Текст книги "И явилось новое солнце"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)

47. ЗАТОНУВШИЙ ГОРОД

Мне тоже следовало бы лечь спать, но я так и не сделал этого. Стражу или больше я простоял на носу, глядя то на спящих, то на воду. Таис лежала, как часто устраивался я, лицом вниз, опустив голову на скрещенные руки. Пега свернула свое пухлое тельце клубочком, так что ее вполне можно было принять за котенка, превратившегося в женщину; спиной она прижалась к боку Одило. Тот лежал на спине, вздымая живот к небу и закинув руки за голову.

Эата прикорнул полусидя, прильнув щекой к планширу; я решил, что он, должно быть, страшно устал. Глядя на него, я прикидывал, будет ли он думать, что я – фантом, когда проснется?

А кто я такой, чтобы оспаривать его мнение? Настоящий Северьян, – а я не сомневался, что когда-то этот настоящий Северьян действительно существовал, – давным-давно исчез среди звезд. Я взглянул на них, пытаясь отыскать его.

Вскоре я осознал тщетность своих усилий, и не потому, что его там не оказалось (ведь он все-таки был), а потому, что Ушас отвернулась от него, скрыв его и многих других за горизонтом. Ибо наше Новое Солнце – лишь звезда среди мириад звезд, хотя, наверное, теперь, когда ни одна из них, кроме него, не видна днем, люди забудут об этом.

Несомненно, с палубы корабля Цадкиэля наше солнце так же прекрасно, как и все остальные. Я продолжал смотреть на небо, зная, что никогда не найду того Северьяна, который не был сном Эаты, и наконец понял, что ищу корабль. Я не нашел и его, но звезды были так восхитительны, что я не пожалел затраченных усилий.

В коричневой книге (ее уже нет со мной), в книге, которая, без сомнения, уничтожена вместе со многими миллионами других в так называемой библиотеке мастера Ультана, имелась сказка о великом святилище, закрытом усыпанной алмазами занавесью, дабы люди не погибли, узрев лик Предвечного. По прошествии многих веков Урса один смельчак пробрался в тот храм, перебил охрану и сорвал занавесь ради алмазов, которыми она была расшита. Маленькая комнатка, обнаруженная им за занавесью, оказалась пуста – так по крайней мере говорится в сказке; но, выбравшись наружу, в ночь, он взглянул на небо, и пламя пожрало его. Как страшно, что мы понимаем наши сказки только тогда, когда сами переживаем их!

Возможно, всему виной воспоминание об этой сказке. Быть может – просто мысль об утонувшей библиотеке, последним мастером которой, я уверен, стал Киби, наверняка погибший в ее стенах. Как бы то ни было, факт гибели Урса вдруг встал передо мной с небывалой прежде ясностью и вселил в меня ужас, который я не испытал даже при виде разрушенного домика с уцелевшей печной трубой, хотя и то зрелище наполнило меня диким страхом. Лесов, в которых я охотился, больше нет, ни одного дерева, ни одного сучка. Миллионы маленьких селений, взрастившие миллионы Мелито и пославшие их на север, вооружив искренностью и скромной отвагой, просторные пампы, откуда прискакала галопом Фойла со своим копьем и чистыми помыслами, – все пропало, не оставив после себя ни корешка, ни травинки.

Мертвый ребенок, убаюкиваемый волнами, казалось, поманил меня к себе. Увидев его, я понял, что есть лишь один способ искупить содеянное. Волна звала меня, звал мертвый ребенок, и, не переставая твердить себе, что у меня не хватит воли расстаться с жизнью, я почувствовал, как планшир выскальзывает из моих рук.

Вода сомкнулась надо мной, но я не утонул. Я понял, что могу дышать этой водой, но не дышал. Освещенная Луной, которая сияла теперь, как изумруд, вода колыхалась вокруг меня, точно зеленая трава. Я медленно погружался в бездну, на вид прозрачнее, чем воздух.

Вдалеке маячили темные тени, твари в сотни раз больше человека. Одни казались кораблями, иные – тучами; одно являло собой живую голову без тела, у другого имелась тысяча голов. Вскоре они затерялись в зеленой дымке, и под собой я увидел равнину из ила и грязи, посреди которой возвышался дворец, больше нашей Обители Абсолюта, хоть и лежащий в развалинах.

Тогда я понял, что умер и что смерть для меня – не избавление. Еще через мгновение я понял так же, что сплю и что крик петуха, чьи ясные черные глаза уже не проткнут спицами колдуны, разбудит меня и я окажусь на одной постели с Балдандерсом. Доктор Талос поколотит его, и мы отправимся искать Агию и Иоленту. Я предался сну; но, по-моему, я почти прорвал Завесу Майи, великолепный круговорот образов, скрывающий конечную реальность.

Затем она вновь предстала невредимой, хотя и колыхалась слегка на ледяном ветру, что дует из Реальности в Сон и уносит нас с собой точно листья. «Дворец», который напоминал Обитель Абсолюта, обернулся моим городом, Нессусом. Он и так был велик, но казался сейчас еще больше; многие участки Стены обрушились, как стена нашей Цитадели, сделав его поистине городом без конца и края. Обрушились и многие башни, кирпичные и каменные стены их раскрошились, как корки гнилых дынь. Теперь косяки макрели шныряли в том месте, где ежегодно в торжественной процессии следовали к собору кураторы.

Я рискнул пуститься вплавь и обнаружил, что и без того уже плыву, что мои руки и ноги совершают ритмические движения безо всякой моей воли. Я остановился, но не всплыл, как ожидал, на поверхность. Влекомый невидимым течением, я увидел под собой русло Гьолла, по-прежнему исчерченное линиями величавых мостов, но лишенное самой реки, чья вода была теперь повсюду. Ныне здесь хранилось все, что некогда пошло ко дну, сгнившее и поросшее зелеными вьющимися водорослями – потерпевшие крушение суда и поваленные колонны. Я сделал глубокий вздох, стараясь выпустить из легких последний воздух, дабы присоединиться к ним. Воздух вырвался пузырями наружу, но холодная вода, занявшая его место, не принесла с собой холода смерти.

Все же я начал медленно погружаться, пока не встал там, где никогда и не думал оказаться, в грязи и отбросах на дне реки. Я словно стоял на палубе корабля Цадкиэля, ибо подошвы моих босых ног едва касались дна, не удерживая меня на месте. Течение влекло меня за собой, и я сам себе казался призраком, которого можно развеять одним дуновением, прошептав при этом слова экзорцизма.

Я пошел, вернее – наполовину поплыл, изображая ходьбу. Облако ила, поднимавшееся при каждом шаге, следовало за мной, словно живое существо. Остановившись и посмотрев наверх, я увидел зеленую Луну, бесформенное пятно над невидимыми волнами.

Когда я снова опустил взгляд, у моих ног, наполовину зарывшись в иле, лежал пожелтевший череп. Я поднял его; нижняя челюсть отсутствовала, но в остальном он был цел и невредим. Судя по размеру и хорошо сохранившимся зубам, череп принадлежал мальчику или юноше. Значит, кто-то другой утонул некогда в Гьолле, возможно, какой-нибудь подмастерье, и это случилось так давно, что мне не довелось услышать его краткую печальную повесть, а быть может – всего лишь мальчишка из многоэтажных жилых домов, что теснились у грязной воды.

Впрочем, не исключено, что это череп какой-нибудь бедной женщины, задушенной и брошенной прямо в реку; женщины и дети, так же как и мужчины, тонули в Нессусе каждую ночь. Мне пришло в голову, что, когда Предвечный выбрал меня своим орудием уничтожения земли, только дети и звери умирали невинными.

И все же мне казалось, что череп принадлежал мальчику, и этот мальчик каким-то образом умер за меня, пал жертвой Гьолла, когда Гьолл обманом лишили по праву причитавшейся ему жертвы. Я поднес череп к глазам, вытряхнул из него ил и прихватил с собой.

Длинные каменные лестницы сходили глубоко в русло, являя немое свидетельство многоэтапного возведения набережных и неоднократного переноса площадок поближе к воде. Я поднялся по ним на самый верх, хотя с таким же успехом мог бы проделать этот путь вплавь.

Многоэтажные дома обрушились все до единого. Я увидел множество рыбешек – должно быть, несколько тысяч, – копошившихся в развалинах; при моем приближении они разлетелись искрами серебристого огня, открыв побелевший полуобъеденный труп. После этого я старался не распугивать их стайки.

Разумеется, город, чьи размеры некогда вызывали восхищение всего мира, теперь был усеян такими мертвецами. А что же я? Не очередной ли я труп, несомый течением? Руки мои на ощупь были холодны, и груз воды отягощал мои легкие; самому себе я казался блуждающим во сне. Но я еще двигался или мне казалось, что двигался, вопреки течениям, и мои холодные глаза оставались зрячими.

Запертые проржавевшие ворота некрополя встали передо мной, и клочья спутанных бурых водорослей, облепивших острые пики прутьев, извивались, точно горные тропы – неизменный символ моего давнишнего изгнания. Я устремился вверх, сделав несколько гребков руками и невольно помахав перед собой черепом. Внезапно устыдившись, я выпустил его; но он, казалось, не желал отставать, следуя движению моей руки.

Перед тем как погрузиться на судно иеродулов, которое должно было доставить меня на корабль Цадкиэля, мне пришлось пребывать в подвешенном состоянии в окружении вращающихся и поющих черепов. Сейчас передо мной разворачивалась действительность, предрекавшаяся той церемонией. Я знал, я понимал это и был уверен в своем познании: Новое Солнце должно сделать то, что делал сейчас я, – пройти невесомым через свой затонувший мир в окружении его мертвецов. Утрата древних континентов была ценой, которую заплатил Урс; это путешествие – цена, которую вынужден заплатить я, и миг расплаты настал.

Череп плавно опустился на илистое дно, на землю, в которую поколение за поколением ложились бедняки Нессуса. Я снова поднял его. С какими словами обратился ко мне начальник караула в сторожевой башне?

«Экзультант Таларикан, чье безумие выражается в нездоровом интересе к ничтожнейшим из аспектов человеческой жизни, утверждает, будто два гросса тысяч человек питается единственно мусором, остающимся от прочих… Если бы даже мне было позволено делать вдох лишь тогда, когда какой-нибудь нищий сигает с моста в реку, я жил бы вечно – город порождает и убивает людей много чаще, чем человек делает вдох».

Они больше не сигают с моста, ведь сама вода набросилась на них. По крайней мере их страдания окончились, а некоторые из них, быть может, и уцелели.

Когда я добрался до мавзолея, в котором играл в детстве, я обнаружил его разбухшую дверь закрытой – сила моря, ворвавшегося в некрополь, завершила движение, начатое, вероятно, столетие назад. Я оставил череп на пороге и устремился на поверхность, которая уже переливалась золотым солнечным светом.

48. ЗЕМЛИ СТАРЫЕ И НОВЫЕ

Лодки Эаты нигде не было видно. Может показаться нелепым, если я, как мне и следует, напишу, что плыл целый день и большую часть следующей ночи, но все было именно так. Вода, которую все называли соленой, вовсе не казалась соленой мне; я пил ее, когда хотелось пить, и она освежала меня. Я почти не испытывал усталости; когда же все-таки уставал, то отдыхал, лежа на волнах.

Я и так уже снял с себя почти всю одежду, кроме штанов, а теперь избавился и от них. По старой, никогда не подводившей меня привычке я, прежде чем расстаться с ними, проверил карманы; в них оказались три медные монетки – подарок Имара. Надписи и лица на монетах стерлись, к тому же они заметно потемнели – в общем, выглядели такими древними, какими и были на самом деле. Я позволил им проскользнуть у меня меж пальцев вместе со всем Урсом.

Дважды я видел больших рыб, которые, вероятно, таили в себе опасность; но они ни разу не угрожали мне. Водяных женщин, из которых Идас, наверное, была самой маленькой, я не встречал. Не видел я и Абайи, их повелителя. Ни Эребуса, ни каких-либо иных чудовищ.

Явилась ночь, ведя за собой бесчисленный караван звезд, и я, лежа на спине, не отрывал от них пристального взгляда, а теплые ладони Океана покачивали меня. Сколько же богатых миров пролетело тогда надо мной! Однажды, бежав от Абдиеса и устроившись на ночь у скалы, я смотрел на эти же звезды и пытался представить себе их спутники и как на них могут жить люди, возводя города, которые меньше наших знают о зле. Теперь я понял, как наивны подобные мечты, ибо повидал иной мир и нашел его еще более странным, чем все, что я мог себе вообразить. Не распространялось мое воображение ни на причудливый экипаж, который я встретил на корабле Цадкиэля, ни на рыскунов; и все же все они, как и я, были родом из Брии; и Цадкиэль не погнушался взять их к себе на службу.

Я отгонял эти грезы, но они являлись помимо моей воли. Рядом с некоторыми звездами, которые сами казались лишь еле тлеющими угольками, несущимися в ночи, я вроде бы различал звездочки еще меньшие; и пока я глядел на них, передо мной проходили вереницы смутных воспоминаний, прекрасных и мучительных. Потом, тучи закрыли звезды, и я заснул.

С наступлением утра я увидел, как ночь Ушас спадает с лика Нового Солнца. Ни в одном мире Брии не нашлось бы зрелища более изумительного, и даже на Йесоде я не видел такой дивной красоты. Юный царь, сверкающий златом неведомых рудников, шагал по волнам; и столь пригож был его образ, что, раз увидев его, уже не станешь смотреть ни на кого другого.

Волны танцевали для него и взметали десятки тысяч брызг к его стопам, и каждую он превращал в бриллиант. Набежала большая волна – ибо набирал силу ветер, – и я взмыл на ней, как ласточка взмывает в потоке весеннего воздуха. На вершине волны я задержался чуть меньше вздоха, но с этого пика я заглянул ему в лицо и не ослеп, а признал в нем свое. С тех пор такого уже не случалось со мной и, возможно, не случится никогда. Между нами, на расстоянии пяти с лишним лиг от меня, из моря поднялась ундина и приветственно вскинула ему навстречу руку.

Потом волна спала, и я опустился вместе с ней. Если бы я подождал, думаю, подоспела бы вторая волна и вознесла бы меня еще раз; но многому – а тому мгновению особенно – не дано повториться. Поэтому, дабы впечатления низшего порядка не затмили предыдущее, я нырнул в насыщенную солнцем воду, погружаясь все глубже, в надежде испытать способности, открытые мною лишь прошлой ночью.

Они остались при мне, хотя и полусонное состояние, и желание покончить с жизнью покинули меня. Мир мой теперь полнился самой нежной, чистейшей голубизной, был выстлан охрой и снабжен золотым балдахином. Мы с солнцем плавали в пространстве и свысока улыбались своим сферам.

Проплыв некоторое время – не могу сказать, сколько вздохов, ибо я вовсе не дышал, – я вспомнил про ундину и вознамерился отыскать ее. Я еще не избавился от страха, но понял наконец, что таких, как она, не всегда следует бояться; и хотя Абайя строил злые умыслы против прихода Нового Солнца, век, когда моя смерть могла повлиять на ход событий, миновал. Я погружался все глубже и глубже, поскольку вскоре сообразил, что снизу гораздо легче разглядеть любой объект, передвигающийся на светлом фоне морской поверхности.

Потом все мысли об ундине улетучились. Подо мной раскинулся иной, незнакомый мне город, тот, что никогда не был Нессусом. Башни его растянулись на дне Океана, и лишь подножия некоторых из них еще стояли вертикально; давние останки кораблекрушений лежали среди башен, древних уже тогда, когда остовы погибших кораблей еще были славными новыми судами, спускавшимися на воду под радостные крики, с разноцветными вымпелами на снастях и танцующей командой на баке.

Рыская среди павших твердынь, я находил сокровища – великолепные самоцветы и блестящие металлы, – столь благородные, что они выдержали испытание вечностью. Но я не нашел того, что искал, – названия города и имени забытого народа, который возвел его, а после отдал Океану, как отдали мы Океану город Нессус. Черепками и ракушками я скоблил притолоки и пьедесталы; много слов было начертано там, но я не мог разобрать ни одной буквы.

Несколько страж я плавал и обшаривал эти руины, не поднимая глаз; наконец огромная тень пала на засыпанную песком улицу подо мной, и, взглянув наверх, я увидел ундину, чьи волосы извивались, точно щупальца кракена, а тело казалось днищем корабля; она промелькнула надо мной и исчезла в ослепительном сиянии солнечного пламени.

Тотчас я позабыл о руинах. Выбравшись снова на воздух, я, словно ломантин, выдул из легких воду и пар и тряхнул головой, чтобы убрать волосы с глаз. Ибо, вынырнув, я заметил берег – низкий бурый берег, от которого меня отделяла полоса воды меньше, чем та, что когда-то пролегала меж Ботаническими Садами и берегом Гьолла.

Прошло едва ли больше времени, чем потребовалось мне, чтобы обмакнуть в чернила перо, как под моими ногами уже была твердая земля. Я выбрался из моря, сохранив к нему любовь, как прежде упал со звезд, продолжая любить их; и в самом деле, во всей Брии нет места, которое не заслуживало бы любви, когда оно уже не таит в себе угрозы для жизни, если только человек не приложил к этому руку. Но эту землю я любил более всего, ибо ей я был обязан своим рождением.

Но до чего страшная это была земля! Ни травинки не росло на ней. Песок, несколько камней, множество ракушек и густой черный слой ила, который спекся и потрескался на солнце, покрывали ее. В памяти снова всплыли строки пьесы доктора Талоса, чтобы мучить меня:

«Его земли износились, подобно дряхлой женщине, давно утратившей красоту и плодовитость. Грядет Новое Солнце, и когда оно взойдет, земли старого мира поглотит море, как уходят на дно потерпевшие крушение суда. Но из моря поднимутся новые земли – полные золота, серебра, меди и железа. Земли, сияющие алмазами, рубинами, бирюзой, которые накопило море за неисчислимые миллионы столетий».

Я, кичившийся тем, что помню абсолютно все, забыл, что эти слова произносили демоны.

Тысячу раз я испытывал искушение и даже больше чем искушение вернуться в Океан; вместо этого я устало потащился на север вдоль берега, который, казалось, тянулся бесконечно, не меняясь, на север и на юг. Штормовые волны выбрасывали на песок бревна строевого леса и вывороченные с корнем деревья, похожие на пугала; среди них порой попадались обрывки тряпья и обломки мебели. Я наткнулся на сломанную ветку, такую свежую, что листья на ней еще не пожухли; словно она и не ведала, что весь ее мир остался в прошлом. «Унеси меня в опавшую пущу!..» Так пела мне Доркас, когда мы остановились лагерем возле брода, и эти слова она написала на покрытом тонким слоем серебра стекле в нашем покое в Винкуле Тракса. Как всегда, Доркас оказалась мудрее, чем мы думали.

Постепенно линия берега прогнулась, образовав обширную бухту, такую огромную, что внутренняя его кромка терялась вдали. За лигой искрящегося водного пространства я видел противоположный берег бухты. Я мог бы легко переплыть на ту сторону, но мне не хотелось окунаться в воду.

Новое Солнце уже почти скрылось за поднимающимся плечом мира, и хотя об отдыхе в колыбели из волн у меня сохранились самые приятные воспоминания, я не спешил повторить свой опыт, как не испытывал желания и заснуть мокрым на берегу. Я решил устроиться на месте, по возможности развести костер и поесть, если удастся найти еду; впервые за минувший день мне пришло в голову, что я ничего не ел с той самой скудной трапезы, которую мы разделили в лодке.

Топлива здесь хватило бы на целую армию, но сколько я ни искал среди него бочонков с водой или ящиков с провиантом, о которых говорил Эата, они мне не попадались; через две стражи единственной находкой, которой я мог похвастаться, была полупустая закупоренная бутылка терпкого красного вина – прощальный привет из какой-нибудь дешевой таверны, наподобие той, где умер дядя Макселлиндис. Ударяя камнем о камень и выбрасывая те, от которых было мало толку, я в конце концов высек слабую искру; но тщетно я пытался подпалить собранный мной сырой материал. Когда Новое Солнце скрылось и огни звезд принялись молча потешаться над моими бесплодными усилиями, я сдался и лег спать, слегка согретый вином.

Я не думал, что снова увижу Афету. Но я ошибался, ибо мне довелось увидеть ее в ту ночь: она глядела на меня с неба, сверху вниз, как тогда, когда мы с Бургундофарой покидали Йесод. Я моргнул и открыл глаза шире, но вскоре различил лишь зеленый диск Луны.

Мне казалось, что я не сплю, но рядом со мной сидела Валерия, оплакивая затонувший Урс; ее сладкие теплые слезы падали на мое лицо. Я проснулся и обнаружил, что мне тепло и мокро – Луна скрылась за тучами, которые пролились легким дождем. Неподалеку от берега бесхозная дверь обещала мне мало-мальское укрытие. Я заполз под нее, заслонил лицо рукой и заснул снова, мечтая никогда не просыпаться.

В который раз зеленый свет залил берег. На фоне Луны, все увеличиваясь в размерах, порхало точно мотылек то крылатое чудовище, которое вытащило меня из обломков флайера Старого Автарха; впервые я понял, что вместо крыльев оно имело ночниц. Оно неуклюже приземлилось на растрескавшийся ил среди белых волков.

Не помню, как я очутился на его спине, а потом соскользнул вниз. Залитые лунным светом волны сомкнулись вокруг меня, и я увидел под собой Цитадель. Я ошибался, полагая, что башни обрушились: они стояли невредимы, и между ними плавали рыбы, большие, как корабли; если бы не вода и не гирлянды водорослей, все выглядело бы в точности, как прежде. Я похолодел, решив на мгновение, что мне суждено напороться на их острые шпили. Большое орудие, мишенью которого я стал, когда меня доставили к префекту Приске, выпалило снова, и его снаряд прорезал Океан с ревом парового котла.

Снаряд достиг цели, но умер не я – исчезла затонувшая Цитадель, растаяла как сон, которым она и была, и я увидел, что, миновав пролом в стене, вплываю в настоящую Цитадель. Верхушки ее башен поднимались над волнами; и среди них, по шею в воде, сидела Ютурна и ела рыбу.

– Ты выжила! – окликнул я ее и почувствовал, что это тоже всего лишь сон.

Она кивнула.

– А ты – нет.

Я совсем ослаб от голода и страха, но все же спросил:

– Так, значит, я умер? И попал в страну мертвых?

Она покачала головой:

– Ты жив. – Я сплю.

– Нет. Ты… – Она помолчала, пережевывая, на огромном лице не отражалось ничего. Когда она вновь заговорила, рыбки – не те огромные рыбины из моего сна, а серебристые существа не больше окуня, стали выпрыгивать из воды у ее подбородка, хватая на лету кусочки, падавшие с ее губ. – Ты свел счеты с жизнью или же пытался сделать это. В какой-то мере тебе это удалось.

– Я сплю и вижу сон.

– Нет. Ты уже не спишь. Так ты умер бы, если бы мог.

– Все потому, что я не мог видеть мучений Теклы, да? Теперь я наблюдал за гибелью Урса и сам был его убийцей.

– Кем ты был, – спросила она меня, – когда стоял перед Престолом Правосудия иерограммата?

– Человеком, который еще не уничтожил все, что любил.

– Ты был Урсом, и поэтому Урс жив.

– Это Ушас! – крикнул я.

– Пусть так. Но Урс живет в Ушас и в тебе.

– Мне надо подумать, – сказал я. – Пойти куда-нибудь и подумать. – Я не собирался ни о чем просить, но в собственном голосе услышал неприкрытую мольбу.

– Так ступай.

Я в отчаянии поглядел на полузатопленную Цитадель.

Ютурна махнула рукой, как деревенская баба, указывающая дорогу заплутавшему путнику, обозначив направления, которых я прежде не замечал.

– Туда – будущее, туда – прошлое. Это граница мира, и за ней – другие миры твоего солнца и миры других солнц. Вот ручей, берущий свое начало в Йесоде и впадающий в Брию.

Мою нерешительность как рукой сняло.