Текст книги "Книга Нового Солнца. Том 2"

Автор книги: Джин Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 47 страниц)

34. КЛЮЧ К ВСЕЛЕННОЙ

Выслушав меня до конца, мастер Палаэмон подошел к жалкой горстке моих личных вещей и взял рукоять, навершие и серебряную гарду – все, что осталось от «Терминус Эст».

– Добрый был меч, – проговорил он. – Я чуть не подарил тебе твою собственную смерть, но это не умаляет его достоинств.

– Мы всегда с гордостью носили его, и он ни разу не дал повода для недовольства, – согласился я.

Мастер Палаэмон вздохнул, и этот вздох, казалось, застрял в его горле.

– Что ж, его больше нет. Меч – это сам клинок, а не фурнитура. Гильдия где-нибудь сохранит эти останки вместе с плащом и ташкой, ибо они принадлежали вам. Через много веков после нашей с вами смерти старики вроде меня станут показывать их своим ученикам. Жаль, что утрачен клинок. Я пользовался им за много лет до вашего появления в гильдии и никогда не думал, что он будет уничтожен в бою с каким-то дьявольским оружием. – Он положил опаловое навершие и нахмурился. – Что вас тревожит? Видал я людей, которым вырывали глаза, но не все они морщились так, как вы теперь.

– Существует множество видов дьявольского, по твоему определению, оружия, которому не может противостоять сталь. Нам доводилось видеть такое в Орифии. Десятки тысяч наших солдат сдерживают его простыми копьями, дротиками и мечами, менее закаленными, чем «Терминус Эст». И пока им это удается потому, что у асциан не хватает энергетического оружия, так как недостает источников энергии, нужной для его производства. Что же произойдет, если Урсу подарят Новое Солнце? А вдруг асциане сумеют лучше, чем мы, распорядиться его энергией?

– Это вполне возможно, – подтвердил мастер Палаэмон.

– Мы мысленно совещались с автархами, которые отправились в путь до нас, – так сказать, с нашими братьями по гильдии, новой гильдии. Мастер Мальрубиус говорил, что в новую эпоху лишь наш предшественник осмелился подвергнуться испытанию. Когда мы касались сознания других, часто выяснялось, что они отказались, поскольку, по их мнению, наши враги, так много почерпнувшие из древних наук, и тут окажутся в более благоприятном положении. А вдруг они были правы?

Мастер Палаэмон долго обдумывал ответ.

– Трудно сказать, – наконец произнес он. – Вы считаете меня мудрым потому, что я некогда учил вас, но, в отличие от вас, я не бывал на севере. Это вы видели армии асциан, а не я. Вы мне льстите, интересуясь моим мнением. И все же, удя по вашим словам, это твердолобые, закоснелые в своих оглядах люди. Я бы предположил, что мало кто из них вообще склонен размышлять. Я пожал плечами.

– Это справедливо для любой совокупности, мастер. Однако, по-видимому, это особенно верно применительно к ним. То, что ты называешь твердолобостью, внушает страх – невероятное равнодушие. По отдельности они вроде бы мужчины и женщины, но все вместе представляют собой механизм из древесины и камня.

Мастер Палаэмон поднялся, подошел к амбразуре и взглянул на частокол из башен.

– Мы здесь тоже отличаемся твердолобостью. Слишком закоснели и в нашей гильдии, и в Цитадели. То, что вы, воспитанные здесь, увидели их в подобном свете, говорит мне о многом. Должно быть, они и вправду настолько затвердели. По-моему, несмотря на их науку, народ Содружества имеет больше шансов извлечь пользу из новых обстоятельств.

– Мы не отличаемся ни особой гибкостью, ни умопомрачительной твердостью, – сказал я. – За исключением необычайно хорошей памяти, мы – всего лишь заурядный человек.

– Нет, нет! – Мастер Палаэмон ударил кулаком по столу, снова сверкнули его линзы. – Вы – необычный человек, живущий в заурядную эпоху. Когда вы были малолетним учеником, я колотил вас раз-другой – знаю, вы этого не забыли; но даже тогда я понимал, что вы станете выдающейся личностью, величайшим мастером нашей гильдии. И вы обязательно будете мастером. Даже если вы уничтожите нашу гильдию, мы выберем именно вас!

– Мы же сказали, что намерены реформировать гильдию, а не уничтожить ее. Мы даже не уверены, что вправе это делать. Ты почитаешь нас постольку, поскольку мы заняли высочайший пост в иерархии. Но достался он нам по воле случая, и мы знаем это. То же можно сказать о нашем предшественнике, и перешедшие от него мысли, которых мы и теперь едва касаемся, за редким исключением, не принадлежат к разряду гениальных. Большинство их хозяев – это простые мужчины и женщины, моряки и ремесленники, фермерские жены и распутные девицы. Остальные – эксцентричные посредственные ученые, из тех, над которыми любила потешаться Текла.

– Вы не просто заняли высочайший пост, – возразил мастер Палаэмон, – но воплотили его. Вы и есть государство.

– Нет, это не так. Государством являются все остальные – ты, кастелян, те офицеры за дверью. Мы же – народ. Содружество. – Я и сам не понимал этого, пока не высказал вслух.

Я взял коричневую книгу.

– Мы оставим ее у себя. Она пригодилась мне не меньше, чем твой меч. Сочинителям книг следует вновь оказать всяческую поддержку. В этом наряде нет карманов, но будет только полезно, если во время отъезда нас увидят с книгой в руках.

– Но куда вы ее повезете? – Мастер Палаэмон встрепенулся, наклонив голову, как старый ворон.

– В Обитель Абсолюта. Мы, или Автарх, если угодно, оказались вне досягаемости больше чем на месяц. Нужно выяснить, что происходит на фронте, и, возможно, отправить подкрепление. – Я подумал о Ломере, Никарет и других узниках вестибюля. – У нас найдутся и другие неотложные дела.

Мастер Палаэмон поскреб подбородок.

– Прежде чем вы уедете, Северьян… Автарх, не пожелаете ли осмотреть тюремные камеры – в память о старых временах? Вряд ли те парни снаружи знают о двери, ведущей на западную лестницу.

Этой, по-видимому, самой древней лестницей в башне пользовались реже остальных. В отличие от других, она и сохранилась практически в первоначальном виде. Узкие и крутые ступени вились вокруг центральной колонны, почерневшей от коррозии. Дверь в комнату, где я, будучи Теклой, подвергся пытке на «революционизаторе», оказалась приоткрытой, и, даже не входя внутрь, я разглядел старинные механизмы – устрашающие, но привычные для меня устройства, в отличие от тех мерцающих древних машин, что стояли в замке у Балдандерса.

Спускаясь в подземелье, я возвращался к тому, с чем, казалось бы, распрощался навсегда с тех пор, как отправился в Тракс. Однако металлические коридоры с длинными рядами дверей ничуть не изменились, а заглядывая в крошечные оконца, проделанные в тех дверях, я видел знакомые лица – лица мужчин и женщин, которых я кормил и караулил в бытность мою подмастерьем.

– Вы бледны, Автарх, – сказал мастер Палаэмон. – Чувствую, как дрожит ваша рука. (Я слегка поддерживал его под локоть.)

– Ты же знаешь, что наши воспоминания никогда не увядают, – откликнулся я. – Для нас шатлена Текла по-прежнему сидит в одной из этих камер, а в другой помещен подмастерье Северьян.

– Совсем забыл. Да, это, должно быть, ужасно. А я-то собирался проводить вас к старой камере шатлены, но, похоже, вам лучше не видеть ее.

Я все же настоял, но когда мы пришли на место, там сидел новый клиент, и дверь была заперта. По моей просьбе мастер Палаэмон вызвал дежурного брата, чтобы тот впустил нас внутрь. Некоторое время я стоял и глядел на узкую кровать и маленький столик, потом обратил внимание на клиента, сидевшего на единственном в камере стуле. Его лицо с широко открытыми глазами выражало смесь надежды и удивления. Я спросил, знает ли он меня.

– Нет, экзультант.

– Мы – не экзультант, мы – твои Автарх. За что ты здесь? Он встал, потом упал на колени.

– Я не виновен! Поверьте мне!

– Ладно, – ответил я. – Мы верим тебе. Но ты должен рассказать, в чем тебя обвинили и как ты был осужден.

Визгливым голоском он начал излагать одну из самых сложных и запутанных историй, что мне приходилось слышать. Якобы его свояченица сговорилась против него со своей мамашей. По их словам, он бил свою жену, пренебрегал больной супругой и выкрал у нее некую сумму денег, переданную ей отцом с определенными целями, относительно которых они разошлись во мнениях. Объясняя все это (и многое другое), он попутно хвастался своей смекалкой и клеймил мошеннические выходки, уловки и ложь всех остальных, засадивших его в эту подземную темницу. Он твердил, что золота, о котором шла речь, никогда не существовало, а его теща использовала часть этого золота на подкуп судьи. Он также утверждал, будто не знал о болезни жены, но он пригласил для нее лучших врачей из тех, что мог себе позволить.

Оставив его, я направился в соседнюю камеру, где выслушал очередную историю, а потом – еще и еще, пока не навестил в общей сложности четырнадцать клиентов. Одиннадцать из них с большей или даже меньшей убедительностью, чем в первом случае, доказывали свою невиновность; но я не встретил ни одного, чьи доводы показались бы мне достаточно вескими. Трое признали свою вину (однако один клялся – и думаю, искренне, – что хотя и совершил большинство преступлений, в которых его обвиняли, ему также инкриминировали и несколько таких, которых он не совершал). Двое с горячностью обещали никогда больше не преступать закон и не возвращаться в тюрьму, только бы я освободил их, что я немедленно и сделал. Третьей была женщина, которая похищала детей и заставляла их служить предметами обстановки в комнате, специально предназначенной ею для этих целей. Как-то раз она пригвоздила руки маленькой девочки к крышке письменного столика, приспособив ребенка в качестве подставки для ног. Эта клиентка столь же откровенно сообщила мне, что непременно вернется к своему занятию (или, по ее собственным словам, «развлечению»), поскольку лишь оно пробуждало в ней настоящий интерес. Она не просила об освобождении – только о смягчении условий содержания под стражей. Я был совершенно убежден в ее безумии; однако ни то, как она говорила, ни ее ясные голубые глаза – ничто не выдавало в ней сумасшедшую. К тому же она сказала, что перед судом ее обследовали и признали нормальной. Я прикоснулся к ее челу Новым Когтем, но он остался безучастным, как некогда случилось со старым, когда я пытался направить его силу на помощь Иоленте и Балдандерсу.

Меня не покидает мысль, что сила, проявлявшаяся в обоих Когтях, исходит именно от меня, и потому их теплое, по словам очевидцев, сияние всегда казалось мне холодным. С точки зрения психологии, эта навязчивая идея равнозначна той притягательной пропасти в небе, в которую я боялся упасть во время ночевки в горах. Я отвергаю и боюсь ее, поскольку страстно желаю, чтобы она оказалась правдой; и я чувствую, если бы здесь присутствовал хотя бы отголосок правды, я бы обязательно обнаружил его внутри себя. Но ничего подобного не происходит.

Более того, помимо отсутствия некоего внутреннего резонанса, имеются другие серьезные возражения, и самое важное, убедительное и, очевидно, неизбежное – то, что Коготь, несомненно, вернул Доркас к жизни через несколько десятилетий после ее кончины, но сделал это еще до того, как я знал о его существовании.

Этот аргумент кажется решающим, что, впрочем, не может развеять мои сомнения. А вдруг я все-таки знал? Что вообще означает «знать»? Я предполагал, что находился без сознания, когда Агия подсунула Коготь в мою ташку; но ведь я мог быть просто оглушен. Во всяком случае, многие давно уже считают, что человек и в бессознательном состоянии осознает окружающий мир, внутренне реагируя на речь и музыку. Как иначе объяснить сновидения, возникающие под влиянием внешних шумов? В конце концов, какая доля мозга находится без сознания? Разумеется, не весь мозг, иначе сердце перестало бы биться, а легкие – наполняться воздухом. Память, как правило, имеет химическое происхождение. Все, что я получил от Теклы и от бывшего Автарха, – в сущности, химия; наркотики лишь позволяют сложным соединениям мыслей войти в мой мозг в виде информации. Разве не может быть так, что определенная информация, извлеченная из внешней среды, благодаря некой химической реакции, отпечатывается в нашем мозгу даже тогда, когда электрическая активность, от которой зависит наше сознательное мышление, временно приостанавливается?

К тому же, чтобы управлять упомянутой энергией, мне в равной степени не обязательно осознавать присутствие Когтя – как в случае, если я сам являюсь источником этой энергии, так и при условии, что она берет свое начало непосредственно в Когте. Столь же эффективным могло оказаться сильное внушение иного рода; разумеется, наше вторжение в священные пределы Пелерин и то, как мы с Агией остались целы и невредимы после несчастного случая, погубившего скаковых животных, – все это подготовило почву для подобного внушения. Из собора мы отправились в Ботанические Сады, и, прежде чем вошли в Сад Непробудного Сна, я увидел куст, покрытый Когтями. В то время я считал, что Коготь – это драгоценный камень, но не было ли это лишь внушением? Сознание нередко водит нас за нос. Та троица в желтом доме посчитала наше присутствие сверхъестественным.

Если эта сверхъестественная сила – моя (и в то же время явно не моя), то как вышло, что я обладаю ею? Я придумал два объяснения, и оба – не слишком правдоподобные. Мы с Доркас как-то раз беседовали о символическом значении вещей из реального мира, которые, в соответствии с учением философов, символизируют предметы высшего порядка, а их собственные символы расположены уровнем ниже. Возьмем до смешного простой пример: допустим, что некий художник, сидя у себя в мансарде, рисует персик. Поместив этого бедного художника на место Предвечного, мы вправе сказать, что его картина символизирует персик и, таким образом, плоды земли, а яркая округлость самого персика символизирует слепую красоту зрелой женщины. Окажись такая женщина в мансарде нашего художника (приходится принять столь невероятное допущение исключительно ради наглядности), она, несомненно, осталась бы в неведении относительно того, что полнота ее бедер и жесткость сердца нашли свой отголосок в корзине на столе у окна; хотя, вероятно, наш художник только об этом и думал.

Но если Предвечный в действительности уподобляется тому художнику, разве исключено, что подобные взаимосвязи, о многих из которых люди даже не догадываются, могут оказывать решающее влияние на структуру мира, в точности как навязчивые идеи способны расцвечивать его картину? Если именно мне суждено возвратить юность солнцу при помощи упомянутого Белого Фонтана, разве не может быть так, что я почти бессознательно (если здесь применимо это выражение) получил атрибуты жизни и света, которые будут принадлежать Новому Солнцу?

Другое объяснение – не более чем теория. Пусть, как говорил мне мастер Мальрубиус, те, кто будет судить меня среди звезд, в случае отрицательного исхода дела заберут мою мужественность. Но если я как представитель Человечества буду соответствовать их требованиям, не вручат ли они мне дар, равноценный возможной потере? Думается, этого требует справедливость. Если я рассуждаю верно, не может ли их дар переноситься во времени, как это делают они сами? Иеродулы, которых я встретил в замке Балдандерса, объясняли свою заинтересованность во мне тем, что я получу трон. Но сохранилась бы их заинтересованность, окажись я в будущем рядовым князьком в какой-то части континента, одним из многих заурядных правителей в долгой истории Урса?

В целом первое из приведенных объяснений выглядит более правдоподобно; но не следует пренебрегать и вторым. Оба вроде подразумевают, что стоящая передо мной задача будет выполнена. Я отправляюсь в путь с легким сердцем.

Однако существовало и третье объяснение. Ни одно человеческое существо или близкое ему творение не в силах проникнуть в замыслы Абайи, Эребуса и остальных. Их могущество непостижимо, и теперь я знаю, что они могли бы уничтожить нас за один день, если бы считали победой именно истребление, а не обращение в рабство. Их порождение, гигантская ундина, которую я повстречал, была не столько рабыней, сколько игрушкой. Возможно, энергия Когтя – Когтя, который был сорван с ветви растения на самом берегу их моря, – в конечном счете идет именно от них. Они знали о моем предназначении не хуже, чем Оссипаго, Барбатус и Фамулимус, и спасли меня в детстве, для того чтобы я смог исполнить его. После моего ухода из Цитадели они снова нашли меня, и с тех пор Коготь вносил изменения в мой маршрут. Быть может, они надеялись восторжествовать, возвысив палача до уровня Автарха или даже выше…

Думаю, теперь пора письменно изложить то, что поведал мне мастер Мальрубиус. Не могу поручиться за достоверность его слов, но полагаю, он сказал правду. Здесь я записал все, что знаю сам.

Как цветок распускается, разбрасывает семена и увядает, чтобы вновь подняться из собственного семени и расцвести заново, так и знакомая нам вселенная полностью рассеивается в бесконечном пространстве, затем собирает отдельные фрагменты (которые из-за курватуры пространства в конце концов встречаются именно там, где брали свое начало) и из этого семени распускается опять. Каждый такой цикл расцвета и упадка отмечает божественный год.

Как новоявленный цветок подобен тому, из которого появился, так и каждая новая вселенная повторяет ту, на чьих руинах родилась; и это одинаково верно применительно к большим и малым ее элементам. Возникающие миры не отличаются от миров погибших и заселены похожими расами, однако как цветок эволюционирует от лета к лету, так и все сущее продвигается вперед на едва заметный шаг.

В один божественный год (поистине непостижимое для нас время, хотя этот цикл вселенных был только звеном в бесконечной цепи) зародилась раса, столь похожая на нашу, что мастер Мальрубиус не постеснялся назвать ее человеческой. Она распространилась по галактикам своей вселенной в точности так же, как мы в отдаленном прошлом, когда Урс на время стал центром или, по крайней мере, родным домом и символом империи.

Эти люди встречали в других мирах многих существ, которые либо обладали неким интеллектом, либо имели к тому определенную склонность; и они создавали из тех существ себе подобных, ибо стремились обрести друзей в межгалактическом одиночестве и союзников среди своих кишащих миров.

На это ушло много времени и сил. Бесчисленные миллиарды страдали и гибли под их руководящей дланью, оставляя после себя неискоренимые воспоминания о боли и крови. Когда их вселенная состарилась, галактики разметало так, что о ближайшей не напоминали даже слабо мерцающие звезды, а приходившие оттуда корабли управлялись лишь по древним записям; наконец они завершили свой труд. Результат превзошел все ожидания тех, кто начинал работу. Возникала не новая копия Человечества, но такая раса, какой стремилось стать само Человечество, – сплоченная, сострадательная, справедливая.

Мне не рассказали, что стало с Человечеством в том цикле. Возможно, оно просуществовало вплоть до взрыва вселенной и погибло вместе с ней. А может быть, эволюционировало до полной неузнаваемости. Но те существа, преображенные людьми в недосягаемый для мужчин и женщин идеал, открыли выход в Йесод – вселенную гораздо лучше, чем наша, и там они создали миры под стать себе новым.

С этой выгодной позиции они огляделись вокруг и обнаружили нас. Возможно, мы просто похожи на ту расу, что создала их. Но не исключено, что именно мы являемся их создателями – то ли наши сыновья, то ли отцы. Мальрубиус сказал, что и сам не знает этого, и я верю в его искренность. Так или иначе, теперь мы – материал в их руках, каким некогда были они; выходит, они разом мстят нам и воздают добром за добро.

Они нашли также иеродулов и создали их несколько быстрее, чтобы те служили им в этой вселенной. Под их руководством иеродулы сконструировали корабли, как тот, который перенес меня из джунглей к морю. Таким образом, аквасторы, вроде Мальрубиуса и Трискеля, тоже могут служить им. Все они – клещи, при помощи которых нас удерживают в кузнечном горне.

Молотом же является их способность перемещать своих слуг назад по коридорам Времени и мигом запускать их вперед, в будущее. (В сущности, здесь коренится и их возможность благополучно избегать гибели вселенной, ведь вступить в коридоры Времени – значит, покинуть эту вселенную.) По крайней мере, на Урсе их наковальня жизненно необходима: в эту эпоху нам требуется сразиться с куда более враждебным миром, используя ресурсы истощенных континентов. Поскольку это не менее жестоко, чем средства, при помощи которых создавали их, соблюдая справедливость. Однако появление Нового Солнца ознаменует собой окончание предварительной стадии нашего формирования.