Текст книги "Книга Нового Солнца. Том 2"

Автор книги: Джин Вулф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 47 страниц)

8. ПУСТОЙ РУКАВ

Когда все уже было кончено, я стал куда как проворнее: перевернул Идас на спину, пощупал пульс, несколько раз резко надавил на грудь, чтобы заставить сердце снова забиться, – и все абсолютно впустую. Пульса я не нащупал, а изо рта ее исходил сильный запах яда.

Яд она, должно быть, прятала на теле. Не в рубашке, если только еще в темноте она не положила ампулу себе в рот, чтобы раздавить и проглотить ее в случае провала своих замыслов. Может быть, в волосах, хотя они казались слишком короткими, чтобы прятать в них что-либо, или на поясе. Из любого места она могла легко достать его и поднести незаметно ко рту, когда зализывала рану на руке.

Помня, что случилось при попытке оживления стюарда, я не решился воскрешать ее. Я обыскал тело, но не нашел, в сущности, ничего, кроме девяти золотых хризосов, которые ссыпал в кармашек на ножнах. Она сказала, что отдала один хризос нанятому матросу; вполне логично было предположить, что Абайя (или какой-нибудь из его министров, пославший Идас) снабдил ее десятью. Разрезав сапоги, я обнаружил, что ступни ее были длинными и перепончатыми. Я раскромсал сапоги на куски, обыскав их так же тщательно, как она обыскивала мои вещи пару страж назад, но нашел не больше, чем она.

Присев на свою койку и глядя на ее тело, я думал, как странно, что я обманулся, и обманула меня не столько Идас, сколько мое собственное воспоминание об ундине, которая освободила меня из ненюфаров Гьолла и приветствовала у брода. Та была великаншей; поэтому Идас показалась мне рослым юношей, а не гигантской девочкой, хотя у Балдандерса в башне сидел похожий ребенок – но мальчик, и гораздо младше ее.

Волосы у ундины были зеленые, а не белые; наверно, в этом-то все и дело. Мне бы вспомнить, что такого глубокого и чистого зеленого цвета не бывает у волос или шерсти людей и зверей, а если встречается, то вызван он водорослями, как, например, цвет крови зеленого человека в Сальтусе. Если оставить веревку в пруду, она вскоре позеленеет; какой же я дурак!

О смерти Идас следовало сообщить. Первой моей мыслью было поговорить с капитаном, заручившись его благосклонным вниманием через Барбатуса или Фамулимус. Но стоило мне закрыть за собой дверь, как я понял, что так познакомиться с ним невозможно. Наша беседа в их каюте была для них первой встречей со мной; значит, для меня то была последняя встреча с ними. Налаживать связь с капитаном мне предстояло другим способом – сперва удостоверить свою личность и доложить о случившемся. Идас сказала, что внизу ведутся работы по устранению неисправностей, и наверняка за ними присматривает кто-то из старших чинов. Я снова спустился по шаткой лестнице, на этот раз пройдя мимо зверинца вниз, где воздух был еще более теплым и влажным.

Странно, конечно, но я каким-то образом почувствовал, что мой вес, сколь малым он ни был на уровне моей каюты, все уменьшался по мере того, как я сходил по ступеням. Ранее, взбираясь по снастям, я заметил, как теряю свой вес при подъеме; из этого следовало, что я должен тяжелеть при погружении ярус за ярусом в глубь корабля. Могу лишь сказать, что мои ожидания не оправдались или (по крайней мере мне так казалось), вернее, оправдались с точностью до наоборот.

Вскоре ниже по лестнице я услышал шаги. Если я и научился чему-то за несколько прошедших страж, так это тому, что первый встречный может оказаться моей погибелью. Я остановился прислушаться и вынул пистолет.

Стоило мне остановиться, как тихое звяканье металла прекратилось, затем послышалось снова, редкое и неверное: тот, кто поднимался по лестнице, часто оступался. Раздался звон, словно упал меч или шлем, и шаги на некоторое время смолкли, а потом раздались опять. Я направлялся туда, откуда кто-то убегал, в этом не было сомнения. Здравый смысл подсказывал мне, что я тоже должен бежать, но я медлил, будучи слишком самонадеянным, чтобы отступать перед неизвестностью.

Ждать долго не пришлось. Вскоре я увидел под собой человека в доспехе, поднимавшегося в лихорадочной спешке. Еще через мгновение нас разделяли лишь два пролета, и я хорошо разглядел его: у него не хватало правой руки, она, казалось, была вырвана из плеча, потому что из-под наплечия доспеха торчали какие-то кровоточащие лохмотья.

По-моему, не стоило бояться нападения со стороны раненого и напуганного человека, и еще менее вероятно, что он сам сможет убежать, если углядит во мне опасность. Я вложил пистолет в кобуру и окликнул его, спросив, что с ним и не могу ли я ему помочь.

Он остановился, подняв на меня взгляд из-под забрала. Это был Сидеро, и его сильно трясло.

– Ты верен? – прокричал он.

– Чему, друг? Я не причиню тебе вреда, если ты об этом.

– Кораблю!

Мне показалось бессмысленным провозглашать верность тому, что является не более чем вещью иеродулов, хоть и очень большой; но обсуждать такие материи сейчас было явно не время.

– Конечно! – ответил я. – Верен до гроба, если нужно.

Мысленно я попросил прощения у мастера Мальрубиуса, который некогда пытался научить меня верности.

Сидеро снова стал взбираться по ступенькам, теперь чуть медленнее и спокойнее, но все так же оступаясь. Теперь, когда он подошел ближе, я понял, что темная густая жидкость, которую я принял за человеческую кровь, была более тягучей и скорее зеленовато-черной, чем алой. В лохмотьях же, которые показались мне обрывками плоти, виднелись проводки, обмотанные чем-то похожим на вату.

Выходит, Сидеро был андроидом, автоматоном в образе человека, как мой давнишний приятель Иона. Я выругал себя за то, что не понял этого раньше, и все же вздохнул с облегчением – я уже насмотрелся на кровь в каюте наверху.

Тем временем Сидеро преодолел последние ступени и взошел на площадку, где стоял я. Подойдя ближе, он остановился, покачнувшись. Грубоватым, требовательным голосом, который невольно появляется у того, кто надеется подбодрить и вызвать к себе доверие, я велел ему показать мне свое плечо. Он повиновался, и я застыл от изумления.

Если написать просто, что там зияла дыра, боюсь, это прозвучит так, словно оно было полым, как, говорят, наши кости. Там же была пустота. Тоненькие проволочки и клочья ткани, пропитанные темной жидкостью, торчали из металлического покрытия. Внутри же – ровным счетом ничего.

– Как же мне тебе помочь? – спросил я. – Такие раны мне не приходилось лечить.

Он, казалось, задумался. Я бы сказал, что его закрытое лицо не могло выражать никаких чувств; однако кое-что все же можно было понять по его жестам, наклону головы и игре теней, отбрасываемых забралом.

– Делай точно, как я тебе скажу. Сделаешь?

– Конечно, – согласился я. – Признаюсь, не так давно я поклялся, что когда-нибудь сброшу тебя с высоты, как ты сбросил меня. Но я не стану мстить раненому человеку.

Мне вспомнилось, как бедный Иона старался, чтобы его принимали за человека, каким его считал и я сам, и многие другие, и как страстно он хотел быть человеком на самом деле.

– Я должен довериться тебе, – сказал он.

Сидеро сделал шаг назад, и его грудь – все туловище – раскрылась, словно большой стальной цветок. Моему взору предстала пустота.

– Не понимаю, – повторил я. – Как я могу помочь тебе?

– Смотри.

Оставшейся рукой он указал на внутреннюю поверхность одного из лепестков-пластин, которые прикрывали его полую грудь.

– Видишь надписи?

– Да, линии и разноцветные рисунки. Но я ничего в них не смыслю.

Тогда он описал мне один сложный рисунок и соседние символы. Поискав немного, я нашел его.

– Вставь туда острый металлический предмет, – сказал он, – поверни по часовой стрелке, четверть оборота, но не больше.

Отверстие было очень узкое, но острие моего охотничьего ножа, вытертое об рубашку Идас, вполне подходило. Я ткнул им туда, куда указал Сидеро, и повернул так, как он велел. Черная жидкость стала сочиться из дыры гораздо медленнее.

Он описал мне второй рисунок на другой пластине; пока я искал нужный символ, я решился сообщить Сидеро, что никогда не слышал и не читал о таких существах, как он.

– Хадид или Хьерро могли бы рассказать тебе о нас лучше. Я лишь исполняю свой долг. Я не задумываюсь о таких вещах. Во всяком случае, не часто.

– Понимаю, – кивнул я.

– Ты жалуешься, что я толкнул тебя. Я сделал это потому, что ты меня не слушал. Мне известно, что такие люди, как ты, опасны для корабля. Если даже их ранить, это причинит им не больше вреда, чем они причинили бы мне, если бы смогли. Как ты думаешь, сколько раз такие люди пытались уничтожить меня?

– Понятия не имею, – ответил я, все еще выискивая на пластине нужный рисунок.

– Я тоже. Мы вплываем во время и выплываем из времени. Капитан говорит, что корабль только один. Все корабли, которые мы встречаем между галактиками и звездами, – это наш корабль. Как я могу знать, сколько раз они пытались меня уничтожить и сколько раз им это удалось?

Я подумал, что он начинает бредить, и тут нашел рисунок. Когда я приладил к нему острие ножа и повернул, черная жидкость почти совсем перестала сочиться.

– Спасибо, – поблагодарил Сидеро. – Мое давление стремительно падало.

Я спросил, не нужно ли ему теперь выпить черной жидкости, чтобы возместить ту, что вытекла.

– Да, постепенно. Но сейчас моя сила вернулась ко мне, а полностью я восстановлюсь, когда ты отрегулируешь еще одну деталь.

Он снова описал мне, где и что нужно сделать.

– Ты спросил меня, откуда мы взялись. Знаешь ли ты, как возникла твоя раса?

– Только то, что мы были животными и жили на деревьях. Так говорят мисты. Не обезьянами, потому что обезьяны есть у нас до сих пор. Наверное, это были какие-нибудь зоантропы, но меньше ростом. Зоантропы в основном, как я заметил, предпочитают горы и живут в горных джунглях на самых высоких деревьях. Во всяком случае, эти животные общаются друг с другом криками и жестами, как общается скот или, скажем, волки. Постепенно, по воле Предвечного, сложилось так, что те, которые понимали друг друга лучше, выжили, а те, кому это удавалось хуже, вымерли.

– И больше ничего? Я покачал головой.

– Когда они начали общаться настолько хорошо, что это уже можно было назвать речью, они стали людьми. Таковы мы и поныне. Наши руки были приспособлены к хватанию за ветки, глаза – чтобы высматривать следующую ветку, перепрыгивая с дерева на дерево, а рты – к речи и к тому, чтобы питаться плодами и мясом детенышей животных. Таковы они и сейчас. А как было с твоей расой?

– Во многом так же. Если история верна, помощникам была нужна защита от пустоты, от губительных лучей, от оружия врагов и других опасностей. Они создали для себя прочные укрытия. Они хотели также быть сильнее в драке и во время работы на палубе. Тогда они наполнили нас жидкостью, которую ты видел, чтобы наши руки и ноги двигались так, как им нужно, но еще энергичней. Наших предков, я хотел сказать. Им надо было общаться друг с другом, и они установили устройства сообщения. И прочие устройства, чтобы мы могли делать одно в то время, как они делают другое. Устройства для того, чтобы мы могли говорить и действовать даже тогда, когда они не в силах. Пока наконец мы не заговорили сами на складе и не начали действовать без помощника внутри. Никак не найти?

– Сейчас найду, одну секунду, – заверил я его. На самом деле я нашел его уже давно, но мне хотелось, чтобы Сидеро продолжал говорить. – Ты хочешь сказать, что офицеры на этом корабле носят вас как одежду?

– Теперь это случается нечасто. Там должна быть звезда с прямой чертой посередине.

– Я помню, – успокоил я его, обдумывая, что бы мне предпринять, и оценивая пространство внутри него. Пояс с ножом и пистолетом в кобуре не войдет наверняка, а без него я вполне могу там поместиться.

– Подожди немного, – сказал я Сидеро. – Работаю, скрючившись в три погибели. У меня уже все затекло. – Я снял пояс и положил его на пол, а рядом с ним – ножны и кобуру. – Будет легче, если ты ляжешь.

Он лег, и гораздо быстрее, чем я ожидал. Его кровотечение, видимо, прекратилось совсем.

– Торопись. Времени терять нельзя, – сказал он.

– Не спеши, – ответил я, – если за тобой кто-нибудь гнался, то он уже давно был бы здесь, а я ничего не слышу.

Притворяясь медлительным, я думал с лихорадочной быстротой: идея казалась безумной, но если бы дело выгорело, это дало бы мне и маскировку, и защиту. Раньше я носил обычные доспехи. Почему бы не облачиться в более полный доспех?

– Думаешь, я бежал от них?

Я не обратил внимания на слова Сидеро. Мгновение назад я уверял, что не слышу звуков преследования. Теперь я снова обратился в слух и вскоре понял, что происходит: до нас доносились медленные удары огромных крыльев.

9. ПУСТОТА

Лезвием ножа я уже нащупал шлиц. Повернув его, я скинул с себя плащ и нырнул в открытую грудь Сидеро. Что за существо обладало этими крыльями, я не старался разглядеть, пока не втиснул, не без труда, свою голову в его полый череп и не выглянул через забрало.

Но и тогда я не увидел ничего или же почти ничего. Колодец, который раньше был прозрачен, теперь наполнился каким-то туманом; что-то перенесло вниз холодный воздух сверху, смешав его с тем теплым, влажным, сильно пахнущим воздухом, которым мы дышали. Это что-то сейчас клубилось там внизу, как сотня призраков.

Я больше не слышал хлопанья крыльев и вообще ничего не слышал. Словно я засунул голову в пыльный сундук и выглядывал оттуда в замочную скважину. Тут раздался голос Сидеро – но не в моих ушах.

Даже не представляю, как описать это. Я прекрасно знаю, что такое чужие мысли в моей голове: Текла и Старый Автарх появлялись там, пока я не стал с ними одним целым. На этот раз было совсем по-другому. Но и слухом, в обычном понимании, это тоже нельзя назвать. Самым точным будет предположить, что есть какой-то другой орган слуха, за ушами, внутри головы, и голос Сидеро раздавался именно там, не проходя через барабанные перепонки.

– Я могу убить тебя.

– После того, как я тебя исправил? Знавал я неблагодарность, но не такую!

Его грудь захлопнулась, и я попытался просунуть свои ноги в ноги Сидеро, отталкиваясь руками, зажатыми в его плечах. Если бы у меня было хоть чуть-чуть больше времени, я снял бы ботинки – так дело пошло бы быстрее. Я уже разодрал себе обе лодыжки.

– Ты не имеешь права!

– Имею полное право. Ты создан, чтобы защищать людей, а я – человек, которому нужна защита. Разве ты не слышал шум крыльев? Ты не заставишь меня поверить, что это существо так и должно свободно разгуливать по кораблю.

– Они освободили груз.

– Кто?

Здоровая нога наконец-то пристроилась. Хромая должна была пройти легче, потому что мышцы на ней усохли, но мне никак не удавалось собраться с силами, чтобы втолкнуть ее на место.

– Рыскуны.

Я согнулся, как борец, поскольку Сидеро принял сидячее положение. Затем он встал, и моя хромая нога наконец-то выпрямилась как надо. Втолкнуть левую руку не составило труда. Правая вошла в его плечо с такой же легкостью и появилась снаружи, защищенная только наплечием.

– Уже лучше, – сказал я. – Подожди немного.

Вместо этого он начал подниматься вверх по лестнице, разом перешагивая через три ступени.

Я остановился, повернулся и стал спускаться снова.

– Я убью тебя за это.

– За то, что я вернулся за своим ножом и пистолетом? Думаю, это неправильно: они могут нам пригодиться.

Я внутри Сидеро нагнулся и подобрал нож правой рукой, а пистолет левой. Мой пояс наполовину провалился через решетчатый пол; но я без труда достал его, прицепил к нему ножны и кобуру и застегнул его на поясе Сидеро так плотно, что под него нельзя было просунуть и палец.

– Вон из меня!

Я закрепил свой плащ на его плечах.

– Сидеро, во мне тоже живут разные люди, хотя ты, возможно, и не поверишь. Это может быть и приятно, и полезно. Теперь у нас с тобой есть правая рука. Ты сказал, что верен кораблю. Я тоже. Стоит ли нам теперь…

Что-то белесое вынырнуло из бледного тумана. Крылья его были прозрачны, будто у насекомого, но более гибкие, чем у летучей мыши. И они были огромны, так широки, что окутали всю площадку, на которой мы стояли, словно занавеси катафалка.

Внезапно я снова обрел нормальный слух. Сидеро включил устройства, которые передавали звук от его ушей к моим; а может быть, он слишком растерялся, чтобы отключить их. Как бы то ни было, я услышал шум ветра, который поднимали эти гигантские призрачные крылья, свист словно от взмаха тысячи клинков.

Пистолет уже был в моей руке, хотя я не помнил, как вынул его. Я поискал глазами голову или когти, в которые можно было бы выстрелить. Ничего не нашел, но что-то вдруг обхватило мои ноги, подняв нас с Сидеро, как ребенок берет куклу. Я выстрелил наугад. В гигантских крыльях появилась дыра – но какая маленькая! – края ее были видны благодаря тонкой полоске обгоревшей ткани.

Перила лестницы ударили меня по коленям. В тот же миг я выстрелил снова и почувствовал запах дыма.

Казалось, загорелась моя собственная рука. Я закричал. Сидеро боролся с крылатым существом помимо моей воли. Он вынул охотничий нож, и я испугался на мгновение, что он рубанул по моей руке, а жгучая боль в ней была похожа на ту, которую вызывает пот, попадая в открытую рану. У меня мелькнула мысль направить пистолет на Сидеро, но я тут же сообразил, что моя рука – в его руке.

Кошмар «Революционизатора» снова охватил меня; я сражался сам с собой и не понимал уже, кто я – Северьян или Сидеро, Текла, которая будет жить, или Текла, обреченная на смерть. Мы перевернулись головой вниз.

Мы падали!

Я не в силах описать весь ужас падения. Умом я понимал, что на корабле можно падать только очень медленно; я даже почти осознавал, что на нижних уровнях падение не убыстряется. Но мы все же летели вниз, ветер свистел в ушах все громче, стена колодца слилась в сплошное пятно…

Все это был сон. Как странно… Я плыл на огромном корабле с палубами вместо бортов, залезал внутрь металлического человека. Теперь я наконец проснулся, очнувшись на ледяном склоне горы за Траксом; надо мной горят две звезды, и я в полудреме представляю себе, что это глаза.

Правая рука моя оказалась слишком близко к костру, но огня нет. Значит, она зудит от холода. Валерия устроила меня поудобнее.

Звонил самый большой колокол на Колокольной Башне. Колокольная Башня по ночам поднималась на огненной колонне, на рассвете опускаясь за Ацисом. Железное нутро огромного колокола взывало к скалам, и они отвечали многократным эхом.

Доркас проигрывает «Колокола за занавесом». Произнес ли я уже свои последние строки? «Как давно известно, со смертью старого солнца погибнет Урс. А из его могилы выйдут на свет чудовища, новые люди и Новое Солнце. Старый Урс преобразится, как бабочка, выпорхнувшая из куколки, а Новый Урс будет именоваться Ушас». Какое бахвальство! Пророк уходит.

Крылатая женщина из книги Отца Инира приглашает меня в свои крылатые объятия. Она хлопает в ладоши, сухо и коротко, словно госпожа, призывающая служанку. Ладони расходятся, и между ними пламенеет точка белого света. Мне кажется, что это мое собственное лицо, а мое нынешнее лицо – маска, которая смотрит на него.

Старый Автарх, который живет в моем сознании, но редко говорит, произносит моими распухшими губами: «Найти другого…»

С десяток неровных вздохов проходит, пока я понимаю, что он сказал нам: пришло время уступить это тело смерти, пришло время нам – Северьяну и Текле, ему и всем остальным, которые стоят в его тени, – самим шагнуть в тень. Пришло время найти кого-нибудь другого.

Он лежит между двумя большими машинами, уже залитый какой-то черной смазкой. Я нагибаюсь, едва не падая, и объясняю, что он должен сделать.

Но он мертв; рассеченная его щека холодна, усохшая нога сломана, белая кость вышла наружу через кожу. Я опускаю ему веки.

Кто-то приблизился торопливыми шагами. Еще до того, как он подошел, кто-то другой дотронулся до моего плеча, приподнял голову. Я увидел блеск его глаз, почувствовал запах его заросшего лица. Он поднес к моим губам чашку.

Я отпил, надеясь, что там окажется вино. Это была вода, но вода холодная, чистая, показавшаяся мне вкуснее всякого вина.

Низкий женский голос позвал:

– Северьян! – И кто-то нагнулся надо мной. Я узнал ее голос не раньше, чем она заговорила снова: – Все в порядке. Мы – я боялась, что… – Ей не хватило слов, и вместо этого она поцеловала меня; и сейчас же мохнатая морда поцеловала нас обоих. Его поцелуй был короток, ее же все тянулся и тянулся.

Я начал задыхаться.

– Гунни, – только и смог выговорить я, когда она отпустила меня.

– Как ты себя чувствуешь? Мы боялись, что ты умрешь.

– Я тоже.

Я сел, но на большее оказался неспособен. Болели все суставы, все связки; а сильнее всего – голова; правая рука, казалось, лежала на костре. Рукав моей бархатной рубашки был разорван, а кожа смазана желтой мазью.

– Что со мной случилось?

– Ты, наверно, упал в колодец – мы нашли тебя здесь. Вернее, Зак нашел. Он сбегал за мной и привел сюда. – Гунни кивнула на волосатого карлика, который поднес мне чашку с водой. – А перед этим тебя скорее всего ударило вспышкой.

– Вспышкой?

– Током, когда что-то рядом замкнуло. Со мной случилось то же самое. Смотри. – На ней была серая роба; она оттянула ее так, что я увидел ярко-красный ожог между ее грудей, смазанный той же мазью. – Я работала на энергостанции. После удара меня послали в лазарет. Там намазали этой штукой и дали еще тюбик про запас. Наверно, потому Зак и прицепился ко мне. Тебе не надоело про это слушать?

– Да нет.

Стены, изогнутые под причудливым углом, начали вращаться, медленно и величественно, как черепа, которые кружились вокруг меня однажды.

– Полежи, а я раздобуду тебе чего-нибудь поесть. Зак посторожит тебя от рыскунов. Впрочем, похоже, здесь их нету.

Я рвался задать ей сотни вопросов. Но еще больше мне хотелось лечь и заснуть, если позволит боль; и я погрузился в полудрему, не успев больше ничего подумать о случившемся.

Потом Гунни вернулась с кастрюлькой и ложкой.

– Тебе надо подкрепиться, – сказала она. – Ешь.

На вкус угощенье походило на черствый хлеб, сваренный в молоке, но пища была горячей и сытной. Думаю, я съел почти все, прежде чем снова провалиться в сон.

Проснувшись, я уже не был так близок к агонии, хотя и испытывал еще страшные мучения. Недостающие зубы так и не вернулись на место, десна кровоточили; на голове была шишка величиной с голубиное яйцо, а кожа на правой руке треснула, несмотря на мазь. Прошло уже десять лет и даже больше, с тех пор как мастер Гурло или один из подмастерьев устроил мне изрядную взбучку, и я обнаружил, что уже не столь вынослив, как прежде.

Я попытался отвлечься, изучая окружающую меня обстановку. Помещение, где я лежал, выглядело не как каюта, а скорее как закуток в каком-то огромном механизме, такое местечко, где можно найти вещи, которые словно бы взялись из ниоткуда, но увеличенное в несколько раз. Вогнутый потолок нависал на высоте примерно десяти элей. Никакой двери, которая давала бы ощущение уединения и удерживала незваных гостей, не было; коридор пустовал.

Я лежал на куче чистой мешковины прямо напротив проема. Когда я сел, чтобы оглядеться, волосатый карлик, которого Гунни назвала Заком, появился из полумрака и нагнулся надо мной. Он ничего не говорил, но его поза выражала озабоченность моим самочувствием. Я сказал: «Со мной все в порядке, ничего страшного», и это немного успокоило его.

Свет проникал в закуток из коридора; при подобном освещении я разглядел свою няньку так хорошо, как только мог. Он оказался не столько карликом, сколько лилипутом – в том смысле, что его тело и конечности вовсе не были чересчур несоразмерны. Лицо его не так уж сильно отличалось от лица взрослого мужчины, за исключением клочковатых волос, роскошных усов и еще более роскошной бурой бороды, к которым, вероятно, никогда не прикасались ножницы. Лоб у него был низкий, нос несколько приплюснутый и подбородок, насколько можно было о нем судить, не слишком выдающийся; но такими чертами лица обладают очень многие мужчины. Должен добавить, что он и в самом деле был мужчиной, и совершенно обнаженным, если не считать густой растительности на теле; но, заметив, что я смотрю на него, он вытянул из кучи тряпку и завязал у себя на бедрах, как юбку.

С некоторым трудом я поднялся на ноги и проковылял по комнате. Он обогнал меня, встав в дверях. Каждое его движение напоминало мне виденного однажды слугу, который сдерживал пьяного экзультанта; он нижайше просил меня не делать того, что я задумал, но в то же время выражал решительную готовность остановить меня силой, если я буду настаивать на своем.

Даже для малейших проявлений силы я сейчас не годился и был начисто лишен того приподнятого настроения, в котором мы готовы сражаться с нашими лучшими друзьями, если под рукой не оказывается врагов. Я остановился. Он махнул рукой вдоль коридора и недвусмысленно чиркнул пальцем по горлу.

– Там опасно? – переспросил я. – Наверно, ты прав. На этом корабле иные поля сражений, где я был, покажутся городскими парками. Хорошо, я никуда не иду.

Мне было трудно разговаривать разбитыми губами, но он, казалось, понял меня и улыбнулся.

– Зак? – спросил я, указав на него.

Он снова улыбнулся и кивнул.

Я ткнул себя пальцем в грудь:

– Северьян.

– Северьян! – Он осклабился, показав маленькие острые зубы, и исполнил короткую пляску радости. Все еще пританцовывая, он взял меня за левую руку и подвел к моей постели из кучи мешковины.

Рука его была коричневой, но в тени, казалось, она слабо светилась.