Текст книги "Зверь, которого забыл придумать Бог (авторский сборник)"

Автор книги: Джим Гаррисон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Около пяти утра, вскоре после рассвета, Энн по собственной инициативе поднялась ко мне на чердак. Все вышло в высшей степени комично, поскольку я находился в фазе БДГ-сна и мне снилась одна ночь с женой, когда в семидесятых, после замечательной недели в Ки-Уэст (мне повезло упросить Теннесси Уильямса подписать почти все его опусы), мы заехали в Палм-Бич навестить ее тетку. Тетка была мерзкой старой каргой республиканского толка, страшно терроризировавшей своих шестерых слуг-латиноамериканцев. Она беспрерывно жаловалась на демократов во время обеда в одном из тех кошмарных «европейских» ресторанов, которым отдают предпочтение многие богатеи, где невозможно отличить телятину от рыбы, поскольку все обильно поливается «специальным сосусом шеф-повара Пьера». После безобразной ссоры насчет минимальной заработной платы (тетка владела мыловаренным заводом в Цинциннати) я удалился прочь и снял номер в «Брейкерз» неподалеку, поскольку машину оставил жене. Свободным в отеле оказался только возмутительно дорогой люкс, но я был слишком зол, чтобы мелочиться, и заказал наверх свое любимое «Кот-Роти». Так или иначе, жена нашла меня там, и мы оба находились в таком диком раздражении, что трахались, как никогда за все время нашего супружества. «Просто улет», как говорили раньше.

В общем, я видел потрясающий, хотя и искаженный сон об этом супружеском празднике секса, и когда я проснулся, Энн пристроилась ко мне сверху для пятисекундного спринта. Она пробормотала, что просто хочет выразить благодарность за мою доброту. Все еще в сонном состоянии, не вполне понимая, Энн это или моя бывшая жена, я просто смотрел в дощатый потолок, гримасничая от боли, пронзившей мою простату, как раскаленная шляпная булавка. Когда боль утихла, я снова начал засыпать, но Энн принялась плакать. Это пятисекундное совокупление начало казаться одной из самых сомнительных сделок в моей жизни, но тут, по счастью, во двор прилетела стая воронов. Я быстро перебрался на скамью у окон, поскольку вороны наведываются ко мне редко и обычно где-то в это время, в середине августа. Я тихо покаркал, но они не встревожились, так как уже привыкли к моим идиотским попыткам межвидового общения. Энн сначала разозлилась, что вороны интересуют меня больше, чем ее горе, но потом присоединилась ко мне на скамье. Там был один громадный бородатый малый, прямо-таки доисторический ворон, безусловно самый крупный из всех воронов, мною виденных, но, с другой стороны, я не доверяю своему посредственному зрению, а птица частично находилась в тени кедровых ветвей. Дюжина воронов резвились, прыгали, сдавленно хихикали, клекотали и посвистывали. Все голубые сойки и вечерние дубоносы, обычно собиравшиеся у кормушки в этот час, обратились в бегство, кроме одной отважной самки дубоноса. Я восхитился ее прелестным римским носом, напомнившим мне нос Энн. И тут меня потрясла мысль, что, возможно, громадный малый на кедре и есть птица Джо. Я повернулся к Энн, которая положила локти на подоконник, отчего ее голые груди приподнялись. Она стояла на скамье на коленях, что придавало холодному унылому ложу вид, наверняка приятный для взора. Я занял смелости у воронов и сказал, что должен взять маленький бинокль, который держу на тумбочке на случай появления птиц и зверей. Таким образом я получил возможность взглянуть сзади на приподнятую попку Энн у окна и почувствовал острое желание провыть: «Хвала Тебе, Господи», но, разумеется, не сделал этого. Мой член опять стал набухать, дав старикашке повод для известной гордости, но когда я вернулся к окну, Энн рассмеялась, легонько его пожала, а потом ушла вниз.

О сне не могло быть и речи, хотя я спал всего час, или около того. Я ползал как сонная муха, пока готовил и подавал на стол легкий завтрак для Энн. Она заметила, что спала не больше меня, и я не стал указывать на тот простой факт, что у нас сорокалетняя разница в возрасте. Если она не станет сосредоточиваться на этом факте, возможно, мне обломится еще разок, хотя на тот момент в списке моих потребностей секс стоял ближе к концу, вместе с приступами тревоги. Энн также отпустила шуточку насчет того, что теперь может залететь либо от меня, либо от Джо, и я осмотрительно умолчал о своей вазэктомии. Почему именно это было хитро с тактической точки зрения, я толком не понял, но и в торговле недвижимостью, и в торговле книгами постоянно существует соблазн бессмысленно лукавить, просто чтобы не терять формы.

По дороге к Дику Рэтбоуну Энн еще больше меня разозлила, применяя к Джо определение «благородный». Я сбавил скорость, чтобы произнести одну из своих речей, и заметил, что абсурдное понятие «благородного дикаря» едва ли может быть выведено из состояния Джо, поскольку на самом деле именно травма мозга превратила его в особый подвид Homo sapiens.Тогда она визгливо обозвала меня «занудным старым козлом».

Во дворе Дика Рэтбоуна стоял огромный трейлер-лесовоз без прицепа. В доме нас представили отцу Присциллы, средних лет мужику явно франкоканадского происхождения, пропахшему машинным маслом, дизельным топливом и сосновой хвоей. Несмотря на несколько звероподобный вид, он имел сходство со своей симпатичной дочерью.

К сожалению, он оказался человеком неразговорчивым, и мне пришлось вытягивать из него историю по крохам, поскольку Дик дремал в своем кресле, совершенно не расположенный к общению. Джо добрался до места назначения между Тренари и Гатамом примерно за сорок часов, очень неплохой результат для шестидесятимильного перехода по этой местности, на самом деле, полагаю, выходящий далеко за пределы возможностей всех, кроме самых крепких, сдвинутых на физкультуре болванов, порожденных современной цивилизацией. Генри, отец Присциллы, нашел Джо спящим под крыльцом вместе с псом, с которым Джо познакомился в кузове пикапа у офиса врача в Маркетте. Присцилла не вернулась из Маркетта, поскольку опухоль у нее росла «как на дрожжах» и ее отправили в больницу. Я не мог не испытать разочарования, заметив слабую волну удовольствия, пробежавшую по лицу Энн, когда она услышала, что Джо больше не видел Присциллу. Сексуальная ревность процветает даже перед лицом смерти невольного соперника.

Так или иначе, Генри сказал, что Джо не хотел уходить, но потом жена Генри позвонила в госпиталь из комнаты Присциллы, и «голубки» немного поворковали, хотя Присцилла была «здорово обдолбана лекарствами». Потом Джо въехал в ситуацию, и Генри повез его домой, но на развилке Адамовой тропы и шоссе 77 Джо знаком показал, что хочет отлить, выпрыгнул еще прежде, чем грузовик остановился, и рванул на бешеной скорости в лес, направляясь на восток.

Когда Генри встал, собираясь уходить, мы поблагодарили его, и я попытался всучить ему сотенную купюру за разъезды, от которой он гордо отказался. Очевидно, он был из очень душевной семьи: он крепко обнял всех нас по очереди, от чего, разумеется, я почувствовал себя неловко. Было странно обнимать такое сильное тело. На крыльце Генри сказал: «Все это как-то несправедливо» – с чисто диккенсовской интонацией, и у меня сдавило горло.

Небо все еще было красноватым, когда мы выехали в восемь утра. Эдна собрала нам корзинку с провизией и водой, и в последний момент мы решили взять с собой Маршу, которая могла идти по следу. Главная проблема заключалась в том, что Джо уже два дня не принимал лекарства, и последствия этого могли быть самыми печальными. Энн разнервничалась, когда мы остановились у «Бэйшор», чтобы Дик купил аварийную бутылку виски для Джо. Когда она выразила свое недовольство по этому поводу, он огрызнулся: «Не суйся не в свое дело, твою мать» – выражение, которое он употреблял лишь в самых крайних случаях.

Поскольку все мы (за исключением Марши) находились в несколько растрепанных чувствах, я стал ощущать начало конца и в то же время ругать себя за это сомнительное предощущение. Я резко вильнул в сторону, чтобы объехать земляную белку или бурундука, но неудачно, и услышал почти неразличимый звук, знаменующий переход зверька в мир иной. Это еще больше расстроило меня, и Дик попросил остановиться, чтобы он смог пересесть за руль. Я сел на заднее сиденье вместе с Энн, а Марша с радостью устроилась на переднем, рядом с Диком. Ей нравится создавать иллюзию, будто она охраняет нас от опасности. Я старался не смотреть на Энн, которая, похоже, все еще не отошла от стычки с Диком из-за виски. А потом, неожиданно для себя самого, я заснул как малый ребенок и проснулся, только когда Энн оттолкнула мою голову, упавшую к ней на колени, хотя я недостаточно хорошо соображал спросонья, чтобы насладиться своим положением.

Дик припарковал мою полноприводную тачку на лесной дороге в максимальной близости от пещеры Джо и уже запихивал провизию и воду в свой рюкзак. Я проводил сонным взглядом Маршу, бросившуюся в кусты по следу Джо, а Дик и Энн смеялись над какой-то шуткой, ускользнувшей от моего слуха, – значит, Энн поостыла. Они оба посмотрели на меня, словно спрашивая, иду ли я с ними, и я выполз из машины с энергией полураздавленного червя.

После всех предыдущих падений у меня хватило ума вооружиться палкой, чтобы нащупывать дорогу перед собой, и я без особого труда держал темп, сосредоточившись на заднице Энн в нескольких футах впереди меня. Как может такая сугубо функциональная часть организма являться причиной таких душевных мук, спрашивал я себя, обдумывая обычные биологические ответы. Я позабавился, вспомнив приведенную Эдельманом цитату из Дарвина: «Но с другой стороны, возникает сомнение: можно ли доверять человеческому уму – по моему твердому убеждению, развившемуся из ума низшего животного, – когда он делает столь важные выводы?» Возникло видение похотливого Шекспира, дерущего кухонную девку, точно дворовый пес, сразу после того, как он написал свой величайший сонет. И сладострастного Эйнштейна, обладателя увеличенного гиппокампа, переходящего от космических рассуждений к наслаждениям сыроватой прелюбодейной постели. Не станем включать сюда нашего затравленного президента, который, похоже, вызывает чувство превосходства даже у самого никчемного профессоришки и погрязшего во взяточничестве конгрессмена.

Погруженный в свои мечты, я, понятное дело, врезался в Энн, когда она остановилась завязать шнурок. Я поднял ее и поставил на ноги, и она прошипела: «Козел», а потом поздравила меня с тем, что я поднял ее так легко. Я довольно силен физически благодаря бессмысленной утренней гимнастике – единственная программа самосовершенствования, от которой я не отказался. Я хотел сохранить способность откупоривать винные бутылки, открывать консервные банки, подниматься по лестнице в спальню.

Когда мы добрались до пещеры Джо, Марша ждала нас там, а потом бросилась в кусты, каковое обстоятельство, по мнению Дика, свидетельствовало о том, что ей известно местонахождение Джо. Меня несколько удручила пришедшая в голову мысль, что хорошо бы отдохнуть на одной из оленьих шкур, вытащив ее из пещеры Джо. Энн дала мне маленькую бутылочку воды с прыскалкой, какими пользуются спортсмены-ходоки, бегуны и велосипедисты, и я поперхнулся, когда струя ударила в рот. Энн ринулась вслед за Диком и Маршей, и я с трудом потащился за ней, поборов уныние малого ребенка, не поспевающего за взрослыми. Сердце мое трепыхалось и стрекотало, дыхалки не хватало, но я продолжал брести почти наугад – во всяком случае, пока не услышал треск кустов впереди.

Когда я вышел на высокий откос над ручьем, где Джо нашел огромный медвежий череп, я услышал лай Марши. Поодаль Дик и Энн, запрокинув головы, смотрели в кроны двух высоченных белых сосен, а Марша возбужденно царапала когтями кору одного из деревьев. Со своей позиции я ничего не видел и поспешил к ним. Заслышав мои шаги, Энн обернулась и указала пальцем прямо вверх. Поначалу я ничего не увидел, но потом, между двумя верхушками сосен, почти сплетшихся ветвями, разглядел гамак. Он находился на высоте по меньшей мере пятидесяти футов, и в нем явно лежал Джо, хотя и совершенно неподвижно. Сказать, что мы пришли в замешательство, значит ничего не сказать.

– Он древесное животное, – заметил я довольно тупо.

Мы уселись на землю, чтобы молча обдумать положение. Спустя несколько тягостных минут Энн взяла несколько таблеток из пузырька в рюкзаке Дика и засунула свою бутылку воды с прыскалкой в боковой карман походных штанов.

– Не упади, – неловко сказал Дик, но она ничего не ответила и полезла на дерево.

Взбираться было легко, хотя сам я не подписался бы на такое. Ветви у белых сосен размещаются на удобном расстоянии друг от друга, но когда Энн достигла гамака, мы явственно услышали протяжный тоскливый вой, какой слышишь на традиционных ирландских похоронах или на пленках с записями обрядов коренных американцев, сделанными этнографами. От этого звука у меня все внутри перевернулось, и я заскрипел зубами и принялся бить по земле ладонью. Марша забралась Дику на колени и закрыла глаза. Дик уставился на извилистый ручей, пытаясь хоть немного успокоиться. Бессмысленно было пытаться представить, как беснуется бедный поврежденный мозг Джо, пока вопли не стали такими дикими, что лес отказывался поглощать их. Правду сказать, я расплакался, чего не делал со времени ухода из жизни моего отца, и даже тогда я продержался до следующего утра, когда увидел отцовский портфель на столе в комнатушке, где хранилась его большая коллекция минералов. Тогда я заплакал. И теперь заплакал.

Когда вой наконец прекратился, Дик медленно повалился навзничь, а Марша подбежала ко мне и стала рядом, виляя хвостом. Энн спустилась с дерева, взяла немного жрачки и полезла обратно, не промолвив ни слова. Я поделился с Диком сандвичем с консервированным мясом, приправленным домашним хреном Эдны, таким острым, что носовые пазухи разом прочищались. Дик достал бутылку виски, и мы несколько мгновений пристально смотрели на нее, словно поняв наконец истинное назначение виски, а потом каждый сделал по глотку.

Энн снова спустилась в начале вечера. Она выглядела страшно измученной и прошептала свистящим шепотом: «Благодарение богу за фармацевтические компании». Мне также показалось, что она лишилась определенных романтических иллюзий, по крайней мере на время. Дик приготовил ей чашку растворимого кофе, куда она подлила порядочно виски. Она излучала чувство беспомощности, которое владело всеми нами.

Дым от нашего костра поднимался вертикально вверх в недвижном воздухе, дым всесожжения, легкой пеленой обволакивающий гамак Джо в шелковистом тумане. Единственным нашим утешением были дозированные по булькам глотки виски да еще тихое бормотание ручья. Мои мысли вернулись к нашей коллективной беспомощности, хотя если бы все гениальные авторы книг о мозге, стоящих на моем стеллаже, или, по крайней мере, Эдельман, Дамасио, Слободкин, Кальвин и другие находились здесь, они мало чего смогли бы сделать – разве только значительно повысить интеллектуальный уровень разговора. Примерно в таком положении находится онколог, обладающий обширными знаниями о меланоме, только не умеющий ее лечить. Выкорчуй ее своей миниатюрной лопатой – скальпелем. Человек на дереве над нами был так же недосягаем, как луна, создававшая иллюзию, будто она примостилась в ветвях рядом с ним, но луна была одним из величайших утешений для него, судя по тому, как часто она упоминалась в его дневниках, которые в известном смысле являлись попыткой поврежденного мозга перекроить карту чувственно постигаемого мира после утрат, вызванных травмой. Ты невольно задумывался о работе его нервной системы по корреляции восприятий; об отчаянных попытках бесконечно тонких оболочек мозговой ткани нанести на карту мира деревья и воду, птиц и животных, к которым его тянуло; о его полной и непосредственной растворенности в чувствах, не ослабленных нашими обычными заботами и тревогами. И то «я», которое у Джо осталось, многие сочли бы номинальным, вероятно не стоящим того, чтобы ради него жить, но, с другой стороны, у меня имелось подозрение, возможно глупое, что он просто перешел в сферу другоговосприятия, недоступного остальным.

Перед наступлением темноты Дик полез на дерево с дополнительной таблеткой на сон грядущий; доза, вероятно, была великовата, но служила гарантией от серьезного приступа ночью. Ясное дело, нам нисколько не хотелось снова услышать жуткий вой, который в темноте бил бы по нервам со страшной силой, даже сильнее, чем днем, когда он выжег в уме все мысли до единой.

Проворство, с каким Дик взбирался на дерево, давало неверное представление о его возрасте, практически равном моему. Я вспомнил невыносимую скучную встречу со своим бухгалтером прошлой весной, когда он радостно сообщил мне, что, по статистике, средняя продолжительность жизни теперь – восемьдесят три года. Счастливый дар богатой бессмысленной жизни, думал я тогда, в задумчивости своей едва не попав под несущееся по Раш-стрит такси. Поддавшись порыву, я зашел в ресторан Гибсона и взял бифштекс с целой бутылкой «померола», полагая, что вполне могу себе позволить сократить жизнь на месяц. Бедные Дик и Эдна покупали только дешевую постную вырезку. Много лет назад я послал им на Рождество двадцать акций компании «Форд мотор», и подарок вернулся обратно с благодарственной запиской от Дика, смысл которой сводился к тому, что для него уже «слишком поздно» владеть акционерным капиталом, поскольку он не хочет лишней головной боли. В этом году я собирался поручить ньюберрийскому торговому агенту доставить сюда новый желтый пикап и сомневался, что у Дика хватит решимости вернуть его, поскольку он высоко ценит пикапы. Дик никогда не интересовался деньгами сверх необходимых им с Эдной на прожитье. Однажды он потратил всю недельную зарплату, чтобы купить мне удилище, но главным образом потому, что терпеть не мог старое «расхлябанное» удилище, которым я пользовался.

Энн сидела ко мне спиной, и я слушал, как она хрустит яблоком, когда Дик спустился с дерева. Рассыпчатый хруст и блестящие от яблочного сока губы в свете костра, цветущего в темноте. Дик достал из нашего аварийно-спасательного комплекта предмет, который назвал «гермоодеялом», надежно защищающим тело от влаги, и расстелил на земле для Энн. Немногим раньше он пытался уговорить меня уйти из леса и вернуться утром. Я сомневался в своей способности совершить часовой переход обратно к машине, и к тому же в глубине души просто не хотел уходить. Я принес пользу, собрав большую кучу хвороста для костра, и испытывал гордость от сознания, что занимаюсь делом, пока Дик валяет дурака.

Я настроился на долгий вечерний разговор у костра, но мы успели выпить всего по глоточку, прежде чем начали клевать носом. Энн похлопала ладонями по гермоодеялу по обеим сторонам от себя и предложила нам «пристроиться» рядом, предупредив, чтобы мы, «старички», не вздумали распускать руки. Дик пошутил, что «это будет нетрудно», поскольку Энн «слишком костлява» на его вкус. Она изобразила раздражение, прижалась ко мне, словно я был предпочтительным выбором, и мгновенно заснула.

Я смотрел на луну, медленно отплывавшую от гнезда Джо в верхушках сосен. Я гадал, не смотрит ли он на нас с высоты, как смотрел бы ворон, то есть с любопытством, но совершенно отстраненным, как на существ другой породы.

Рассвет преподнес нам неприятный сюрприз. Небо на востоке яростно пламенело, и дул северо-западный ветер, холодный и сильный. Незадолго до рассвета Дик услышал шум ветра и подбросил хвороста в костер. Вдобавок, посмотрев наверх, мы увидели пустой гамак Джо, трепыхающийся на ветру. Энн, как и следовало ожидать, разразилась слезами, а потом мы заметили, что Марша тоже исчезла. Дик мгновенно потрусил в сторону пещеры Джо, велев мне загасить костер. Энн вырвалась из моих утешительных объятий и побежала за Диком. Я посмотрел на яркие языки пламени, раздуваемые ветром, и быстро вскипятил воду для кофе. Чувствовал я себя просто ужасно: кости ломило, горло саднило. Я придвинулся поближе к костру, чтобы унять дрожь, подлил в кофе немного целебного виски и заметил, что ночью Марша умяла все съестные припасы.

Идиллия, и так недолгая, явно кончилась. Развести костер зачастую трудно, но загасить еще труднее. У меня не было емкости для воды, кроме крохотного котелка для кофе, но на спускающемся к ручью откосе было полно песка. Я принялся зачерпывать песок ладонями, болезненно сломав ноготь о корень дерева. Непонятно почему, я развлекался мыслями о преимуществе когтей над пальцами. В какой-то момент у меня возникло тревожное ощущение, будто за мной наблюдают из густых зарослей на противоположном берегу ручья. Один раз в жизни я видел громадного осетра, а вчера утром, когда находился на чердаке с Энн, видел ворона, явно крупнее обычного. Чего мне не хватало сейчас, в моем пасмурном, раздраженном расположении духа, так это чтобы третий и самый фантастичный зверь тяжелой поступью вышел из-за развесистой ольхи за ручьем. С трудом переводя дыхание, я с минуту всматривался в зеленые заросли, прежде чем пришел в себя или, если точнее, прогнал прочь тревожное чувство, чтобы сосредоточиться на тушении костра.

Я слег на неделю, и, более того, Дик тоже прихворнул. У меня разыгрался сильный бронхит, но лекарства Джо действовали не так эффективно, как в начале лета. Когда утром я присоединился к остальным у пещеры Джо, после своих отчаянных попыток загасить костер, в ходе которых мне было глубоко наплевать, если весь мир сгорит к чертовой матери, Джо выглядел изможденным, несчастным, потерянным, отчужденным и несколько дезориентированным. Он разделывал довольно крупную форель на доске рядом с большой кучей тлеющих углей, свидетельствовавшей о том, что он спустился с дерева ночью. Дик сильно заинтересовался форелью, которую мы с великим удовольствием съели с солью. Я кормил Маршу рыбьей кожей, когда она устремила взгляд в сторону нашей ночной стоянки и зарычала. Джо издал странные звериные звуки, каких я не слышал раньше, а Марша занервничала, описала стремительную дугу, а потом нырнула в пещеру, ища укрытия. Энн резко попросила Джо не издавать больше таких звуков, и он побледнел и задрожал, словно в предобморочном состоянии. Веки у него затрепетали, и глаза закатились так, что остались видны одни белки. Энн обняла Джо и разрыдалась, после чего я обратился в бегство по направлению к машине, еле волоча ноги от безумной, болезненной усталости, какой не чувствовал еще никогда в жизни. Как ни странно, я без особого труда ориентировался на местности в ходе своего часового путешествия, и мне пришло в голову, что, когда я отказался от споров с самим с собой после давешнего приступа тревоги, я стал лучше видеть «внешний мир», или все, что находится вне моего «я». Конечно, это мысль очевидная, формальная и довольно глупая, но тем не менее интересная.

Я целую неделю провалялся в постели и подкупил доктора, мерзкую старую жабу, чтобы он приехал по вызову из Мьюнисинга, сто двадцать миль туда-обратно. Моя болезнь не произвела на него впечатления, он дал мне каких-то антибиотиков и имел наглость поддразнить меня в связи с моей неприятной любовной историей, имевшей место несколько лет назад. Оказалось, паршивая вымогательница была его племянницей. Человек должен соблюдать осторожность здесь, где почти все связаны родственными узами.

– Кто станет трахаться со старым дураком, если не за «деньги на бочку»? – язвительно заметил он, делая мне укол.

Другой проблемой являлся Джо. Пока я лежал в постели, Дик навещал меня несколько раз, приносил из сарая и складывал возле камина дрова. Накануне Дня труда ударили необычные для этой поры морозы, прогнавшие большинство туристов и дачников домой, – во всяком случае, он так сказал. Джо и Энн провели три дня в его коттедже, выходя только за продуктами. Джо еще толком не оправился, и Энн сделала ряд истерических звонков маркеттскому доктору, который послал экспресс-почтой дополнительное экспериментальное успокоительное. Дик отдельно поговорил с доктором, настроенным далеко не оптимистично, поскольку выбор медикаментов уже кончался. Однако среди ночи Джо исчез, и когда на следующий день прибыли новые лекарства, Дик с Энн нашли его в пещере только через сутки, и на сей раз он схватил новую бутылочку с таблетками и забросил далеко в заросли. Энн и Дик целый час ползали на карачках в поисках таблеток, но потом их принесла Марша. Энн упросила Джо принять таблетку, после чего он на несколько часов превратился в сонного «зомби» – неприемлемое для него состояние.

В последний день моего реабилитационного периода поступили очередные скверные новости, потребовавшие от меня известных действий. Дик примчался ко мне с сообщением, что заезжал инспектор по охране дичи из ДПР и сказал, что нашел три незаконные донки на участке Сакер-ривер, милях в двух от пещеры Джо, хотя он не знал местонахождения последней. Инспектор несколько часов просидел в засаде, а когда Джо появился и инспектор попытался произвести арест, Джо дал деру. Вдобавок несколько охотников шли по следу крупного медведя, и когда их собаки на время взяли зверя в кольцо, они увидели у него на ошейнике коровьи колокольчики. Это являлось правонарушением, состоящим во «вмешательстве в жизнь дикой природы», гораздо более серьезным, чем убийство зверя, хотя они охотились по лицензии. ДПР еще не пережил недавнюю пропажу телеметрических ошейников и по-прежнему имел зуб на Джо.

Моим первым побуждением было позвонить в свою крутую адвокатскую контору в Чикаго, но Дик сказал, что он уже связался с маркеттским адвокатом, специалистом по нарушению законов об охране природы. Поскольку Джо обвинялся также в бегстве от ареста, ситуация была действительно серьезной. У Дика не было денег на предварительный гонорар адвокату, и потому я достал старую коробку из-под искусственных мушек, где хранил наличку, и извлек оттуда толстую пачку сотенных. В букинистическом бизнесе расчеты производятся в основном наличными, и мне просто интересно одурачивать финансовую инспекцию на ничтожные суммы, хотя за многие годы я отдал миллионы, с тридцатилетнего возраста платя максимальные подоходные налоги. Однако Дик не стал брать деньги, выразив надежду, что я достаточно хорошо себя чувствую, чтобы вместе с ним встретиться с адвокатом рано вечером в баре.

Существует туманное представление, что ты не можешь убежать от дерьма жизни, потому что сам дерьмо. Я провел замечательную неделю, просто болея, не всегда довольный своим самочувствием, но совершенно отвлеченный от тягостных мыслей. Я напрочь игнорировал свой большой стеллаж с книгами о мозге. Малые знания не так опасны, как бесполезные. Ничто из придуманного Богом и человеком не может помочь этому парню. Он буквально отъедает по кусочкам от солнца, луны и земли, что в метафизическом смысле противозаконно.

Вместо того чтобы предаваться размышлениям, я каждое утро смотрел на пламенеющее небо в выходящее на восток окно, планировал минималистическое меню на день и читал собрание сочинений Чехова, дешевое издание, выпущенное «Экко-пресс». Хорошо изданная книга не переживет здесь зиму, и все книги в красивых добротных переплетах я забираю с собой, когда закрываю хижину в середине октября.

К сожалению, в последнюю полноценную ночь моего выздоровительного периода меня мучили сны о животных, начиная от моей жалкой дворняги Чарли и кончая огромными деформированными волками, медведями, диковинными акулами и охотничьими псами в моем дворе, куда они действительно иногда забегают во время охотничьего сезона. Мне довольно-таки нравятся эти псы, обычно гончие, которые очень добродушны и послушны, когда не преследуют жертву. Оставалось надеяться, что сон ничего не значил.

Ближе к вечеру, когда я наряжался для встречи с адвокатом, появился чиновник из ДПР, по всей видимости контролирующий работу обычных инспекторов. Он сразу вызвал у меня симпатию, поскольку оценил уникальную конструкцию моей бревенчатой хижины. Мои теплые чувства начали медленно остывать, когда он заговорил пустыми, шаблонными фразами. Он надеялся, что большой «шумихи» по поводу совершенных Джо правонарушений не поднимется. Он каким-то образом узнал про нанятого нами адвоката, очевидно грозного малого. Чиновник сказал, что в истории с Джо «оказался в безвыходном положении», поскольку «закон есть закон». «Начальство давило на него», вынуждая пристрелить медведя с коровьими колокольчиками, так как они были уверены, что на колокольчиках и ошейнике остались отпечатки пальцев Джо. Я резко заметил, что «упреждающий» удар по медведю – чудовищная идея, и он погрузился в минутное раздумье, но потом заявил, что департаменту необходимо «связать концы с концами» в истории с пропавшими телеметрическими ошейниками. Он сказал, что, если Джо сознается насчет колокольчиков и телеметрических ошейников, убивать медведя не придется, и Джо сможет отделаться короткой отсидкой по обвинению в незаконной установке донок. В моей черепной коробке полыхнула горячая алая вспышка, и я сказал, что, если Джо проведет в тюрьме хотя бы пять минут, я потрачу целый миллион для того, чтобы испортить карьеру ему и его приятелям. Он встал, собираясь уходить, и сказал, что, похоже, «у нас непреодолимые разногласия».

Иногда, как многие из нас знают, наше правительство становится в буквальном смысле слова орудием пыток. Здесь мне пришлось немного притормозить, поскольку я всегда питал больше доверия к представителям государственной службы, чем к совокупному гражданскому населению. Результатом всей этой неофициальной грязевой ванны явилось то, что я потерял след эротической фантазии, где мы с Энн в обнимку лежали в постели в отеле «Европа» в Санкт-Петербурге снежной ночью, и таблетки виагры на прикроватной тумбочке блестели, как драгоценные камни.

Энн как объект сексуального интереса быстро выветрилась из головы, когда я приехал к Рэтбоунам и застал Энн и Эдну в соплях за кухонным столом. Они ездили за продуктами в Сени, и Дик должен был неотступно следить за Джо, но не сделал этого, поскольку Джо находился в маленькой гостевой хижине и Дик решил, что он там в полном порядке. Нет, мне надо увидеть, что он натворил, хором заголосили они. Сейчас Дик вывел Джо на прогулку по дюнам, пытаясь его успокоить, поскольку Эдна «отреагировала слишком остро», сорвавшись на крик.

Я последовал за благочестивыми дамами к гостевой хижине, не испытывая ни малейшего восторга от перспективы увидеть нечто отвратительное. Дамы не на шутку разозлились, когда я начал хохотать так безудержно, что у меня заболел живот. Джо разодрал дюжину справочников по естествознанию – по млекопитающим, насекомым, птицам, полевым цветам, деревьям и т. п. – и сплошь оклеил стены, потолок и даже пол цветными фотографиями. К несчастью, сказала Эдна, Джо использовал какой-то зверский суперклей, и, значит, от всей этой декоративной фигни теперь не избавиться никакими силами, разве только произвести основательный ремонт. Я сказал, что мне, в общем-то, нравится, каковое замечание взбесило обеих, но потом я наконец приметил среди всего прочего несколько откровенных снимков Энн и несколько решительно похабных фотографий, вырезанных из мужских журналов, скорее порнографических, нежели эротических. Фотография женских гениталий соседствовала с портретом какой-то дальней родственницы. Да ладно, подумал я, могло быть и хуже. Снимок задницы Энн был окружен фотографиями маргариток и индейской кастиллеи. Как говорится, без комментариев.