживилась хозяйка. – У них близнецы! Представляете, мальчик и девочка! В прежние времена такое считалось дурным предзнаменованием, но теперь ведь мало кто верит в приметы…

Продолжая трудиться над прической, она рассказала, как давно, в начале века, в одной благородной семье в один день родились мальчик и девочка.

– Мальчика воспитывали как принца, а девочку тайком отправили в храм в Киото, чтобы она стала монахиней. Теперь она уже совсем старая, настоятельница монастыря. Лицом – ну точно как брат. Одна моя знакомая говорит, что видела ее своими глазами, но я не очень верю… Правда это или нет, но суеверия на самом деле иногда калечат жизнь. Даже в наше время многие верят, что женщины, рожденные в год Огненной Лошади, убивают мужей, и не хотят на них жениться. Если так, то семья Имаи еще натерпится от этой крошки, но пока бабка на нее прямо не надышится. Вы знаете, она каждую ночь берет ее к себе в постель!

– Вот как? Интересно… – Мисако встала, рассматривая затылок с помощью ручного зеркала. – Спасибо, очень хорошо получилось, мне нравится.

– Заходите почаще! – поклонилась хозяйка салона красоты. – Я всегда рада поболтать со старыми клиентами.

35

Поскольку Тэйсин, судя по всему, не нуждался в материнской опеке Кэйко, она стала уделять больше внимания молчуну Конэну. Началось с прыщей, которые высыпали на щеках у молодого человека все обильнее и стали кровоточить. Кэйко забеспокоилась и попросила у мужа какое-нибудь лекарство. Доктор Итимура велел мыть лицо несколько раз в день антисептическим мылом и дал специальный лосьон для высушивания прыщей, от которого лицо монаха делалось белесым, словно напудренным.

Забота Кэйко о здоровье молодого монаха была совершенно искренней, а кроме того, позволяла ей часто посещать храм, не вызывая недовольства мужа, который то и дело призывал ее оставить Тэйсина в покое.

Доброта и участие Кэйко благотворно отразились и на характере Конэна. Ограничиваясь первое время лишь сухими благодарностями между затяжками сигареты, он постепенно начал оттаивать, особенно когда лосьон оказал эффект и лицо стало заживать. Даже кое-что рассказывал о себе. Кэйко узнала, что он любит работать в одиночку, не против монотонных занятий и не хочет делать карьеру, предпочитая держаться в тени. Однажды за чашкой чая Конэн признался, что интересуется математикой. Кэйко сразу вспомнила, как высоко оценил Тэйсин помощь молодого монаха в бухгалтерских расчетах. Конэн сразу сильно вырос в ее глазах, они нашли общий язык и быстро подружились. Тэйсин был доволен их частыми беседами, радуясь, что теперь у Кэйко есть кому, кроме него, читать наставления, и тепло приветствовал Кэйко, когда жарким июльским утром она заглянула на кухню, где он рубил капусту.

– Я хочу вам кое-что показать, – серьезно сказала Кэйко. – Пойдемте в гостиную, там прохладнее.

Тэйсин вытер руки и покорно пошел следом. Сёдзи в гостиной были раздвинуты, открывая вид на бамбуковую рощу у храмовой стены. Через комнату с громким жужжанием пролетел шмель. Кэйко села на татами и достала из летней сумочки конверт. Сердце у Тэйсина упало. Новые интересы дочери покойного настоятеля не заставили ее забыть о планах в отношении личной жизни его преемника.

– Посмотрите сюда, – продолжала Кэйко, выкладывая на татами перед священником фотографию. – Симпатичная женщина, вам не кажется? Все хвалят ее спокойный характер и доброту. Так же как и вы, она выросла в деревне. Думаю, такая жена вполне вам подойдет и будет хорошим приобретением для храма.

Тэйсин снял с шеи полотенце, которое забыл оставить в кухне, и вытер внезапно вспотевший лоб. Потом вытер руки и взял снимок.

– Приятная женщина, – робко произнес он, сразу узнав дочь недавно умершего крестьянина, которая в последнее время под разными предлогами зачастила в храм.

– Я даже проверила гороскопы! – Кэйко сыпала словами с настырностью опытного торгового агента. – Вы, Тэйсин-сан, родились в год Кролика, а эта женщина – в год Собаки. Исключительно благоприятное сочетание, по всем параметрам! Поверьте, сорокалетнему холостяку найти невесту не так-то просто. Вы не представляете, какая это удача – отыскать незамужнюю женщину, которая подходит по гороскопу и согласна выйти за вас замуж! Мало кому хочется провести всю жизнь в храме.

Тэйсин низко поклонился, коснувшись лбом татами.

– Большое спасибо, уважаемая госпожа, за ваши труды!

– Да, но все-таки взгляните как следует на ее лицо. Как она вам? Стоит мне договариваться о встрече?

Покраснев, Тэйсин снова вытер лоб.

– Надеюсь, вы поймете, Кэйко-сан… Сейчас я не хочу думать о женитьбе или любых других переменах в жизни. Пока не прошел год со дня смерти Учителя, это было бы неправильно. – Он положил фотографию на татами и отодвинул от себя. – Извините, мне очень жаль.

Кэйко нахмурилась и подвинула фотографию к нему.

– Тэйсин-сан, пусть пока останется у вас. Взгляните еще раз на досуге и подумайте, какие преимущества даст вам женитьба. Встречаться до конца осени не обязательно, не говоря уже про обручение. Просто подумайте, пожалуйста!

Тэйсин тяжело вздохнул, отодвигая ненавистный клочок бумаги.

– Прошу простить мне мою невежливость, уважаемая госпожа, но я не могу даже думать о подобных вещах, пока не прошел положенный срок траура.

Такому аргументу Кэйко при всем желании ничего не могла противопоставить. Речь шла об уважении к памяти ее собственного отца.

– Хай, я понимаю, – вздохнула она, убирая фотографию обратно в конверт.

Сменив тему, они проговорили еще несколько минут, и Кэйко пошла искать Конэна, который, по крайней мере, хоть прислушивался к ее советам.

Тэйсин вернулся на кухню с тяжелым сердцем.

«Ну что они все привязались с этой женитьбой? – думал он, сердито кромсая капусту. – Зачем мне жена? Храм до сих пор прекрасно обходился без женщины, обойдется и впредь. С кухней я справляюсь, мне нравится готовить. Зачем? И вообще, она наверняка будет все пересаливать…»

Теперь Кэйко, конечно, отстанет, но всего на несколько месяцев. После годовщины все начнется опять. Учитель часто говорил, что с его дочерью спорить бесполезно: если что-то решит, не успокоится, пока не добьется своего…

Квасить капусту расхотелось. К счастью, имелось дело и поприятнее.

Директор Сайто был рад видеть монаха, который выказал такой интерес к его музейным экспонатам. После того как жена смотрителя подала охлажденные полотенца и ледяное кислое молоко в бокалах, Тэйсин начал свой рассказ:

– Сайто-сама, вам, наверное, будет приятно узнать, что мы установили личность девушки, останки которой нашли в пруду…

Директор несколько сомневался, что это ему приятно, но удивлен он был точно.

– Правда? Как интересно!

– Хай! – гордо кивнул монах и принялся описывать подробности проведенного им расследования.

Директор уважительно покачал головой.

– Так вы говорите, внучка покойного настоятеля уже навестила ту семью?

– Да, господин. Она и дзэнский монах из Камакуры. Рассказали им о давно пропавшей родственнице и даже встретились с родной сестрой погибшей девушки, которая еще жива.

– Невероятно! Просто невероятно!

Тэйсин скромно улыбнулся.

– Внучка настоятеля хочет вернуть прах девушки ее родственникам, чтобы захоронить по всем правилам рядом с предками. Все уже продумано. Мы с Мисако-сан едем десятого августа, за три дня до праздника Обон. Семья Хомма будет нас ждать.

– Замечательные новости, – улыбнулся Сайто. – Спасибо, Тэйсин-сан.

Директор на самом деле был доволен. Репутация музея успела пострадать из-за слухов о привидении. Заказов на проведение в саду чайной церемонии стало меньше. Теперь же никаких причин для появления духов не останется, даже с точки зрения самых суеверных горожан.

– Будь у меня время, я с удовольствием поехал бы с вами, – сказал Сайто, – но подарок семье Хомма пошлю непременно. Не будете ли вы так любезны передать его от моего имени? Завтра он будет в храме.

Священник с поклоном поблагодарил директора. Шагая по улице, он радовался как ребенок. Вот и еще один повод написать письмо Мисако. Как прекрасна жизнь! К своему собственному удивлению, в последнее время он все делал правильно. Даже директор музея, такая важная персона, сказал ему спасибо! А женитьба… Кому это нужно? Что с ней делать, с этой женой?

Не успела эта мысль промелькнуть в сознании, как Тэйсин вспомнил дни, проведенные в больнице, когда за ним ухаживала Мисако. Нежные образы, внезапно вспыхнувшие в памяти, так удивили монаха, что он опустил голову и пошел быстрее, надеясь, что никто не обратит внимания на его раскрасневшееся лицо.

*

Старинный праздник Обон, связанный с почитанием духов предков, отмечается в Токио в течение трех дней в середине июля. Иногда его называют праздником фонарей. Вечером тринадцатого июля принято зажигать огонь или вывешивать яркий фонарь, чтобы показать духам путь в дом. В последующие дни на семейный буддийский алтарь кладут свежие фрукты и другую пищу, а шестнадцатого духи вместе с подарками отправляются назад к своему таинственному местопребыванию, чаще всего на миниатюрных лодочках с зажженными свечами, которые спускают по реке или отправляют в море. Во время праздника люди собираются и танцуют вместе особый танец, называемый «бонодори».

В сельских районах Ниигаты Обон отмечают в августе, по старому календарю. В прежние времена госпожа Имаи никогда открыто не запрещала Мисако поездки к родным в это время, но относилась к ним с прохладцей. Теперь же, после развода, и речи не могло быть о том, чтобы пренебречь дочерним долгом. Никаких обязательств перед семьей Имаи у Мисако больше не оставалось, более того, если судить по тому, как с ней обошлись, духи их предков давно забыли о приношениях, полученных от Мисако в бытность ее невесткой.

Сатико, разумеется, никуда ехать не собиралась. Когда она была в Ниигате в последний раз, то так переругалась с родственниками, что поклялась туда не возвращаться и ограничивалась денежными пожертвованиями дзэн-буддийскому храму, куда ходили родители. Переложив таким образом ответственность за почитание умерших членов семьи Кимура на плечи монахов, Сатико уже почти забыла о них.

В этом году она планировала посетить курорт в Каруидзаве в компании тетушки Тегути, которую, собственно, и считала своей единственной настоящей родственницей. Прохладный горный воздух – как раз то, что нужно в жаркой середине августа. В Каруидзаве покупали загородные дома все известные люди, там можно было играть в гольф и общаться со многими из новых токийских клиентов. Ну и конечно, вечерами попивать виски с тетушкой и ужинать в старинном отеле «Момпей».

О своих планах Сатико поведала подруге, когда они подкреплялись бутербродами в офисе.

– Рада за тебя, – улыбнулась Мисако и, воспользовавшись удобным случаем, сказала о том, что девятого августа едет в Ниигату. – Я хочу отметить Обон дома. Кроме того, десятого мне нужно присутствовать на поминальной церемонии.

– Разве годовщина твоего деда не в октябре? – удивилась Сатико. – Или это кто-то другой?

– Да, другой, – кивнула Мисако, откусывая бутерброд.

– Родственник?

– Нет. – Мисако вытерла руки салфеткой. – Не родственник, но мне очень важно побывать на церемонии. Я как раз хотела тебе рассказать.

– Даже слушать не хочу! – фыркнула подруга. – Ненавижу все эти похоронные дела! С какой стати современный деловой человек должен думать о мертвых? У нас и без того дел по горло. А ты, вместо того чтобы молиться на могилах, лучше отдохнула бы как следует. Поехали с нами, а? Поиграешь в теннис, пообщаешься. Подумай, кого ты там можешь увидеть! Между прочим, наследный принц встретил свою возлюбленную именно в Каруидзаве.

– Нет, мне лучше дома, – покачала головой Мисако. – Я как раз старомодная японка, которая любит молиться на могилах и есть арбузы на Обон.

– Лично у меня нет времени на дурацкие причуды.

Мисако обиженно поджала губы.

– Для кого причуды, а для кого – священные традиции!

Сатико раздраженно пожала плечами, положила бутерброд и вернулась за стеклянную перегородку. Детская дружба дала очередную трещину.

*

Они выехали на машине в восемь утра, чтобы избежать мучительной жары в дороге. Урна, завернутая в новое фуросики из белого шелка, надежно помещалась в корзинке на заднем сиденье. Мисако надела черное льняное платье с единственной ниточкой мелкого жемчуга: в кимоно вести машину было бы слишком неудобно.

На этот раз она знала дорогу без всяких карт, помнила все повороты и опасные места, что в отсутствие прежнего попутчика было очень кстати. Тэйсин вел себя как мальчишка, которого впервые в жизни вывезли на экскурсию. Даже ряса не помогала ему сохранять солидный вид. Для монаха наступил великий день, о котором он мечтал так долго. Ему казалось, что с бледно-голубого неба смотрит с улыбкой Учитель. Когда Мисако свернула на грунтовую дорогу, над машиной вдруг показался журавль. Прекрасная белая птица сопровождала их несколько минут. Тэйсин значительно округлил глаза.

– Это дух Учителя, он с нами!

Мисако снисходительно улыбнулась, взглянув на него, как мать на пятилетнего сына. Потом высунулась в окошко и взмахнула рукой.

– Привет, дедушка!

Они остановились передохнуть на галечном пляже у подножия огромной скалы.

– Море сегодня совсем другое, – задумчиво сказала Мисако, глядя вдаль на искрящуюся спокойную воду. – Тогда оно было темное и злое.

Тэйсин достал из рукава рясы шоколадный батончик, разломил и протянул половинку ей.

– Сколько мы уже проехали? – спросил он.

– Примерно полпути. Впереди горы, они вам понравятся.

– Мне они хорошо знакомы. Я родился на границе с Ямагатой. Когда уезжал, чтобы стать священником, шоссе еще не построили, до автобуса пришлось идти пешком через горы.

– Вы давно не были дома? – с любопытством спросила Мисако.

– О, много лет, – грустно улыбнулся он. – Родители уже умерли. Остались брат с семьей и сестра Тоёко.

– Так навестите их! Хотите, я вас отвезу?

Щеки монаха порозовели.

– Ну зачем вам беспокоиться из-за меня, Мисако-сан. Теперь мой дом Сибата.

– Что вы, для меня это только в радость, Тэйсин-сан. Мне нравится общаться с вами.

– Правда?

– Правда! – рассмеялась Мисако.

Она осторожно прошла по камням к линии прибоя и наклонилась, чтобы намочить носовой платок. Тэйсин замер от изумления, когда она вернулась и стала вытирать ему лицо.

– Шоколад, – объяснила Мисако. – У всеми уважаемого священника рот не должен быть в шоколаде. Вот так-то лучше. – Она отступила на шаг, любуясь результатами. – Моя мать права, вам обязательно нужна жена.

– Спасибо, – буркнул монах, слегка отшатываясь. – Жаль, что Кэнсё-сан не смог поехать с нами, – добавил он, чтобы сменить тему.

– Хай, – кивнула Мисако, глубоко вдыхая соленый воздух. – Кэнсё-сан теперь начал новую жизнь в далекой Америке… И дедушки с нами нет. Так что доводить дело до конца будем мы с вами. Вы и я. – Она дотронулась пальцем до груди монаха, потом до кончика своего носа.

– Вы и я, – повторил он едва слышно, словно тайную молитву.

Скала, под которой располагалась Нейя, выросла вдали лишь после одиннадцати. На этот раз гостей ждала целая делегация. Женщины, дети, старики обступили машину, приветствуя молодую женщину и священника поклонами. Тэйсин ступал медленно и значительно, с четками и маленьким бронзовым гонгом в руках. Мисако шла позади, почтительно опустив глаза, с урной, обернутой белым шелком.

Старый Хомма, его дочь и внук встретили их на пороге дома. Мисако и Тэйсин сняли обувь и вошли внутрь. На окнах, прежде плотно закрытых деревянными ставнями, теперь дрожали от ветра легкие бамбуковые занавески. Свежий соленый запах смешивался с ароматом благовоний. В центре комнаты стоял низкий стол, заменявший алтарь. Маленькая старая женщина, которая помнила свою давно умершую сестру, поклонилась, увидев гостей. По обе стороны от нее сидели сын и старик по имени Эндо. Он тоже помнил девочку с одним ухом. Мисако прошла через комнату, поклонилась и поставила урну на алтарь, где горели курительные палочки. Потом повернулась к собравшимся и вновь поклонилась, приветствуя их. В ответ они тоже склонили головы, и потом хозяин дома поблагодарил Мисако и священника за оказанную семье услугу. Тэйсин достал белый конверт, обвязанный голубой лентой, – это был денежный подарок семье Хомма от директора музея, господина Сайто. Старый Хомма, поклонившись, принял конверт и, вскрыв его, удивленно ахнул, увидев обозначенную сумму – пятьдесят тысяч иен. Моргая, он смотрел на гостей, только сейчас, видимо, осознав всю значительность события. Дочь и внук хозяина предложили собравшимся чай и печенье. Через полчаса началась служба.

Все встали на колени перед алтарем, и каждый знал, что ему делать. Женщина из эпохи Мэйдзи, далекая и незнакомая, тем не менее была синсэки, кровной родственницей, рожденной и выросшей в этом доме. Сегодня дух покойной приветствовали ее потомки, а через несколько дней прах должен был занять место в семейной гробнице.

Закинув голову, Тэйсин глубоко набрал в грудь воздуха, ударил в гонг и затянул:

– Ки ме му ре дзю не рай…

Мисако вздрогнула. Ледяная рука сжала сердце. Точно те же слова произносил дед в саду меньше года назад. Она закрыла глаза и склонила голову, убеждая себя, что на этот раз все будет по-другому. Ни с ней, ни с Тэйсином ничего не случится. Теперь они знают, кто была девушка. Церемония – это торжество, ничего больше.

Между тем в сознании ее что-то пробуждалось, что-то чуждое, незнакомое, будто распускались лепестки неведомого цветка. Что-то случилось со слухом – правое ухо словно заткнули ватой. Голос Тэйсина звучал почти неслышно. Ветер вдруг сильно качнул занавески, и на мгновение Мисако увидела полосу прибоя, рыбачьи лодки, перевернутые на песке, и длинные ленты водорослей, сохнущие на бамбуковых шестах. Густой рыбный запах наполнил воздух, комната съежилась. Мисако видела ее сквозь маленькую дырочку, проделанную в бумажной сёдзи. Повернув голову, чтобы смотреть левым глазом, она увидела мужчину в одной набедренной повязке, худого, мускулистого, с бронзовой кожей. Мужчина покачивался, он был пьян. Отец Кику, поняла она. Перед ним на коленях стояла женщина, она плакала и о чем-то умоляла. Отец кричал: «Лишний рот, больше ничего! Даже в публичный дом продать нельзя!» Мисако в ужасе закрыла лицо руками. Родители решали ее судьбу, судьбу Кику. Матери удалось защитить девочку сразу после рождения, помог материнский инстинкт, сильный, как у тигрицы. А теперь… Наступала боль. Боль и страх. Мисако падала в глубокий темный колодец боли. Отчаяние и чувство одиночества, равных которым она не испытывала за всю свою жизнь, медленно поглощали душу и тело. Она поникла, опустив плечи. Сердце трепетало, сжатое неодолимой силой.

Раздался удар гонга. Мисако вздрогнула, приподняла голову. Боль постепенно уходила, странный цветок в душе закрывал лепестки, увядал, уходил в бездонную глубину. «Наму Амида буцу, наму Амида буцу…» – звучал голос монаха, спасая ее, возвращая в собственное тело, в свое время. С глазами, полными слез, Мисако повторила про себя священные слова, понимая, что пережила лишь один из многих страшных моментов в жизни несчастной Кику. Ее тело стало сосудом, в котором давно ушедшая жизнь вновь вспыхнула на мгновение, как спичка в темноте, и угасла навсегда.

Тэйсин отвернулся от алтаря, низко поклонился собравшимся и с улыбкой поблагодарил их за участие в церемонии. Дзиро с матерью встали и вышли из комнаты. Отец семейства опять взял слово и объявил, что сейчас будет угощение. Мать и сын вернулись с подносами, уставленными тарелками, стаканами и бутылками, и стали обходить гостей. Хомма продолжал свою речь.

– Что он сказал? – спросила сестра Кику.

Сын стал шептать ей на ухо. Она кивнула с одобрением.

– Кику-тян… Ии ко десита. Хорошая девочка. – Потом протянула иссохшую дрожащую руку к окну. – Мы часто играли с ней на берегу.

Ее никто не расслышал, и сыну пришлось повторить.

– Аригатоо годзаимас. – Тэйсин поклонился старушке. – Я вот думаю, как же в те далекие времена девочка смогла добраться так далеко, до самой Сибаты?

Мисако вздрогнула, ощутив непонятное волнение. Вопрос был неожиданный и очень важный, странно, что никто раньше не догадался его задать. Сидящие переглянулись.

В комнате снова раздался старческий голос, на этот раз мужской и неожиданно звучный.

– В старые времена лодки постоянно плавали вдоль берега, – сказал Эндо-сан. – Кто-нибудь мог отвезти ее морем.

Тэйсин озадаченно потер бритую макушку.

– Да, но от побережья до Сибаты надо еще долго добираться. Для одинокой девочки путь через горы опасен. Скорее всего, она путешествовала не одна…