Текст книги "На луче света (ЛП)"

Автор книги: Джин Брюэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

БЕСЕДА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

– Думаю, я нашла, на чём сконцентрировать внимание в своей книге, – объявила Жизель, когда я выходил из своего кабинета.

– Я направляюсь на встречу. Хочешь прогуляться?

– Конечно, – она засеменила рядом со мной маленькими шажками.

– Не на космических ли путешествиях? НЛО? Зелёные человечки?

– Не совсем. Первая глава будет о вероятности инопланетной жизни. Вторая – пересказ моей статьи о НЛО. А об этом я поговорю в других главах.

– Ты расспрашивала его о НЛО?

– А-ха.

– Ну, что он думает?

– Он говорит: "Их не существует".

– Откуда ему это известно?

– Он говорит, это было бы подобно триллиону прыжков на кузнечике вокруг Земли.

– Так как же он объясняет все те наблюдаемые людьми случаи?

– Принятие желаемого за действительное.

– Хм?

– Он говорит, что хоть кораблей пришельцев и не существует, но есть множество людей, предпочитающих верить в обратное.

К нам присоединился Клаус Виллерс.

– Привет, Клаус. О чём будут другие главы, Жизель?

– Так или иначе, у него есть некоторые особые силы. Если есть у него, возможно, есть и другие.

– Имеешь в виду его умение путешествовать на скорости света? Такого рода вещи?

– Именно. Но есть также и другие вещи.

– Например?

– Ну, мы оба знаем, что он может разговаривать с животными, верно?

– Подожди. Он говорит, что умеет говорить с животными, но мы ведь не знаем точно?

– Он когда-нибудь вам лгал?

– Не в этом дело. Он может верить, что умеет с ними говорить, но это может и не быть правдой. Как и всё остальное, что он говорит, а мы не можем проверить.

– Я ему верю.

– Это твоё право.

– В любом случае, я собираюсь выяснить, что он умеет, а что нет. Если он может, возможно, он говорит правду и обо всём остальном.

– Может быть, а может, и нет. Но как ты предлагаешь это выяснить?

– Я собираюсь попросить его поговорить с некоторыми животными, о которых нам что-нибудь известно, и рассказать мне, что они ему ответят.

– Ну, у нас есть только кошки.

– Начнём с них. Но все они пришли к нам из приюта, и мы мало что о них знаем. И, в любом случае, кошки много не говорят. У меня есть идея получше.

Мы остановились у амфитеатра.

– Мы пришли.

Я думал, что Клаус зайдёт внутрь, но он тоже остановился. Я уставился на часы.

– Так что за идея?

– Я хочу отвести его в зоопарк.

– Жизель! Ты же знаешь, что мы не можем тебе позволить брать прота с собой в зоопарк. Или куда-то ещё.

– Нет, я собираюсь устроить прогулку для всех пациентов первого и второго отделения. Или для кого-то ещё, кто, по-вашему мнению, захочет пойти.

Я услышал, как Виллерс хрюкнул. Был это положительный или отрицательный отклик, я не мог сказать.

– Послушай, мы должны попасть на эту встречу. Дай мне подумать.

– Окей, босс. Но вы знаете, что это хорошая идея.

И она пошла обратно, полушагом-полубегом, по-видимому, искать прота. Виллерс смотрел ей вслед.

Я не обращал особого внимания на заседание исполнительного комитета, который должен был что-то решить с урезанным, в результате правительственных сокращений для медицинских и научных исследований, бюджетом. Я думал о якобы "сверхчеловеческих" возможностях прота. Что он, в действительности, сделал такого удивительного? Правда, он знал много об астрономии, но доктор Флинн и многие другие знали не меньше. Ему каким-то образом удалось утащить у нас из-под носа Бесс пять лет назад. Но это мог быть какой-нибудь гипнотический трюк или просто невнимательность с нашей стороны. Единственным его необъяснимым талантом было умение "видеть" ультрафиолетовый свет, но даже это ещё не было как следует проверено. Любая из этих "сил" могла иметь и земное происхождение. В любом случае, моей главной заботой был Роберт, а не прот.

Когда бюджетное заседание завершилось, Клаус остановил меня в холле.

– Ми должны полючить долю с её книжки, – прошептал он.

Я решил пообедать во втором отделении, поддавшись, пожалуй, влиянию прота. Бетти и ещё парочка медсестёр присоединились к нам.

Все ждали пока я сяду. Прот занял своё место в конце стола, и все взгляды устремились к нему, когда тот впился в свои овощи. Он, разумеется, отказался есть хот-доги, так же, как и некоторые из ближайших его последователей. Он также отказался от лаймового желатина, сказав, что он смог учуять в нём "запах плоти". Фрэнки, уже имевшая значительные проблемы с избыточным весом, охотно избавляла их от остатков, жадно уплетая их под аккомпанемент различных звуков своего организма.

Я оглядел всех сидящих за столом, всех этих несчастных душ, некоторые из которых пробыли здесь большую часть своей жизни и попытался представить себе, на что похожи их миры. Рассел, к примеру, хоть и значительно оправился за пять лет от своей Христоподобной мании, но, всё же, так и не мог участвовать в нормальном разговоре, предпочитая вместо этого цитировать бесконечные отрывки из Библии. Я не смог проникнуть в его голову и представить себе жизнь столь ограниченную и безрадостную.

И Берт. Разочарованный всем существованием, вечно обеспокоенный и опечаленный. Какие препятствия не давали его мозгу справиться с его неопределёнными потерями и двигаться дальше? Что бы это ни было, простейшим решением всех его проблем, как и почти для всех остальных, было путешествие на КА-ПЭКС, где подобных трудностей не бывает. Хотя Бетти сказала мне перед обедом, что пациенты не могли знать достаточно о том месте.

– Это похоже на Ленни и кроликов, – сказала она. (Бетти читала все повести Стэйнбека по много раз)[12]12
  Имеется ввиду повесть Джона Стейнбека "О мышах и людях". Прим. пер.


[Закрыть].

Когда мы закончили есть, Милтон встал и постучал по столу.

– Ходил на днях к врачу, – язвительно заметил он.

Некоторые уже хихикали.

– Сказал ему, что хотел бы кого-то, кто знает, что делает. Он выпятил грудь и сказал: "Я занимаюсь медициной более тридцати лет". А я говорю: "Я вернусь, когда вы поймёте её правильно!"

Все посмотрели на меня, хихикая, ожидая моей реакции. Но что я мог сделать, кроме как тоже посмеяться?

Я всё ещё обдумывал возможные стратегии для того, чтобы заставить Роберта подольше оставаться в сознании, когда прот пришёл на наш девятнадцатый сеанс.

– Почему вы не сказали мне о письмах? – ехидно спросил он, потянувшись за чашкой с фруктами.

– Я собирался, – ответил я. – Как только посчитал бы, что ты готов заняться ими.

– Очень интересно, – ответил он, кусая хурму.

– Что – письма?

Фрукт сморщил его рот.

– Не находите удивительным, что так много существ хотят покинуть эту ПЛАНЕТУ? Это ни о чём вам не говорит?

– Это говорит мне о том, что у нас есть проблемы. Но ведь на Земле шесть миллиардов людей и только несколько тысяч позвонили или написали тебе.

Помню, как чувствовал самодовольство от этого ответа.

– Вполне вероятно, из-за того, что немногие прочли вашу книгу или статью Жизель. Вряд ли кто-то ещё в вашем МИРЕ прочитал их.

Он прикончил хурму и принялся за другую.

– У нас на КА-ПЭКС ничего подобного нет. Вы бы видели, как они выглядят в ультрафиолетовом свете!

Он громко чмокнул губами и задумчиво уставился на плод.

– Ты собираешься ответить им?

– Хурме?

– Нет, чёрт возьми. На письма.

– Я постараюсь. Большинству пошлю соболезнования, конечно. Я могу взять только сотню существ с собой, помните?

– Скольких ты уже собрал?

– Нет, джин, дай вам палец, вы всю руку откусите.

– То есть, ты мне не скажешь. И о том, когда ты нас покидаешь, тоже. Должен признаться, прот, я очень разочарован тем, что ты мне до сих пор не доверяешь.

– Раз уж мы столь честны и прямы, доктор б, вы, может быть, могли бы объяснить мне, почему люди принимают всё так близко к сердцу.

– Вот что я скажу: я отвечу, если ты скажешь мне, как долго ты собираешься оставаться.

– Ни за что. Но не волнуйтесь, я пока никуда не собираюсь. Нужно разобраться с письмами, которые я получил и ещё с несколькими вещами…

Он проглотил последний фрукт и откинулся на спинку кресла, всё ещё причмокивая.

– Готовы, док?

Иногда я ощущал себя пациентом, а прота – доктором.

– Практически. Я бы хотел сначала поговорить с Робертом.

Не говоря ни слова, он закрыл глаза и уронил голову на грудь.

– Роберт?

Нет ответа.

– Роберт, ты слышишь меня?

Если он и слышал, то виду не подавал. Не было нужды тратить больше времени. Очевидно, он всё ещё не был готов сотрудничать, по крайней мере, без гипноза.

– Хорошо, прот, теперь можешь возвращаться.

– Мой язык как вата, – объявил он.

– Это всё хурма. Ладно, думаю, теперь мы готовы.

Он уставился на маленькую белую точку на стене, позади меня.

– Странный фрукт. Один-два-три-четыре…

Я подождал, пока не удостоверюсь, что он в трансе.

– Можешь оставить глаза закрытыми какое-то время, прот.

– Как скажешь, джино.

– Хорошо. Теперь я бы хотел увидеть Роберта. Роб? Ты меня слышишь?

Его голова снова упала.

– Роберт, если ты слышишь, кивни, пожалуйста.

Он еле заметно кивнул.

– Спасибо. Как ты себя чувствуешь?

– Не очень хорошо, – промямлил он.

– Мне жаль. Надеюсь, я могу помочь тебе почувствовать себя лучше. Пожалуйста, послушай меня и поверь. Запомни: это твоё убежище.

Нет ответа.

– Я подумал, сегодня мы можем немного поговорить о твоём детстве. Твоей семье. О том, как ты рос в Монтане. Это будет приемлемо?

Слегка пожал плечами.

– Хорошо. Не мог бы ты открыть глаза? Пожалуйста.

Он заморгал, но моего взгляда избегал.

– Почему бы тебе не рассказать мне что-нибудь о своей матери.

Мягко, но ясно.

– Что вы хотите знать?

– Всё, что захочешь мне рассказать. Она хорошо готовит?

Казалось, он внимательно рассматривал вопрос или, может быть, просто пытался решить, отвечать ли.

– Довольно неплохо, – ответил он.

Я не мог избавиться от ощущения радости от этого просто ответа. Он был безжизненно монотонным, но это уже было огромным достижением, которого, как я боялся, придется добиваться неделями упорных уговоров. Роберт говорил!

Остальная часть беседы протекала весьма сбивчиво, но он стал казаться более непринуждённым, пока мы болтали о некоторых основных моментах его детства: о его сёстрах, друзьях, его ранних школьных годах и любимых занятиях – книгах, головоломках и наблюдении за животными в поле за его домом. Предподростковый период его детства казался совершенно нормальным, не считая только того, что он потерял отца, когда ему было шесть (тогда же прот впервые появился), хотя я не вынес ничего нового из этой беседы. Я просто хотел завоевать доверие Роберта, заставить его почувствовать себя комфортно при разговоре со мной. Настоящая работа начнётся позже.

Беседа окончилась на рассказе Роберта о памятном дне, который он проводил, когда ему было девять, шатаясь по полям с Эпплом – его большим, лохматым псом и я надеялся, что закончив на этой счастливой ноте, я смогу побудить его в следующий раз выйти менее неохотно. Но прежде чем позвать прота, я попробовал кое-что и не был вполне уверен, что это сработает. Я протянул руку, взял крошечный свисток, который я по случаю принёс и громко в него подул.

– Ты это слышишь?

– Да.

– Хорошо. Я хочу, чтобы ты выходил всякий раз, когда будешь слышать этот звук, независимо от того где ты и что ты делаешь. Ты понял?

– Да.

– Хорошо. Теперь я хочу поговорить с протом, если не возражаешь. Спасибо, что пришёл, Роберт, ещё увидимся. Пожалуйста, закрой глаза.

Он закрыл глаза.

Я немного подождал.

– Прот? Открой, пожалуйста, глаза.

– Привет, джин. Какие дела?

– Пока не родила.

– Доктор брюэр! Да у вас есть чувство юмора!

– Большое спасибо. Теперь просто расслабься. Я буду считать назад от пя…

– Пять-четыре-три-два-Эй! Мы уже закончили?

– Да. Как ты узнал?

– Просто знакомое чувство. Будто я что-то пропустил.

– Я знаю, каково это.

Он встал, чтобы уйти.

– Благодарю за занятный фрукт. Возможно, я смог бы забрать с собой пару семян.

– Возьми хоть целую корзину, если хочешь. Кстати, я видел, что ты разговаривал с Лу вчера. Есть какие-нибудь предложения, что бы мы могли сделать с ним?

– Думаю, лучше всего будет сделать кесарево.

Наш сын Уилл провёл последний день своего отпуска дома, с нами – он скоро переедет в общежитие в Колумбии на осенний семестр. Как студент медицинского колледжа, он нанимался на лето санитаром в МПИ.

Когда он впервые посетил больницу пять лет назад и встретил Жизель, Уилл тут же заявил, что хочет стать журналистом. С годами этот энтузиазм постепенно исчез, как всякие юношеские интересы, а после нескольких повторных визитов он заявил о своём намерении следовать по стопам своего старика – прямиком в психиатрию. Я очень горд и счастлив, что он сделал такой выбор, не только потому, что он будет следовать семейным традициям, но и потому, что он имеет природную способность ладить с пациентами, а они с ним.

Во время своей летней практики Уилл разрешил ранее озадачившую нас проблему с пожилым пациентом, притворявшимся, что глотает лекарства, разработавшим различные хитроумные методы и схемы, чтобы одурачить медсестёр. Уилл поймал его на этом, но, принимая во внимание его возраст, не пытался заставлять его принимать свои таблетки или убеждать не делать так. Вместо этого он поговорил с ним по этому поводу с глазу на глаз, выяснив в конце концов, что старик боялся проглотить что-либо красное. Тогда мы стали упаковывать лекарства в белые капсулы, и уже через две недели пациент вернулся к семье.

В дополнение к обычным обязанностям Уилл добровольно взял на себя задачу расшифровать бессвязную болтовню Дастина: молодого шизофреника, который по мнению моего сына использует в своей речи определенный код. По большей части речь пациента казалась сумбурным бредом, но однажды после одной из своих тирад он подавился воображаемой сигарой и повторил сказанное несколько раз подряд. Уилл записал его слова:

"Жизнь твоя, уверен, весела, когда любишь капусту, но осторожнее, когда найдёшь жёлтую коробку, полную крабов или страусиного корма, ибо тогда мир остановится, и ты никогда не можешь знать, если где кто говорит, что ты должен подчиняться, потому что не собираешься учиться там, как быть благодарным или совершать ошибки, когда выходишь…"

Поклонялся ли Дастин капусте или имел несчастье столкнуться с крабом или страусом? И была ли сигара фаллическим символом? Мы глазели на этот бред в течение часа после обеда, пока Карен не послала нас покидать мяч в корзину, погоняться за собаками и забыть на некоторое время о работе. Но Уилл хотел больше узнать о других шизофрениках и о природе их недуга в целом, который он отнёс к "раздвоению личности".

– Первое, что ты должен знать о шизофрении – это то, что, хоть буквальным её значением является "расколотый мозг", это не то же самое, что раздвоение личности. Это, скорее, нарушение чувства здравого смысла и логики, чем "расщепление" личности. Пациент, к примеру, может слышать голоса или верить в очевидно ложные вещи. Другие страдают манией величия. В параноидном типе преобладает чувство преследования. Много несвязной речи, но это также может произойти и при других заболеваниях.

– Ты опять лекции читаешь, пап.

– Прости. Полагаю, мне всё ещё сложно поверить, что ты пошёл по стопам старика.

– Это грязная работа, но кто-то должен её делать.

– В любом случае, ты должен быть осторожнее с вынесением диагноза шизофрении. Хороший бросок.

– Какова этиология?

– Шизофрения обычно развивается в раннем возрасте. Последние данные свидетельствуют о генетическом происхождении или о возможности повреждения плода вирусом. Часто, практически чудом, положительная реакция вызывается антипсихотическими препаратами, но иногда и нет. И нет никакой возможности предсказать, в каких случаях… Окси, верни обратно!

– Что насчёт Дастина?

– В случае Дастина, ни один из нейролептиков ни в малейшей степени не смягчил его симптомы, даже грамм клозапина в день. Но у него всё-таки особый случай. Уверен, ты заметил, что он играет в шахматы и в другие игры без каких-либо проблем. Он никогда много не разговаривает, но выглядит совершенно собранным и последовательным во время этих турниров. Фактически, он всегда выигрывает.

– Думаешь, его проблема имеет какое-то отношение к играм, в которые он играет?

– Кто знает?

– Возможно, его родители. Они навещают его почти каждое утро. Ничего, если я поговорю с ними как-нибудь?

– Теперь, Уилл, я восхищаюсь твоим энтузиазмом, но это как раз то, во что тебе не стоит ввязываться в данный момент.

– Ну, я не брошу его. Думаю, ключ ко всему в этой сигаре.

Я очень гордился его настойчивостью, которая является одним из важнейших качеств, которые может иметь психиатр. Он проводил часть своего обеденного перерыва и каждую свободную минуту своего времени с Дастином. Конечно, он также относился к проту, как и другие, но у него было мало шансов пообщаться с ним, потому что очередь очень уж длинна. Только когда все уходят спать, наш инопланетный друг мог потратить немного времени на себя. А я лишь хотел знать, о чём он думает в эти долгие тёмные ночные часы.

БЕСЕДА ДВАДЦАТАЯ

Вопреки распространённому мнению, врачи не стесняются критиковать работу друг друга, по крайней мере, в частном порядке. Так что на очередном заседании персонала, утром понедельника, были высказаны значительные сомнения в том, что простое постгипнотическое внушение (свисток) будет вызволять Роберта из глубин ада. Один из моих коллег, Карл Торстейн, зашёл так далеко, что назвал это "идиотской" идеей (Карл часто встревал занозой в моих делах, но он хороший психиатр). С другой стороны, было высказано общее мнение, что мы мало чего можем потерять, делая эксперимент, ранее не опробованный.

Не был встречен особым энтузиазмом и план Жизель: дать проту пообщаться с животными, хотя предложение прогулки в зоопарк для пациентов восприняли теплее и меня назначили в комитет из одного человека, чтобы разобраться с этим вопросом. Виллерс призвал меня "тершать расхотты так нисско, как мошшешь".

Некоторые сотрудники были в отпуске, так что дальнейшее обсуждение пациентов и их успехов, если таковые имелись, было недолгим. Впрочем, Вирджиния Голдфарб упомянула о значительных улучшениях у одного из своих подопечных – танцора с истерическим нарциссизмом, которого мы зовём "Рудольф Нуриев".

Рудольф был единственный ребёнком в семье, которому постоянно напоминали, что он совершенен во всех отношениях и становится только лучше. На его решение заняться балетом родители ответили высокой похвалой и серьёзной финансовой поддержкой. С такими поощрениями (и немалым талантом), он продолжал становиться одним из лучших танцоров Америки.

Единственной его проблемой были отношения с людьми. Он ожидал, что каждый, даже звукорежиссёры и хореографы будут считаться с его безупречным вкусом и мнением. В конце концов, он стал настолько важным (в собственном сознании), что начал высказывать другим свои требования и, наконец, с ним стало настолько невозможно работать, что он был уволен руководством своей танцевальной компании. Когда эта новость распространилась, никто больше не стал брать его к себе. Закончилось тем, что он стал добровольным пациентом МПИ, когда его последний и единственный друг предложил ему обратиться за профессиональной помощью.

Внезапное улучшение произошло после одной продолжительной беседы с протом, который описал Рудольфу захватывающих дух красотой и грацией исполнителей балетоподобного танца, которых он видел на планете J-MUT. Он порекомендовал Рудольфу попробовать некоторые из движений, но для этого требовалась такая фантастическая скорость, тонкая согласованность действий и выворачивание конечностей, что Рудольф нашёл данную работу невозможной для исполнения. Он вдруг осознал, что не был величайшим танцором во вселенной. Голдфарб сообщила, что его предельное высокомерие исчезло незамедлительно, и она думает переместить его в первое отделение. Возражений не было.

Бимиш, глядя на меня поверх своих крошечных очков, пошутил, что мы должны дать проту офис и отправлять всех пациентов к нему. Рон Меннингер (никакого отношения к знаменитой клинике) заметил, уже менее шутливо, что мне следует отложить лечение Роберта, пока прот не сделает всё, что сможет для других пациентов – мысль, над которой я так упорно ломал голову.

Виллерс напомнил нам, чтобы в течение следующего месяца или около того мы ожидали трёх уважаемых гостей, в том числе председателя нашего совета директоров, одного из состоятельнейших людей в Америке. Клаус не стал тратить слова на подчёркивание важности этого визита, предполагая, что мы покажем себя с наилучшей стороны в тот день, дабы усилить упавшее ниже всяких ожиданий финансирование нового крыла.

Когда мы разобрались ещё с несколькими вопросами, он объявил, что крупный телеканал предложил больнице здоровую сумму за эксклюзивное появление прота на одном из своих ток-шоу. Изумлённый этой смехотворной перспективой, я спросил, как они могли узнать, что он вернулся. Кто-то отметил, что эту тему уже подхватили в СМИ, включая одну национальную новостную программу. Я задался вопросом, не имеет ли Клаус к этому какое-либо отношение.

Дискуссия завершилась безрезультатно. Некоторые, как и я, думали, что будет нелепо позволить одному из наших пациентов давать интервью на телевидении. Другие, отметив, что прот один такой на весь мир, и что он, несомненно, будет в состоянии самостоятельно постоять за себя перед любым интервьюером, думали иначе. Безусловно, мы могли использовать эти деньги, но я думал, что мы только лишний раз нарвёмся на приключения на свои головы. Я отметил, что в нашей больнице было немало странных и интересных случаев, почему бы не снять сериал, основанный на каждой из этих историй? Виллерс, пропустив мою иронию мимо ушей, кажется, воспринял эту идею с большим энтузиазмом. Я прямо-таки мог видеть значки долларов в его глазах, сияющие, словно падающие звёзды, пока он размышлял о потенциальной неожиданной удаче.

Вирджиния поймала меня после встречи. Она хотела знать, не желает ли прот запланировать встречу с парочкой других её пациентов. Она не шутила – Голдфарб никогда не шутит. Я заверил её, что обсужу с ним этот вопрос.

Если я съедаю на обед больше, чем творог и крекеры, мне сложно оставаться в сознании оставшуюся часть дня. Я с завистью наблюдал за тем, как Виллерс уплетает огромную тарелку жареной говядины, различные виды овощей, булочки с маслом и пирог. Он сказал, что этого мало, проглотив свою еду и оставив пятна из точек соуса и корки пирога на своей козлиной бородке. Смотря ему вслед, я подумал: я многого не знаю об этом человеке, который держит свою личную жизнь при себе, но эти опущенные плечи я узнаю где угодно.

Клаус Виллерс парадоксален в высшей степени. Он иллюстрирует, как я полагаю, типичный образ психиатра – с характером холодным, решительным, аналитическим. Кажется, что ничто его не беспокоит. Я никогда не видел ни малейшего намёка на шок или удовольствие на его обветренном лице, изредка выражавшем хоть какую-то крошечную эмоцию. Однако, при всей грубости своего характера и откровенных мнений, он может быть мягким, как устрица внутри.

Возможно, лучшим тому примером будет дело бывшего пациента, которому Клаус был бессилен помочь (не такая уж редкая ситуация для МПИ). Человек с безнадёжным маниакально-депрессивным психозом из бедной семьи так полюбил своего врача, по причинам одному ему ведомым, что вырезал несколько красивых маленьких птичек для Клауса и его жены. Когда тот человек умер, наш "бессердечный" директор, едва нашедший времени или желания поблагодарить мужчину за его подарки, заплатил за его погребение из собственного кармана, установив огромную мемориальную доску: "Человек-птица из МПИ". Никто не знает, почему он это сделал, но я склонен верить, что он просто жалел многострадального пациента, для которого ничего не мог сделать.

Клаус эмигрировал со своей семьёй в Америку из Австрии более пятнадцати лет назад. Рождённый в 1930-м, он рос в годы, предшествовавшие второй мировой войне. Осведомлённость о зверствах, происходивших вокруг него, возможно, послужили фактором в его решении стать доктором, но это лишь чистое предположение с моей стороны. Я даже не знаю, как он встретил свою будущую жену Эмму.

При всей своей интеллигентности, он по-прежнему сохранил свой сильный немецкий акцент и, невероятно, но его жена вообще почти не говорит по-английски. Она крайне замкнута и практически никогда не оставляет их укромный дом на Лонг-Айленде, присматривая за своим садом и занимаясь домашними делами: своими и своего мужа. Они редко посещают мероприятия вне стен своего дома или, даже после того, как он стал директором в 1990-м году, приглашают кого-либо в свой прекрасный дом (я бывал там лишь однажды, несколько лет назад). Очевидно, они не видят необходимости в социальных контактах, находя всё, в чём они нуждаются, друг в друге. Насколько мне известно, детей у них нет.

Единственное их увлечение – походы. Они прошли Тропу Аппалачи множество раз, один или два раза с бывшим верховным судьёй Уильямом О. Дугласом, у которого тоже, видимо, было немного друзей. В результате Клаусу известен каждый вид птиц в восточной части Северной Америки по виду или звуку и, как правило, он каждый день проводит часть своего обеденного перерыва на лужайке, слушая и наблюдая. Он как-то упомянул, что его жена занимается тем же ровно в то же время, так что, в некотором смысле, они наслаждаются совместным опытом, даже когда они находятся в милях друг от друга.

Я говорю сейчас обо всём этом потому, что не видел его с его биноклем на лужайке в течение некоторого времени, не было и его призывного птичьего свиста, который был слышен, когда он проходил по коридорам. Его действия и в самом деле казались немного странными в ряде случаев, не последним из которых был его план по сбору средств на новое крыло (его наследие?) с полученного за визит прота на телевидение. Я подозревал, что он страдает лёгкой формой депрессии, возможно, в связи с тем, что он достиг установленного пенсионного возраста – шестидесяти пяти лет. Или, может быть, он просто перегружен – моё собственное пребывание на посту исполняющего обязанности директора было самым трудным периодом в моей жизни.

Мне хотелось прийти к нему и спросить прямо, могу ли я сделать что-то, чтобы облегчить его груз, но я знал, что вряд ли что-то из этого выйдет. К тому же, у меня было достаточно проблем в моём и без того перегруженном графике.

Когда я вернулся в свой кабинет, я застал там Жизель, рассеянно сидящую в моём кресле, ноги её покоились на стопке бумаг, засыпавших мой стол.

– Жизель, вы не можете занимать мой стол. Вы здесь лишь потому…

– Думаю, мне известно, когда он уйдёт.

– Известно? Когда?

– Где-то в середине сентября.

– Как вы это узнали?

– Когда я сказала, что мы, возможно, поедем в зоопарк в ближайшую пару недель, он сказал: "Я как раз только это и успеваю. Запиши меня".

– Ладно. Хорошо. Так держать. Есть идеи, кого он возьмёт, когда уйдёт?

– Он ни слова об этом не скажет. Говорит, что должен проработать некоторые детали. Но это может быть кто угодно.

– То, чего я и боялся. Что-нибудь ещё?

– Мне нужно место, чтобы развернуться.

– Брось. Давай посмотрим, можем ли мы дать тебе где-нибудь письменный стол.

– Хорошо, – сказал я, пронаблюдав за тем, как прот поглотил полдюжины апельсинов. – За работу.

– Вы называете это работой? Сидеть, болтать и есть фрукты? Это пикник!

– Да, я знаю о твоих мыслях насчёт работы. Итак… Роберт с тобой?

– Ага, он совсем рядом.

– Хорошо. Я хочу, чтобы он вышел ненадолго.

– Что, без ваших гипнотических штучек?

– Роберт? Могу я с тобой поговорить?

Прот вздохнул, отложил в сторону рваные остатки апельсина и вяло уставился в потолок.

– Роберт? Это очень важно, пожалуйста, выйди на мгновение. Всё будет нормально. Никто не причинит вреда ни тебе, ни кому бы то ни было ещё.

Но прот просто сидел там со своей ухмылкой всезнайки:

– Зря тратишь время, джино. Раз, два, эй! Где точка?

– Я пока ещё не собираюсь тебя гипнотизировать.

– Почему?

– У меня есть идея получше.

– Чудесам нет конца!

Я полез в карман рубашки и достал оттуда свисток. Прот глядел на меня с насмешкой, когда я прислонил его к губам и подул. В тот момент ухмылка растворилась, и появился другой человек, только я не был уверен, кто это был. Он не сидел, ссутулившись в кресле, как обычно сидит Роберт.

– Роберт?

– Я здесь, доктор Брюэр. Я ждал, пока вы меня позовёте.

Хоть он казался весьма этим недовольным, всё же, очевидно, был готов к общению.

Я смотрел на него, наслаждаясь моментом. Я впервые видел Роберта, когда он не был в кататонии или под гипнозом[13]13
  За редкими исключениями – см. в "КА-ПЭКС".


[Закрыть]. Но триумф был подорван лёгким намёком на подозрение. Что-то было не так – казалось слишком просто. С другой стороны, он обдумывал свою дилемму годами, и, возможно, как это иногда бывает, он просто устал жить в метафорической смирительной рубашке.

– Как ты себя чувствуешь?

– Так себе.

Он выглядел так же, как прот, разумеется, но были и несходства. К примеру, он был гораздо более серьёзным, ничуть не дерзким. Его голос немного отличался. Он казался изнурённым.

– Могу понять. Надеюсь, вскоре мы сможем помочь тебе почувствовать себя лучше.

– Было бы славно.

– Позволь спросить для начала: мне звать тебя Роберт или Роб?

– В семье меня называют Робином. Друзья зовут Роб.

– Можно, я буду звать тебя Роб?

– Если хотите.

– Спасибо. Не желаешь немного фруктов?

– Нет, спасибо. Я не голоден.

Было так много вопросов, которые мне хотелось ему задать, что я не знал с чего начать.

– Ты знаешь, где ты?

– Да.

– Как ты узнал?

– Прот сказал мне.

– Где прот сейчас?

– Он ждёт.

– Ты можешь с ним разговаривать?

– Да.

– Хорошо. Итак… Ты знаешь, где ты был последние пять лет?

– В своей комнате.

– Но ты не мог двигаться и общаться с нами – помнишь?

– Да.

– Удавалось ли тебе слышать нас?

– Да. Я слышал всё.

– Можешь сказать, почему ты не мог говорить или каким-то образом отвечать.

– Я хотел. Просто не мог.

– Не знаешь, почему?

– Я боялся.

– Чего ты боялся?

– Я боялся… – он отстранённо глядел в какое-то внутренне пространство. – Я боялся того, что может случиться.

– Ладно. Мы вернёмся к этому позже. Позволь мне спросить: ты, кажется, боишься меньше, чем тогда – может объяснить, почему?

Он начал было отвечать, но заколебался.

– Не торопись.

– Есть несколько причин.

– Я бы с удовольствием услышал их, Роб, если ты захочешь мне рассказать.

– Ну, вы все были так добры ко мне, с тех пор, как я попал сюда, так что, полагаю, я почувствовал, что обязан вам чем-то.

– Спасибо. Я рад, что ты это чувствуешь. А другая причина?

– Он сказал, что я могу доверять вам.

– Прот? Почему сейчас, а не раньше?

– Потому что он скоро уйдёт и, думаю, он становится нетерпеливым ко мне.

– Как скоро? Ты знаешь?

– Нет.

– Ладно. Но ты был в сходной ситуации пять лет назад. В чём разница на этот раз?