Текст книги "Хризантема"

Автор книги: Джоан Барк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 27 страниц)

12

Ничто так не греет душу немолодого человека, как признание со стороны окружающих. Сразу проясняется взгляд, свежеет кожа… Так думала матушка Имаи, улыбаясь своему отражению в зеркале над умывальником и пощипывая щеки, чтобы вызвать румянец.

Великолепное настроение было следствием грандиозного успеха, который она имела на свадебном торжестве. Застенчивость помешала большинству присутствовавших дам встать и взять слово, однако матушка Имаи не колебалась ни секунды. Сразу после официальных речей она поднялась с места и завела песню – сильным, красивым голосом. Никому из гостей не досталось таких бурных аплодисментов, к которым присоединился даже сын, хотя дома она редко слышала от него слово похвалы.

А теперь в доме появился еще и европейский туалет, который специально купил Хидео, чтобы позаботиться о матери, о ее больном колене! С пятницы, когда туалет установили, матушка Имаи успела все уши прожужжать сестре, хвастаясь обновкой и тем, как изменился сын, каким стал внимательным.

Поехав провожать жену на поезд, Хидео вернулся домой только к вечеру. Он вошел в столовую, где мать смотрела телевизор, и торжественно водрузил на стол большой бумажный пакет – набор полуфабрикатов для праздничного обеда сукияки. Прежде сын никогда не ходил по магазинам, но сегодня он был так мил, так почтителен…

– Только для нас двоих, – весело подмигнул он матери, – как в старые добрые времена. Помнишь, как Папа любил готовить? Сегодня шеф-поваром буду я. Не возражаешь?

Она не возражала, она была в восторге. Они сидели за обеденным столом друг напротив друга, между ними стоял горшок с сукияки. Хидео поразил мать своими кулинарными способностями, точно угадав, сколько сахара и соевого соуса нужно добавить к мясу и овощам. Обед превратился в настоящую праздничную вечеринку с горячим сакэ, веселыми шутками и дорогими сердцу воспоминаниями об ушедших годах.

– Ах, если бы твой отец мог нас видеть! – вздохнула матушка Имаи. Глаза ее наполнились слезами, голова немного кружилась. Выпив сакэ, мать всегда впадала в сентиментальность, и Хидео прилежно наполнял ее чашечку. – Он бы так порадовался… Совсем как в прежние времена. – Подперев щеку ладонью, она печально смотрела на сына. – Только вряд ли бы он одобрил, что вы с Мисако то и дело дуетесь друг на друга… и уж конечно, был бы разочарован, что у него нет внуков… Кстати, она говорила, что может вообще не родить. Страшно подумать! Хидео, неужели это правда?

Такого поворота он не ожидал. То, что мать сама затронула нужную тему, было неслыханной удачей, упускать которую он не имел права. Хидео поспешно придал лицу уныло-траурное выражение.

– Ох, бедный ты мой, – всхлипнула матушка Имаи, откидывая со лба отбившуюся прядь волос. – Что ж ты до сих пор молчал?

Облокотившись на стол, он обхватил голову руками.

– Я… я не хотел тебя огорчать, мама. И потом, до последнего времени сам еще думал, что все наладится. Теперь я потерял последнюю надежду, наш брак рушится. Мы с Мисако больше не счастливы вместе.

Его слова болью отозвались в материнском сердце.

– Вот, значит, почему вы все время ссоритесь.

Еще больше подогревая ее сочувствие, Хидео издал горестный стон, достойный актера кабуки.

– Ну что ж, – тяжко вздохнула мать, – если так, ничего не поделаешь. Тогда, чтобы не дать угаснуть нашему роду, тебе придется кого-то усыновить. У твоего младшего кузена Йоши трое мальчиков, если хочешь, я с ним поговорю…

– Нет! – гневно воскликнул Хидео. – Никогда! – Он ударил кулаком по столу, тарелки жалобно зазвенели, на скатерть выплеснулась лужица соуса. – Я хочу иметь собственного сына, и я его получу! Я здоровый мужчина, с какой стати наша семья должна страдать из-за ущербности моей жены?

Матушка Имаи прищурилась.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я разведусь с ней и женюсь на нормальной женщине! – бросил сердито сын.

Помрачнев, мать отодвинула чашечку с сакэ.

– Что такое? Ты собираешься развестись?

– Да, – решительно кивнул Хидео. – Я давно уже думал об этом, а теперь решил. Мы не подходим друг другу, наш брак был ошибкой.

– Ты с ума сошел! – воскликнула она, не веря своим ушам. Хмель быстро улетучивался. – Сам женился по любви, а теперь рассуждаешь об ошибках. Жена не машина, чтобы ее менять. Женятся на всю жизнь!

– Мама, пожалуйста, не оставляй меня, сейчас твоя поддержка мне очень нужна! – Хидео наклонился и нежно взял ее за руку. – Я уже нашел подходящую девушку, не делай нас обоих несчастными.

– Ах вот оно что! – взревела мать, отдергивая руку. – Ты хочешь развода, потому что завел себе какую-то девку!

– Она не девка!

– Еще чего! Нет и еще раз нет! В семье Имаи разводов никогда не было и не будет! Имей в виду, Мисако прекрасно знает о твоей подружке, однако ни словом не обмолвилась о разводе. Можешь спать с какой угодно шлюхой, а жена есть жена! Подумай, что скажет дядя!

Хидео театральным жестом оттолкнул тарелку.

– Дядя? Что скажет дядя? – саркастически переспросил он. – Тебя только это и волнует! А на мое счастье наплевать?

Матушка Имаи плохо переносила гнев сына, тем более обращенный на нее. Она тут же сбавила тон:

– Сыночек, я конечно же хочу, чтобы ты был счастлив, но новая жена – не выход. Ты еще мало знаешь эту женщину, а вдруг у нее тоже не будет детей? Сам подумай, чего она стоит, если заводит роман с женатым мужчиной… Небось, какая-нибудь официантка?

– Скажешь тоже! – возмутился Хидео. – За кого ты меня принимаешь? Она очень приличная девушка.

Мать залилась слезами.

– Нет, я не позволю тебе поступить так с Мисако! Пусть она бесплодна, но старается быть хорошей женой и дочерью.

Мрачный как туча, Хидео поднялся с места, выпрямившись во весь рост.

– Имей в виду, – грозно предупредил он, – если ты пойдешь против меня, я все равно получу развод и оставлю этот дом! Сниму квартиру, а ты будешь одна, так и знай!

– Идиот! – Едва сдерживая истерику, мать вскочила.

Сакэ выплеснулось на скатерть.

В ярости пнув стол, он заорал:

– Я идиот? Я просто мужчина, и мне нужна нормальная жена, а не холодная доска вроде твоей драгоценной Мисако. Женщина, которую я люблю, уже носит моего ребенка, и он должен быть законным. Или ты предпочитаешь ублюдка?

Оглушенная, мать без сил упала на стул, рыдая во весь голос. Хидео сорвал с вешалки куртку и выскочил из дома, ожесточенно хлопнув раздвижной дверью. Колокольчик бешено затрясся, вторя своим звяканьем жалобным всхлипываниям старушки.

С широкой улыбкой на лице Хидео вывел машину из гаража и покатил к табачной лавке, где был телефон-автомат. Фумико сразу схватила трубку.

– Привет! – возбужденно заговорил он. – Соври там что-нибудь и срочно приходи, я буду ждать, где обычно.

– Что случилось? – с тревогой спросила Фумико.

– Все в лучшем виде! Ты не поверишь, насколько удался разговор. К утру мать будет как шелковая! Дам ей повариться до завтра, и она примет мою сторону. С Мисако тоже никаких проблем, она меня видеть не хочет. Мы крупно поссорились, она, оказывается, все о нас знает. Я ее провожал, но она выскочила из машины и поехала на вокзал одна.

– Замечательно! Только дай мне полчаса: мать дома, и если я сразу выскочу, будет донимать вопросами. Потерпи немного.

– Так и быть, потерплю, – самодовольно усмехнулся он. – Тогда сразу скажи, что не вернешься, и поедем в гостиницу. Не хочу сегодня идти домой, хочу быть с моей сладкой девочкой. Я так соскучился…

Фумико радостно рассмеялась.

– О'кей, – ответила она по-американски. – О'КЕЙ!

*

Мерцающее пламя двух больших свечей на алтаре заставляло тень монаха дрожать и колыхаться на плотно задвинутых сёдзи. Тэйсин верил, что, согласно учению Будды, дух покойного Учителя не покидает место, где он жил, сорок девять дней. Завтрашний день был последним, и эта мысль погружала сердце официального преемника старого настоятеля в непроглядный мрак. Еще один рассвет, и близкие друзья Учителя вместе с его семьей придут в храм для последнего прощания. Снова будут приношения, ароматный дым, а потом прах настоятеля упокоится в могиле предков. Сейчас Тэйсин мог в последний раз пообщаться с Учителем наедине, прежде чем тот окончательно перешагнет грань неведомого. За обедом безутешный толстяк объявил Конэну, который теперь должен был стать его официальным помощником, и гостю из Камакуры, что проведет ночь у алтаря, и монахи склонили головы в знак одобрения.

Ночной мрак, заполнявший келью, разгоняли лишь слабые огоньки свечей. Тэйсин сидел, скрестив ноги, перед алтарем. Покойный улыбался с крошечной фотографии, будто кивая верному ученику. Не в силах успокоиться, монах все время ерзал. Он пробовал сидеть неподвижно, сложив большие пальцы рук, как делал Учитель, однако не выдержал и получаса.

– Отец, отец… Как мне жить без вас? Если я не справлюсь, то ваш дух не найдет покоя. Ваша дочь – бесценная помощница, но теперь, боюсь, она не станет так часто приходить в храм. Разве подобает мне, жалкой деревенщине, занимать ваше место?

Всхлипнув, он замолк, и в комнате вновь воцарилась тишина. Учитель все так же улыбался с фотографии, не предлагая ни совета, ни утешения. Закрыв лицо руками, Тэйсин принялся раскачиваться взад-вперед. Он собирался провести ночь в молитвах, но получались одни только слезливые жалобы. Глаза слипались, хотя до утра было еще далеко, и все силы уходили на то, чтобы не заснуть. Поняв, что больше не может подавить зевоту, Тэйсин чуть не заплакал от стыда.

*

– Не понимаю, как он мог оставить дела в таком беспорядке, – вздохнула Кэйко, глядя на мужа и Мисако, сидевших напротив за столом. Обедали поздно: доктор ездил принимать роды. – Я совсем не уверена, что Тэйсин-сан сумеет заменить отца. Следовало подготовить более достойного преемника.

– По-моему, ты не совсем права, – возразил доктор Итимура, подбирая палочками ломтик рыбы. – Твой отец был о нем высокого мнения, во всяком случае, вполне доверял… Жаль, что твои братья не вернулись с войны.

– Я не уверена, что кто-нибудь из них пошел бы по стопам отца, – покачала головой Кэйко. – Они мечтали стать летчиками, а не монахами. А Тэйсин, хоть и был всегда предан отцу как родной сын, едва ли готов принять дела.

– Бедный дедушка, – проговорила Мисако, подкладывая в чашки горячий рис. – Ему надо было усыновить кого-то из племянников. Разве среди кровных родственников не нашлось никого, кто согласился бы продолжить фамилию Танака?

Кэйко с поклоном приняла чашку и вновь вздохнула.

– То поколение все сгинуло на войне. Двоюродные братья тоже погибли… Не помню никаких разговоров об усыновлении, но после войны, когда я овдовела, дедушка хотел, чтобы я вышла замуж за священника. – Она с улыбкой взглянула на мужа. – Мой выбор был для него большим разочарованием.

Доктор Итимура, высокий мужчина с интеллигентным лицом и пышными седыми волосами, зачесанными назад, шутливо поклонился.

– Очень тебе благодарен.

– Ты хочешь сказать, что вышла замуж вопреки желанию семьи? – спросила Мисако.

– Ну, я бы не стала так формулировать, – нахмурилась Кэйко, – однако дедушка был явно расстроен. Выйди я за священника, он стал бы формально членом семьи Танака и официальным преемником. Так обычно и делается, но мать приняла мою сторону. Отец уступил, хотя мечты своей не оставил. Он сказал мне однажды, что надеется выдать за священника тебя.

– Меня? – с удивлением воскликнула Мисако.

– Ну да, – улыбнулась мать. – Разве ты не помнишь, как он возражал против того, чтобы ты ехала учиться в Токио? А когда все-таки уехала, Тэйсин-сан и стал преемником.

– Мне он ничего такого не говорил, – подняла брови Мисако.

Кэйко рассмеялась.

– А что с тобой говорить? Вас с подружками интересовало только американское кино да болтовня про любовь.

– А как получилось, что и я ничего не знал? – спросил доктор Итимура, прожевывая рис.

– Потому что, дорогой мой, не было смысла тебе говорить. Мужчины всегда заодно. Ты представляешь, какая жизнь ждет жену священника? Работать с рассвета до заката, вечно считая гроши, тем более в наши дни! Вот почему после войны мать посоветовала мне принять твое предложение, и была права. Мне досталось счастье, неужели я захотела бы меньшего для собственной дочери?

– Век живи, век учись, – усмехнулся доктор, подливая сакэ в чашечку жены. – Впрочем, мне кажется, что ты и замужем за мной немало трудишься в храме, каждый день там бываешь. Тот же Тэйсин-сан, похоже, все больше попадает под твое влияние. А что дальше?

– Ну… – задумалась Кэйко. – Сейчас я езжу в храм, в основном чтобы поклониться праху отца и обновить цветы на алтаре. Иногда спрашиваю Тэйсина, как идут дела. В общем, он справляется, хотя пока еще не осознает, что теперь отвечает за все. Я уговаривала его переселиться в комнату настоятеля, но он отказывается, говорит, недостоин.

– Ему требуется время, чтобы обрести веру в себя, – предположил доктор Итимура.

Кэйко с сомнением поджала губы.

– Может, ты и прав… Вчера я была довольно резка с ним: сказала прямо, что не ему беспокоиться о мелочах, он теперь во главе и должен осознавать свое место. Только и делает, что возится с едой, а на кухне нужна женщина.

– Мама, как можно ругать его, Тэйсин-сан такой… – вскинулась Мисако.

– Должен же кто-то объяснить ему, как обязан вести себя настоятель!

– Ты так и сказала? – Доктор Итимура переглянулся с Мисако.

– Ну, не совсем так, просто сказала, что он должен быть сильнее и больше брать на себя ответственность. На самом деле ему нужна хорошая жена, прихожане давно об этом говорят, а он лишь отмахивается.

– Может, ему не хочется жениться, – пожала плечами Мисако.

– А с какой стати? – фыркнула Кэйко. – Тэйсин-сан – нормальный мужчина. Он слишком робок, но если найти подходящую женщину…

Мисако прыснула со смеху.

– Интересно, он сам догадывается о твоих планах?

– Разумеется, ему известно, чего хотят прихожане. Двум монахам со всеми хозяйственными делами не справиться. Когда им обоим приходится отлучаться, за храмом некому следить. Женщина разрешит все проблемы. Тэйсин-сан мог бы целиком отдать себя служению. Короче, если дела пойдут хорошо, после Нового года я поступлю так же, как в свое время моя свекровь: подберу подходящую девушку из крестьян, у меня есть кое-кто на примете. Здоровую, работящую и молодую: дети храму тоже не повредят.

Доктор Итимура и Мисако дружно расхохотались.

– И нечего смеяться! – одернула их Кэйко. – Я нисколько не шучу.

*

Поздно ночью над Сибатой заклубились черные тучи, принесенные ледяными массами воздуха с материка. Трепещущие деревья, подчиняясь жестокой силе, неохотно расставались с красочным осенним нарядом. Порывы западного ветра гнали крутящиеся листья по темным улицам, оставляя немногие мокнуть в лужах, а остальные выметая на опустевшие рисовые поля за чертой города.

Мисако мирно спала под родительским кровом, уютно свернувшись калачиком в теплой постели. Перед самым рассветом ей приснился сон, будто ее тело без всяких усилий поднялось и вылетело в предрассветный сумрак, колышась, словно длинный шелковый шарф, под порывами ветра. Силуэты зданий и деревьев туманными призраками проносились мимо: вот проплыла внизу знакомая дорожка, появились и остались позади тяжелые двери из темного дерева… Она смотрела прямо на алтарь, где дед улыбался с фотографии, обвитой черной лентой, рядом с погребальной урной. Неподалеку на татами спал младенческим сном толстяк Тэйсин. Пламя почти догоревшей свечи колыхалось и тонуло в блестящей лужице расплавленного воска.

Огонек мигнул в последний раз и потух. На верхней ступеньке алтаря возникла темная человеческая фигура. Казалось, она вышла из фотографии, из урны с прахом. Шагнула к скорчившемуся на циновке монаху, приблизилась… Лицо призрака отливало той же сероватой бледностью, что и в гробу семь недель назад.

Тень нависла над спящим Тэйсином, задержалась на мгновение и расползлась облаком тумана, оседая и словно втягиваясь в неподвижное тело монаха. Все происходило медленно, подобно движениям в классическом спектакле театра Но. Тэйсин поднял голову и обернулся. Кустистые белые брови, старческие слезящиеся глаза, легкая улыбка застыла на бледных синеватых губах. Он подался вперед, раскрывая руки в объятиях…

Мисако проснулась с криком, вся в поту. Сначала казалось, что она все еще у алтаря. В холодном воздухе мерещились клубы дыма от горящих благовоний. Лишь сев в постели, она узнала знакомые стены спальни, освещенные сероватым светом раннего утра.

Холод в спальне был настоящий, такого не случалось даже зимой. Зябко передернув плечами, Мисако потянулась за байковым халатом и случайно задела лицо рукавом ночного кимоно. Тщательно выстиранное еще накануне, теперь оно источало сильный аромат курительных палочек. Не веря своему обонянию, она собрала ткань в комок, уткнулась в него носом и вздрогнула от головокружительного сладкого запаха, напоминавшего о смерти. Волосы, кожа – все пропахло храмовыми благовониями.

Мисако с отвращением выскочила из постели и поспешила в ванную, поначалу даже не вспомнив о ночном кошмаре.

*

Проснувшись в пустом темном зале, Тэйсин почувствовал себя разбитым и продрогшим до костей. Левая щека его покраснела, на ней отпечатался плетеный узор татами. Потирая ноющие плечи, он поднялся на колени и только тогда вспомнил, что он здесь делал. Приступ острого стыда заставил его покаянно бухнуться головой в пол. Застыв в таком положении, монах предался горьким мыслям. Мало того что он показал себя недостойным памяти Учителя, так еще и теперь, проспав чуть ли не всю ночь, по-прежнему ни на что не способен. Никогда в жизни несчастный преемник настоятеля не ощущал такой смертельной усталости. Если к рассвету не удастся хоть немного прийти в себя, то он просто не сможет провести заупокойную службу.

Собрав все силы, Тэйсин поднялся и, с трудом переставляя ноги, поплелся к двери. Опершись на притолоку, долго отдыхал, потом направился по коридору к спальне настоятеля. Там вытащил из стенного шкафа футон, как мог расстелил его и вскоре уже спал как убитый, натянув на себя стеганое одеяло.

13

С тех пор как скончалась супруга старого настоятеля, в храмовой кухне хозяйничал исключительно Тэйсин. Утреннее солнце еще только собиралось стряхнуть с себя сумрачную пелену, а толстяк уже вовсю возился с горшками и сковородками, счастливо напевая себе под нос.

– С добрым утром, Конэн-сан! – неизменно жизнерадостно восклицал он при виде младшего священника, сонно бредущего через ярко освещенную кухню к звоннице.

Тот обычно ограничивался кивком и неразборчивым бурчанием. В отличие от Тэйсина его тело не спешило оживать после ночного сна, и все силы уходили на то, чтобы вставить ноги в сандалии и нашарить в рукаве утреннюю сигарету, прежде чем переступить сумрачную границу, разделяющую смерть ночи и рождение нового дня.

Однако сегодня, к его удивлению, кухня оказалась пустой и темной. Конэн застыл на пороге, напряженно вглядываясь в полумрак. На его памяти был лишь один случай, когда Тэйсин не смог продемонстрировать свое магическое действо с огнем, водой, ножами и кастрюлями. Тщательно выскобленные деревянные доски и ряды полок с аккуратно расставленной посудой казались безжизненным памятником ушедшему прошлому. Ни горшка с рисом, уютно пыхтящего на плите, ни острых запахов соевой пасты мисо и лука, ни радостного «с добрым утром»… Конэн снял с крючка у двери непромокаемый плащ и шагнул в сырую темноту ночи. Задержавшись на крыльце, привычно закурил.

– Тэйсин-сан, должно быть, совсем вымотался, – пробормотал он, сделав две глубокие затяжки.

Видно, просидеть всю ночь над прахом оказалось для толстяка слишком тяжелым испытанием. Загасив двумя пальцами сигарету, монах сунул остаток обратно в рукав и решительным шагом двинулся через двор к башне. Надо спешить: если Тэйсин еще не встал, рис придется ставить самому. Сегодня сорок девятый день, скоро в храме будет не протолкнуться, а между тем дел еще навалом, и ни одну мелочь нельзя упустить. Решительно набрав в грудь воздуха, он начал взбираться по узкой лесенке.

*

Барахтаясь на поверхности сна, Тэйсин беспомощно наблюдал сменявшие друг друга знакомые и незнакомые миры. Маленький мальчик – и это был он – сидел на полу перед листом рисовой бумаги и наносил на белоснежную поверхность влажные черные мазки большой кистью. Рука отца направляла его руку. Отца? Не может быть. «Ты не отец, мой отец простой крестьянин!» Слова отражались эхом в его голове, он метался в постели из стороны в сторону, отпихивая от себя жаркое одеяло, повторяя их снова и снова… Теперь он был младенцем, упитанным сонным младенцем, примотанным к спине маленькой девочки. Она мерно раскачивалась взад-вперед, напевая колыбельную песенку. Голос сестры, такой уютный, такой родной. Такая знакомая мелодия… «Тоёко-тян, – прошептал он, уткнувшись лицом в ее густые черные волосы, вдыхая их аромат, чувствуя руки девочки, поддерживающие его тело. Взад-вперед, взад-вперед… спи, усни… Сладкие воспоминания вдруг вытеснил резкий голос женщины, лежавшей рядом в постели. Он повернулся к ней и обмер: перед ним была жена старого Учителя. Он попытался растолкать ее, напомнить, что пора готовить завтрак, но тут все снова изменилось. Его собственная мать стояла на коленях и трясла мальчика за плечо. «Вставай, лежебока! – повторяла она. – Вставай!» Прежняя женщина куда-то исчезла, и он вновь ощутил прилив радости, слыша родной голос. Мать умерла давно, ему еще не было и шестнадцати, и вот она – сидит у постели, полная и улыбающаяся, в знакомом домашнем кимоно. И вновь ее смех, и пухлая рука на плече. «Я сготовила на завтрак такую вкуснотищу, а ты спишь как сурок. Вставай, лежебока, а то все проспишь!» Она снова встряхнула сына, и ее смех рассыпался колокольчиками…

Тэйсин рывком сел в постели.

– Мама!

Звук отозвался эхом от стен пустой спальни, но… что это? Пахнет свежесваренным рисом! Он протер глаза, ожидая увидеть стены крестьянской хижины. Потом, вздохнув, поплелся в туалет, постепенно сознавая, где находится. Сны, всего лишь сны, подумал он, наклоняясь над умывальником, и только тут вспомнил, какое преступление совершил прошедшей ночью. Прах сегодня перенесут в гробницу семьи Танака, а он, недостойный, оказался не в состоянии даже проститься с Учителем как подобает. К горлу подступил комок, в глазах потемнело. Безуспешно пытаясь удержаться за край раковины, Тэйсин застонал и тяжело осел на пол. Монах из Камакуры нашел его лежащим без чувств в луже рвоты.

*

С трудом разлепив веки, он пригляделся. Над постелью маячила знакомая сутулая фигура. Смутно припомнилось, как двое монахов, согнувшись над грузным телом, тащили его по коридору. Тут же всплыло в памяти и остальное. Он сел и глухо зарыдал, обхватив голову руками.

– Не расстраивайтесь так, – мягко произнес высокий монах. – Вы пережили сильное потрясение.

– Мне стыдно за свою слабость, – всхлипывая, выговорил Тэйсин.

– Нет, нет, не стыдитесь. Бывает, что лучшие из лучших теряют силы. Вы придете в себя, и все наладится.

– Я никогда не приду в себя. – Толстяк с отчаянием взглянул на Кэнсё. – Я подвел тех, кто на меня надеялся. Я слаб душою и во всем полагаюсь на Кэйко-сан. Мне не удалось даже заставить свое жалкое тело бодрствовать рядом с прахом Учителя.

Кэнсё принял формальную позу, положив руки на колени. На лице его застыло каменно-непроницаемое выражение, голос звучал тихо и строго:

– Тэйсин-сан! Перестаньте себя жалеть, будьте мужчиной. Учитель избрал вас, чтобы занять его место, и должным образом подготовил. Его мудрости нельзя не доверять. Вам следует лишь разглядеть в себе те качества, которые смог увидеть он. Учитель оказал вам высокое доверие, поверьте и вы в себя. Примите его волю и делайте то, что должно.

Высокий монах поклонился, встал и вышел из комнаты. Тэйсин сидел ошеломленный сказанным. Слова Кэнсё проникли в самую глубину сердца, наполнили его неведомой энергией. Впервые в жизни душевная боль не вызывала мучительного чувства голода. Он медленно поднялся на ноги и пошел в главный зал к алтарю, даже не заметив младшего монаха, который мыл пол у входа в ванную, и не расслышав, как тот звал его по имени. Из кухни тянуло съестным, но ему было все равно, перед глазами стояла лишь ободряющая улыбка Учителя на старой фотографии, обвитой черной лентой. Едва взглянув на нее, он упал ничком, распростершись перед алтарем.

В зале стояла мертвая тишина. Россыпи цветов и аромат благовоний дополняли друг друга в немой гармонии. Тэйсин молча молился, прося прощения и давая все новые и новые обеты. Облака дыма поднимались кверху, обретая причудливые формы. Большая хризантема медленно роняла лепесток за лепестком, они усыпали алтарь, словно снежные хлопья, и еле слышный шум от их падения напоминал мерные шаги призрака.

*

Доктор Итимура с женой и дочерью приехали в храм к восьми часам. Узнав, что Тэйсину стало плохо, доктор собрался осмотреть больного и был очень удивлен, увидев его в полном священническом облачении.

– Вам надо лежать в постели, Тэйсин-сан, – покачала головой Кэйко. – Службу может провести и Конэн-сан. Люди поймут вас и не осудят, от болезни никто не застрахован.

Тэйсин позволил измерить себе давление и прослушать сердце, однако ясно дал понять, что ложиться в постель не собирается.

– Давление сильно повышено, – заметил доктор. – Ваш обморок меня очень тревожит. Боюсь, я должен настоять, чтобы вы отдохнули.

– Извините, я никак не могу, – поклонился монах. – Кроме того, мне уже лучше.

Кэйко раздраженно поджала губы.

– Вы очень бледны и выглядите совершенно больным, – сказала она. – Ложитесь сейчас же!

– Нет, – отрезал Тэйсин с необычной для него твердостью. – Благодарю вас за заботу, но я должен принять участие в заупокойной службе. Уклониться от нее для меня просто немыслимо.

Кэйко закусила губу. Нет, не стоило так резко говорить с ним тогда, подумала она. С другой стороны, речь шла вовсе не о том, что он должен немедленно, еще не выздоровев, взвалить на себя всю ответственность! Доктор Итимура, очевидно, подумав о том же самом, неодобрительно взглянул на жену и покачал головой.

– Ну что ж, Тэйсин-сан, как хотите, – вздохнула она.

В храме уже толпились прихожане, и продолжать дискуссию при посторонних значило потерять лицо. Служба была назначена на десять.

*

– Что бы ты ни говорила, как бы его ни оправдывала, все равно это ужасно! Я знаю, ты любишь Хидео, и все-таки нельзя так баловать сына! Ты его совсем испортила, и вот результат. Эгоизм и себялюбие, больше ничего. Мне очень жаль тебя расстраивать, но даже старшей сестре я должна сказать прямо, что не намерена благословлять то, как твой сын собирается поступить с женой. Просто скандал!

Старая госпожа Имаи сидела в европейской гостиной своей сестры, и на лице ее отражались все горькие истины, которыми осыпала ее собеседница над чашечками английского фарфора. После вчерашней размолвки Хидео вернулся лишь рано утром. Мать снова попробовала вразумить его. Он не удостоил ее ответом, быстро переоделся и убежал, не стал даже завтракать. Когда дверь за сыном захлопнулась, госпожа Имаи погрузилась в глубокое уныние.

Не в силах больше переживать в одиночку, она решила нанести ранний визит сестре и направилась к ней, как только смогла привести себя в порядок. В течение получаса, подавленно съежившись на заднем сиденье такси, безутешная мать убеждала сама себя, что поступает правильно, хотя вовсе не была в этом уверена.

«Мужчина не способен понять, что приходится переносить женщине, особенно в моем возрасте. Взвалить мне на плечи такую ношу, а потом оставить одну – как это жестоко! Молодая и то бы не выдержала».

Сестры сидели на массивных мягких стульях за кофейным столиком французской работы. По возрасту они отличались всего на четыре года, но казалось, что на все десять. Младшая была стройнее и богаче одета, на пальце ее, демонстрируя состоятельность мужа, сиял бриллиант в два карата. Дверь предусмотрительно заперли, чтобы не дать служанке подслушивать. Хозяйка дома, разумеется, знала о повышенной нервозности сестры, но, услышав неожиданную новость, не смогла сдержать чувства.

– Какой ужас! Как можно так обращаться с молодой женой! – воскликнула она, невольно подумав об опасностях, подстерегавших ее дочь, только что вышедшую замуж.

Госпожа Имаи вздрогнула, только сейчас осознав, какую совершила ошибку. Не следовало выкладывать сестре все. Вначале она собиралась сказать только, что Хидео хочет развестись из-за бесплодия жены, но увлеклась подробностями и сболтнула про беременную любовницу.

– Ужасно! – не унималась сестра. – Хидео ведет себя как избалованный ребенок. Надеюсь, ты все сказала ему по этому поводу?

Несчастная госпожа Имаи размазывала по лицу слезы кружевным платком, бормоча, что ей стыдно, но она ничего не может поделать.

– Если я не дам согласия, – всхлипывала она, – он сказал, что все равно разведется, женится на той женщине и уйдет из дома. Тогда я останусь совсем одна, а ты знаешь, что я такого просто не выдержу. – Ее губы дрожали, слова трудно было разобрать. – Я не могу оставаться одна, с самого детства, ты же помнишь. Папы больше нет, как я буду жить?

Сестра вскочила со стула и возбужденно забегала из угла в угол.

– Какая подлая угроза! Как он мог! Не понимаю, что случилось с молодым поколением. У них нет никаких ценностей, никакого чувства ответственности. В прежние времена сын ни за что не сказал бы такого матери.

Госпожа Имаи смотрела на нее с жалким видом.

– Что я могу поделать? Да, я испортила Хидео, разбаловала его… Ты ведь знаешь, у меня был выкидыш, потом умерла моя новорожденная девочка, а когда родился мальчик, я была так счастлива… Он все, что у меня есть.

Услышав призыв к сочувствию, сестра помрачнела. У нее самой не было сына, только две дочери.

– А что думает Мисако-сан? – спросила она.

Госпожа Имаи вновь залилась слезами.

– Не знаю. Сын ей ничего еще не сказал. Она вчера уехала в Ниигату, а разговор у нас с ним был вечером.

– Невероятно! – возмущенно фыркнула сестра, продолжая мерить шагами комнату.

– Сегодня сорок девятый день после смерти ее деда, она вернется в Токио завтра-послезавтра. – Госпожа Имаи снова прижала к глазам скомканный платок. – Как мне теперь смотреть в глаза невестке?

Младшая сестра достала из буфета пачку бумажных салфеток и бросила на стол рядом с чашками.

– Возьми, а то нос натрешь, покраснеет, – сказала она уже мягче, садясь напротив. – Послушай, в этом деле ты должна принять сторону Мисако-сан. Теперь она твоя дочь. Разве ее вина, что она не может забеременеть? Наверное, она сама страдает больше тебя. Стой за нее горой и не обращай внимания на пустые угрозы Хидео. Все это чепуха. Ты думаешь, просто в наши дни снять нормальную квартиру? Он столько наверняка не зарабатывает. Не позволяй ему обвести себя вокруг пальца, будь сильной!