Текст книги "Космический госпиталь. Том 3"

Автор книги: Джеймс Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 63 страниц)

Хьюлитт растерялся, но, взяв себя в руки, представился и вкратце поведал о своих проблемах. Больше ему ничего в голову не приходило, ведь все, что было между ним и этими чудищами общего, – так это некий набор симптомов.

Хоррантор издал низкий, похожий на стон звук, который, вероятно, выражал сочувствие, и сказал:

– Мы-то хоть знаем, что с нами. Если врачи не знают, что с тобой, а ты себя хорошо чувствуешь, они нескоро придумают, как тебя лечить.

– Это точно, – подтвердил Бовэб. – Тут успеешь соскучиться. Если, конечно, не найдешь, чем себя развеселить. Ты азартный, пациент Хьюлитт?

Не дав Хьюлитту и рта раскрыть, вмешалась Морредет:

– Знаешь, Бовэб, даже кельгианин – и тот не стал бы вот так сразу брякать что попало. Хьюлитт знает, как играть в карты, но не умеет играть ни в «красоток», ни в скремман. Мы, конечно, могли бы его научить играть в эти игры, но, может быть, он сам хотел бы научить нас играть в те игры, которые знает он?

– Тогда у вас будет преимущество, пациент Хьюлитт, – намекнул Хоррантор, развернув один глаз к землянину. – С такими соперниками, как мы, вам бы это не помешало.

Эти существа явно считали себя опытнейшими картежниками, у Хьюлитта появилось искушение взять да и запудрить им мозги правилами сложной и запутанной партнерской игры – виста. Нет, не виста, лучше – бриджа. Но если они не врут, если они действительно классные игроки, то долго пудрить им мозги не удастся.

– Я бы лучше поучился играть в ваши игры, – ответил Хьюлитт. – И потом, я вовсе не думал, что мне тут понадобятся земные карты, и не захватил их с собой.

– Не понадобятся, – ухмыльнулся Бовэб, слазил передней ногой в карман короткого фартука – единственного предмета одежды – и вытащил толстенную колоду карт. – Когда кому-то нужны карты, их выдает Летвичи – просит, и их приносят в палату с рекреационного уровня для сотрудников. Мы своими именно так и разжились. Для начала сыграем несколько конов скреммана в открытую, чтоб ты понял, что к чему. Только давай поскорее начнем. Морредет, подвинься немного, чтобы было где разложить карты.

Кельгианка поджала лапки, и от этого буква "S" – тело – стала больше похожа на настоящую букву. Затем она приподняла верхнюю часть туловища, увенчанную остроконечной головой, и нависла над освободившейся частью кровати. Хьюлитт, Хоррантор и Бовэб уже заняли свои места, когда тралтан оповестил партнеров:

– Сюда идет Летвичи. Что это ей от нас надо сейчас? Может, кто-нибудь должен лекарство принимать?

– Пациент Хьюлитт, – проговорила Старшая сестра, остановившись около кровати так, что оказалась между Хоррантором и Бовэбом. – Я очень рада тому, что вы начали общаться с другими пациентами. Лейтенант Брейтвейт, узнав об этом, тоже непременно порадуется. Однако я должна предупредить вас о том, – продолжала Старшая сестра, – что в госпитале существуют правила, регламентирующие групповую активность пациентов. В игры позволяется играть исключительно ради развлечения. Запрещается производить обмен личными вещами, деньгами, имеющими хождение в Федерации, и выдавать друг другу какие-либо долговые расписки. Вы находитесь в компании с цивилизованными хищниками, пациент Хьюлитт, и мою мысль лучше всего выражает землянская поговорка «овца среди волков». Прошу вас, не волнуйтесь слишком сильно, если ваш монитор вдруг начнет подавать сигналы тревоги. Кроме того...

Зеленая бесформенная лапка нырнула в карман, укрепленный снаружи защитной оболочки, и вынула оттуда небольшую пластиковую коробочку, которая тут же упала на кровать рядом с Хьюлиттом.

– Представители вашего вида, – заметила Летвичи, – пользуются этими предметами для удаления остатков пищи, застревающих между зубами после еды. Не сомневаюсь, вы найдете для них другое применение. Желаю удачи.

После ухода Старшей сестры первым заговорил Бовэб.

– Зубочистки, целая коробка! – воскликнул дутанин. – Давайте поделим полкоробки на всех. Хьюлитт, да ты у нас миллионер!

Глава 11

Поначалу игра показалась Хьюлитту сложной, но потом он освоился, хотя в колоде было целых семьдесят пять карт, по пятнадцать каждой из пяти мастей. Масть отличалась знаками и цветом: синие полумесяцы, красные копья, желтые щиты, черные земли и зеленые деревья. Самыми старшими картами в каждой масти были Правители, их Супруги и Наследники, за которыми в нисходящем порядке следовали карты с цифрами от двенадцати до единицы. В отличие от знакомых Хьюлитту карточных игр, в которых старшей картой всегда являлся туз, здесь он назывался «бедняком» и служил самой младшей картой – за исключением тех случаев, когда на руках у игрока было по двенадцать карт одной масти. Этой комбинацией можно было побить одну из трех старших карт.

У игры существовали исторические и социально-политические предпосылки – так объяснили Хьюлитту партнеры по игре. Комбинации самых маленьких и самых старших карт, помимо Правителей, символизировали народное восстание, дворцовый переворот или (в наши дни) успешное возобладание одной корпорации над другой. Особую ценность имели комбинации трех, четырех или пяти карт разных мастей одного и того же значения. Если тебе вместе с ними выпадала еще и десятка, то такая комбинация била сразу двух Правителей соперника. Существовали и другие комбинации с числовыми картами и картами-"картинками", с помощью которых можно было побить отдельные карты соперника или комбинации, но Хьюлитт понял: чтобы усвоить все комбинации, ему потребуется время.

Во время первых трех конов партнеры имели право прикупать по одной дополнительной карте, но всякий раз обязаны были сбрасывать либо ее, если она оказывалась ни к чему, либо еще какую-нибудь лишнюю карту. Затем они могли выкупать карты у банкующего, именуемого Правителем игры, поднимая при этом ставки. Пользующиеся прикупом либо имели на руках плохие карты и не желали понапрасну тратить деньги, либо, наоборот, получали при сдаче хорошие комбинации и не желали ничего менять.

Еще одной сложностью игры было то, что перед каждым из игроков лежало две кучки карт лицом вверх, в каждой кучке не больше трех карт, но при этом только данный игрок знал, какие из этих карт сброшены, а какие могут быть использованы в игре под самый ее конец. Сброшенные карты угадывались путем мимики соперника, при этом не забывалось, что мимика могла быть и фальшивой.

– Первые несколько конов мы тебе будем подыгрывать, – пообещал Хоррантор, издав параллельно серию непереводимых звуков, по всей вероятности, служивших у тралтанов смехом. – И еще будем указывать тебе на твои ошибки. Думаю, ты уже достаточно хорошо усвоил правила, и можно начинать игру.

– Не думаю, чтобы ты усвоил их достаточно хорошо, – возразил Бовэб, придвигаясь поближе к кровати, – чтобы начать мухлевать.

– Да, кстати, насчет мухлевания, – спохватился тралтан. – Ты, пациент Хьюлитт, не забывай – твои соперники будут все время пытаться мухлевать, то есть пытаться одержать верх над тобой нечестным путем. Ну например: ты бы, наверное, не додумался до того, что я, сидя рядом с тобой, могу боковым зрением заглядывать к тебе в карты. Кроме того, надо иметь в виду, что дутане обладают способностью обострять свое зрение, когда предмет – в данном случае твои глаза – находится от них на фиксированном расстоянии. Бовэб может преспокойно разглядывать отражение твоих карт в твоих собственных глазах, а особенно – ту карту, которую ты держишь, собираясь сбросить. Я бы тебе посоветовал щуриться и смотреть на карты сквозь волосы, которые растут у тебя по краям век. Мухлевать мы будем на каждом шагу. Поначалу мы будем делать это нарочито, чтобы ты сумел сам догадаться, как мы это проделываем.

– Ну с-спасибо, – пролепетал Хьюлитт.

– Хватит болтать. Торгуйтесь давайте, – проворчала Морредет.

Последующие два часа пролетели незаметно. Появилась сестра-худларианка и объявила, что пора ужинать.

– Если вы желаете продолжать разговор и забавы, – сказала она, – вы можете вместе поесть за столом около сестринского поста. В противном случае еда будет подана каждому к кровати. Ну, как?

Хоррантор, Бовэб и Морредет хором произнесли слово «стол». Мгновением позже к ним присоединился и Хьюлитт.

– Вы уверены, пациент Хьюлитт? – засомневалась сестра. – Опыта контактов с иными видами у вас маловато. Зрелище того, как они едят, в первый раз способно сильно огорчить с психологической точки зрения. Или вам раньше доводилось кушать вместе с инопланетянами?

– Да нет, – смутился Хьюлитт. – Но мне бы не хотелось прерывать начатый разговор. Думаю, все будет в полном порядке, сестра.

– Хитрость, – пояснил Хоррантор по дороге к столу, – заключается в том, чтобы не смотреть в тарелку к другому.

Но тут принесли подносы с едой, и Хьюлитт, к ужасу для себя, понял, что не может не смотреть в чужие тарелки. Оказалось, что пища, хоть и выглядит неаппетитно, отвращения у него не вызывает. Больше всего Хьюлитта огорчило зрелище того, как Хоррантор запихивает в себя невероятные горы тушеных овощей – естественно, горы по людским меркам, ведь тралтан был раз в шесть крупнее человека. При этом овощи поглощались отверстием в теле Хоррантора, которое Хьюлитту и в голову не пришло бы считать ртом. Морредет тоже была травоядной и поедала какие-то сырые растения со страшным хрустом. Что ел Бовэб, этого Хьюлитт не понял, только почувствовал странный острый запах, исходящий от тарелки дутанина. Как он вскоре обнаружил, никто из пациентов на его тарелку не пялился.

«Интересно, – подумал Хьюлитт, – они так хорошо воспитаны, или синтетическая отбивная с жареными грибами для них выглядит еще отвратительнее, чем для меня – их деликатесы?»

Покончив с едой, трое пациентов отнесли подносы на тележку. Хьюлитт последовал их примеру. Он не понял, для чего это делается – то ли для того, чтобы убить время, то ли для того, чтобы оказать посильную помощь медсестрам, то ли для того, чтобы побыстрее освободить стол для новой игры. Хьюлитт решил, что так или иначе – мысль неплоха.

Пока торговался Бовэб, вчистую выигравший три предыдущих кона, Хьюлитт заметил:

– Ну, доложу я вам – игроки вы изворотливые, зловредные и хитрющие. Не сказал бы, что те три кона мне легко достались. Так нечестно. Я уже половину зубочисток проиграл.

– А ты считай это обязательной платой за обучение, – усмехнулся Бовэб. – Да и потом, скремман – игра нечестная. Это ты в нее честно играешь, а это совсем ни к чему.

«Шерстистый кентавр, отпускающий шуточки», – подумал Хьюлитт и, вежливо рассмеявшись, сказал:

– На мой взгляд, игра жутко нечестная, потому что зависит не только от умения игрока хитрить, таиться и блефовать, но и от его способности верно читать мимику соперников. Вот уж не знаю, какую мимику скрывает шерсть кельгиан и дутан, а у Хоррантора на голове кожа не тоньше худларианской шкуры. До тех пор, пока я не попал в этот госпиталь, я с инопланетянами общался только по коммуникаторам. Вы для меня настолько чужие, что если бы я и заметил у вас какую-то гримасу, то все равно не понял бы ее значения.

– Между прочим, – возразил Бовэб, – ты, как сюда лег, так сразу стал через библиотечный компьютер изучать классификационную систему граждан Федерации. В этой системе описаны и основные моменты социофизиологического поведения разных видов. А во время последнего кона, Хьюлитт, ты безошибочно угадал, что у меня в сносе. Ты либо скромничаешь, либо не так глуп, как хочешь казаться.

– А раз так, – подхватил Хоррантор, – значит, ты усвоил, что игра в скремман продолжается и во время перерывов между конами. На самом деле ты делаешь успехи.

– Следует ли мне также научиться, – спросил Хьюлитт, – не покупаться на лесть?

– А как же, – хмыкнул Бовэб.

Хьюлитт рассмеялся и сказал:

– Следовательно, если я признаюсь в неведении по поводу чего-либо, меня не сочтут слабаком, поскольку такое мое признание может быть сочтено попыткой скрыть собственную силу. Ну а как тогда быть с игроком вроде Морредет?

– Кельгианская хитрость, – ответил Хьюлитту Хоррантор, – состоит в сокрытии намерений путем молчания. А нам остается лишь догадываться, о чем она думает, по движениям ее шерсти. Дело это очень тонкое, некельгианину приходится тяжело.

Бовэб глянул на Хоррантора и перевел взгляд на Хьюлитта, издав при этом непереводимое рычание. Хьюлитт не понял, в чем дело, но решил, что дутанин хотел его о чем-то предупредить.

– Когда я был маленький, – сказал Хьюлитт, – я знал одно существо, одно пушистое создание, по состоянию шерсти которого было довольно легко догадаться, о чем оно думает или хотя бы что чувствует. Порой мне удавалось заставить его передумать и вовлечь в игру, когда оно хотело спать. Порой, наоборот, ему удавалось заставить меня делать то, что хотелось ему. Это был котенок, то есть детеныш кошки. Это земной неразумный зверек. Принадлежал он моим родителям, но вел себя так, словно это они принадлежали ему. Это была красивая самка с черной шерстью, но не такой жесткой, как у Бовэба. Только лапки, грудь и подбородок кошечки были белыми. Когда она злилась или пугалась, шерсть у нее вставала дыбом. Такая реакция сохранилась у всех кошек с доисторических времен, когда они еще были дикими, неприрученными. Видимо, они считали, что, ощетинившись, выглядят крупнее и страшнее, но затем освоили другие методы общения.

Когда она хотела есть, – продолжал рассказ Хьюлитт, – она терлась головой о мои ноги, а если не добивалась своего, то выпускала когти и пыталась вскарабкаться вверх. Если она хотела играть, то каталась на спине, переваливаясь с боку на бок, и шевелила лапами. Если хотела спать, сворачивалась калачиком у меня на коленях, закрывала глаза. Правда, иногда, забираясь ко мне на руки, она сама не знала, чего ей больше хочется – спать или играть.

Она была очень веселым и любящим существом, – задумчиво протянул Хьюлитт, и на мгновение ему показалось, что его кошка вдруг возникла посередине стола и шагает по нему – хвост трубой. Вот она остановилась и принялась поддевать карты передней лапкой. Он тряхнул головой, прогнал видение и продолжал:

– Она очень любила, когда я тормошил ее, гладил, чесал ей шею и за ушками. Тогда она не выпускала когтей. Но больше всего она любила, когда я гладил ее по спине, особенно тогда, когда я начинал делать это кончиками пальцев, начиная с макушки, двигаясь дальше по спине к хвосту, который она тогда поднимала вверх. Когда я так делал, она мурлыкала – так называется звук, издаваемый кошками, когда они испытывают удовольствие.

– Эти разговорчики, – вмешалась Морредет, и шерсть ее заходила неровными волнами, – становятся чересчур эротичными и мне неприятны. Немедленно прекратите.

– Меня рассказ Хьюлитта тоже разволновал, – признался Бовэб, – но, наоборот, мне было приятно его слушать. Вот только не возьму в толк, с чего это ты решил так подробно рассказывать нам про свою зверушку? Что, она по характеру напоминала Морредет или меня? Это был твой особенный неразумный друг? Что с этой кошкой случилось и к чему ты клонишь?

– Прошу прощения, я никого не хотел обидеть, – извинился Хьюлитт. – Сам не знаю, почему вдруг стал рассказывать про свою кошку – я о ней уже давно не вспоминал. Может быть, я вспомнил о ней потому, что она была моим первым другом-нечеловеком. Она была очень добрая и никого здесь не напоминает, и уж тем более – во время игры в скремман. Она была, правда, очень удачлива. Однажды ей крупно повезло. Как-то раз она слишком быстро подбежала к большой антигравитационной машине и ударилась, отброшенная в сторону силовым полем. С виду нельзя было сказать, чтобы она поранилась, поскольку кошка дышала, и только около ее рта и ушей алела кровь. Родители почему-то сочли положение безнадежным и послали за ветеринаром, чтобы тот избавил бедное животное от напрасных мучений. Но я опередил их – я поднял кошку, отнес в свою комнату и запер дверь, чтобы никто не отнял у меня мою любимицу. Всю ночь я продержал ее у себя в кровати, пока она...

– Не умерла, – закончил за Хьюлитта фразу Хоррантор, при этом голос его прозвучал тихо и нежно, что совершенно не вязалось с таким массивным созданием, как тралтан. – Печальная история, что и говорить.

– Вовсе и не печальная, – возразил Хьюлитт. – Кошка выжила. Наутро она уже расхаживала по дому здоровехонькая как ни в чем не бывало и царапала меня за ноги, выпрашивая еду. Родители глазам своим не поверили, но папа сказал, что кошки живут девять раз – это такая земная поговорка. У этой поговорки есть определенные основания. Кошки очень гибки и обладают превосходным чувством равновесия. Кроме того, они крайне редко падают. Видимо, та кошка использовала все свои способности одновременно. По-моему, потом она просто умерла от старости.

– Печальная история со счастливым концом, – вынес приговор Бовэб. – Я как раз такие больше всего люблю.

– Мы будем трепаться про косматых зверушек, – поинтересовалась Морредет, и шерсть ее вздыбилась иглами и заходила волнами, что могло отражать как гнев и нетерпение, так и нечто в корне противоположное, – или в скремман играть?

Хоррантор тут же начал торговаться. Хьюлитт попытался успокоить кельгианку, которой неизвестно почему не понравился его рассказ о кошке.

– Я заговорил о своей зверушке, – пояснил он, обращаясь к Морредет, – и в особенности о ее шерсти из-за того, что считаю нечестным такое положение, при котором я не способен читать чужую мимику. Ни Хоррантор, ни Бовэб вообще никакой мимикой не обладают – так мне по крайней мере кажется. Ваша же мимика, Морредет, для меня слишком загадочна. Вероятно, со временем я научусь в ней разбираться. – Хьюлитт повернулся к тралтану и дутанину. – Вы-то уже наверняка научились худо-бедно разбираться в том, что означают движения ее шерсти.

– Пациент Хьюлитт, – оборвала землянина Морредет, и шерсть ее разбушевалась так, словно в палату ворвался шквал. – Мои чувства вы определять не научитесь, сколько бы мы с вами тут ни пролежали. Это не удалось бы даже другому кельгианину.

Игра продолжилась в неловком молчании. Хьюлитт понял, что снова сморозил какую-то бестактность.

Глава 12

Мысль о том, что же он сказал такого ужасного и как в дальнейшем избежать подобной ошибки, все еще мучила Хьюлитта, когда появилась сестра-худдарианка и велела пациентам разойтись по кроватям, получить вечерние лекарства и, как она надеялась, уснуть. Трое партнеров Хьюлитта по картам прошествовали мимо его кровати. Морредет хранила неприступное молчание. Хьюлитт ни с кем из троих заговаривать не решился, боясь, что может сделать еще большую ошибку. Он никаких лекарств не получал, а это означало, что сестра к нему подойдет в последнюю очередь.

Она подошла, проверила, надежно ли подсоединены датчики к монитору. Кроме этого, делать ей оставалось положительно нечего – только каждые два часа обходить спящих пациентов. Ей предстояло долгое нудное ночное дежурство. Хьюлитт надеялся, что медсестра с радостью ответит на несколько его вопросов.

– Постарайтесь сегодня не смотреть видео, – посоветовала худларианка – Старшая сестра Летвичи говорит, что для одного дня волнений вам вполне достаточно. За игрой в скремман время летит быстро, и я рада, что вы заводите друзей среди пациентов разных видов. Но теперь вам нужно поспать.

– Постараюсь, – вздохнул Хьюлитт. – Но меня кое-что тревожит.

– Вам больно? – Сестра поспешно шагнула к Хьюлитту. – Ваш монитор регистрирует оптимальные показатели всех жизненно важных параметров. Прошу вас, опишите ощущаемые вами симптомы. Будьте как можно точнее.

– Простите, сестра, я ввел вас в заблуждение, – извинился Хьюлитт. – К моему общему состоянию это не имеет никакого отношения. Дело в том, что днем я обидел кельгианку, пациентку Морредет, но не могу припомнить, что я такого сказал обидного или оскорбительного. Мы играли в скремман, и два других игрока, похоже, пытались меня о чем-то предупредить, подавая разные знаки. Мне бы хотелось понять, в чем я был не прав, дабы в будущем не совершить подобной ошибки. Если моя оплошность была серьезной, я бы хотел извиниться.

Трудно сказать, как именно Хьюлитт понял, что сестра успокоилась, но как-то понял.

– Думаю, вам не о чем особо тревожиться, пациент Хьюлитт, – протянула худларианка. – При игре в скремман в течение нескольких часов – а мне сказали, что вы играли долго, – зачастую имеют место взаимные колкости и оскорбления...

– Это я заметил, – кивнул Хьюлитт.

– Все эти обиды забываются на следующий же день, – утешила его сестра. – Просто забудьте о случившемся, как наверняка уже забыли ваши партнеры, и ложитесь спать.

– Но все было по-другому, – заспорил Хьюлитт. – В это время мы не играли. Я что-то сказал после игры.

Некоторое время худларианка молчала и поглядывала на кровати, выстроившиеся двумя рядами вдоль стен. Похоже, сейчас здесь спали все, кроме нее и Хьюлитта. Никто из пациентов не требовал срочного внимания сестры. Хьюлитта это порадовало, хотя он и немного схитрил, чтобы вовлечь чудовищную медичку в разговор.

– Ну хорошо, пациент Хьюлитт, – вздохнула худларианка, – расскажите мне, о чем вы беседовали. Постарайтесь припомнить, какие именно ваши слова обидели пациентку Морредет.

– Я уже сказал: не могу припомнить, – ответил Хьюлитт. – Я рассказывал о маленьком пушистом зверьке, домашнем любимце... Кстати, худлариане держат дома зверей? Ну, вот... Я играл с этим зверьком, когда был маленький. Морредет долгое время молчала, но вдруг ни с того ни с сего обвинила меня в том, что я рассказываю всякие гадости и неприличности. С ней согласился Бовэб. Я тогда подумал, что они шутят, но теперь мне так не кажется.

– Пациентка Морредет, – проговорила сестра, и мембрана ее едва заметно дрогнула – наверное, так худлариане шептали, – сейчас в таком состоянии, что разговоры о шерсти ее ужасно беспокоят. Но вы ведь этого не знали. Передайте мне в точности, слово в слово, что было вами сказано?

«А может быть, это не я использую медсестру в своих интересах, – вдруг пришло в голову Хьюлитту, – а наоборот? Может быть, худларианка радовалась любой возможности скоротать время ночного дежурства – хотя бы даже возможности успокоить разволновавшегося больного? А как на это посмотрит Летвичи, если разговор затянется за полночь?»

Хьюлитт повторил худларианке все, что было сказано до и после описания им кошки и того, как он ее ласкал. Он решил, что вряд ли у такого толстокожего существа, как худларианка, смогут разыграться сексуальные фантазии при рассказе о кошачьей шерсти, но в этом госпитале не стоило питать уверенность насчет чего бы то ни было.

Когда Хьюлитт покончил с пересказом, сестра заметила:

– Теперь мне все понятно. Но прежде чем я объясню вам, что произошло на самом деле, вы расскажите мне, много ли вам известно о кельгианах.

– Только то, что изложено во введении в пособие по системной классификации, найденном мной с помощью библиотечного компьютера, – отвечал Хьюлитт. – Материалы там большей частью исторические. Кельгиане относятся к физиологическому типу ДБЛФ, являются теплокровными многоножками и имеют цилиндрической формы тело, целиком поросшее подвижной серебристой шерстью, пребывающей в непрерывном движении, покуда кельгиане бодрствуют. Во время сна движение шерсти несколько утихает.

В связи с недостаточной развитостью органов речи, – продолжал как по писаному Хьюлитт, – речи кельгиан недостает оттенков, интонации и других форм эмоциональной выразительности. Однако это компенсируется шерстью, которая для другого кельгианина служит совершенным, непогрешимым зеркалом, отражающим эмоции собеседника. В результате кельгианам абсолютно чужды такие понятия, как ложь, тактичность, дипломатичность и даже вежливость. Кельгианин говорит именно то, что думает, потому что так или иначе все его чувства выражает шерсть. Поступать иначе – это, по понятиям кельгиан, дурацкая трата времени. Я пока все верно говорю?

– Верно, – подтвердила худларианка. – Но в создавшемся положении вы могли бы извлечь из сведений, почерпнутых в библиотеке, больше пользы. Морредет говорила с вами о своей болезни?

– Нет. – Хьюлитт покачал головой. – Я спросил ее, но она заявила, что не желает об этом говорить. Мне было любопытно, но я решил, что, видимо, болезнь ее очень огорчает, да и не мое это дело, поэтому я сменил тему разговора.

– Порой пациентка Морредет действительно отказывается говорить о своей болезни, – вздохнула сестра, – а порой, наоборот, охотно соглашается. Если вы спросите ее об этом завтра или послезавтра, вероятно, она расскажет вам об аварии и ее отдаленных последствиях, которые очень серьезны, но жизни пациентки не грозят. Я вам об этом говорю потому, что о беде Морредет в палате знают все поголовно, так что я не раскрываю вам врачебной тайны.

– Понимаю, – кивнул Хьюлитт.

– Еще не понимаете, – возразила худларианка, шагнув поближе к кровати Хьюлитта и по мере приближения понизив голос. – Но скоро поймете. Если я буду употреблять в рассказе какие-либо незнакомые вам анатомические термины, переспрашивайте, но вряд ли такое случится, учитывая, как долго вы больны и как часто лежали в больницах. Можно начинать?

Хьюлитт смотрел на сестру, чье массивное тело покоилось на шести изгибающихся щупальцах, и гадал, есть ли в обитаемой Вселенной хоть одно разумное существо, не важно какого размера, формы и с каким числом конечностей, которое не обожало бы посплетничать.

Но, вспомнив, как несколько необдуманных слов вызвали взрыв негодования у Морредет, Хьюлитт решил вслух этого вопроса не задавать.

– Анатомически, – начала худларианка точно таким же тоном, каким Старший врач Медалонт наставлял своих практикантов, – главная отличительная черта кельгиан – это то, что, помимо хрупкой черепной коробки, тело их лишено костей. Тело состоит из внешнего мышечного цилиндра, который не только помогает кельгианам передвигаться, но и защищает внутренние органы от повреждений. В понимании таких существ, как мы, чьи тела в значительной мере укреплены костями скелета, такой защиты явно недостаточно. В случае ранения всплывает и еще одна не слишком удачная анатомическая черта: сложность и необычайная хрупкость кровеносной системы кельгиан. Кровеносные сосуды, призванные снабжать питанием большой объем мышц, залегают непосредственно под кожей вместе с нервной сетью, управляющей движениями шерсти. Кое-какую защиту здесь обеспечивает сама шерсть, будучи довольно пышной, однако и она не спасает при глубоких рваных ранах, когда поражается более одной десятой общей площади поверхности тела. Именно так случилось с пациенткой Морредет. Она ударилась о неровный металлический предмет во время космической аварии.

Сестра объяснила, что травма, которая у большинства существ вызвала бы всего-навсего поверхностные ушибы и ссадины, для кельгианки означала смерть от кровопотери за несколько минут.

Но Морредет сразу же ввели кровоостанавливающее средство, остановили кровотечение и спасли жизнь. Но за спасение жизни ей пришлось дорого заплатить. На корабле-неотложке по пути в госпиталь и в самом госпитале ее пораженные кровеносные сосуды были сшиты, но даже бригаде микрохирургов Главного Госпиталя Сектора оказалось не под силу восстановить капиллярную и нервную сети, лежавшие под утраченной или пораженной шерстью. В результате на этих участках кожи у Морредет никогда не отрастет чудесная кельгианская шерсть, играющая важнейшую тактильную и эстетическую роль для особей ее вида в прелюдии к ухаживанию и спариванию. Если и отрастет, то будет колкой, желтой, мертвой и визуально отталкивающей для особи противоположного пола.

Можно было бы произвести покрытие пораженного участка искусственной шерстью, но синтетическому материалу недостает подвижности и блеска живой шерсти. При таком положении кельгиане сразу же разгадали бы «заплатку». Любой кельгианин на месте Морредет ни за что бы на такую операцию не согласился и предпочел бы жить и работать в гордом одиночестве при минимуме контактов с окружающими.

– Другие кельгиане, сотрудники госпиталя, – продолжала печальную повесть худларианка, – говорили мне, что Морредет является – или являлась – на редкость красивой молодой особью женского пола, но теперь у нее нет никаких надежд на то, чтобы вступить в брак или вести нормальную жизнь. В настоящее время у нее скорее эмоциональные проблемы, нежели медицинские.

– А я-то дурак, – в сердцах вымолвил Хьюлитт, – разглагольствовал при ней про чудесную шерсть моей кошки! Удивительно еще, что Морредет в меня чем-нибудь не запустила. Неужели больше ничего нельзя для нее придумать? А мне как быть? Извиниться? Или я только хуже сделаю?

– Прошло всего несколько дней, – заметила худларианка, не ответив на вопрос Хьюлитта, – а вы уже вполне подружились с Хоррантором, Бовэбом и Морредет. При поступлении в госпиталь у вас отмечалась ярко выраженная ксенофобия, на сегодняшний день исчезнувшая. Если именно такова ваша реакция на первый контакт сразу с несколькими представителями других видов и это не просто вежливое притворство в ситуации, когда вам нечего поделать, то я в восхищении от вашей способности адаптироваться. Но все же ваше поведение меня, скажем так, удивляет.

– Никакого притворства не было, – отвечал Хьюлитт, пожав плечами. – Да и не настолько я вежлив. Может быть, все произошло из-за того, что в этой палате я самый здоровый и потому мне стало ужасно скучно. Между прочим, вы первая предложили мне попробовать заговорить с другими пациентами. На вид все они как были, так и остаются для меня ходячими ночными кошмарами. Но почему-то – не знаю почему – мне захотелось с ними познакомиться. Я и сам удивлен.

Речевая мембрана медсестры чуть заметно дрогнула. Что происходило с худларианкой? Уж не смущена ли она? Так ли выражают худлариане замешательство? Наконец сестра изрекла:

– Отвечу на ваш первый вопрос. Больше ничего сделать для пациентки Морредет нельзя. Только менять пластырь, благодаря действию которого нижележащие ткани заживут, но нервные волокна не регенерируют. Кроме того, пациентку Морредет навещает падре Лиорен и беседует с ней по просьбе Старшего врача Медалонта. Сегодня он заходил в палату, но оставался на сестринском посту. Там он слушал разговоры, улавливаемые вашим монитором, пока...

– Он подслушивал наши разговоры? – взорвался Хьюлитт. – Но это... это же... нет, так нельзя! Я понятия не имел, что мой монитор на такое способен! Я... мы могли говорить о чем-нибудь таком, что другим нельзя было слушать!

– Это точно, – подтвердила худларианка. – Но медсестра Летвичи привыкла к оскорбительным замечаниям в свой адрес. Ваш монитор способен улавливать вашу речь – это нужно на тот случай, если вы почувствуете себя плохо и скажете об этом еще до того, как ухудшение вашего состояния зарегистрируют датчики. Лиорен сказал, что игра в скремман с новичком отвлечет пациентку Морредет от мыслей от болезни и поможет ей больше, чем любые его слова, и что Морредет он навестит завтра.