Текст книги "Космический госпиталь. Том 3"

Автор книги: Джеймс Уайт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 63 страниц)

Глава 33

Они встретились рано утром на следующий день в старом кабинете О'Мары – здесь он чувствовал себя уютнее и именно здесь хотел со всеми попрощаться. Конвей, Торннастор, Приликла и все сотрудники Отделения Психологии расселись на что попало, отчего в кабинете сразу стало тесно. Конвей стоял у большого диагностического экрана и заканчивал отчет об операции.

– ...При проведении первого хирургического вмешательства, – говорил он, – мы предположили, что анализ минерального и кристаллического содержимого мозговой жидкости на месте повреждения и введение данного раствора в концентрированной форме будет способствовать началу процесса заживления. Однако мы и не подозревали в то время того, что просто-напросто замещаем этот раствор еще более загрязненной смесью в гораздо более высокой концентрации. В результате рост скоплений бледных кристаллов, которые, как нам теперь известно, являются телепатическими приемниками, значительно замедлился, в то время как более темные кристаллы – передатчики начали увеличиваться в размерах, подверглись структурной деформации, их рост стал неконтролируемым. В этом состоянии их телепатическая мощность резко возросла, но они не могли передавать мысли, а транслировали только чувства. В то время состояние психики Туннекиса было тяжелейшим. Он боялся всего и всех, кто его окружал, он страшился будущего, в котором ему предстояло жить в состоянии телепатической глухонемоты, он страдал от глубокой клинической депрессии, которая, как казалось в то время, грозила ему пожизненно. Обычным существам вроде нас с вами, было бы трудно представить глубину такого отчаяния, но нам и не пришлось ничего представлять, потому что мы, как и все, кто ухаживал за этим пациентом, разделили его отчаяние.

Туннекису было очень плохо, и нам тоже. Но теперь пациент поправляется и чувствует себя хорошо, – продолжал Конвей; – В первые несколько секунд, когда мой атрофированный телепатический орган резко пробудился, мы узнали очень многое друг о друге. Самое важное – то, что телепат не способен мысленно солгать. Психическая инфекция, выражавшаяся в безотчетном страхе и полнейшем отчаянии, которое Туннекис излучал со все нарастающей интенсивностью в последние дни, исчезла после его излечения. Все ее симптомы постепенно пойдут на убыль в отсутствие поступления сигналов тревоги. Туннекис согласился на мое предложение пробыть еще некоторое время в госпитале под наблюдением до полного выздоровления и сказал, что выздоровление наиболее тяжело пострадавших значительно ускорится, если их разместить поближе к нему. Я думал о том, сэр, что поскольку Сердаль пострадал наиболее тяжело и является кандидатом на ваш пост, ему следовало бы предоставить возможность первым пройти курс реабилитации с помощью Туннекиса.

– Это будет сделано, – сказал О'Мара и мысленно добавил: «Но не мной».

Конвей отошел от экрана, сел на краешек мельфианского сиденья и продолжал:

– Командующий базой на Керме пригласил меня провести там несколько месяцев. Он говорит, что мой телепатический контакт с Туннекисом поможет решить многие проблемы в налаживании связей с кермианской цивилизацией. Кроме того, мне предоставится возможность собрать сведения о традиционной кермианской медицине на тот случай, если в госпиталь попадет еще какой-нибудь представитель этого вида – будем надеяться, с каким-нибудь более легким заболеванием. Быть может, ко времени моего возвращения вы уже сделаете свой выбор и мне придется называть доктора Сердаля «сэр».

– Не придется, – отозвался О'Мара. – По двум причинам. Доктор Сердаль желает остаться и работать в госпитале, но отказался от притязаний на мой пост. А выбор я уже сделал. И поскольку я его сделал, я покину госпиталь, как только появится первая возможность улететь в нужном направлении.

Конвей был настолько изумлен, что чуть не свалился с мельфианского сиденья. Торннастор издал трубный, непереводимый взволнованный звук. Приликла слегка задрожал, а все сотрудники Отделения Психологии выразили удивление – каждый на свой манер.

О'Мара прокашлялся.

– Решение было нелегким, – сказал О'Мара, глядя на падре Лиорена и Ча Трат. – Однако мне с самого начала следовало осознать его неизбежность. Сейчас я в первый, да наверное и в последний раз, буду говорить вам добрые слова – обходительность дается мне нелегко. Но я должен сказать, что со мной работали прекрасные сотрудники. Все вы трудолюбивы, преданы делу, заботливы, гибки и не страдаете недостатком воображения... – Он на миг задержал взгляд на Брейтвейте. – ...И один из вас недавно продемонстрировал эти качества более ярко, чем остальные. У всех троих из вас есть необходимое медицинское образование, которое теперь является обязательным требованием, и все вы без исключения способны справиться с этой работой. Но как это часто бывает с теми, кто обрел цель в жизни и тем счастлив, вы можете и не хотеть той работы, с которой в состоянии справиться. Особенно это относится к моему преемнику, который сочтет мой выбор чрезвычайно лестным, но не таким уж милосердным. Пожалуй – даже жестоким. Однако в данном случае я вынужден настаивать. Примите мои поздравления, администратор Брейтвейт.

Ча Трат и падре Лиорен издали звуки одобрения, Приликла – мелодичную трель, Конвей захлопал в ладоши, а Торннастор попеременно топнул всеми ногами – надо сказать, для тралтана довольно тихо. Конвей встал и, склонившись, протянул Брейтвейту руку.

– Удачи вам, администратор, – сказал он. – После того, как вы расщелкали проблему Туннекиса, вы этого действительно заслуживаете. – Он рассмеялся. – Хотя... благовоспитанный Главный психолог, которого никто не любит, – к этому еще надо привыкнуть.

Падре Лиорен развернул все глаза к О'Маре и впервые за все время подал голос.

– Сэр, вы сказали, что хотите безотлагательно отбыть из госпиталя. Однако госпиталь был вашей жизнью столько лет, сколько не был ни для кого из нас. Я... то есть мы хотели бы узнать: чему вы намерены посвятить остаток своей жизни?

– У меня есть планы, – совершенно серьезно ответил O'Mapa. – Они заключаются в том, чтобы продолжить мою профессиональную деятельность и потом жить счастливо.

– Но, сэр, – вмешался Конвей, – наверняка вам не обязательно улетать так уж немедленно. Брейтвейту нужно будет несколько недель, а скорее – несколько месяцев входить в курс дела, а вам надо привыкнуть к ничегонеделанию. А может быть, вам и не удастся порвать все связи с Главным Госпиталем Сектора. Время от времени мы натыкаемся на немедицинские проблемы, и нам могут понадобиться ваши консультации. И не надо качать головой, сэр. Как минимум нам потребуется время для того, чтобы утрясти график дежурств и закатить хорошую прощальную вечеринку.

– Нет, – решительно отказался O'Mapa. – Ни о каких периодах адаптации для Брейтвейта не может быть и речи, поскольку лучший метод освоения любого дела подобен обучению плаванию. Не рассчитывайте и на мою консультационную помощь, и уж тем более не имеет смысла затягивать прощание с тем, кого никто не любит. Приликле известны мои чувства по этому поводу. Я настаиваю. Спасибо, но – нет.

Брейтвейт кашлянул. Кашель получился тактичный, но авторитетный.

– Я не эмпат, сэр, в отличие от доктора Приликлы, но мне знакомы те чувства, которые к вам все испытывают в госпитале. На этот раз вынужден настаивать я. Ваш отъезд будет отсрочен на несколько дней, потому что ни один из отбывающих кораблей не примет вас на борт, не уладив этот вопрос со мной. Поэтому у нас будет время организовать прощальную вечеринку, которую мы все запомним. Считайте, что это, – добавил он, – мой первый приказ в качестве нового администратора госпиталя.

Глава 34

В конце концов О'Мару отпустили. Из госпиталя он улетел на грузовом корабле Корпуса Мониторов под названием «Крэнтор» – звездолете службы снабжения, который регулярно и часто наведывался в госпиталь. Экипаж корабля состоял исключительно из тралтанов, но одна пассажирская каюта на «Крэнторе» была обустроена для землян-ДБДГ. Те члены экипажа, что не были лично знакомы с О'Марой, знали, кто он такой и кем был, и настолько жаждали угодить ему, что предложили закатить еще одну вечеринку на корабле. Но O'Mapa сказал им, что хочет просто отдохнуть – без компании, без разговоров и без просмотра развлекательных программ, потому что жутко устал от прощальной пирушки в госпитале. Но на самом деле ему просто хотелось посмотреть на то, как тает за кормовым иллюминатором и превращается в крошечный разноцветный драгоценный камешек конструкция Главного Госпиталя Двенадцатого Сектора Галактики. Он напоминал себе о том, что видит его в последний раз, вспоминал то время, когда трудился здесь в бригаде сборщиков, вспоминал странные, удивительные, волнующие происшествия, всех тех, с кем его сводила судьба за долгие годы, вплоть до недолгого пребывания в должности администратора и ухода в отставку.

Вечеринка длилась три дня и две ночи, поскольку не все из тех, кто хотел попрощаться с О'Марой, были свободны от дежурств в одно и то же время. Сам он не понимал, к чему вся эта суета. Он всегда был уверен, что никто не питает к нему теплых чувств, хотя он был профессионалом высокого уровня. Однако сотрудники как старшего, так и самого младшего звена наговорили ему столько хорошего, что чуть не довели до эмоционального стресса. О'Мара и представить себе не мог, что его настолько уважают. Нет-нет, никто не объяснялся ему в дружеских чувствах, и уж тем более – в любви, и тем не менее даже свою нелюбовь к нему многие выражали в странной и порой трогательной форме.

О'Мара думал о том, что если от ненависти до любви один шаг, то по-своему сотрудники ненавидят его очень сильно.

Он оставался на борту «Крэнтора» во время стоянок на Тралте и Орлигии, пока шла погрузка. На Нидии О'Мара сошел, потому что отсюда «Крэнтор» возвращался в Главный Госпиталь Сектора. За годы О'Мара привык пересаживаться с одного корабля на другой и даже сейчас имел полное право путешествовать бесплатно, как отставной офицер Корпуса Мониторов и бывший администратор. Однако за годы он сумел скопить кое-какие сбережения, откладывая часть жалованья, и вполне мог оплатить дорогу. Вскоре в космопорте Ретлин совершил посадку туристический лайнер «Кораллан» – гораздо более крупный и комфортабельный, чем старенький «Крескхаллар». Осмотр туристами достопримечательностей Нидии должен был занять три дня, после чего лайнер стартовал туда, куда хотел попасть О'Мара. В Ретлине О'Мара бывал не раз, но теперь обновил знакомство с этим городом со времени своего последнего отпуска. Он бродил по магазинам, ночевал в гостиницах, где потолки были такими низкими, что приходилось ходить по номеру, согнувшись чуть ли не пополам, ездил в общественном транспорте, где приходилось либо вставать на четвереньки, либо вообще ложиться на пол.

В первый вечер после отлета с Нидии О'Мара обнаружил, что в столовой кроме него – еще семеро землян: трое мужчин и четверо женщин – все молодые. О'Мара сел в самом конце стола и упорно избегал общения. В отличие от давнего путешествия на «Крескхалларе» на этот раз он не был единственной мужской особью своего вида на борту и не имел намерений заводить дорожный роман. Ему и без того проблем хватало.

С корабля О'Мара сошел, когда тот приземлился в главном космопорте на Кельгии, а оттуда взял такси до столицы. Водитель был привычен к тому, что в его машину втискивались не только земляне, но и существа самых разнообразных конфигураций. По пути он принялся довольно любезно (для кельгианина) описывать красоты пейзажа и архитектурные памятники Кельгии, не подозревая о том, что О'Мара бывал здесь не раз и в ознакомлении с ними не нуждался. Однако, несмотря на это, он не смог не засмотреться на здания самого крупного на Кельгии больничного комплекса, похожего на маленький, стерильно белый и чистый городок.

На самом деле там О'Мара ни разу не бывал, но каждый уголок парка, сада, тенистые аллеи, расположение палат и ординаторских – все это было ему знакомо по воспоминаниям его партнерши по разуму, которая здесь училась и работала.

Кледент, чья шерсть шевелилась, выражая нетерпение и радость, уже поджидал О'Мару у входа в свой дом. О'Мара расплатился с таксистом и потянулся, чтобы размять затекшие спину и ноги. Кельгианин указал на собственный, более вместительный и удобный автомобиль, припаркованный в нескольких метрах от дома, и сказал:

– Пришлось, как выражаются земляне, подергать за несколько ниточек, но я его все-таки раздобыл. Наверное, ты спешишь им воспользоваться?

– Просто сгораю от нетерпения им воспользоваться, – признался O'Mapa, – но не то чтобы безумно спешу. На этот раз я не в отпуске, и мне больше не нужно возвращаться в Главный Госпиталь Сектора. Так что, надеюсь, мне удастся остаться здесь насовсем. У меня и сейчас есть время, и будет потом, чтобы поговорить с тобой и с твоими домашними и поблагодарить тебя за все, что вы сделали для нас за все эти годы. Долг за то, что я спас твою шерсть после несчастного случая на «Крескхалларе», уже давно оплачен сторицей.

– Посмотри, как движется моя шерсть, – сказал Кледент. – Разве она не прекрасна, хотя прошло уже столько лет? А ведь могло быть совсем иначе. Моей жизнью, успешной карьерой после того ужасного происшествия, моей любящей женой и детьми я обязан твоим удивительным познаниям и чудовищному нарушению субординации в отношении капитана корабля. Также я обязан всей свой жизнью таланту и умению женщины-землянки. Этот долг никогда не будет оплачен сполна. Но видимо, ты в очередной раз говоришь не то, что думаешь, как это свойственно землянам, поэтому садись в мою машину и прекрати проявлять учтивость в общении с тем, кому чуждо даже само это понятие.

Автомобиль набирал скорость. Когда дом Кледента остался далеко позади, кельгианин поинтересовался:

– А как поживает существо Джоан?

– Она поздравляет тебя с рождением очередного внука, – ответил O'Mapa, – и пишет, что у нее все хорошо. Читая между строк, я не заметил ничего такого, что говорило бы о серьезных разногласиях между ее супругом, ею и их двумя взрослыми отпрысками. В своих последних двух письмах, как бы выразился ты, она показывает счастливую шерсть.

Они проехали еще с милю, и только потом Кледент заговорил снова.

– Знаешь, – сказал он, – лично мне она казалась зрительно отталкивающей, но когда я показал ее фотографию, сделанную во время круиза, одному землянину, моему партнеру по делам бизнеса, то он мне сказал, что она – просто красотка и что тебе жутко повезло. O'Mapa, ну почему ты не продолжил и не развил отношения с ней, почему ты вместо этого...

– Ты знаешь почему, – прервал его O'Mapa.

– Знаю, – отозвался Кледент, – но считаю, что ты чокнутый.

O'Mapa улыбнулся:

– Я – психолог.

– И притом очень хороший, – заметил Кледент. – Это я тоже знаю. Но мы приехали. Я с тобой не пойду, потому что мне там не по себе. Поневоле вспомнишь, что и я мог бы там очутиться.

Приют представлял собой большое здание, окруженное лужайками и садами. Его обитатели были скрыты от взглядов случайных прохожих за густыми и высокими живыми изгородями. О'Мара достал из кармана ключ, отпер калитку и, держа в одной руке дорожную сумку, а в другой – контейнер с аппаратурой, неторопливо направился к дому. Он узнал некоторых обитателей Приюта, возлежащих на траве подобно пушистым вопросительным знакам или скользящих между цветочными клумбами – он уже давно научился отличать кельгиан друг от друга. По пути О'Мара приветствовал знакомых. Некоторые отвечали ему приветствиями и парой фраз.

Войдя в здание Приюта, О'Мара поднялся по узкой лесенке. Его комната выглядела в точности так, как тогда, когда он был здесь в последний раз, только теперь здесь было чисто прибрано, а еще... еще она украсила его любимые картины ветками праздничного ароматического растения. О'Мара опустил сумку на маленькую узкую кровать, захватил с собой контейнер с аппаратурой и, спустившись по лестнице, направился к кабинету.

Только он в этом учреждении мог издавать такие звуки при ходьбе, поэтому не удивился, когда оказалось, что она уже ждет его. О'Мара поставил контейнер на столик у входа и, придерживая его одной рукой, обернулся к ней. Пауза затянулась. Другой бы уже сказал: «Привет», или спросил бы, приятной ли была дорога, или еще какими-нибудь словами разрядил атмосферу, но кельгиане не отличались способностью вести светские беседы.

– Уйдет несколько минут на то, чтобы распаковать и собрать аппаратуру, – сказал О'Мара. – Потом она будет готова к использованию. Ты позволишь мне поработать с тобой?

– Не знаю, – ответила Маррасарах. Маленькие участки ее шерсти, сохранившей подвижность, нерешительно ощетинились.

– У тебя был целый год на раздумья со времени моего последнего визита, – негромко проговорил О'Мара. – Теперь я порвал все профессиональные связи с Главным Госпиталем Сектора и собираюсь остаться на Кельгии до конца твоей и моей жизни, и ты можешь еще немного подумать. В чем проблема? Только не забывай: твое сознание мне знакомо так же хорошо, как тебе самой.

– Тебе было знакомо мое сознание, – возразила Маррасарах, – того времени, когда я стала донором мнемограммы. С тех пор оно изменилось – изменилось к лучшему. Это произошло исключительно благодаря твоей психотерапии и твоему безграничному терпению. Но я ничего не знаю о твоем сознании, кроме того, что могла домысливать, судя по твоим словам и поступкам. Но мне кажется, что мне этого достаточно.

– Но этого недостаточно мне, – сказал О'Мара и указал на контейнер. – В госпитале я воспользовался моим влиянием на Приликлу – единственного, кто знает о нас с тобой, и упросил его изготовить мою мнемограмму. Она у меня с собой. Я могу говорить с тобой, описывать свои чувства словами, но я не найду слов, чтобы рассказать обо всей их глубине и объяснить, почему я столько лет скрывал их. А за несколько минут ты сможешь узнать обо всем.

– Я боюсь, – сказала Маррасарах, – узнать обо всем.

О'Мара ждал, что она скажет еще что-нибудь. Казалось, даже участки погибшей шерсти кельгианки взволнованно шевелятся. Будь Маррасарах человеком, он бы подошел к ней поближе, положил бы руку на ее плечо, сказал бы что-нибудь ободряющее, но в данном случае это было исключено.

– Ты знаешь обо мне все, потому что в твоем разуме – моя мнемограмма, – наконец проговорила кельгианка. – Но ты забываешь, что теперь мое сознание уже не таково, каким было прежде, О'Мара, и изменил его ты. По причинам, которые ты описывал мне словами и которые мне не до конца понятны, ты взялся за мое лечение. Ты сделал это не из жалости к моему увечью, как ты утверждал, а потому, что я для тебя представляю психологическую проблему, решению которой ты готов посвятить все свои отпуска, за исключением самого первого – того самого, во время которого ты и женщина-землянка Джоан спасли шерсть Кледента. Ты говорил, что тобой движет неудержимое преклонение перед той личностью, какой я была когда-то, и...

– Это было и есть гораздо больше, чем преклонение, – уточнил О'Мара.

– Не прерывай меня, – продолжала Маррасарах. – Я не умею лгать, но сказать правду мне так трудно. Ты решил мою проблему не тем, что совершил чудо медицины и излечил мое изуродованное тело, а тем, что исцелил мою исковерканную психику. Ты работал с удивительным терпением и подарил не только мне, но и многим другим смысл жизни вместо существования в мире боли, проклинания судьбы, изоляции от друзей и близких вплоть до самой смерти, порой наступающей вследствие самоубийства.

Работать со мной, – продолжала Маррасарах, взволнованно шевеля сохранившими подвижность островками шерсти, – ты начал с того, что морально шантажировал Кледента, дабы тот выспросил в той больнице, где я когда-то работала, где находится этот приют. Потом ты говорил со мной. И говорил, и говорил... Сначала это было жестоко, но ты все время напоминал мне о том блестящем врачебном поприще, которое открывалось передо мной до несчастного случая. Кроме того, ты все время настаивал на том, что у разума внутри моего искалеченного тела тоже есть будущее, которое не зависит от визуального контакта и социального общения с моими здоровыми коллегами. Потом в течение многих лет ты, храня в тайне твои поездки сюда и то, чем ты здесь занимаешься, постепенно преобразил до неузнаваемости эту обитель живых трупов. Приют из свалки для отбросов, социальных изгоев, о которых наши здоровые сородичи предпочитают не вспоминать, превратился в консультационный центр, и теперь его излеченные и переобученные обитатели способны оказывать услуги, которые пользуются все большим и большим спросом. Во время бесед обращающиеся к нам за помощью не видят консультантов, но наши посетители уже успели к этому привыкнуть. Не знаю, какого вида психотерапию ты проводил с остальными – они не медики, и ничего мне не расскажут, но со мной ты говорил только о Главном Госпитале Сектора.

Ты рассказывал мне о чудесных и порой опасных событиях, которые там происходили, – продолжала Маррасарах, – о тех странных существах, которые там работают, и о еще более странных созданиях, которых вам там приходится лечить, и их болезнях, о самых невероятных проблемах, с которыми там приходится ежедневно сталкиваться врачам. Сотрудников и пациентов ты описывал, как великий и преданный своему делу психолог, а вот о событиях и происшествиях рассказывал с чисто кельгианской точки зрения, на что способен только тот, в ком живет частица моего сознания. Вначале и мне хотелось только умереть и покинуть мое искалеченное тело. А я вместо этого начала считать дни до твоего следующего отпуска, чтобы узнать побольше о твоей жизни. И вот теперь ты хочешь, чтобы я разделила с тобой эту жизнь за счет записи всех твоих воспоминаний в мое сознание, включая и ту странную привязанность, которую ты ощущаешь ко мне. Мне очень лестно твое предложение, но я не думаю, что мне хотелось бы стать обладательницей всех твоих знаний, сокровенных тайн и истинных мыслей, прячущихся в сознании психолога О'Мары.

Я боюсь.

О'Мара старался не смотреть на считанные островки подвижной, здоровой шерсти Маррасарах, выражавшие ее страх. Он знал, что запись его мнемограммы не изменит ни ее будущего, ни его чувств к ней, но он тоже начинал бояться – того, что она отвергнет его предложение, грозящее ей пониманием того, какой он нетонкий, необразованный и сложный человек.

– Чего ты боишься? – заботливо спросил он.

– Я знаю тебя по твоим словам и поступкам, – ответила она. – В течение многих лет это были целительные слова и милосердные поступки. Но теперь ты готов дать мне возможность узнать твои истинные мысли и побудительные причины, лежащие за этими словами и поступками. Вот этого и я боюсь. Я боюсь узнать об эгоизме или нравственном несовершенстве существа, к которому столько лет отношусь с уважением, восхищением и глубокой привязанностью, боюсь обнаружить в тебе какую-нибудь странную психологическую аномалию, которую ты, сам того не зная, скрыл от меня за своими речами. Я... я боюсь разочароваться.

О'Мара улыбнулся. Он знал, что за годи их знакомства Маррасарах научилась понимать, что означает у землян эта гримаса. Прежде чем ответить кельгианке, он собрался с мыслями. Этого мгновения он ждал с тех пор как когда-то, давным-давно, вопреки всем запретам, записал себе кельгианскую мнемограмму, чтобы ускорить и улучшить курс психотерапии Торннастора, в те годы – молодого практиканта. О'Мара тоже боялся – он боялся отказа и разочарования, которые последовали бы за отказом.

Он сказал:

– Мои слова и поступки принадлежали психотерапевту, работавшему с искалеченной, страдающей от эмоционального стресса и лишившейся своей профессии пациенткой. На данный момент ты уже давно не пациентка и ни в какой психотерапии не нуждаешься. Поэтому я признаюсь тебе в том, что я эгоистичен, несовершенен, недостоин восхищения и уважения, и во всей Галактической Федерации не найдется психолога, который не сочтет меня ненормальным – потому что мне нужна твоя дружба и даже более того.

В первые же часы после того, как я записал себе твою мнемограмму, – продолжал О'Мара, – я испытал сильнейшую эмоциональную привязанность к тебе, – продолжал О'Мара. – Это была самая настоящая любовь с первого взгляда, но любовь не физическая, она не имела ничего общего с сексуальным влечением. Будь это так – вот это уже было бы настоящим отклонением от нормы. Я любил и люблю личность по имени Маррасарах, талантливого медика, которая упорно трудилась и училась, чтобы достичь высот в своей профессии, которая даже на просвещенной Кельгии является в основном достоянием мужских особей.

Мне нравилось то, как бескорыстно ты помогала своим однокурсникам, самым тяжелым пациентам, а потом – коллегам, у которых возникали профессиональные и личные проблемы. Чем сложнее были эти проблемы, с тем большей заботой и пониманием ты их решала. Несмотря на то, что в то время, как ты стала донором мнемограммы, ты была очень молода, тебя высоко ценили, уважали и любили – потому, что ты всегда была советником, другом, а порой – и матерью для всех, кто нуждался в помощи. Если бы я встретил женщину-землянку, похожую на тебя, моя молодость стала бы иной и уж точно – счастливой. Но случилось другое. Ты стала моей партнершей по разуму. Все твое стало частью меня, и я был счастлив – так счастлив, что и представить себе невозможно.

С тех пор, – продолжал О'Мара, не дав Маррасарах прервать его, хотя заметил, что она готова это сделать, – твой опыт помогал мне в работе, дарил мне больше понимания в профессиональном общении с пациентами других видов, удерживал от эмоциональных стрессов. Особенно это сказалось во время последнего происшествия с пациентом Туннекисом, о котором ты пока не знаешь.

Но задолго до того, как я стал осознавать, как велика и неоценима твоя помощь мне, – продолжал О'Мара, – я жутко злился из-за того, что какой-то глупый несчастный случай, из-за которого пострадала твоя шерсть, положил конец твоей многообещающей карьере. И я решил сделать нечто такое, что, согласно материалам, собранным в нашей компьютерной библиотеке, было принципиально невозможно. Я попытался заново отстроить разрушенное здание блестящего ума кельгианки с поврежденной шерстью – отстроить изнутри. Вот этим мы с тобой и занимались половину нашей жизни. Я говорю «мы», потому что ты помогала мне сдерживать злость и бороться с горьким отчаянием, которое влекло тебя к тому, чтобы покончить счеты с жизнью.

Я благодарен тебе и за это, потому что для меня нестерпимо было бы потерять тебя как личность, хотя твой разум остался бы в моем до конца дней моих.

Много раз, рассказывая тебе о Главном Госпитале Сектора, – продолжал он, – я пытался говорить и о себе – все, что мог, но рассказывал бедными, корявыми, неверными словами. Но теперь, если ты согласишься принять мою мнемограмму, ты сможешь узнать обо мне всю правду. У меня было много ошибок, у меня по сей день масса дурных привычек, я – асоциальный тип, у меня полным-полно тайных страхов и фобий с самого раннего детства, и теперь ты можешь узнать обо всем этом. В результате тебе может стать неловко, страшно, моя личность может попросту оттолкнуть тебя. Если это окажется так, то мнемограмму можно будет за несколько минут стереть. Однако я должен тебя предупредить. Результат мнемографии создает впечатление гораздо большей глубины и близости, чем те, что возникают при акте соития, потому что происходит, образно говоря, бракосочетание разумов. Я знал и всегда буду знать тебя именно так, Маррасарах, и хочу, чтобы ты точно так же узнала меня. Прошу тебя, скажи мне «да». Или тебе нужно еще время на раздумья?

– Нет, – ответила она и без всякой растерянности направилась к креслу, стоявшему возле стола, на котором стоял контейнер с мнемографической аппаратурой. О'Мара молча, не решаясь произнести ни слова, собрал, проверил, перепроверил и настроил аппаратуру для записи мнемограммы землянина кельгианке. Так же молча он бережно водрузил на коническую головку Маррасарах шлем и включил приборы. Через несколько минут он снял с кельгианки шлем, думая о том, что это первый и, как он надеялся, его единственный физический контакт с ней. То есть повторный контакт мог бы понадобиться в том случае, если бы Маррасарах попросила бы стереть мнемограмму. Но она только смотрела на него, а маленькие островки ее подвижной серебристой шерсти ходили ровными, спокойными волнами. О'Мара молчал.

– Ну как? Есть проблемы? – спросил он наконец. – С тобой все в порядке? Хочешь стереть запись?

– Нет, да и нет, – ответила Маррасарах. – Теперь я знаю тебя, О'Мара, знаю обо всем, что ты пережил, что думал о себе и о других, кто повстречался тебе в жизни, а особенно – обо мне. Твое сознание уютно устроилось рядом с моим, и я хочу, чтобы это так и было до самого конца моих дней. Но есть в тебе одно, чего я не пойму никогда.

– Что? – спросил О'Мара, и ему показалось, будто захлестнувшая его с головой волна счастья вдруг замерла и готова отхлынуть. – Теперь ты знаешь все и должна все понимать. Что во мне тебе непонятно?

– Я не понимаю, мой партнер по разуму O'Mapa, – ответила Маррасарах, – как тебе только удается сохранять равновесие и не падать, стоя всего на двух ногах.