Текст книги "Возвращение в Мэнсфилд-Парк"

Автор книги: Джоан Айкен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Сказать по правде… я собиралась спросить совета у вас обоих, но в последнее время Эдмунд бывал в обществе тетушки Бертрам чаще, чем ты, Том, и я обратилась к нему, полагая, что кузену Эдмунду легче судить о ее нынешних чувствах. Мне страстно хочется узнать и твое мнение – следует ли говорить тетушке о недавнем событии? Или ты полагаешь, что новость лишь напрасно ее расстроит?

Интерес, проявленный кузиной к его образу мыслей, ничуть не смягчил новоявленного сэра Томаса. Сьюзен заподозрила, что он предпочел бы почтительное обращение, подобающее его новому титулу, взамен по-родственному фамильярного «Том».

Кузен повторил еще более сухим и холодным тоном:

– Могу я осведомиться, кузина, каким образом история эта дошла до твоих ушей? Я не подозревал, что о ней судачат везде и всюду. По моему глубокому убеждению, чем меньше о ней станут говорить, тем будет лучше.

– Кто бы стал возражать против этого? – с замечательным спокойствием ответила Сьюзен. – Уверяю тебя, у меня и в мыслях не было «судачить везде и всюду» о кузине Марии. Да и зачем мне это, я ведь даже не была с ней знакома. Я лишь хотела заручиться мнением твоим и Эдмунда, хорошо ли будет держать вашу матушку в неведении, принимая во внимание, что какому-нибудь словоохотливому соседу, прочитавшему заметку в газете и пребывающему в заблуждении, будто леди Бертрам все известно, быть может, вздумается отпустить замечание или задать вопрос о мисс Марии.

– Дело это непростое, – после недолгого раздумья отозвался Эдмунд, поскольку его брат хранил молчание. – Как ты полагаешь, Том? Матушку и вправду до крайности огорчило бы напоминание о прошлом? Может статься, известия о Марии обратят мысли матушки к дням бесчестья нашей сестры, когда отец был еще жив, и усилят боль горькой утраты, ведь рана еще так свежа.

Том глубокомысленно нахмурился.

– Матушка приняла весть о кончине отца с необычайной стойкостью и силой духа, – проговорил он, чуть помедлив.

Сьюзен пришло на ум, что взамен «стойкости» и «силы духа» следовало бы употребить слово «бесчувственность». За четыре месяца, прошедших со дня отъезда сэра Томаса в Вест-Индию, леди Бертрам успела привыкнуть к отсутствию супруга во главе стола за обедом или за вечерним чаем и безвозвратность, заключенную в известии о его смерти, приняла едва ли не равнодушно. Временами она вздыхала, говоря: «Как же нам недостает сэра Томаса», – но в голосе ее звучало не больше скорби, чем если бы речь шла о долгой отлучке мужа.

– Возможно, нам надобно спросить мнение Джулии, – добавил Том.

– Не думаю, что сестрица Джулия судит об образе мыслей матушки более справедливо, глубоко и вдумчиво, нежели кто-либо из присутствующих здесь, – нетерпеливо возразил Эдмунд. – А к чему склоняешься ты сама, Сьюзен?

– Я почитаю за лучшее ничего не скрывать от тетушки, – без колебаний ответила Сьюзен. – С должной заботой и осторожностью следует выбрать минуту, когда леди Бертрам пребывает в добром расположении духа, а не охвачена беспокойством и тревогами, когда у нее довольно досуга, чтобы предаться раздумьям или утешиться, направив свои мысли на иной предмет. Разумная осмотрительность помогла бы смягчить потрясение.

– Полагаю, ты права, – заключил Эдмунд. – Матушка не склонна к скорым решениям, мысли ее текут неспешно; надобно дать ей время обдумать все в уединении или в узком семейном кругу, где можно посоветоваться и обменяться суждениями. Да, я определенно нахожу, что матушке следует открыть правду, разумно выбрав время. А что скажешь ты, Том?

– Мне хотелось бы знать, – заговорил Том, оставив без внимания вопрос брата, – как Сьюзен проведала об этой истории?

– А как, по-твоему? Мне только что рассказала Фанни, когда я помогала ей укладывать вещи, – запальчиво воскликнула Сьюзен, не в силах поверить, что у Тома недостало догадливости, чтобы самому прийти к столь простому заключению. – Откуда же еще мне было узнать, кузен Том? Думаешь, почтовый голубь принес послание?

Первое время после переезда в Мэнсфилд у Сьюзен нередко слетали с языка подобные резкие, грубоватые обороты: за годы жизни в Портсмуте, в окружении братьев, она привыкла не стесняться в выражениях. Благоговение перед великолепием ее нового обиталища и природная восприимчивость помогли ей в скором времени обрести изящество манер и изысканность речи, чему немало способствовали мягкость и утонченность обращения ее сестры Фанни, взятые Сьюзен за образец. Однако подчас язык подводил мисс Прайс, и ей случалось сгоряча выпалить что-нибудь необдуманное; нетерпение брало верх над рассудительностью, и в речи Сьюзен прорывались прежние дерзкие, колкие нотки. Впрочем, подобные промахи случались все реже, ибо никто острее самой мисс Прайс не сознавал полнейшую их непозволительность. Каждая такая оплошность заставляла Сьюзен краснеть от стыда и терзаться за невоздержанность, и она обещала себе впредь властвовать собой и следить за словами. В девяти случаях из десяти причиной этой досадной грубости манер служили споры с кузеном Томом. Непостижимым образом, сами того не желая, кузен с кузиной умудрялись выводить друг друга из терпения. Том с давних пор, пусть и не вполне сознавая это, считал Сьюзен незваной гостьей в Мэнсфилде и никогда не давал себе труда преодолеть это нелепое и вздорное чувство; Сьюзен же сердило, хотя она и не заговаривала о том, надменное, снисходительное покровительство Тома. Она охотно признавала главенство тетушки и дяди и, питая глубокую благодарность к обоим за их добросердечие, радушие и благожелательность, неизменно спешила исполнить любое их повеление, но решительно не желала с той же кротостью покоряться власти кузена Тома, весьма откровенно давая ему это понять.

Острый живой ум и детство, проведенное в окружении непоседливых, шаловливых братьев, сделали Сьюзен опасной соперницей в спорах; что же до Тома, тот, обладая умом самым обыкновенным, никогда не блистал в словесных состязаниях, а в учении уступал младшему брату Эдмунду. Когда Сьюзен впервые прибыла в Мэнсфилд, Том, которому исполнилось в ту пору двадцать шесть лет, медленно поправлялся после жестокой лихорадки; ослабленный и изможденный, он поначалу был рад обществу простой, милой, услужливой четырнадцатилетней девочки, всегда готовой сыграть с ним шахматы, развлечь его чтением или исполнить любое другое его пожелание. Однако по мере того как силы к нему возвращались, росло и желание верховенствовать. Том сызмальства привык командовать младшими сестрами, а позднее и робкой, застенчивой кузиной Фанни; обладая добрым и щедрым нравом, он нередко дарил девицам подарки, но держал себя важно и заносчиво; от Сьюзен он ожидал куда большей почтительности и любезности в обращении, нежели та готова была выказать. Сьюзен вовсе не желала покоряться воле кузена Тома, пребывая в убеждении, что тот во всех отношениях, кроме разве что наружности, значительно уступает младшему брату. Оправившись от тяжелой болезни, Том превратился в обворожительного молодого джентльмена с приятной внешностью и открытым лицом, хорошо сложенного, приветливого и обходительного, если только ни в чем ему не противоречить, и готового со всей сердечностью блюсти интересы других, если это не нанесет урона ему самому. Однако в вопросах более значительных и серьезных Сьюзен ставила младшего из братьев Бертрам много выше, почитая Эдмунда за человека необычайного ума и начитанности, справедливого и мудрого, приверженного строгим принципам, тогда как Том представлялся ей натурой неглубокой или, во всяком случае, не склонной предаваться размышлениям. Даже жестокий недуг не смог заставить его перемениться.

День ото дня Сьюзен исподволь, отчасти невольно, выказывала нелестное мнение о старшем кузене, а тот в отместку ясно давал понять, что видит в ней непрошеную гостью, назойливую приживалку происхождения самого незавидного, обойденную воспитанием и взятую из милости в Мэнсфилд-Парк. Это убеждение внушила ему сестрица Джулия, которая хотя и испытывала эгоистическую радость оттого, что ей нисколько не приходится заботиться о леди Бертрам, все же немало досадовала на кузину, пользовавшуюся всеми благами жизни в Мэнсфилде без каких-либо на то прав.

Когда Сьюзен была младше, Том посмеивался над ее простоватой наружностью, адресуясь к ней не иначе, как «мисс Кожа да Кости» или «мисс Мышиные Хвостики», хотя подобные шутки он позволял себе тайком от отца. Последние шесть или семь месяцев Том пребывал в отъезде, а когда вернулся домой, разительная перемена во внешности кузины явилась для него полнейшей неожиданностью. Отныне лицо или фигура Сьюзен уже не могли послужить ему мишенью для насмешек, но, не находя изъянов в наружности кузины, Том негодовал еще сильнее на непомерную самонадеянность, которую усматривал в каждом ее слове и жесте.

– Так это Фанни передала тебе новость о моей сестре Марии? – потребовал он ответа.

– Если ты помнишь, братец, – поспешил вмешаться Эдмунд, – Фанни была с нами, когда Фрэнк Уодем рассказал нам о Марии. Фанни хорошо известна печальная история нашей сестрицы.

– Верно. Фанни была там. Я позабыл.

Вышеупомянутая новость заключалась в том, что злополучная сестра Мария недавно решилась покинуть свое уединенное обиталище и переехать в Лондон. Причиной тому послужила кончина тетушки Норрис, овдовевшей сестры леди Бертрам, с которой Мария несколько лет делила кров. Это горестное событие обеспечило блудную дочь семейства Бертрам свободой действий и необходимыми для переезда средствами. Болезнь, подтачивавшая силы миссис Норрис, за полгода свела ее в могилу; умирая, тетушка завещала любимой племяннице все свое состояние. Поскольку почтенная вдова вела жизнь скромную, отличаясь завидной экономией и бережливостью, означенное наследство оказалось немалым, составив около восьми с половиной тысяч фунтов. Располагая теперь собственными средствами и вместе с тем избавившись от строгой дуэньи, сторожевого пса в образе тетушки, Мария, незамедлительно оставив маленький сельский домик, уехала в Лондон, где сняла квартиру на Аппер-Сеймур-стрит, неподалеку от жилища близких приятелей, Эйлмеров, беспутных любителей удовольствий, знакомых ей по прежним временам. Поскольку в Лондоне бывшую миссис Рашуот, как и следовало ожидать, в приличных домах принимать отказывались, а проводить дни в одиночестве она не желала, ей не оставалось ничего иного, кроме как вращаться в кругах крайне сомнительных, став источником огорчений и тревог для отвергнувших ее родственников, резонно терзающихся вопросом, какой фортель выкинет злосчастная Мария на сей раз. Если бы ей посчастливилось заполучить в мужья какого-нибудь пожилого джентльмена, не взыскательного и не слишком разборчивого в выборе супруги, но достаточно тщеславного, чтобы связать свою жизнь с признанной красавицей, пусть испорченной и с дурной репутацией, подобный брак стал бы, по общему мнению, наилучшим исходом.

Известие о Марии принес в Мэнсфилд преподобный Френсис Уодем, добрый знакомый Эдмунда, согласившийся взять на себя обязанности приходского священника на время пребывания мистера Бертрама в Вест-Индии.

Мистер Уодем не был лично знаком с упомянутой выше мисс Бертрам, но его овдовевшая сестра миссис Осборн жила по соседству с уединенным жилищем Марии и ее тетушки в Камберленде; эта отзывчивая, участливая леди как могла поддерживала и утешала миссис Норрис, делая все возможное, чтобы скрасить последние дни бедняжки. После смерти почтенной дамы миссис Осборн попыталась было перенести дружескую заботу на осиротевшую племянницу, настойчиво остерегая ее от переезда в Лондон, но Мария, давно дожидавшаяся возможности покинуть Камберленд, оказалась глуха к ее увещеваниям. Не прошло и месяца, как все ее вещи перекочевали из Кезика на Аппер-Сеймур-стрит. Обо всем этом мистер Уодем уведомил Эдмунда и Фанни Бертрам, как только прибыл в Мэнсфилдский пасторат.

Теперь же Сьюзен и обоим ее кузенам предстояло обсудить другой важный вопрос: кто должен сообщить леди Бертрам о поступке ее дочери?

– Сестра Уодема, та самая миссис Осборн, вскоре приедет сюда, чтобы вести хозяйство брата во время его пребывания в пасторате, – заметил Эдмунд. – Она чудесная женщина, разумная, кроткого нрава, лишенная притворства и жеманности. Вдова адмирала Джайлса Осборна. Думаю, в отсутствие Фанни эта почтенная дама станет для Сьюзен добрым другом и бесценной наставницей. Наверное, будет лучше всего, если именно она сообщит матушке тревожные новости, ведь миссис Осборн была соседкой несчастной Марии и видела ее совсем недавно.

Однако Том решительно отверг это предложение:

– Что? Совершенно посторонняя особа передаст матушке огорчительные новости?! Доверить столь деликатное и тонкое поручение женщине, которую никто из нас в глаза не видел, о которой никто до сего дня даже не слышал! Боже милостивый, Эдмунд, о чем ты только думаешь? Не сомневаюсь, эта миссис Осборн весьма достойная особа, но чтобы чужой человек вмешивался в подобное дело… Нет, это просто немыслимо!

– Тогда тебе лучше сделать это самому, Том, – невозмутимо произнес Эдмунд.

Том нерешительно замялся, прежде чем ответить отказом – он не столь близок с матушкой, чтобы взять на себя подобную щекотливую миссию. Вдобавок, так или иначе, открыть матушке правду надлежит женщине: женщине лучше знать, как со всей деликатностью уведомить леди Бертрам о неприятностях. Принимая во внимание обстоятельства, надобно признать: Фанни как нельзя лучше справилась бы с подобной задачей. Да, несомненно, дело следует поручить ей, Фанни превосходно все устроит. Это наилучший выбор, никто другой здесь не годится.

В плане Тома имелся единственный изъян: Фанни с Эдмундом предстояло покинуть Мэнсфилд в восемь часов на следующее утро, задолго до того, как леди Бертрам обыкновенно пробуждалась.

– Что ж, ничего не поделаешь, – заключил Том, вынужденный наконец признать досадный факт. – Выбора нет. С матушкой надлежит объясниться Джулии. Да, так будет лучше всего. В конце концов, Джулия приходится Марии сестрой, надо полагать, ее это тоже касается. Я немедля пошлю записку в Шоукросс и попрошу Джулию прийти сюда завтра. Думаю, как бы то ни было, матушку обрадует этот визит, ведь ей будет недоставать Фанни.

Вполне довольный собой, Том отправился сочинять записку. Его брат и кузина вовсе не были убеждены, что Джулия – наилучший выбор, однако, не желая вызвать неудовольствие Тома, который непременно хотел оставить решение за собой, предпочли не прекословить; вдобавок у обоих без того хватало собственных дел: Эдмунду предстояло окончить дорожные сборы, а Сьюзен – завершить приготовления к появлению в доме маленькой племянницы. Сердечно попрощавшись, зять и свояченица поспешно расстались.

На записку, в которой Том извещал сестру о переезде злополучной Марии в Лондон и просил сообщить эту новость леди Бертрам, Джулия ответила решительным отказом. Миссис Йейтс нисколько не интересовалась нынешним положением или местопребыванием сестры и не находила причин, почему братцу вздумалось возложить на ее плечи тягостную обязанность передать огорчительную новость матушке. Коли матушку надлежит во что бы то ни стало оповестить, в чем сама Джулия не видит ни малейшей надобности, то пусть это сделает Сьюзен.

Потому-то в конце концов именно Сьюзен, возвращая тетушке вязанье, прилежно распутанное и готовое быть спутанным вновь, мягко проговорила:

– Я хотела сообщить вам новость, тетушка Бертрам.

– Что такое, моя дорогая? Надеюсь, ничего ужасного не случилось с Эдмундом, Фанни и милым крошкой Уильямом?

– Нет, сударыня, ничего подобного. Речь идет о кузине Марии. После смерти тетушки Норрис она продала дом в Камберленде, купленный для нее дядюшкой Томасом, и переехала в Лондон.

– В самом деле? – вяло поинтересовалась матушка Марии. – В какую часть Лондона?

– Эдмунд говорил, на Аппер-Сеймур-стрит.

– Вот как? Не слышала о такой. Когда дети еще были малютками, а сэр Томас исполнял обязанности в парламенте, на время сезона мы обыкновенно снимали дом на Гросвенор-сквер, однако я находила поездки в Лондон слишком утомительными, потому мы оставили этот обычай. Лондонская жизнь мне не по душе. Слишком много чужих людей. Куда приятнее жить за городом, видя одни лишь знакомые лица. Позвони в колокольчик, Сьюзен. Мне пора обедать. Должно быть, Том уже переоделся.

Сьюзен исполнила распоряжение тетушки, улыбаясь про себя; разговор, к которому она готовилась со всем тщанием и осмотрительностью, не занял и минуты, волнующая новость оставила леди Бертрам равнодушной.

ГЛАВА 2

Как только миссис Йейтс вновь появилась в Мэнсфилде, заняв место подле матушки, Сьюзен воспользовалась предоставившейся свободой, чтобы отлучиться на часок и, пройдя через парк, наведаться в пасторат.

К тому времени миссис Осборн уже прибыла и сделалась хозяйкой в доме священника. С братом ее, преподобным Френсисом, Сьюзен успела познакомиться в минувшее воскресенье, встретив его в обществе Эдмунда; тот оказался человеком чуть старше тридцати, здравомыслящим, приятной наружности, учтивым, с хорошими манерами; после болезни, вынудившей его прервать миссионерское служение, мистер Уодем выглядел довольно бледным и худым. Пришедшую в пасторат Сьюзен он принял со всей сердечностью, попросив дозволения представить ей сестру. Миссис Осборн, должно быть, пятью годами старше брата, походила на него чертами лица, такого же удлиненного, с неизменным серьезным выражением. За годы, проведенные с мужем в море, кожа ее сильно потемнела от загара, а волосы, уложенные немного небрежно, прежде времени поседели. Миссис Осборн встретила Сьюзен с неподдельным интересом.

– О, моя дорогая, – воскликнула она, – как я рада знакомству с вами! Я так много слышала о вас от вашего кузена Эдмунда. Какая вы хорошенькая! При вашей молодости взвалить на свои плечи заботы о таком огромном хозяйстве, как вам только это удается? Однако я вижу, что хотя наружностью вы и не походите на сестру, у вас предостаточно ее рассудительности и здравомыслия.

Смущенно вспыхнув, Сьюзен рассмеялась и запротестовала:

– Мне вовсе не приходится трудиться, сударыня, я только лишь передаю экономке пожелания тетушки Бертрам.

Вскоре она уже беседовала с мистером Уодемом и его сестрицей, как с давними друзьями; очаровательная непринужденность новых обитателей пастората составляла резкий контраст сдержанности и степенности, обыкновенной в Мэнсфилд-Парке, что необычайно воодушевило Сьюзен, подавленную предстоящей долгой разлукой с Фанни и Эдмундом, а также огорчительной перспективой провести ближайшие полгода главным образом в обществе Тома Бертрама и миссис Йейтс. Теперь же, найдя восхитительную компанию совсем рядом, по другую сторону парка, она уже не опасалась одиночества и недостатка в дружеском участии.

– Должно быть, для вас мы незваные гости, вторгшиеся в дом вашей сестры, – проговорила миссис Осборн. – Боюсь, я перепутала местами все ее любимые растения. Хозяйка из меня никудышная, уж слишком я небрежна. Умоляю, мисс Прайс, обойдите дом запросто, без всяких церемоний, как если бы миссис Бертрам была здесь, и если заметите в чем-то непорядок, смело исправьте мою оплошность.

– Нет, сударыня, у меня и в мыслях такого не было, уверяю вас; дом выглядит очаровательно, приятно видеть его в столь надежных руках.

Некоторое время спустя мистер Уодем извинился и покинул дам, сославшись на обязанности в приходе, а вскоре поднялась и Сьюзен, объяснив, что не может оставлять надолго тетушку.

– Можно мне пройтись с вами по парку? – спросила миссис Осборн. – Это доставило бы мне огромное удовольствие. Знаете ли, в Камберленде я привыкла каждый день гулять и ездить верхом, в тамошних безлюдных местах на одинокую даму без сопровождения не смотрят косо, потому как некому ее увидеть; там можно проехать двадцать миль, не встретив ни души. Здесь же – другое дело, мне это известно; я обещала Фрэнку довольствоваться короткими прогулками. Он, бедняжка, все еще слишком слаб и быстро утомляется; я и не жду, что он станет меня сопровождать, разве что в коляске.

Сьюзен с радостью приняла предложение своей новой знакомой, и дамы быстрым шагом направились через парк к Мэнсфилду. Стоял апрель, и миссис Осборн не уставала восторгаться картинами буйно расцветшей весны, пришедшей в эти края куда раньше, нежели в Камберленд.

– Там, знаете ли, мисс Прайс, зима длится до середины мая, а здесь так свежо и зелено. Взгляните-ка на эти лужайки и кусты – они очаровательны! Вам повезло, что вы живете среди подобных красот.

– О, я превосходно это сознаю! – живо откликнулась Сьюзен. – До четырнадцати лет я жила в большом городе, в Портсмуте. Там меня окружали вечные толпы, непрестанный шум, пыль, сутолока да суета. Я с величайшей благодарностью думаю о постигшей меня счастливой перемене, и даже четыре года спустя восхищение мое нисколько не уменьшилось. Я страстно люблю Мэнсфилд и каждый день благословляю судьбу, которая привела меня сюда.

Миссис Осборн ответила улыбкой, полной понимания и дружеского одобрения.

– Я верю, что Мэнсфилд-Парк наделен особым очарованием, особым даром покорять сердца тех, кто в нем обитает. Несколько месяцев назад, как вам, должно быть, известно, мне довелось ухаживать за больной, вашей тетушкой миссис Норрис. В последние дни недуг затронул ее разум, мысли бедняжки путались, она часто впадала в забытье. В бреду миссис Норрис говорила о Мэнсфилде, о его аллеях и газонах, о цветниках и беседках; она горько тосковала по этому месту, ей страстно хотелось возвратиться сюда.

Слова миссис Осборн необычайно взволновали Сьюзен.

– О, как это печально! Бедная тетушка Норрис. Я не подозревала, что она была так привязана к Мэнсфилд-Парку. Мы с тетей не особенно хорошо знали друг друга, так как она покинула Мэнсфилд вскоре после моего появления здесь.

Сьюзен могла бы добавить, что отъезд тетушки принес ей немалое облегчение, поскольку миссис Норрис встретила племянницу с нескрываемой неприязнью и не упускала случая выказать свое пренебрежение, уколоть каким-нибудь язвительным замечанием или презрительным упоминанием о «назойливых бедных родственниках». Но к чему говорить дурно о покойной? И Сьюзен прибавила:

– Кажется, тетушка Норрис была очень предана моей кузине Марии. Должно быть, на пороге смерти она нашла утешение в том, что умирает на руках у любимой племянницы.

Миссис Осборн нерешительно замялась.

– Ваша кузина Мария… вы знакомы с ней?

– Нет, мы никогда не виделись.

– Натура порывистая, нетерпеливая, она, несомненно, не создана, чтобы заботиться о немощных. В последние дни мисс Бертрам редко бывала с тетушкой, причуды и бессвязная речь миссис Норрис утомляли ее; знаете, для некоторых общество больного человека – чересчур тяжкое испытание. Очевидно, когда ваша тетушка пребывала в добром здравии, она обладала характером твердым и деятельным.

– Думаю, да.

– Быть может, племянница нашла в ней опору, во всем полагаясь на нее и доверяя ей всецело; когда же положение миссис Норрис совершенно переменилось и поддержка понадобилась самой тетушке, мисс Мария не смогла с этим свыкнуться.

Сьюзен невольно вспомнила о Джулии, сестре Марии. Сколь мало пользы принесла бы та, окажись она у постели больной.

– Думаю, тетушке Норрис несказанно повезло, что подле нее в дни болезни оставались вы, сударыня, добрая соседка и сердечный друг.

– О, моя дорогая, мне довелось видеть столько людских страданий! На корабле, знаете ли – а большая часть моей жизни прошла в море, – всегда кто-то нуждается в заботе. В свое время я выходила многих гардемаринов, лейтенантов и даже капитанов; думала, в старости мне приведется ухаживать за моим бедным мужем, прежде чем его не станет, но судьба распорядилась иначе; для меня было жестоким ударом, когда в Северном море его смыло волной за борт. Будьте уверены, ваша тетушка Норрис с радостью возвратилась бы в Мэнсфилд-Парк. Перед смертью она часто принимала меня за свою сестру, леди Бертрам. «Пора устроить для девочек бал в Мэнсфилде, сестрица», – говорила она раз двадцать, не меньше, а я всегда отвечала: «Непременно, миссис Норрис, как только вы поправитесь, а кухарка наготовит достаточно белого супа[1]1
  Белый суп упоминается в романе Джейн Остен «Гордость и предубеждение». Комментаторы расходятся в толковании этого названия. Существует мнение, что это старинное блюдо, подававшееся к ужину в конце бала. Согласно другим источникам, это особый клейстер, которым смазывали волосы, перед тем как нанести пудру. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть], мы тотчас разошлем приглашения».

– Ах, бедняжка, – вздохнула Сьюзен, глубоко тронутая этой историей. – Миссис Осборн, будьте так добры, окажите любезность, поговорите с тетушкой Бертрам о ее сестре, поделитесь с ней своими воспоминаниями. Однако думаю, пока еще рано: недавние печальные события – смерть мужа и отъезд сына с женой – стали для нее тяжелым испытанием, нервы тетеньки вконец расстроены, а при ее природной хрупкости…

– Я не стала бы тревожить покой вашей тетушки, напоминая ей о понесенной горькой утрате, пока рана еще так свежа, – поспешно проговорила миссис Осборн. – Только дайте мне знать, когда присутствие мое будет желательно, и я с радостью составлю компанию леди Бертрам. О, так это Уайт-Хаус, там впереди? – Она указала на крытые соломой деревенские домики по другую сторону парка, среди которых выделялся один, довольно основательный. – Ах, сколько раз ваша бедная тетушка говорила об Уайт-Хаусе! «Дом невелик, но достаточно вместителен, чтобы не уронить достоинство благородной дамы, в нем есть скромная гостиная и комната для гостей». Миссис Норрис так часто описывала мне домик и сад, что я, верно, могла бы нарисовать это место по памяти. Кто теперь там живет?

– Теперь никто, – отвечала Сьюзен. – Какое-то время там жил старый гувернер сестер Бертрам, но позднее он переехал к брату в Пэдстоу. Кузен Том хочет сдать коттедж, он поручил это своему поверенному, мистеру Клейполу. Боже милостивый, это же моя кузина, миссис Йейтс. Неужели она оставила тетушку одну?

Стоя на подъездной дорожке перед домом, Джулия звала своих деток, забрасывавших камнями лилии в пруду.

– Так вот ты где, Сьюзен! Ну наконец-то! Я дожидалась тебя целую вечность, пока Томми и Джонни окончательно не потеряли терпение (ты ведь знаешь, матушку быстро утомляет их общество, а они, бедные ангелочки, не привыкли сидеть в комнате тихо, как мышки, не смея шелохнуться), и вдруг леди Бертрам почудилось, будто Джонни уколол мопса иголкой, что решительно невозможно, потому как в это время малютка находился в другом конце комнаты, листал альбом с гравюрами – послушный мальчик, золото, а не ребенок. Вслед за тем появился Том, он повел себя просто возмутительно, мне пришлось оставить его с матушкой, а самой наведаться к Уиттемор – надобно было передать ей, что рассказала мне Галлоуэй о постыдном поведении мэнсфилдской прислуги в церкви, это сущий кошмар…

Скользнув небрежным презрительным взглядом по спутнице Сьюзен и не найдя ее достойной внимания, Джулия намеревалась продолжить тираду, словно не замечая присутствия незнакомки. Сьюзен, оскорбленная подобным пренебрежением, попыталась прервать поток красноречия миссис Йейтс:

– Кузина Джулия, позволь представить тебе миссис Осборн, сестру мистера Уодема из пасторского дома.

Это замечание, высказанное без обиняков, заставило Джулию вспомнить о хороших манерах и обронить несколько приличествующих случаю пустых фраз, прозвучавших наигранно и фальшиво. Миссис Осборн отвечала ей с куда большей искренностью и в заключение выразила надежду, что в ближайшие дни будет иметь удовольствие свести знакомство с леди Бертрам. Затем, тепло попрощавшись со Сьюзен, почтенная вдова повернулась и быстрой поступью пошла назад той же дорогой.

– Боже праведный! Что за несуразный вид у этой женщины! – воскликнула Джулия, глядя ей вслед. – По правде сказать, когда ты появилась вместе с ней, я решила, что это, должно быть, какая-то бывшая гувернантка или прачка. О чем она только думает, выставляя себя эдаким образом? Невозможно поверить, что покойный адмирал Осборн оставил ей более восьми тысяч фунтов – однако, насколько я слышала, именно так оно и было. Впрочем, все эти жены флотских офицеров одинаковы – ни воспитания, ни манер, ни утонченности. Надо полагать, теперь она возомнила, что путь в Мэнсфилд-Парк ей открыт. «Свести знакомство с леди Бертрам…» – подумать только! Какая наглость! Что, скажи на милость, может предложить подобная особа моей матушке? Приятную беседу? Занимательное общество? Смешно! Такое знакомство не стоит поощрять. Боюсь, нам придется принять в Мэнсфилде ее брата, поскольку тот станет исполнять обязанности приходского священника, но, признаюсь, я не вижу надобности включать эту женщину в наш тесный круг. Едва ли она придется здесь ко двору.

Рассуждения миссис Йейтс подняли в душе Сьюзен столь сильную бурю негодования и горечи, что она почувствовала изрядное облегчение, когда малютка Джонни, не рассчитав силы, с громким воплем и плеском бултыхнулся в пруд, откуда был незамедлительно вытащен.

Вскоре после этого Джулия с детьми покинула дом, и речь о миссис Осборн в тот день больше не заходила.