Текст книги "Долина лошадей"

Автор книги: Джин Мари Антинен Ауэл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 45 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– О, Джондалар… – прошептала она, припав к нему. Он обнял Норию и дважды поцеловал ее в губы – первый раз нежно, второй – страстно.

– Нория… Женщина… Красавица…

– Джондалар делай Нория женщина, – пробормотала она. – Делай Нория… Делай…

Она едва не разрыдалась, понимая, что ей так и не удастся найти нужных слов.

– Я знаю, Нория. Знаю…

Он сделал шаг назад и, улыбнувшись, легко похлопал ее по животу. Заплаканное личико Нории осветилось улыбкой.

– Нория делай Зеландонии. – Она нежно коснулась его века. – Нория делай Джондал. Хадума…

– Да, – кивнул Джондалар. – Тамен сказал мне об этом. Джондал – шестое поколение Хадумаи… – Он взял в руку свой мешочек. – Нория, я хочу кое-что дать тебе, слышишь? – Достав из мешочка каменную доний, он вложил ее в раскрытую ладонь Нории. Как ему хотелось сказать ей о том, сколь дорога ему эта старинная, передававшаяся из поколения в поколение вещь, полученная им от матери… Он печально улыбнулся. – Эта доний – моя Хадума. Хадума Джондалара. Теперь она твоя. Хадума Нории.

– Хадума Джондалара, – изумилась она, глядя на резную каменную фигурку. – Хадума Джондалара? Нория?

Он утвердительно кивнул. Заливаясь горючими слезами, Нория поднесла доний к губам.

– Хадума Джондалара…

Тонкие ее плечики сотрясались от рыданий. Совершенно неожиданно она поцеловала его в лицо и, заплакав еще горше, не разбирая дороги, побежала к стоянке.

С ними прощался весь лагерь. Рядом с несчастной, обливавшейся слезами Норией стояла довольная, улыбающаяся Хадума. Джондалар вновь смахнул со щеки Нории слезинку и поднес руку к губам. Нория печально улыбнулась. Джондалар вздохнул и направился к терпеливо дожидавшемуся его Тонолану, заметив в последний момент томный взгляд, брошенный на Норию Джереном.

Нория стала женщиной, получившей благословение самой Хадумы. Ее ребенок должен был осчастливить очаг ее мужчины. Все уже знали о том, что во время Ритуала она испытывала блаженство и радость, и это значило, что она станет хорошей женой – любвеобильной и желанной.

– Ты действительно считаешь, что твой дух даст Нории ребенка? – поинтересовался Тонолан, когда стоянка осталась позади.

– Что я тебе могу ответить? Хадума очень мудрая женщина… Она знает куда больше, чем все остальные… Она действительно «большой шаман». Если кто-то и способен на такие вещи, так это она.

Какое-то время они молча шли вдоль берега. Наконец Тонолан сказал:

– Большой Брат, мне нужно задать тебе один вопрос.

– Задавай.

– Как это тебе удается? Я знаю, все мужчины говорят, что они готовы участвовать в Ритуале Первой Радости хоть каждый день, хотя на деле многие побаиваются его… Я знаю нескольких мужчин, которых постигла неудача, – ты понимаешь, о чем я… Честно говоря, я и сам не очень-то уверенно чувствую себя в этой роли, пусть у меня и не было таких случаев, чтобы я с ней не справился. Тебя же выбирают постоянно, верно? Мало того, все эти женщины после этого влюбляются в тебя. Как ты это делаешь? Я наблюдал за тобой во время празднеств, но ничего необычного не заметил – ты делаешь это точно так же, как и все остальные.

– Не знаю, Тонолан, – ответил Джондалар, пожав плечами. – Я пытаюсь быть заботливым, и только.

– Можно подумать, другие мужчины этого не делают. Здесь явно что-то не так. Как это говорил Тамен? «Делать женщина приятный – трудно». Скажи, в чем твой секрет? Я стараюсь не делать ей больно, и только. Был бы ты недоразвитым, я бы еще понял… Давай, открой своему братишке секрет. Я ведь никогда не тяготился женским обществом, ты же знаешь… По мне, чем их больше, тем лучше.

Джондалар замедлил шаг и повернулся к Тонолану:

– Да, с тобой все понятно. Наверное, я обещал Мароне вернуться именно для того, чтобы у меня был повод уйти от любой из них. – Джондалар наморщил лоб. – Ритуал Первой Радости является для женщины совершенно особым событием. Для меня – тоже. Но многие молодые женщины в каком-то смысле так и остаются девочками. Им что мальчишки, что мужчины – все едино… Как ты скажешь такой молодой женщине, с которой ты только что провел эту особую ночь, что предпочел бы иметь дело не с нею, а с женщиной более искушенной в любовных делах? Великая Дони, Тонолан! Мне не хочется обижать их, но влюбиться и провести вместе ночь – не совсем одно и то же.

– Джондалар, порой мне кажется, что ты никогда никого не любил.

Джондалар ускорил шаг.

– Что ты хочешь этим сказать? Я любил многих женщин.

– Как тебе сказать… Мы говорим о разных вещах.

– Откуда ты это знаешь? Ты-то сам кого-нибудь любил?

– Да. Со мной такое случалось несколько раз, пусть обычно это длилось и недолго… Ладно, Брат, не хочешь говорить, не говори. Можешь от меня не убегать.

Джондалар вновь пошел помедленнее.

– Может, ты и прав. Я действительно никого не любил… Наверное, я вообще никого не полюблю…

– Ну и что с того? Кому от этого будет хуже?

– Слушай, оставь ты меня в покое! – зло выпалил Джондалар и тут же совсем другим тоном добавил: – Не знаю, Тонолан… Мне нравятся женщины… Каждый раз, когда я участвую в Ритуале Первой Радости, сердце мое переполняется любовью и восторгом. Но я предпочитаю иметь дело с женщинами, а не с девушками. Она должна быть свободной и раскованной, со своими желаниями и предпочтениями, понимаешь? При этом она может быть молодой или старой, наивной или опытной – словом, какой угодно…

– Много хочешь, братишка.

– Ты спросил – я ответил.

Какое-то время они шли молча.

– Слушай, может, ты знаешь, сколько лет Зеландонии? – неожиданно спросил Тонолан. – Наверное, чуть помладше Матери, верно?

Джондалар мгновенно насторожился.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Говорят, еще несколько лет тому назад она была редкостной красавицей. Старые люди утверждают, что никто не мог с ней сравниться. Мне трудно это понять, но они почему-то считают ее достаточно юной для того, чтобы быть Первой из Тех, Кто Служит Матери. Расскажи мне о ней, Большой Брат. И ответь мне, правда ли то, что они говорят о тебе и Зеландонии?

Джондалар остановился и заглянул в лицо своему брату.

– Сначала скажи, что они говорят обо мне и Зеландонии? – процедил он сквозь зубы.

– Прости… Не надо было мне говорить об этом… Будем считать, что я ни о чем тебя не спрашивал, идет?

Глава 5

Эйла вышла из пещеры и, остановившись на краю каменного карниза, принялась потягиваться и тереть глаза. Солнце только-только взошло; прикрыв глаза рукой, Эйла стала искать взглядом табун. Она провела в пещере всего несколько дней, но подобное начало утра уже стало входить у нее в привычку. Такой обычай делал ее одинокое существование более сносным – в эти минуты она вспоминала о том, что в долине живут, кроме нее, и другие живые существа.

Она уже была знакома с повадками лошадей, знала, куда и когда они ходят на водопой и под какими деревьями скрываются от полуденного зноя. Она стала выделять некоторых животных. Ей нравился годовалый жеребенок с очень светлой сероватой шкурой, казавшейся на фоне его темных задних ног и жесткой гривы едва ли не белоснежной; темная полоска виднелась и на его спине. Эйла выделяла среди прочих и мышастую кобылицу с жеребенком, шкура которого имела такой же золотистый цвет, как и у жеребца. Конечно же, самым заметным в табуне являлся его вожак, место которого когда-то должен был занять один из годовалых жеребят, вызывавших у жеребца досаду, или кто-нибудь из еще более молодых животных. Золотистый жеребец с темно-коричневыми гривой и задними ногами находился в самом расцвете сил, что не могло не сказаться на его повадках.

– Доброе утро, лошадиное племя! – просигналила Эйла, сделав приветственный жест, обычный для этого времени суток. – Сегодня я спала долго. Вы уже успели утолить жажду, а я еще нет…

Эйла легко и уверенно сбежала к реке – за прошедшие несколько дней она успела изучить эту дорогу до малейших деталей. Утолив жажду, она решила искупаться и сбросила с себя шкуру. Это была ее старая накидка, которую она успела не только выстирать и высушить, но и обработать скреблом, вернув коже прежнюю мягкость. Естественно присущие Эйле аккуратность и чистоплотность были подкреплены воспитанием, полученным у Айзы, успех растительной фармакопеи которой во многом зависел от аккуратности и точности, – путаница в подобных делах считалась совершенно недопустимой. Она ясно осознавала и опасность, которую таили в себе грязь и инфекции. Конечно же, грязь являлась неизбежным спутником любого путешественника, но здесь, на берегу реки, с ней возможно было расстаться.

Она взъерошила свои густые светлые волосы, волнами падавшие ей на плечи.

– Сегодня утром я помою голову, – произнесла она вслух.

Вспомнив о зарослях мыльного корня, она отправилась к излучине. Набрав корней, она вернулась назад и увидела возле берега большой выступающий из-под воды валун с несколькими чашеобразными углублениями. Подобрав с земли круглый камень, она пошла к валуну. Она обмыла корни и, налив воду в одно из углублений, принялась растирать их, насыщая воду мыльным сапонином. Когда выемка наполнилась пеной, она намылила ею голову и тело, после чего нырнула в воду.

Большой кусок высившейся над склоном стены в свое время рухнул вниз. Эйла забралась на его надводную часть, согретую лучами солнца. Ее отделяла от берега узкая протока, вода в которой доходила Эйле до пояса. Часть ее была затенена ветвями большой ивы, оголенные корни походили на длинные костлявые пальцы, тянущиеся к реке. Она отломила ветку с кустика, уходившего корнями в узкую трещину, зубами очистила ее от коры и принялась расчесывать ею свои сохнущие на солнце волосы.

Она мечтательно смотрела в воду, мыча себе под нос что-то невразумительное, и тут ее внимание привлекло какое-то движение. Она мгновенно насторожилась и, присмотревшись получше, увидела под корнями крупную форель. «Я не ела рыбы с тех самых пор, как покинула пещеру», – подумала она, тут же вспомнив о том, что еще не завтракала.

Она отошла к противоположному концу каменного островка, бесшумно спустилась в воду и, отплыв далеко в сторону, вышла на мелководье. После этого она опустила руку под воду и медленно-медленно пошла назад, борясь с сильным течением. Оказавшись возле дерева, она увидела перед собой форель, затаившуюся под корнями.

Глаза Эйлы возбужденно сверкнули. Она стала вести себя еще осторожнее, боясь вспугнуть добычу. Остановившись в футе от хвоста рыбы, она завела над ней руку и легко коснулась ее головы. В следующее мгновение она схватила форель за жабры и швырнула ее на берег. Форель отчаянно забилась на камнях, однако агония ее была недолгой.

Эйла довольно улыбнулась. Ловить форель руками ее учили еще в детстве. Сейчас она испытывала такую же радость, как и в тот раз, когда ей удалось поймать свою первую рыбу. Она хорошенько рассмотрела это место, понимая, что со временем сюда могут приплыть и другие. Вернувшись на берег, она подняла с земли свою добычу, вспоминая вкус форели, запеченной на раскаленных камнях. Рыба была настолько крупной, что Эйла вряд ли смогла бы съесть ее за один присест.

Пока готовился завтрак, Эйла занималась плетением корзины из листьев юкки, собранных ею накануне. Это была самая обычная корзина, предназначенная для вполне конкретной цели, но благодаря некоторым вариациям, позволявшим менять фактуру материала, Эйле удалось сделать на ней простенький узор. Она работала быстро и со знанием дела, стараясь, чтобы корзина получилась водонепроницаемой. Такие корзины обычно использовались для готовки, но Эйле она была нужна совсем для иной цели. Она хотела сделать емкость для хранения зимних припасов.

«Собранная вчера смородина высохнет через несколько дней, – подумала она, посмотрев на круглые красные ягоды, рассыпанные на травяных матах, лежавших перед входом в пещеру. – К тому времени поспеют другие ягоды. Черники будет много, а вот на сохнущую маленькую яблоньку рассчитывать особенно не приходится. Вишен тоже много, но они вот-вот перезреют. Если уж их собирать, так сегодня. Если птицы не поклюют семена подсолнечника, можно будет собрать и их. Возле яблони я видела знакомые кустики, похожие на лещину. Только они какие-то мелкие, не то что возле нашей пещеры… Может, в шишках тех сосен есть орешки? Я смогу собрать их и попозже. Скорее бы приготовилась эта рыба!

Надо насушить зелени. И лишайников. И грибов. И кореньев. Все корни сушить не нужно – часть можно положить в дальний конец пещеры. Может, собрать побольше семян амаранта? Они такие маленькие, поэтому их вечно не хватает. Нужно запасать зерно – на лугу зрелых колосьев предостаточно… Так, сегодня я буду собирать зерно и вишню, но прежде мне нужно запастись корзинами… Может, сделать их из бересты? Жаль, что у меня нет сыромятной кожи, из которой можно было бы изготовить большой мешок.

Когда я жила с Кланом, там всегда находились лишние шкуры. Охо-хо… А что я буду надевать на себя зимой? Шкурки кроликов и хомяков слишком малы и тонки. Если бы я могла охотиться на мамонтов, у меня было бы много жира – даже на светильники могло бы хватить. Разве есть что-нибудь вкуснее и сытнее мяса мамонта? Интересно, готова ли форель?»

Эйла сдвинула в сторону мягкий лист и потыкала рыбу тонкой палочкой. Рыба была уже практически готова.

«Если бы хоть немного соли… Но поблизости нет моря. Тут уж ничего не поделаешь. У листьев мать-и-мачехи солоноватый вкус, к ним можно добавить семена и листья других растений. Айза могла сделать вкусной любую пищу. Может, мне стоит отправиться в степь и поохотиться там на куропаток? А потом приготовить их так, как это нравилось Кребу?»

К ее горлу тут же подступил комок. Эйла затрясла головой, пытаясь отогнать от себя воспоминания об Айзе и Кребе.

«Еще мне нужно где-то развесить травы – для заварки и для снадобий. Я ведь могу заболеть. Надо будет срубить несколько молодых деревьев и натянуть между ними кожаные ремни. Надо, чтобы они немного высохли… Рубить деревья на дрова мне скорее всего не придется – валежника и плавника предостаточно, да и лошадиный помет годится… Если его высушить, он горит прекрасно. Начну таскать дрова прямо сегодня, а через несколько дней займусь орудиями. Какое счастье, что я нашла здесь кремень. Рыба, должно быть, готова…»

Эйла ела форель прямо с раскаленных камней, на которых она запекалась. Она подумала о том, что в груде костей и плавника можно будет найти какую-нибудь плоскую кость или доску, чтобы использовать ее в качестве тарелки. Для этой цели лучше всего подходили лопаточные и тазовые кости. Она опорожнила свой маленький мех, вылив его содержимое в чашу для готовки, и в который раз пожалела о том, что у нее нет желудка какого-нибудь крупного животного, из которого она смогла бы сделать новый, куда более вместительный мех. Опустив в воду несколько раскаленных камней, она бросила в чашу горсть сухих плодов шиповника, хранившихся в сумке со снадобьями. Обычно она использовала шиповник как лекарство от легкой простуды, но из него можно было заваривать и вкусный, приятный чай.

Непростая задача сбора, обработки и хранения даров долины нисколько не страшила Эйлу, напротив, она хотела заняться ее решением прямо сейчас. Нужно было как-то отвлечь себя от мыслей об одиночестве. Она прекрасно понимала и то, что времени на эту работу у нее осталось совсем немного. Помощников у нее не было, а запасать следовало очень и очень многое. Впрочем, хватало тревог и без того…

Попивая горячий чай, Эйла продолжала плести корзину. Что ей понадобится для того, чтобы пережить долгую зиму?

«Шкура, которой я буду укрываться зимой, – подумала она. – Мясо. Ну а жир? Какой-то запас жира тоже нужен. Зимой без него никак не обойтись. Лучше заняться не корзинами, а коробами из бересты, но для того, чтобы их клеить, мне понадобятся копыта, кости и мездра – иначе клей не сваришь. Где же я возьму большой мех для воды? А ремни для сушилки? Я смогла бы обойтись жилами и внутренностями, которые набила бы жиром, и…»

Ее быстро двигавшиеся пальцы внезапно замерли. Эйла потрясение уставилась прямо перед собой. «Мне достаточно убить одно-единственное большое животное, чтобы все это стало явью! Одно-единственное! Но как это сделать?»

Эйла доплела свою небольшую корзинку, поставила ее внутрь старой, а ту повесила себе на спину. После этого сложила орудия в складку своей накидки, прихватила с собой копалку и пращу и отправилась в сторону луга, где находилась дикая вишня. Сначала она собрала все ягоды, до которых можно было дотянуться с земли, после чего полезла на дерево. Переспевшие кисло-сладкие ягоды она съедала на месте, прочие складывала в свою корзину.

Спустившись вниз, Эйла решила прихватить с собой и вишневой коры, считавшейся сильным средством от кашля. Она стесала каменным топором тонкий слой плотной наружной коры, после чего принялась соскребать ножом мягкий камбий. Когда-то в детстве ей довелось собирать вишневую кору для Айзы. Неожиданно Эйла заметила на поле нескольких мужчин, решивших поупражняться в метании камней и дротиков. Она знала, что подсматривать за другими нехорошо, но ей было интересно, как же старый Зуг будет учить мальчика метанию камней из пращи. Она знала и о том, что женщинам возбраняется брать в руки оружие, однако, когда мужчины ушли, оставив пращу на земле, не смогла устоять перед таким соблазном. Ей страшно хотелось метнуть камень-другой. «Интересно, дожила бы я до этого момента, если бы не подобрала ту пращу? Впрочем, если бы я не научилась владеть ею, Бруд не относился бы ко мне так плохо и мне, возможно, не пришлось бы уходить оттуда… С другой стороны, тогда не было бы и Дарка…

Если бы, если бы… – подумала Эйла с грустной усмешкой. – Зачем думать о том, чего нет? Они там – я здесь. А с пращой охотиться на крупное животное просто смешно. Мне нужен дротик!»

Эйла направилась к реке, чтобы отмыть руки от липкой вишневой смолы и утолить жажду. Путь ее проходил через осиновую рощу. Вид стройных молодых деревьев заставил ее остановиться. Потрогав ствол одной из осин, она просияла. Это именно то, что ей нужно! Она сможет сделать копье!

Эйла поежилась. «Представляю, как озлился бы сейчас Бран! Он разрешил мне охотиться, но только с помощью пращи и никак иначе. Он…

Но что бы он сделал? Что? Я здесь, а они там… К тому же я для них умерла. Здесь только я – я одна…»

И тут что-то оборвалось в ней, подобно перетянутой, не выдержавшей напряжения жиле. Эйла рухнула на колени. «Как бы мне хотелось, чтобы рядом со мной жил какой-нибудь человек! Кто угодно. Какой угодно. Даже Бруду я была бы рада. Если бы он разрешил мне вернуться назад и увидеться с Дарком, я согласилась бы навсегда отказаться от пращи». Эйла зарыдала в голос, прикрыв лицо руками и припав к тонкой осинке.

Ее плач не взволновал ни одного из здешних обитателей. Мелкие создания, населявшие луг и рощу, постарались уйти как можно дальше от этого странного существа, производившего непонятные всхлипывающие звуки. Никто не мог ни услышать, ни тем более понять ее. Во время своих скитаний Эйла лелеяла надежду на то, что ей удастся найти людей – таких же людей, как она сама. Теперь же, когда она решила остановиться в этой долине, надеяться ей было уже не на что. Ей оставалось одно – принять свое одиночество как должное, сжиться с ним. Но не только чувство одиночества мучило Эйлу – ее снедала постоянная тревога о будущем. Она с ужасом думала о приближающихся холодах. Насколько суровы здешние зимы? Сможет ли она пережить эту пору? Все последние дни она жила в страшном напряжении, которое и являлось истинной причиной ее слез. Впрочем, теперь, когда она наплакалась вволю, ей стало заметно легче.

Когда она поднялась на ноги, ее слегка знобило, однако она заставила себя взять в руки каменный топор и принялась подрубать сначала одну, потом другую молодую осинку. «Я видела, как мужчины делают копья, – подумала она, срубая с деревца ветки. – Это совсем не сложно». Она оставила очищенные от ветвей стволы на краю поля и отправилась собирать колосья односеменной пшеницы и ржи. Этому она посвятила весь остаток дня. Возвращаясь назад, она прихватила с собой и будущие древки копий.

Едва ли не весь вечер ушел у нее на очистку осиновых стволов от коры и на их обстругивание. Во время короткого перерыва она приготовила немного зерна (она собиралась съесть его с остатками рыбы) и рассыпала вишню по матам. Эйла приготовилась к следующему шагу еще до наступления темноты. Она перетащила древки в пещеру и, отмерив на одном из них нужную длину, несколько больше ее собственного роста, сделала зарубку. После этого она принялась обжигать отмеренную часть в пламени костра, равномерно вращая древко вокруг оси, как это делали мужчины из Клана. Сняв почерневший верхний слой зубчатым скреблом, она продолжила обжиг, время от времени углубляя круговую канавку. Когда наконец верхняя часть ствола отломилась, она занялась обжигом и заточкой острия копья, после чего взялась за обработку второй осины.

Работу эту Эйла закончила очень поздно. Она чувствовала крайнюю усталость, которая ее радовала. Чем больше устаешь, тем сильнее хочется спать. Ночи стали для нее самым тягостным временем. Эйла засыпала огонь, подошла к выходу из пещеры и подняла глаза к ночному небу, усеянному множеством сверкающих звезд, пытаясь хоть как-то отсрочить время отхода ко сну. Ложе ее представляло собой неглубокую яму, заполненную сухой травой, на которую была брошена шкура. Эйла направилась туда медленным шагом и легла на шкуру так, чтобы были видны тлеющие уголья костра.

Стояла полнейшая тишина. Здесь не было ни людей, готовящихся отойти ко сну, ни храпа, ни звуков любовных игр – ни единого вздоха, кроме ее собственного дыхания. Она потянулась к мягкой шкуре, которой когда-то подвязывала к спине сына, и прижала ее к груди, почувствовав, как по щекам побежали горячие слезы. Она укрылась с головой и свернулась в калачик, чувствуя, что на сей раз ей не скоро удастся заснуть.

Эйла проснулась оттого, что ей захотелось облегчиться. Она вышла из пещеры и увидела у себя на ноге кровь. Вернувшись назад, она стала рыться в своих нехитрых пожитках, разыскивая полоски мягкой кожи и специальный пояс. Кожу эту давно следовало выбросить. Эйла пыталась стирать ее, однако она стала жесткой и засаленной. Если бы у нее была шерсть муфлона… Она вспомнила о мягкой кроличьей шкурке. «Я хотела оставить эту шкурку на зиму, но до той поры я еще успею добыть кроликов…»

Нарезав шкурку на узкие полоски, она отправилась к реке, желая совершить ставшее привычным утреннее омовение. «И как это я могла об этом забыть? Теперь я и делать-то ничего не смогу, разве что…»

Она расхохоталась. Здесь женское проклятие не имело силы. Здесь не было ни мужчин, на которых она могла бы посмотреть, ни предназначенной для них пищи, которую она могла осквернить своим прикосновением. Она была одна. Одна-одинешенька.

«И все-таки мне следовало это предвидеть… Правда, дни теперь несутся так быстро… Кто бы мог подумать, что прошло столько времени? Давно ли я попала в эту долину?» Она пыталась вспомнить, но дни словно сливались воедино. Эйла нахмурилась. «Это ведь очень важно… Может, времени у меня осталось куда меньше, чем я думала…» На миг ею овладела паника. «Все не так уж и плохо, – напомнила она самой себе. – До тех пор пока не созреют плоды и не опадут липы, снег не пойдет. Ладно, попробую вести счет дням…»

Некогда Креб показал, как следует делать зарубки на палке, чтобы отметить ход времени. Он поразился тогда ее сообразительности: она вмиг поняла, что к чему, хотя он лишь кратко объяснил это, снисходя к ее постоянным вопросам. Это священное знание передавалось только мог-урам и их прислужникам, и о нем не следовало говорить с девчонкой, поэтому он запретил ей упоминать об этом. Ей вспомнился гнев Креба, заставшего ее за изготовлением подобной палки, с помощью которой она хотела считать дни между полнолуниями.

– Креб, если ты видишь меня из мира духов, пожалуйста, не гневайся на Эйлу, – сказала она на своем безмолвном языке жестов. – Ты же понимаешь, как это важно.

Она нашла длинную гладкую палку, взяла в руки кремневый нож и сделала зарубку. Немного подумав, она дополнила ее еще двумя зарубками, после чего поднесла к лицу руку с тремя оттопыренными пальцами. «Вроде бы дней прошло куда больше… Сколько, я не знаю… Пусть уж будет столько. Сегодня вечером я добавлю еще одну зарубку, завтра – еще, и так – каждый день». Она вновь посмотрела на палку. «А вот над этой зарубкой я сделаю другую – поменьше, – помечу день, когда у меня пошла кровь…»

После того как Эйла изготовила копья, луна прошла через добрую половину своих фаз, но она все еще не понимала, каким образом можно добыть большое животное. Она сидела возле входа в пещеру, устремив взгляд к звездному небу. Летний зной настолько измучил ее, что она искренне радовалась вечерней прохладе. Эйла только что закончила новый летний наряд. Надевать в такую жару свою обычную накидку ей не хотелось. Возле пещеры она могла ходить и голой, но, если речь шла о дальних походах, ей нужно было иметь при себе накидку со складками, в которых она носила и орудия, и находки. Став женщиной, она стала подвязывать свою пышную грудь широкой кожаной лентой, что позволяло ей бегать и прыгать, не испытывая никаких неудобств. Здесь, в долине, где можно было не бояться косых взглядов мужчин, подобный наряд представлялся ей самым разумным.

Шкуры, которую она могла бы укоротить, у нее не было, и потому она стала использовать в качестве набедренной повязки и пояса, стягивавшего ей грудь, кожу кроличьих шкурок.

Утром Эйла решила отправиться в степь. Копья у нее теперь имелись – оставалось надеяться на то, что попадется и достойная дичь.

По пологому северному склону долины она могла подняться к степной равнине, лежавшей к востоку от реки; выбраться на запад было куда сложнее – ей пришлось бы карабкаться вверх по крутому обрыву. Эйла встретила в степи оленей, зубров, лошадей и даже нескольких сайгаков, однако вернулась домой с парой куропаток и большим тушканчиком. Все объяснялось тем, что крупные животные не подпускали ее к себе, предпочитая отходить на безопасное расстояние.

Дни проходили за днями, и Эйла, не оставлявшая попыток добыть крупную дичь, стала постепенно впадать в уныние. Она частенько бывала в обществе мужчин и потому не могла не слышать разговоров об охоте, тем более что ни о чем ином мужчины не говорили. Так вот, мужчины всегда охотились сообща. Излюбленная их тактика походила на тактику волчьей стаи и заключалась в следующем: они отсекали одно из животных от стада и загоняли его до такой степени, что к моменту нанесения решающего удара их жертва уже едва держалась на ногах. Эйла же охотилась в одиночку.

Иногда мужчины рассказывали о том, как таятся, поджидая своих жертв, терпеливые огромные кошки, чтобы затем, сделав Молниеносный бросок, поразить их своими страшными когтями и клыками. Но, увы, Эйла не обладала ни когтями, ни клыками, ни проворностью кошки. К тому же она никак не могла привыкнуть к этим длинным и тяжелым копьям… и все-таки иного выхода у нее попросту не существовало.

В ночь новолуния ей в голову пришла неплохая идея. В новолуние – Праздник Пещерного Медведя проводился именно в такие ночи – она частенько вспоминала Собрания Клана.

Она стала вспоминать охотничьи сцены, представленные разными кланами. Лучше всех танцевал неистовый могучий Бруд, рассказывавший собравшимся о том, как ему и его сородичам, вооруженным факелами, удалось загнать в гиблый распадок огромного мамонта. Вторыми были хозяева, показавшие гостям, как они вырыли на тропе, которой носороги шли на водопой, глубокую яму, покрыли ее ветками и загнали это страшное животное, известное своей непредсказуемостью и неистовостью.

Выйдя на следующее утро из пещеры, Эйла первым делом отыскала взглядом лошадей. На сей раз она их уже не приветствовала. Хотя Эйла узнавала всех животных, входивших в табун, они стали для нее едва ли не друзьями, но сейчас, когда речь шла о ее выживании, об этом можно было забыть.

В течение нескольких дней она только и делала, что наблюдала за лошадьми. Ее интересовало, где животные предпочитают пастись, как идут на водопой, где они проводят ночи. Постепенно у нее сложился план. Она старалась продумать все, вплоть до мельчайших деталей.

Целый день у нее ушел на то, чтобы нарубить веток и перенести их на луг. Она перегородила ими узкий проход между деревьями, росшими на берегу реки. Затем стала собирать смолистую кору и ветки хвойных деревьев, сухие трухлявые коряги, загоравшиеся в мгновение ока, и сухую прошлогоднюю траву. Вечером она занялась изготовлением дымных факелов, для чего ей и понадобились смола и трава.

Утром следующего дня она захватила с собой из пещеры палатку и рог зубра. Спустившись к подножию стены, она извлекла из-под груды плавника большую плоскую кость и принялась затачивать ее край. После этого она прихватила с собой все имевшиеся в ее распоряжении ремни и жилы, искренне надеясь на то, что они ей действительно понадобятся, и, спустившись вниз, принялась срывать с деревьев лианы и бросать их на берег. Она перенесла на берег груды плавника и валежника, для того чтобы развести огонь и здесь.

К вечеру все было готово. Эйла нервно расхаживала по берегу, наблюдая за передвижениями табуна и то и дело с опаской поглядывая на небо. На востоке появилось несколько тучек. Оставалось надеяться на то, что они не затмят собой света луны. Эйла приготовила себе немного зерна и ягод. Впрочем, есть ей не хотелось. Она взяла в руки копье и, сделав несколько пробных замахов, вновь положила его на землю.

После этого она снова подошла к горе плавника и костей и извлекла из нее длинную плечевую кость оленя с массивным мослом. Она с силой ударила ею по лежавшему здесь же бивню мамонта и сморщилась, почувствовав в плече неожиданно сильную отдачу. При этом сама кость совершенно не пострадала. О лучшей дубинке не приходилось и мечтать.

Луна вышла из-за горизонта еще до захода солнца. Эйла пожалела о том, что ей ни разу не довелось присутствовать на церемониях, предшествующих охоте. Женщин на них не допускали, ибо считалось, что их присутствие оборачивается для охотников неудачей.

«Скажут тоже, – подумала про себя Эйла. – Будь так, я бы ни за что не стала охотницей. Правда, охотиться на крупных животных мне еще никогда не приходилось…» Она сжала в руке мешочек с амулетом и подумала о своем тотеме. Охотницей ее сделал сам Пещерный Лев! Так сказал ей Креб. Иначе как можно было объяснить то, что она обращалась с пращой куда искуснее любого мужчины? Бран считал ее тотем излишне сильным для женщины и этим объяснял присутствие мужских черт в ее характере. Оставалось надеяться на то, что тотем в очередной раз принесет ей счастье.