Текст книги "И явилось новое солнце"

Автор книги: Джин Родман Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)

3. КАЮТА

Моя рука метнулась к пистолету – я вынул его и прицелился, почти не отдавая себе в этом отчета. На первый взгляд лохматое существо ничем не отличалось от сутулой фигуры саламандры, которая однажды чуть не спалила меня заживо в Траксе. Я так и ждал, что сейчас он откинется и я увижу его пылающее сердце.

Но он не сделал этого, и я не выстрелил, пока не было уже слишком поздно. Какое-то мгновение мы стояли неподвижно и выжидали; потом он бросился бежать, подпрыгивая и протискиваясь между ящиками и бочками, как неуклюжий щенок в погоне за живым шаром, которым был он сам. Повинуясь злобному инстинкту, велящему человеку убивать все то, что боится его, я выстрелил. Луч – наверняка смертельный, хоть я и свел его мощность до минимума, чтобы заплавить свинцовый футляр – прорезал воздух, и большой слиток какого-то металла зазвенел точно колокол. Но существо, чем бы оно ни было, оказалось уже на дюжину элей в стороне, а через мгновение исчезло за какой-то статуей, укрытой защитными полотнами.

Кто-то крикнул, и мне почудилось, что я узнал низкий, с хрипотцой, голос Гунни. Послышался звук, похожий на свист летящей стрелы, и снова чей-то вскрик.

Лохматое существо появилось опять, но на этот раз, взяв себя в руки, я не выстрелил. Подбежал Пурн и пальнул из своего каливера, подняв его, как охотничье ружье. Вместо молнии, вопреки моим ожиданиям, из его ствола вылетела лента, гибкая и быстрая, казавшаяся в этом странном свете черной; она полетела с тем самым свистом, который я только что слышал.

Эта черная лента, попав в зверя, пару раз обмотала его, но других действий вроде бы не произвела. Пурн издал клич и прыгнул словно кузнечик. Мне до сих пор не приходило в голову, что в этом просторном трюме я могу скакать так же, как и на палубе, но сейчас я немедленно последовал за Пурном (в основном потому, что не хотел терять Сидеро, не отомстив ему) и едва не размозжил себе голову о потолок.

Пока я висел в воздухе, я смог прекрасно оглядеть трюм под собой. Лохматый зверь, шерсть которого под солнцем Урса казалась бы охристо-коричневой, был перепоясан черными полосками, но все еще отчаянно прыгал; как раз в тот миг, когда я смотрел на него, каливер Сидеро покрыл зверя еще несколькими полосами. Пурн уже почти настиг его, за ним – Идас и Гунни, и Гунни не переставала стрелять, перемахивая гигантскими прыжками с одного возвышения на другое через горы грузов.

Я приземлился рядом с остальными, кое-как умостившись на вершине какой-то груды, и совсем не заметил, что лохматый зверь несется прямо на меня, пока он почти не угодил мне в руки. Я говорю «почти», потому что в сущности я не поймал его, а он уж точно не сцапал меня. Но мы сцепились с ним – черные ленты прилипли к моей одежде так же легко, как и к шерстистым полоскам на его коже, не похожим ни на мех, ни на перья.

Мгновение – и мы рухнули с вершины груды, и тут я обнаружил еще одно свойство ленты: растянутая, она стягивалась опять, и намного туже, чем прежде. Пытаясь высвободиться, я лишь оказался связан еще крепче, а Пурн и Гунни нашли это в высшей степени забавным.

Сидеро перекрестил зверя новыми лентами и велел Гунни освободить меня. Она сделала это при помощи кинжала.

– Спасибо, – поблагодарил я.

– Так всегда бывает, – успокоила она. – Я тоже попала однажды в такую корзину. Не переживай.

Возглавляемые Сидеро, Пурн и Идас уже уносили существо прочь. Я встал.

– Боюсь, я отвык от насмешек.

– Значит, когда-то ты был привычен? По тебе не скажешь.

– В обучении. Все смеются над младшими учениками, особенно те, что постарше.

Гунни пожала плечами.

– Если пораскинуть мозгами, над доброй половиной всего, что делает человек, можно только посмеяться. Например, спать с открытым ртом. Если ты – старшина, не смешно. А если нет, то даже лучший друг обязательно сунет тебе в рот комок пыли. Не тяни их. – Черные ленты прилипли к ворсу моей бархатной рубашки, и я пытался оторвать их.

– Надо бы и мне нож, – посетовал я.

– А у тебя нет? – Она глянула на меня с сочувствием, и глаза у нее стали большими, темными и мягкими, как у коровы. – У каждого должен быть нож.

– Раньше я носил меч, – сказал я. – Потом стал надевать его только для церемоний. Покидая каюту, я думал, что пистолета мне будет больше чем достаточно.

– Для боя. Но часто ли приходится биться человеку с твоей внешностью? – Она отошла на шаг и сделала вид, что оглядывает меня оценивающе. – Думаю, не многие доставляют тебе такие хлопоты.

На самом же деле в своих матросских ботинках на толстой подошве она почти не уступала мне в росте. В любом месте, где люди имели бы вес, она и весила бы немало – под кожей были видны настоящие мускулы, с добрым слоем жирка поверх.

Я рассмеялся и высказал предположение, что нож пригодился бы мне в тот миг, когда Сидеро сбросил меня с площадки.

– О нет, – возразила она. – Ножом ты его и не поцарапаешь. – Она улыбнулась. – Как сказала мадам, когда явился моряк. – Я расхохотался, и она взяла меня под руку. – Обычно нож нужен не для боя. Он для работы – для всякой всячины. Как ты без ножа отрежешь веревку или откроешь банку с едой? Сейчас мы пойдем, и смотри в оба. Бог весть что можно найти в этих трюмах.

– Мы идем не в ту сторону, – сказал я.

– Я знаю другой путь, а если мы выйдем отсюда там же, где вошли, то ты вообще ничего не найдешь. Это слишком близко.

– А что будет, если Сидеро выключит свет?

– Не выключит. Если его зажечь, он будет гореть, пока в нем есть нужда. О, смотри! Я кое-что нашла!

Я повернулся, вдруг сообразив, что нож она заметила еще во время нашей охоты на лохматое существо и просто притворялась, будто нашла его только сейчас. Виднелась лишь костяная рукоять.

– Бери его. Никому нет дела, если ты его возьмешь.

– Я не об этом думал, – сказал я.

Это был охотничий нож, суженный на конце, с тяжелым зазубренным лезвием длиной в две пяди. То, что надо, подумал я, для серьезной работы.

– Забирай и ножны тоже. Не станешь же ты носить его весь день в руках.

Ножны были из черной гладкой кожи, но в них имелся карман, в котором когда-то хранился какой-то маленький инструмент – он напомнил мне кармашек для точильного камня на ножнах «Терминус Эст» из человеческой кожи. Нож мне уже нравился и стал нравиться еще больше, когда я увидел ножны.

– Нацепи на пояс.

Я так и сделал, передвинув его левее, чтобы он уравновешивал пистолет.

– Мне казалось, на таком большом корабле, как этот, грузы хранятся аккуратнее.

Гунни пожала плечами.

– Да это и не груз вовсе. Так, разный хлам. Ты знаешь, как устроен корабль?

– Не имею ни малейшего понятия.

Это рассмешило Гунни.

– И никто не имеет, по-моему. Мы постоянно делимся друг с другом своими соображениями, которые со временем оказываются неверными. Во всяком случае, не совсем верными.

– Разве тебе не следует знать свой корабль?

– Он слишком велик, и на нем слишком много мест, куда нас никогда не берут, а сами мы не можем ни найти их, ни попасть туда. Но у него семь палуб: это чтоб он нес больше парусов, смекаешь?

– Да.

– На некоторых палубах – на трех, по-моему – есть глубокие трюмы. Вот там хранится основной груз. Остальные четыре кончаются большими помещениями треугольной формы. В некоторых держат разный хлам, как в этом трюме. В некоторых – каюты, кубрики экипажа и прочее. Но раз уж речь пошла о каютах – не двинуться ли нам обратно?

Она вывела меня к лестнице на другую площадку.

– Мне почему-то казалось, что мы пройдем через скрытый проход в стене или по дороге этот хлам превратится в цветущий сад.

Гунни покачала головой и усмехнулась:

– Я вижу, ты уже немного знаком с этим кораблем. А еще ты поэт, верно? И, бьюсь об заклад, изрядный лжец.

– Я был Автархом Урса; для этого требовалось немного лжи, если тебе так нравится. Мы называли это дипломатией.

– Вот что я скажу тебе: это рабочий корабль; просто строили его люди не такие, как мы с тобой. Автарх – значит, заправляешь всем Урсом?

– Нет, я заправлял лишь малой его частью, хотя и был законным правителем всего Урса. И я знал еще до того, как пустился в это путешествие, что в случае удачи я вернусь не Автархом. Но тебе, похоже, это совсем не интересно.

– Столько миров… – откликнулась Гунни. Неожиданно она согнулась, распрямилась и прыгнула, поднявшись в воздух, как большая голубая птица. Хоть я и сам проделывал это, мне было непривычно видеть в воздухе женщину. В прыжке она поднялась на кубит над площадкой, а потом плавно опустилась на ее поверхность.

Кубрик экипажа я невольно представлял себе тесной комнатушкой, наподобие полубака «Самру». Вместо этого здесь был целый город просторных кают, выходивших в коридоры, которые в несколько ярусов тянулись вокруг одного воздушного колодца. Гунни сказала, что она должна вернуться к делам, и предложила мне поискать пустую каюту.

Меня так и подбивало сообщить ей о каюте, которую я покинул лишь стражу назад; но что-то удержало меня. Я кивнул и спросил, в какой стороне каюты лучше, желая выяснить, как она и поняла, где находится ее собственная каюта. Она указала мне, и мы расстались.

На Урсе старые замки отпираются паролем. В моей пассажирской каюте имелся говорящий замок, и хотя люки обходились без слов, а дверь, которую распахнул Сидеро, не потребовала пароля, оливковые двери отсека экипажа были снабжены такими замками. Первые два, к которым я подходил, сообщили мне, что охраняемые ими каюты заняты. Это, вероятно, были старые устройства – я заметил, что у них уже начали развиваться личные свойства.

Третий замок пригласил меня войти, сказав:

– Какая прекрасная каюта!

Я спросил, давно ли прекрасная каюта была занята последний раз.

– Не знаю, хозяин. Много рейсов назад.

– Не зови меня хозяином, – приказал я замку. – Я еще не решился поселиться в твоей каюте.

Ответа не последовало. Наверняка интеллект у таких замков крайне ограничен; иначе их можно было бы подкупить, и они обязательно скоро сошли бы с ума. Спустя некоторое время дверь открылась. Я шагнул внутрь.

По сравнению с пассажирской каютой, из которой я ушел, эта не отличалась особым шиком. В ней были две узкие койки, шкаф и сундук; удобства располагались в углу. Пыль покрывала все таким толстым слоем, что я с легкостью вообразил, как она серыми облаками залетает сюда через вентиляционную решетку, хотя облака эти мог увидеть только тот, кому удалось бы, как кораблю, каким-то образом сжать время; тому, кто живет, как, скажем, дерево, для которого год – точно день, или как ровесник мира Гьолл, бегущий через долину Нессуса.

Размышляя обо всем этом, что заняло гораздо больше времени, чем потребовалось занести мои мысли на бумагу, я нашел в шкафу красную тряпочку, намочил ее в умывальнике и начал стирать пыль. Протерев крышку сундука и стальную раму одной из коек, я понял, что, может быть, и не отдавая себе отчета, уже решил остаться здесь.

Конечно же, я еще найду свою пассажирскую каюту и буду ночевать там чаще, чем где бы то ни было. Но за мной останется и эта каюта. Когда мне станет скучно, я присоединюсь к экипажу и так смогу узнать о жизни на корабле много больше, чем в ранге простого пассажира.

Кроме того – Гунни. В моих руках перебывало достаточно женщин, чтобы потерять им счет – очень скоро понимаешь, что союз калечит любовь, если он не подстегивает ее, – и бедная Валерия часто вставала перед моими глазами; но я искал расположения Гунни. В качестве Автарха я помимо Отца Инира имел мало друзей, и единственной женщиной среди них была Валерия. Что-то в улыбке Гунни напоминало мне мое счастливое детство с Теа (о, как я до сих пор скучаю по ней!) и долгое путешествие в Тракс с Доркас. Тогда я считал его обычной ссылкой и торопил каждый новый день. Теперь я знал, что то была кульминация моей жизни.

Я снова смочил тряпку, осознав, что делал это часто, но как часто – сказать не мог. Осмотревшись в поисках пыльной поверхности, я понял, что протер все начисто.

Разобраться с матрацем оказалось труднее, но и его надо было как-то вычистить – он выглядел таким же грязным, как и все остальное, а нам наверняка придется время от времени возлежать на нем. Я вынес его в коридор, опоясывавший воздушный колодец, и колотил по нему до тех пор, пока пыль перестала вздыматься столбом при каждом ударе.

Когда я закончил и стал скатывать его, чтобы унести обратно в каюту, из колодца раздался дикий вопль.

4. ЖИТЕЛИ ПАРУСОВ

Он донесся снизу. Я перегнулся через проволочной толщины леер, глянул вниз и тут услышал его снова – вопль, полный тоски и одиночества, отражавшийся от металлических перекрытий между этажами металлических кают.

Пока я прислушивался, мне на мгновение показалось, что это мой собственный вопль, будто все накопившееся во мне с того памятного мрачного утра, когда мы с аквастором мастером Мальрубиусом шли по берегу моря и смотрели, как аквастор Трискель исчезает в сверкающей пыли, высвободилось, оторвалось от меня, и теперь выло там, внизу, в слабом неверном свете.

Я почувствовал желание прыгнуть через леер, ибо тогда еще не знал глубины этого колодца. Швырнув матрац в открытую дверь моей новой каюты, я начал спускаться по узкой вьющейся лестнице, перепрыгивая целые пролеты.

Сверху бездна колодца казалась мутной, странные лучи желтых ламп светили в нее, ничего не освещая. Я полагал, что, когда спущусь пониже, дымка рассеется, но вместо этого стало только еще темнее и туманнее, пока помещение не приобрело сходство с облачным залом Балдандерса, хотя туман и не был здесь таким плотным и густым. Поднимающийся воздушный поток тоже потеплел, и, может быть, окутавший все туман образовывался из-за того, что теплый и влажный воздух из недр корабля смешивался с холодной атмосферой верхних этажей. В своей бархатной рубашке я скоро стал обливаться потом.

Двери многих кают стояли здесь открытыми нараспашку, но в каютах было темно. Когда-то – или так мне только казалось – экипаж этого корабля был куда многочисленнее или же, вероятно, на нем перевозили узников (каюты вполне могли бы служить камерами, если иначе проинструктировать замки) либо солдат.

Вопль раздался снова и с ним – звон, похожий на удар молота по наковальне, хотя в нем была какая-то нота, по которой я понял, что породил ее не металл, а существо из плоти и крови. Ночью, в горах, он пронял бы посильнее, чем волчий вой, подумалось мне. Какая тоска, какой ужас и одиночество, какой страх и предсмертная мука были в нем!

Я остановился перевести дух и огляделся. Похоже, в помещениях где-то внизу держали зверей. Или, может быть, безумцев, как мы, палачи, держали сошедших с ума от мучений жертв на третьем ярусе подземелья. А кто знает, все ли двери закрыты? Не могло ли какое-нибудь чудовище выбраться из заточения, не поднявшись до сих пор наверх лишь по случайности или боясь людей? Я вынул пистолет и убедился, что он установлен на минимальную мощность, но несет полный заряд.

Первый же взгляд на зверинец подтвердил мои худшие опасения. Тонкие, как паутинки, деревья колыхались на краю ледника, журчал и пел водопад, бархан выгибал свою желтую блестящую спину, и между ними бродило всякой твари по паре. Я смотрел на них на протяжении десятка вздохов, пока не начал догадываться, что их ничто не держит, и еще через полсотни вздохов я окончательно убедился в этом. Но у каждого из них было свое место, просторное или маленькое, и они имели не больше возможности убежать, чем звери в Медвежьей Башне. Что за диковинный это был зверинец! Если бы прочесать все болота и леса Урса в поисках редких видов, навряд ли удалось бы собрать такой. Одни неустанно бродили по кругу, другие смотрели на них, третьи лежали в беспробудном сне.

Я поднял пистолет и спросил:

– Кто кричал?

Я лишь подбодрил себя шуткой, но мне ответили – слабый стон донесся с другой стороны зверинца; я пробрался между зверями по узкой едва различимой тропинке, которую проделали, как я вскоре выяснил, матросы, кормившие животных.

Это было то самое лохматое существо, которое набросилось на меня в грузовом трюме, и я даже немного обрадовался, узнав его. Я так долго просидел в одиночестве с того времени, как шлюп перенес меня из садов Обители Абсолюта на этот корабль, что встретить даже такое несуразное создание, как это, во второй раз показалось мне так же отрадно, как повстречаться со старым приятелем.

К тому же я помогал при поимке этого зверя, и он заинтересовал меня. Когда мы гнались за ним, он выглядел почти шарообразным; теперь же я увидел, что на самом деле он был одним из тех коротконогих небольших зверьков, которые обычно живут в норах, – нечто вроде пайки, другими словами. Круглая голова сидела на шее такой короткой, что о ее наличии приходилось больше догадываться; тело его тоже было округлым, а голова казалась лишь его продолжением. У него имелись четыре короткие лапы, на каждой из которых было по четыре длинных тупых когтя и по одному поменьше; кожа поросла не слишком длинной гладкой шерстью буровато-серого оттенка. Два блестящих черных глаза глядели на меня.

– Бедняга, – сказал я. – Ты-то как сюда попал?

Он подошел вплотную к невидимой стенке, за которой сидел, передвигаясь гораздо медленнее, чем в тот раз, когда он был напуган.

– Бедняга… – промолвил я снова.

Он привстал на задних лапах, как это иногда делают пайки, положив передние лапы на свое белое брюхо. Черные ленты прилипли к белому меху. Они напомнили мне о том, что такие же ленты висят на моей рубашке. Я потянул за остатки прочных пут и увидел, что они стали вялыми и больше не пружинили. Некоторые рвались под моими пальцами. Ленты на шерсти зверя тоже отваливались.

Он снова тихо простонал; инстинктивно я протянул руку, чтобы погладить его, как погладил бы скулящую собаку, но сразу же отдернул, боясь, что он может укусить меня или поцарапать когтями.

Тут же я выругал себя за трусость. Он не причинил бы никому никакого вреда, и когда я боролся с ним, он, судя по всему, хотел лишь убежать. Я просунул палец через стенку, которая не оказала мне никакого сопротивления, и почесал его щеку. Он, точно по-собачьи, повернул голову, и я нащупал под шерстью маленькие круглые ушки.

– Забавный, правда? – сказал кто-то у меня за спиной, и я обернулся. Это был Пурн, улыбчивый матрос.

– Выглядит он совершенно безобидным, – ответил я.

– Они почти все безобидны. – Пурн помолчал. – Но в основном они умирают и исчезают. Говорят, мы видим жалкую их часть.

– Гунни назвала их грузом, – вспомнил я, – и я как раз размышлял об этом. Они появляются благодаря парусам, верно?

Пурн отсутствующе кивнул и просунул свой палец через стенку, чтобы тоже пощекотать зверька.

– Соседние паруса здесь должны быть подобны большим зеркалам. Они изогнуты, поэтому в каком-то месте – точнее, во многих местах – параллельны друг другу. И на них светит звездный свет.

Пурн снова кивнул.

– Это-то и движет корабль, как ответил шкипер на расспросы о его милашке.

– Я знавал человека по имени Гефор, который вызывал для своих нужд смертельно опасных тварей. А другой, по имени Водалус – впрочем, Водалусу, по-моему, нельзя верить – говорил, что Гефор вызывает их при помощи зеркал. У меня есть друг, который тоже колдует зеркалами, но он не занимается черной магией. Гефор был матросом на таком же корабле, как этот.

Это привлекло внимание Пурна. Он убрал руку из клетки и повернулся ко мне.

– Ты не помнишь его названия? – спросил он.

– Названия корабля? Нет, по-моему, он мне его не говорил. Хотя… Он рассказывал, что работал на нескольких кораблях. «Долго служил я на кораблях сребропарусных, по сту мачт, достигавших самых звезд».

– Ага, – кивнул Пурн. – Некоторые утверждают, что корабль только один. Я частенько раздумываю об этом.

– Их наверняка много. В детстве мне самому рассказывали про них – про корабли какогенов, которые заходили в порт на Луне.

– Где это?

– Луна? Это спутник моего мира, Урса.

– А, значит, это были небольшие суденышки. Шлюпы, барки и тому подобное. Никто и не говорит, что суденышек, курсирующих между мирами и между солнцами, мало. Этот корабль и другие, если считать, что они есть, не подходят обычно так близко. Они могут подойти и пристать, но это сложная работа. К тому же возле солнца обычно болтается много скал.

Показался белокурый Идас, который нес в руках какие-то инструменты.

– Привет! – крикнул он, и я махнул ему рукой.

– Надо бы делом заняться, – проворчал Пурн. – Мне вот с ним поручено ухаживать за ними. Я как раз спустился сюда, когда увидел тебя, э-э…

– Северьян, – сказал я. – Я был Автархом – правителем Содружества; теперь я – представитель Урса и его посол. Ты не с Урса, Пурн?

– Не думаю, но может быть, – ответил он, замявшись. – Большая белая луна?

– Нет, зеленая. Ты, наверно, был на Вертанди; я читал, что у нее светло-серые луны.

Пурн пожал плечами:

– Не знаю.

Идас тем временем подошел к нам и сказал:

– Это, должно быть, великолепно.

Я не понял, что он имеет в виду. Пурн двинулся дальше, осматривая зверей.

Словно мы были двумя заговорщиками, Идас шепнул мне:

– Не обращай на него внимания. Он боится, я скажу, что он не работал.

– А ты не боишься, если я скажу, что не работал ты? – спросил я. Что-то неуловимое в Идасе раздражало меня, хотя, вероятно, это была просто его внешняя слабость.

– А, ты знаешь Сидеро?

– Я думаю, кого я знаю – это мое дело.

– По-моему, ты никого не знаешь, – сказал он. И, словно смутившись своей бестактности, добавил: – Но, может быть, и знаешь. Или я мог бы тебя представить, если хочешь.

– Хочу, – ответил я. – Представь меня Сидеро при первой же возможности. Я требую, чтобы меня вернули в мою каюту.

Идас кивнул:

– Хорошо. Ты не возражаешь, если мы постоим тут и поговорим немного? Только не обижайся на то, что я тебе скажу: ты ничего не знаешь о кораблях, а я ничего не знаю о таких местах, как этот… э-э…

– Урс?

– Ничего не знаю о других мирах. Я видел картинки, но, кроме них, все, что я знаю, – вот эти твари, – он обвел рукой зверинец. – А они все отвратительные. Наверняка в других мирах есть что-нибудь и получше, то, что не живет так долго, чтобы попасть к нам на борт.

– Но они ведь не все злые.

– Нет, все, – возразил он. – Мне приходится чистить за ними, кормить их, подбирать им воздух, если надо, и будь моя воля, я бы всех их перерезал; только Сидеро и Зелезо прибьют меня за это.

– Не удивлюсь, если даже и убьют, – сказал я. Мне вовсе не хотелось, чтобы такая чудесная коллекция пропала по прихоти этого урода. – И это было бы, по-моему, справедливо. Ты выглядишь так, словно сам выбрался оттуда.

– Да нет, – сказал он серьезно. – Это вы с Пурном и остальные выбрались оттуда. А я родился на корабле.

Что-то в его интонации подсказывало мне, что он пытается втянуть меня в разговор и с радостью пошел бы на ссору, лишь бы я не замолкал. Я же не имел никакого желания даже разговаривать, не то что ссориться. От усталости я валился с ног и к тому же был зверски голоден.

– Если я принадлежу к этому зверинцу, то твой долг следить, чтобы я был сыт. Где тут камбуз? – спросил я.

Идас ответил не сразу, сперва почти открыто предложив обменяться сведениями – он покажет мне, куда идти, если я отвечу на семь его вопросов об Урсе или о чем-нибудь еще. Но тут он понял, что я готов пришибить его, если он скажет еще хоть что-нибудь в том же духе, и, сильно поскучнев, рассказал мне, как добраться до камбуза.

Одно из преимуществ такой памяти, как моя (памяти, которая никогда ничего не упускает и хранит абсолютно все), в том, что ею можно пользоваться будто картой. Может быть, это даже ее единственное преимущество. На этот раз, однако, она послужила мне не лучше, чем тогда, когда я попытался следовать совету начальника пельтастов, которых я встретил на мосту через Гьолл. Идас, конечно же, решил, что я знаю корабль куда лучше, чем на самом деле, а значит, не буду считать каждую дверь и каждый поворот.

Скоро я понял, что сбился с пути. Коридор разветвлялся на три рукава, где их должно было быть два, а обещанная лестница все не появлялась. Я вернулся назад, нашел то место, где, по моим понятиям, я сбился с дороги, и начал поиск заново. Почти сразу я попал в широкий прямой коридор, который, как говорил мне Идас, вел к камбузу. Я решил, что мои плутания закончились, и зашагал вперед в хорошем настроении.

По меркам корабля, место это было просторным и ветреным. Наверняка воздух попадал сюда прямо из тех устройств, которые очищали и разгоняли его по отсекам, потому что пах он, как южный ветерок в дождливый весенний день. Пол был покрыт не странной травой и не решетками, которые я уже ненавидел, а полированным паркетом со слоем прозрачного лака. Стены, которые в отсеках экипажа были темного мертвенно-серого цвета, здесь отличались белизной, и пару раз я проходил мимо кресел, стоявших спинками к стене.

Коридор повернул раз и еще один, и, как мне показалось, пошел чуть вверх, хотя вес, который я поднимал с каждым своим шагом, был таким незначительным, что я не мог сказать наверняка. На стенах висели картины, и некоторые из них двигались – одна изображала наш корабль, словно бы увиденный издалека. Я невольно остановился и вгляделся, содрогнувшись при мысли, что мог и сам увидеть его в такой перспективе.

Еще один поворот – и оказалось, что это вовсе не поворот, а круглая площадка с дверьми, которой коридор оканчивался. Я выбрал первую попавшуюся дверь, толкнул ее и оказался в узком проходе, в котором было так темно, что после белого коридора я различал лишь огни на потолке.

Спустя несколько мгновений я понял, что прошел через люк, внутренний люк корабля; все еще не в силах избавиться от трепета, который охватил меня при виде страшной и прекрасной картины на стене, я вынул свое ожерелье, поднес к свету и убедился, что оно не повреждено.

Я зашагал вперед. Проход дважды повернул, разделился на два и начал извиваться как змея.

Где-то сбоку открылась дверь, выпустив аромат жареного мяса. Голос, тонкий механический голос замка, произнес:

– С возвращением, хозяин.

Я заглянул в дверь и увидел свою собственную каюту. Не ту, конечно, которую я занял в отсеках экипажа, а свою гостевую каюту, откуда всего стражу или две назад я вышел, чтобы запустить свой свинцовый ящик в величественное сияние новорожденной вселенной.