Текст книги "Ключ к счастью"
Автор книги: Джейн Фэйзер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)
Глава 8
В одной из спален дворца в Гринвиче принцесса Мария внимательно изучала свое отражение в большом зеркале.
– Как думаешь, Пен, – спросила она, – какой кулон лучше повесить на грудь: из рубинов или изумрудов?
– Рубиновый, мадам, – решительно ответила та.
Принцесса приложила подвеску к атласному платью, напоминающему по цвету лед с голубыми прожилками.
– Ты права, – сказала она. – У тебя превосходный вкус. Почти как у твоей матери.
Пен улыбнулась и помогла принцессе закрепить украшение.
– Вот ты улыбаешься, – продолжала та, – а я заметила, что все последние дни настроение у тебя отнюдь не праздничное. Ты не любишь эти шумные торжества в Гринвиче?
Принцесса не случайно спросила об этом: сама она с большой неохотой оставила Бейнардз-Касл и приехала сюда – только лишь потому, что так захотел ее брат король.
Что же касается Пен, то для подавленного настроения причины у нее были иные: тягостное соглашение, заключенное с окаянным французским агентом, которое понуждало ее все время быть начеку, стараться уловить чуть не в любой фразе принцессы нечто такое, что свидетельствовало бы о ее ближайших планах, об отношении к тем или иным политическим фигурам, о взглядах на те или другие события, – все это тяготило, вызывало неприязнь, если не презрение, к самой себе.
В ответе на вопрос принцессы Пен избрала форму частичного прямодушия.
– Мне хочется быть как можно ближе к моей семье, мадам, – сказала она. – И в эти дни особенно. Хочется покоя.
– Ну а мой братец король, – проговорила принцесса, – такие вещи не берет во внимание. Вернее, я убеждена, таково решение Нортумберленда. И потому я здесь, хотя ума не приложу, какая ему в этом корысть?
– Думаю, вы недалеки от истины, мадам. Все дело в герцоге. Он хочет, чтобы вы были менее самостоятельны. И смирились с этим.
Принцесса резко отвернулась от зеркала, словно испугалась своего отражения.
– По правде говоря, Пен, пока мы здесь, в Гринвиче, я все время чего-то страшусь. Уже около двух недель не могу увидеться с братом. Мне никто не сообщает о состоянии его здоровья. Быть может, оно стало еще хуже и в связи с этим плетутся какие-то замыслы, о которых я ничего не знаю.
Она в волнении прошлась по комнате, перебирая четки, которые все время держала в руках, и заговорила снова:
– Да, о брате я мало что знаю, но зато отдаю себе полный отчет в том, что Тайный совет не желает, чтобы я ему наследовала. И все больше опасаюсь, что Нортумберленд заставит их принять под приличным предлогом решение лишить меня законной власти и заключить в Тауэр. А там… Ведь если я буду мертва, то уж никак не смогу стать королевой, не правда ли?
На ее губах появилась сардоническая улыбка.
– Я слышала, мадам, – отозвалась Пен, не зная, что ответить по существу, – что короля ожидают сегодня за пиршественным столом, но на дальнейшие торжества он не останется.
Принцесса покачала головой.
– Не думаю, что мы сможем его увидеть где-либо. Они делают все, чтобы не дать нам встретиться друг с другом. Я чувствую себя, как мышь в ожидании кошачьего прыжка.
Она глубоко вздохнула, потом сказала раздраженно и решительно:
– Я собираюсь лечь в постель – вот что я сейчас сделаю! Побуду в одиночестве, подумаю о своей жизни. Что касается отъезда отсюда, мне было сказано: король не хочет, чтобы я возвращалась к себе. Когда мне будет это позволено – меня поставят в известность. – Ее голос приобрел почти злобный оттенок:
– Так мне изволил сообщить со своей лживой улыбкой и лицемерными любезностями его светлость герцог Нортумберленд, когда я потребовала, чтобы он разъяснил положение.
Пен безмолвствовала. Ей хотелось крикнуть принцессе, чтобы та замолчала, не говорила больше ничего. Ничего о своих намерениях, о своих подлинных друзьях и сторонниках… Потому что она, Пен, больше не принадлежит к их числу: ей нельзя доверять, ее нужно сторониться, обходить за десятки миль… Прогнать…
Но она ничего не сказала принцессе. А та со всегдашними доверчивостью и откровенностью (когда они оставались одни) продолжала:
– Да, лягу в постель и скажусь больной. И только ты и мой врач будут знать, что я совершенно здорова. Быть может, тогда герцог оставит меня в покое со своими нравоучениями, а братец заинтересуется моим здоровьем и велит позвать к себе. Или сам придет… Ох, Пен, если бы мы с ним могли свободно поговорить обо всем! Без свидетелей.
Пен, по-прежнему не произнося ни слова, наклонила голову в знак полного согласия.
Она многое знала о принцессе, в том числе и о том, что та с детства отличалась слабым здоровьем, не намного лучшим, чем у брата, – это, видимо, шло по линии отца, потому что матери у них были разные. Принцесса много и часто болела, месяцами лежала в постели с высокой температурой. Особенно зимой. Врачи не раз опасались за ее жизнь.
Если она что-то знает, или просто предчувствует, насчет козней герцога и опасается каких-то его действий, будет вполне разумным с ее стороны притвориться больной. Это может дать некоторую передышку, а также побудить короля потребовать встречи с сестрой.
– Если лондонцы, – сказала Пен, – услышат о вашей (болезни, мадам, для герцога станет труднее что-то предпринять против вас.
Принцесса благодарно улыбнулась.
– Неплохая мысль, Пен. Ты права, народ меня любит. И верю, поддержит, если мой брат отправится в иной мир. Только надо сделать так, чтобы сообщение о моей болезни поскорее распространилось в городе.
– Тогда будет разумней, мадам… – высказала предположение Пен, – если вы заболеете… то есть почувствуете себя плохо на виду у многих… внезапно…
– Конечно, Пен! Умница! Сегодня же вечером, во время пиршества, прямо за столом… Решено!.. А ты будешь следить за моим сигналом… Какой сигнал? Я уроню на стол веер… Смотри, вот так!
Она взяла изящный итальянский веер блеклых тонов и продемонстрировала, как это сделает, кинув его на постель.
– Как только он выпадет у меня из рук, сразу бросайся ко мне, оказывай помощь, зови врача, выражай соболезнование, беспокойство… В общем, сама знаешь. Ты же мой самый преданный друг.
Преданный от слова «предавать», мелькнула у Пен горькая мысль, когда она наклонила голову в знак согласия.
А принцесса, увлеченная предстоящей игрой, с живостью продолжала:
– Потом я слабым голосом скажу, что не хочу портить всеобщее веселье, и ты меня уведешь в спальню, после чего сообщишь герцогу и совету, что у меня приступ старой болезни и я вынуждена оставаться какое-то время в постели.
– Я сделаю, как вы сказали, мадам.
Принцесса вгляделась в лицо Пен и спросила:
– А ты… ты себя хорошо чувствуешь?
– Да, мадам. – Пен старалась не смотреть на нее. – Просто устала немного. Как и вы, я плохо сплю в этом дворце.
Принцесса кивнула, удовлетворенная ответом, и подошла к аналою в ногах кровати.
– Теперь оставь меня, Пен, я должна помолиться.
Она взяла молитвенник и опустилась на колени.
Пен тихо прикрыла дверь и вышла в первую от коридора комнату, где находились придворные дамы, готовящиеся к званому обеду и примеряющие всевозможные ленты, банты и головные повязки. В комнате было прохладно и не очень светло, но очень шумно.
– Как принцесса? – спросила одна из дам. – Ей что-нибудь нужно?
– Она молится, – ответила Пен. – Даст знать, когда закончит.
Другая из дюжины дам, прислуживающих принцессе, пожаловалась, что у нее вскочил прыщ на носу и она не знает, что делать; третья поинтересовалась чем-то насчет вышивки. Пен тоже принялась за вышивание, надеясь, что это занятие успокоит разыгравшиеся нервы.
Оуэн собирается прибыть сегодня на торжество, на веселый «пир дураков» в канун Крещения, как его называют по старинке. И она должна будет – ведь она обещала – рассказать ему об опасениях принцессы, о ее обманной болезни, еще о чем-то… Конечно, он захочет подробностей, которых она не знает, и ей придется их узнавать, втягиваясь все больше в позорное соглядатайство.
Делая вышивку на чепце для ребенка, родившегося недавно у одной из подруг Пиппы, она уколола палец иглой. Показалась кровь, Пен сунула палец в рот… Какая счастливая эта молодая женщина! У нее ребенок. Живой, здоровый ребенок… Первенец…
Она продолжала работать иглой, стараясь ни о чем не думать… Нет, это невозможно! Тогда подумаем о том, что, в конце концов, французы куда менее опасны для принцессы, чем свои. Чем герцог Нортумберленд и его сподвижники. Возможно, Оуэн прав, когда говорит, что французское правительство может сослужить добрую службу для Марии. Особенно после смерти короля Эдуарда, которой, судя по всему, ждать недолго. Что бы ни рассказала Пен Оуэну, пока ее сведения не дойдут до ушей Нортумберленда, принцессе от этого хуже не будет. Вполне возможно, что и лучше.
Но что, если для французов станет выгодным раскрыть мысли и планы Марии перед Нортумберлендом?
От этой мысли у Пен вновь заболела голова… Что делать? Кому верить? Только своим родным, с которыми она хотела бы поговорить, посоветоваться, но не смеет. Она так же одинока сейчас, как была в часы родовых и послеродовых мук.
И значит, должна платить мзду Оуэну за услуги, которые ей необходимы, без которых не представляет дальнейшей жизни, и она вытерпит это унижение… Будет платить…
Ох Боже! Она испачкала кровью чепец!..
Пен позвонила в колокольчик и, когда служанка появилась, попросила, если удастся, отстирать пятно. Та взяла чепчик, с удивлением глядя на Пен: разве знатная придворная дама может, как какой-то неразумный ребенок, уколоть палец во время шитья?..
Дверь из покоев принцессы открылась, Мария вышла к своим дамам. Как обычно после долгой молитвы, она выглядела спокойной, просветленной.
– Все в сборе?
Она нашла слова для каждой – о наряде, о здоровье, о том о сем. Эти женщины были ее тихой пристанью посреди бурного моря; ее пускай не слишком надежной, но все-таки защитой, заслоном от порывов леденящего ветра, и она знала, как поддерживать их бодрый дух и преданность.
– Я вызову герольдов, мадам, – сказала Пен, подходя к двери в коридор и открывая ее.
Там уже стояли двое с трубами и вымпелами в руках. На вымпелах красовалась роза – фамильный знак Тюдоров. Герольды ожидали команды возвестить о скором появлении принцессы Марии в нижнем пиршественном зале.
Зазвучали трубы. Герольды двинулись впереди процессии. За ними – Мария и придворные дамы. У подножия лестницы герольды остановились и встали по бокам, пропустив вперед принцессу, которую встречали в дверях герцоги Нортумберленд, Суффолк и остальные члены Тайного совета.
Пен не могла не обратить внимание на то, с каким напряжением принимала принцесса их льстивые слова и масленые улыбки, пока шла к своему месту за высоким столом, рядом с пустующим королевским креслом, над высокой спинкой которого красовался алый балдахин, украшенный изображением золотого льва, символа Англии.
Место Пен, по табели о рангах, находилось недалеко от принцессы, но все-таки за нижним столом – ведь она не была королевских кровей или же супругой человека с большим политическим весом.
Она оглядела присутствующих и с облегчением убедилась, что Робина среди них нет. Видимо, он прибудет позднее вместе с Пиппой. Как ужасно, подумала Пен, что ей почти не хочется… стало неловко видеть Робина, общаться с ним. Смотреть ему в глаза. И он, в свою очередь, не перестает сердиться на нее за то, что она продолжает общение с Оуэном д'Арси.
– Леди Брайанстон… – услышала она голос, который узнала бы из тысячи голосов. – Могу я присесть рядом с вами?
Она не удивилась, потому что догадывалась: он устроит так, чтобы оказаться за столом возле нее. Ее улыбка, которой она ответила на его приветствие, была холодна, как ледяной ветер за большими окнами залы.
– Садитесь, шевалье. Мы довольно давно не виделись.
– Слишком давно, – ответил он, усаживаясь на длинную скамейку рядом с ней. – Надеюсь, вы здоровы?
Боже, как трудно переносить этот мелодичный голос, этот взгляд, улыбку!.. Но она не позволит ему заметить ее смятение, нет…
Слегка улыбнувшись, она кивнула и перенесла все свое внимание на верхний стол, где герольды уже стояли по бокам от кресла короля. Значит, он все-таки появится?
Оуэн тоже сделал над собой усилие, чтобы не обнаружить разочарования ее сухостью, хотя вполне понимал происхождение и причины этого и не мог не восхищаться выдержкой несчастной женщины. Понимал также и то, что их неотвратимо влечет друг к другу, и если это влечение и нельзя назвать любовью, то, во всяком случае, оно сродни ей.
Ожидание длилось. Разговоры то вспыхивали, то замирали. Гирлянды восковых свечей дрожали над столами, слуги держали наготове фляги с вином и медом. Дворецкие замерли у разделочных столиков с длинными ножами в руках.
Сигнала труб, оповещающего о появлении короля, все не было.
Пен снова взглянула на принцессу Марию. Та сидела бледная, но собранная – с одной стороны от нее было пустое кресло короля, с другой восседала герцогиня Суффол, ее двоюродная сестра, время от времени что-то шепчущая ей на ухо, к чему та не прислушивалась, хотя согласно кивала.
За болтовней герцогиня не забывала улыбаться во все стороны, а также воспитывать свою рассеянную, запуганную дочь Джейн, сидящую рядом. Воспитание выражалось главным образом в щипках, которыми она награждала ее по любому поводу.
– Интересно, почему так долго нет его величества? – проговорил Оуэн почти на ухо Пен.
– Возможно, он не может найти своих штанов, – ответила та, оскорбленная невниманием этого мальчика к своей старшей сестре, которая давно добивается встречи с ним.
– Ого, – не без одобрения заметил Оуэн, – как крепко можете вы куснуть. – Он вытянул свои длинные ноги под столом, усаживаясь удобнее, и продолжал:
– Поскольку наши кубки еще не наполнены, то в ожидании этого момента позвольте сообщить вам, чем я занимался до прихода сюда.
Она повернула голову, глаза вспыхнули робкой надеждой, которая пробудила в нем новую волну сострадания.
– Вам удалось что-то узнать?
– К сожалению, ничего определенного. Только некоторое подтверждение.
Свет в ее глазах погас.
– Подтверждение чего? – спросила она.
– Того, что рождение вашего ребенка происходило в непростой атмосфере.
– Я не один раз говорила вам об этом, шевалье. Вы не поверили мне?
– Я очень осторожен с тем, во что верить, мадам, – произнес он с некоторой сухостью. – И потом я не верю вам, а стараюсь уточнить и проверить то, о чем вы сообщали. Если уж взялся за выполнение поручения.
– Я стараюсь так же относиться к тому, за что берусь, шевалье.
– Ага. – Он внимательно посмотрел на нее. – Не значит ли это, что вы хотите сообщить мне кое-что?
– Возможно. – Она выдержала его взгляд, не отводя глаз. – Однако не могу взять на себя ответственности ни за важность, ни за полную достоверность того, что услышала.
– Вполне понимаю вас, мадам. Я начну первым. Не возражаете?
Она не успела ответить, ее прервал высокий звук трубы, вслед за которым с лестницы в зал спустился герольд в ливрее королевских цветов.
Он остановился позади кресла герцога Нортумберленда и что-то зашептал ему на ухо. Герцог выслушал с бесстрастным лицом и жестом позволил отойти. Тот, отвесив поклон, встал за спинкой герцогского кресла.
Нортумберленд грузно поднялся из-за стола, медленно оглядел присутствующих.
– Милорды, – начал он, – я с сожалением сообщаю вам слова его величества о том, что неотложные дела вынуждают его отказаться от присутствия в этом зале. Король желает нам всем веселья и хороших праздников.
Герцог опустился в кресло и нетерпеливым движением руки велел стоявшему сбоку пажу наполнить его кубок.
Итак, принцесса Мария оказалась права, подумала Пен. Конечно, ее брат и не собирался появиться на празднестве. Вернее, этого не собирались допустить Нортумберленд и иже с ним, зорко охраняющие короля от любых контактов с принцессой. Возможно и другое: его здоровье настолько ухудшилось, что он просто не в состоянии показаться перед публикой.
– Интересно… – Голос Оуэна прервал ее размышления. – Неужели Нортумберленд не был заранее оповещен о неотложных делах короля и узнал о них в последнюю минуту перед пиршеством?
Пен отметила, что Оуэн просто читает ее мысли. Подождав, пока служители наполнят их кубки и положат жаркое из павлина, она сказала ему:
– Можете начать ваш рассказ, шевалье.
Он отпил вина и произнес:
– Сегодня вечером я имел неудовольствие видеть вашего деверя.
– И что же?
Оуэн помолчал.
– Я узнал, что ребенок родился раньше срока, – сказал он после паузы.
– Да, на целый месяц. – Ей не хотелось ни с кем говорить об этом, даже с человеком, который взялся помочь. – Но какое это имеет значение?
Он опять ответил не сразу.
– Это может быть очень важным, если преждевременные роды были инспирированы… – Он пояснил:
– Стали результатом чьих-то преднамеренных действий.
Пен в недоумении посмотрела на него.
– О чем вы говорите? Как это может быть?
Его голос зазвучал мягче, нежели обычно, словно он на самом деле опасался причинить ей боль.
– Если свекровь не желала, чтобы ваши родные присутствовали при родах, она могла действовать самыми различными способами.
Он замолчал, давая ей время обдумать его слова и прийти в себя, подав знак слуге, чтобы тот положил ему с огромного блюда несколько запеченных жавороночьих язычков.
– Майлз высказал что-нибудь такое, что могло натолкнуть вас на эту мысль? – проговорила наконец Пен.
Оуэн наклонил голову.
– Он был не слишком трезв, но смысл его слов показался мне именно таким… Скажите, его мать способна на подобное?
Пен неподвижным взглядом смотрела на кусок мяса, остывающий на ее тарелке. Ей не хотелось есть, она не была уверена, что у нее вообще когда-нибудь появится аппетит.
– Да, – сказала она. – Эта женщина способна на все.
Оуэн снова заговорил:
– Я предположил, что ей необходимо было узнать раньше других, какого пола родившийся ребенок. Если девочка, то никакой опасности нет. Если мальчик – это лишает Майлза всех наследственных прав… А преждевременные роды дают возможность для некоторых действий…
Все это Оуэн произнес спокойным, ровным тоном, не поднимая глаз от тарелки.
– Боже! – воскликнула Пен. – Но как?.. Как можно такое сделать?.. – Она смотрела на него горящими, как у тяжелобольного человека, глазами, – Мое дитя… Мой сын… Он родился живым. Я знаю… знаю!.. Хотя и раньше срока…
Она сжала в кулак руку, лежавшую на столе, пальцы побелели.
– Значит, нам остается только докопаться до правды, – сказал он успокаивающе и положил ладонь на ее кулак, пытаясь его разжать. – Старайтесь не показывать ваших чувств, Пен.
– Я еще не настолько владею искусством обмана, – произнесла она с горечью. – Видно, потому, что поздно начала заниматься шпионажем.
И все-таки она не спешила освобождать руку из его теплых пальцев.
– У нас деловые отношения, шевалье, – добавила она, отдергивая наконец руку, – и нам ни к чему эти дружеские жесты.
Он пожал плечами:
– Как угодно, мадам. Мы можем, хотя бы на людях, сохранять видимость дружелюбия.
Пен подняла со стола кубок, задумчиво провела пальцем по его краю и, внезапно улыбнувшись, произнесла:
– Для меня одно удовольствие находиться в вашей компании, шевалье.
На что он весьма сухо ответил:
– Ваши любезные слова, мадам, прозвучали чрезвычайно неубедительно. Куда больше вам подходят хмурый вид и дерзкие речи. – После чего еще раз оглядел зал и спросил официальным тоном:
– Вы, кажется, намеревались мне что-то сообщить?
Ее взгляд обратился туда, где восседали Нортумберленд с Суффолком, когда она сказала:
– Не могу же я говорить здесь.
На что он в прежней своей легкой манере отвечал:
– Позвольте объяснить вам кое-какие правила общения между теми, кого вы с содроганием души называете шпионами. Начнем с того, что публичные сборища являются самым надежным местом для обмена секретной информацией. При этом следует говорить нормальным тоном, не слишком понижая голос – как делаю я сейчас, – и тогда никто вас ни в чем не заподозрит.
– Но от такого тона, как у вас сейчас, – возразила она, – меня начинает клонить в сон.
Он не удержался от смеха.
– И все-таки попробуйте, Пен…
Она продолжала вертеть в руках кубок, думая о другом. То, о чем ей коротко поведал Оуэн, одно лишь предположение, которое он высказал, наполнило ее такой холодной злобой, что она готова была на все, чтобы только узнать правду.
Сделав усилие, она заставила себя вновь повернуться к нему и, наверное, не очень точно следуя изложенным им правилам, начать рассказ об опасениях принцессы Марии за свою жизнь и об избранном ею плане ухода с пиршества.
Оуэн слушал, не перебивая, потом кивнул.
– Она совсем не напрасно опасается Нортумберленда.
– Ей всегда так казалось, – сказала Пен. – С ухудшением здоровья ее брата опасность становится все больше… Как вы используете то, о чем я вам рассказала? – вдруг поинтересовалась она.
Оуэн с некоторым удивлением взглянул на нее – какое простодушие! – но все же ответил:
– Сообщу посланнику.
– А еще кому? Надеюсь, не Нортумберленду?
Она боялась, он разозлится или оскорбится, но он с улыбкой сказал:
– Нет, дорогая. Вы все еще не верите, что мы так же заинтересованы в расстройстве планов герцога, как и сама принцесса Мария?
Сорвавшееся с его губ слово «дорогая» не задело ее неуместной интимностью, чему она сама удивилась. Было такое ощущение, что он имеет право так говорить, а она не имеет никакого права обижаться.
Так же уместно прозвучало для нее и последовавшее:
– У нас нет никакой необходимости постоянно быть не в ладах, Пен.
Отвернувшись от него, она проговорила:
– Пожалуй, вы правы.
Он переменил тему разговора, спросив, отчего здесь нет ее родителей. Разве их не пригласили?
Она ответила, что их позвали, но ее сестра Анна заболела, и они, принеся свои извинения, решили остаться дома.
– А Пиппа?
– Пиппа и Робин прибудут позднее, когда веселье будет в разгаре. Она останется со мной до утра…
Разговор пошел легкий, светский, ни к чему не обязывающий. Оуэн заметил, как порозовели щеки его собеседницы, исчезло из глаз напряжение.
– Ваша сестра не очень больна, я полагаю?
– О нет, у нее простуда. Насколько мне известно, ее вполне можно было оставить на попечение старой няни, но лорд Хью и слышать не хотел об этом. Он считает, что она сделана из стекла.
– Какой преданный отец, – сказал Оуэн, и в его голосе послышался холодок.
Пен, не избывшая собственной душевной боли, не заметила этого.
– Да, мой отчим такой, – подтвердила она с гордостью. Беседа сделала полный круг и иссякла.
Пен посмотрела в сторону стола, стоящего на возвышении, поймала взгляд принцессы и увидела, как та внезапно выронила веер и подняла руку с салфеткой ко лбу. Ей вовсе не нужно притворяться больной, с тревогой подумала Пен: она больна на самом деле и бледна как смерть.
С тревожным криком Пен вскочила из-за стола. Оуэн, посвященный в то, что должно было произойти, поднялся вслед за ней. То же сделали ближайшие соседи по столу. Слуги отодвинули скамью, чтобы всем легче было выйти.
Пен поспешила к принцессе.
– Мадам, – заговорила она, – попробуйте выпить немного вина, это вернет вам силы… Отойдите, прошу вас, подальше, леди и джентльмены! Принцессе нужно больше воздуха.
Она склонилась над Марией, которая с полузакрытыми глазами откинулась на высокую спинку кресла.
– В чем там дело? – вопросил Нортумберленд, хотя видел, как леди Суффолк обмахивает бледную принцессу веером, который только что выпал из ее рук.
– Принцесса нездорова, милорд герцог, – объяснила ему Пен. – Она нынче жаловалась на сильную головную боль, но, не желая огорчить короля, не осталась в постели.
– Простите меня… милорды, миледи, – пробормотала принцесса. – Я вынуждена покинуть вас.
Придворные дамы столпились вокруг кресла, на котором та сидела, но Пен попросила их не беспокоиться: она сама проводит ее высочество.
Однако герцог Нортумберленд настоял, чтобы Мария оперлась на его руку, и самолично проводил ее из пиршественного зала до дверей ее покоев. С нескрываемым раздражением смотрел, он, как она, стоя в дверях, слабо махала рукой провожавшим.
– Надеюсь, к утру вам полегчает, мадам, – кисло заметил герцог.
– Есть основания думать, милорд, – сказала Пен, – что у принцессы повторился приступ лихорадки. Если вы будете настолько любезны, что пришлете к нам врача, я помогу ей лечь в постель.
Герцог скользнул взглядом по обеспокоенному лицу Пен, поклонился и ушел.
– Хорошо сыграно, – прошептала принцесса, когда двери были затворены.
Она стояла посреди комнаты, приложив левую руку к сердцу, по-прежнему такая бледная, что Пен не на шутку встревожилась.
– Уж не заболели вы на самом деле, мадам? – вскричала она.
– Кажется, нет, Пен. Хотя, если можно заболеть от предчувствия опасности, от страха… – Голос у принцессы слегка дрожал, что не мешало слабой улыбке появиться на обескровленном лице. – Меня радует и придает силы сознание, что мы, пускай ненадолго, перехитрили милорда герцога.
– Да, мы сделали это, – ответила ей Пен. – Позвольте, я помогу вам лечь в постель до прихода врача.
Лекарь принцессы был предан ей и хорошо знал, как себя вести в подобных случаях. Не задавая никаких неловких и ненужных вопросов по поводу истинных причин плохого самочувствия, он проглотил то, что было ему сказано, и признал наличие у принцессы сильнейшей простуды, опасной для легких, которую следует лечить промыванием желудка и кровососными банками. С чем принцесса согласилась, хорошо зная, что после подобных процедур будет на самом деле так слаба, что ни у кого, начиная с Нортумберленда, не возникнет и тени подозрения в притворстве.
После того как лекарь, свершив свое жестокое дело, удалился, принцесса слабым голосом позвала Пен.
– Я хотела бы, – сказала она, – чтобы ты вернулась в зал, где скоро начнется карнавал, и сообщила герцогу о том, что в течение нескольких дней я не смогу принимать посетителей. Никого… И сделай так, чтобы слух о моей серьезной болезни распространился как можно шире… А утром навести меня.
Пен поклонилась и вышла из полутемной комнаты, испытывая жалость к принцессе, которая, может быть, напрасно так свирепо наказала себя.
Еще с лестницы она услышала раздающийся из зала грохот – это целая армия слуг убирала столы и скамейки, готовя помещение для безумств Двенадцатой ночи. С галереи, нависшей над залом, долетали звуки настраиваемых инструментов, а две длинные галереи внизу готовили к приему новых гостей.
Где же Оуэн? Закончил свою не слишком тяжелую работу по сбору нужных сведений и ушел ублажать посланника новой информацией?..
Нортумберленда тоже нигде не видно. Прежде чем сообщить ему и всем остальным печальную весть о здоровье принцессы, Пен решила пойти к себе в спальню и там дождаться Пиппу.
