Текст книги "Книга теней"
Автор книги: Джеймс Риз
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 43 страниц)
ГЛАВА 8Судилище
Видимо, перед тем как я подошла к двери, за ней разразилась настоящая буря страстей, чем объяснялось то, что я услышала громкие голоса. Один из находившихся в библиотеке мужчин, однако, пытался восстановить порядок. По негромкому его голосу, очень оживленному, но вместе с тем важному и даже, пожалуй, напыщенному, я заключила, что его обладатель занимает достаточно видное положение. Возможно, священнослужитель высокого ранга: все затихали, когда он говорил; такие наведывались в С*** не часто. Кто же он такой? Прильнув к двери, я попыталась разобрать слова, которые тот произносил медленно, со значением, и, к удивлению своему, заметила, что речь его выдает человека нерешительного: он толок воду в ступе, по нескольку раз повторяя одно и то же, словно пытаясь выиграть или потянуть время, дать возможность медленно вращающимся у него в голове жерновам перемолоть ускользающую мысль. Я не совсем хорошо понимала задаваемые им вопросы, потому что «месье мэр» (он оказался здешним мэром) стоял в дальнем конце переполненной библиотеки.
Сколько, интересно знать, людей в ней находится? Ведь помещение совсем небольшое; собственно, там всего-то три окна, большой стол, несколько стульев и совсем немного книг – ведь не прикажете же считать книгами никем еще, кажется, не прочитанные тома, содержащие историю нашего ордена. Я догадывалась, что многие из тех, кто собрался в малой библиотеке вместе с воспитанницами и монахинями, пришли из деревни вместе с месье мэром; ясно, что за ними послали несколько часов назад. Но как им удалось попасть в монастырь так, что я этого не услышала? Возможно, они пробирались задворками по тропинке, что ведет к нам из деревни через поля, минуя дорогу, на которой меня видели в последний раз. А может, они поднялись в библиотеку из церкви, пока я пряталась в погребе или хозяйничала в дормитории – мылась и наряжалась. Мне даже пришла в голову мысль, что монахини и воспитанницы вовсе не пошли в церковь, а звон Ангелуса, который я слышала, являлся сигналом, чтобы идти сюда. Как бы там ни было, они здесь собрались. Невероятно: в монастыре мужчины! По их голосам (а также, кстати, и по женским, многие из которых я узнала) чувствовалось, что говорившие придавали особое значение происходящему, причем все вопросы – вне зависимости от того, что за нотки слышались в интонациях взявших слово, истерические или каверзные, – задавались ровным и бесстрастным тоном. То был суд, а может, и трибунал.
Но кого же судят на нем? Перонетту? Разве она здесь? Мать Марию?.. Меня? При этой мысли я едва не метнулась в сторону спасительной лестницы, но спохватилась, решив узнать все до конца, ибо предположила – и вполне справедливо, – что от услышанного будет зависеть моя дальнейшая судьба.
Там, где дверные филенки рассохлись, образовалась щель, и я могла видеть небольшую часть комнаты, но ничего толком не разглядела. Так, лишь мелькание человеческих фигур; их было много, очень много. Я пристраивалась так и эдак, привставала на цыпочки, ерзала то влево, то вправо. И все равно слух позволил мне получить гораздо больше сведений, чем зрение.
Я подошла к двери так близко, что обнаружить меня ничего не стоило. Как большинство дверей в С***, эта была сколочена из толстых дубовых досок и окована железом. Я так и приклеилась к ней. Малуэнда села у моих ног и замерла, будто старалась, как и я, не пропустить ни слова.
Кто-то задал вопрос. Но его я как следует не расслышала… что-то о «князе мира сего», о каком-то скрепленном чем-то договоре… После недолгой паузы я услышала чей-то дрожащий голос…
Мать Мария! Так вот, значит, кого судят! Ах, как я ей сочувствовала. Чего бы я только не сделала, чтобы помочь ей в беде, спасти.
А затем я опять услышала, как она снова произнесла мое имя.
Ответ ее я расслышала куда лучше, поскольку она находилась недалеко от двери и нас разделяло каких-нибудь шагов пять. По ее растерянному голосу я сразу поняла, что она потерпела поражение, причем сокрушительное.
Мать Мария повторила мое имя, когда мэр еще раз задал прежний вопрос, который я теперь хорошо расслышала. «Так кто здесь главный растлитель? – спросил он, – кто заварил всю эту кашу?»
А заварила, оказывается, я. Так сказала мать Мария-дез-Анжес. Это с меня все началось.
Я прижала руку ко рту и отпрянула от двери. Малуэнда зашевелилась и, выпустив острые когти, запустила их в кружевную оборку моего платья.
Как это нелепо – утверждать, что я могу кого-то растлить! Да в то время я ничего не знала не то что о растлении, а вообще о… о том, о чем не говорят вслух. Мне были совершенно чужды какие-либо уловки, я была бесхитростной и простодушной. Правда, «млеко мечты»… но тут ничего от меня не зависело, все происходило как бы против моей воли. Очнувшись от ночных грез, я забывала все, что узнавала в них о своем теле; я ничего не ведала ни о том, что ему нужно, ни как это делается, ни как что называется. Если бы вы спросили меня о мистическом богословии, о законодательстве времен Траяна, если бы мне велели просклонять любые существительные в любом из языков, мне известных, – тогда другое дело, но я клятвенно заверяю, что ничего не знала ни о том, как удовлетворяют свою страсть, ни о любовных отношениях, ни тем паче о растлении.
Затем я расслышала, как мэр спросил, куда уехала Перонетта, – стало быть, она все-таки улизнула, – но мать Мария поклялась, что ничего не знала о планах племянницы: Перонетта сама запрягла лошадей и одна осуществила побег.
В это никто не поверил. Даже я поняла, что мать Мария лжет; племянница так околдовала ее, что она сделала бы для нее все, что угодно. Пуще других, разумеется, на нее набросилась сестра Клер де Сазильи.
– Лгунья! – крикнула она. – А как ты объяснишь ее отсутствие в то время, когда ее разыскивал чуть ли не весь орден? Где она скрывалась? Ты прятала ее до той поры, пока она не смогла спуститься в конюшню, где стояли твое роскошное ландо и обе лошади, а кроме того…
– Я не знаю… – пролепетала мать Мария.
– Отвечай! – потребовала сестра Клер, да так громко, что ее крик заглушил слова самого мэра, намеревавшегося что-то сказать. – Не смей лгать перед лицом Господа!
– Я не знаю! – ответила мать Мария; ей пришлось еще много раз повторить эти слова в ходе учиненного ей допроса. – Сама подумай, сестра: отчего бы моей племяннице не проявить достаточно смекалки, чтобы ускользнуть и от тебя, и от расставленных тобою сетей?!
Сестра Клер предпочла не отвечать на этот вопрос и вместо этого обратилась к мэру, потому что сочла подобную тактику более многообещающей.
– Почему вы не заставите замолчать обвиняемую, месье мэр? – спросила она.
Однако мать Мария поспешила продолжить.
– Но тогда почему, – обратилась она к сестре Клер, – почему я не уехала с нею? Что мешало мне сесть вместе с нею в ландо и уехать, если я знала ее планы, ведь о твоих я была осведомлена заблаговременно, слышишь, безбожница и самозванка… – Но тут голос ее дрогнул, обломился, как тонкая льдинка, и мать Мария неуверенно добавила: – Она бросила меня. – То было горестное признание.
– Ага, – бухнула, точно в колокол, ключница, – ты сама это признала; ты призналась, что обвиняемая действительно сбежала, ускользнув от наказания.
– Нет! – воскликнула мать Мария. – Она действительно уехала, но у нее не было причины «бежать». – Затем мать Мария обратилась к мэру как представителю закона: – Позвольте напомнить, месье мэр, что ни надо мною, ни над моей племянницей не тяготеет обвинение в нарушении какого-либо закона.
– Ведьма! – раздался в ответ вопль, который подхватили многие из присутствующих. Мэр же отметил, что раз Сатана формальностей не соблюдает, то и солдатам Христа делать это незачем. Другие полностью с ним согласились.
Мать Мария напрягла голос и попыталась перекричать тех, кто выкрикивал обвинения:
– В чем вы меня обвиняете, скажите! Если это судебный процесс, то мало иметь преступников, нужно также преступление.
Мэр принялся доказывать, что данное расследование не является официальным.
– Ах, дорогой мой, – возразила мать Мария, – и вы, и все здесь присутствующие хорошо понимаете, что официальное или нет, но расследование есть расследование.
Мэру между тем удалось несколько утихомирить воспитанниц.
– Матушка, – проговорил он тихо, но чувствовалось, что ему едва удается сдерживать свои эмоции, – пока что вас еще никто не обвиняет ни в каком преступлении.
Пока , отметила я про себя.
Но тут сторонницы сестры Клер, словно заранее сговорившись, обрушили на мать Марию новый поток еще более сумасбродных и безумных обвинений. Одна нелепица следовала за другой, каждое слово свидетельских показаний дышало ложью.
– Она позволила демонам свободно разгуливать среди нас! – Это сестра Клер. – Разве одно это не считается преступлением у истинных христиан? – Затем, обращаясь к мэру и постаравшись придать голосу оттенок рассудительности, директриса повторила опять: – Разве это не преступление, а ты не преступница?
– Не я, а ты, – вскипела мать-настоятельница. – Ты вместе с твоими орудиями преступления, молотком и гвоздем! Ты, которая воспользовалась беззащитностью Елизаветы; и разве не ты едва не забила до смерти бедную Геркулину? Лучше бы ты так боролась со своими порочными помыслами. Ты… Ты… язычница!
Только теперь вспомнила я о гадком замысле сестры Клер. Я позабыла о нем, когда выбиралась из погреба; позабыла, когда мной овладела назойливая мысль о побеге. Ах, какой виноватою я себя чувствовала! Я оставила юную Елизавету в лапах этой злой интриганки, которая виртуозно исполнила задуманный план, состоявший в том, чтобы воспользоваться проказою Перонетты, извлечь из нее выгоду, взбаламутить легковерных девиц и в итоге самой стать настоятельницей.
Но как узнала мать Мария о безбожной выходке сестры Клер? Без сомнения, тем же путем, каким сестра Клер узнала, что я занимаюсь с Марией-Эдитой.
В этом ей помогли хитросплетения монастырской жизни с ее тайно возникающими и вскоре распадающимися союзами и группками, с ее паутиной благоволений, вражды и тайных привязанностей.
– Всякого демона должна неминуемо настигнуть смерть! – последовал приговор сестры Клер. – Это из-за тебя юная чертовка до сих пор среди нас. Иди посмотри, что за беду навлекла эта тварь на мою Елизавету, полюбуйся!
Девицы при этих словах взвыли от страха; многие стали биться в истерике и визжать; одна воспитанница осведомилась, чья это работа, стигматы: Господа или Его врагов?
– Прекратите этот театр! – воскликнула с презрением сестра Екатерина. Конечно, она понимала, что никаких стигматов у бедной девочки нет, они фальшивые, а вся история с ними сплошной фарс. Но сколько монахинь в них верило? Сколько сомневалось? И сколько человек из тех, кто не верил, дерзнули бы открыто восстать против сестры Клер?
Сестра Клер… Должно быть, в этот момент она обернулась к стоявшему позади нее мэру, потому что я расслышала, как она скомандовала ему:
– Заберите у нее монастырь, сей Божий дом, некогда вверенный ее попечению.
– И который остается таковым до сих пор, – поправила директрису мать Мария и, обращаясь к мэру, пояснила: – Она домогается власти с той самой поры, как меня назначили настоятельницей… И позвольте заметить, месье мэр, со всем подобающим вашей должности почтением, что вы все же являетесь носителем власти светской, а не духовной, и потому в делах такого рода…
– С той самой поры, как ты купила сей Божий дом на сатанинские сребреники! – Тут сестра Клер, видимо, бросилась к матери-настоятельнице, потому что я услышала шум переворачиваемых стульев, а присутствующие начали быстро и сбивчиво читать молитвы громкими испуганными голосами.
Как могло случиться, что дело дошло до подобного ужаса так быстро? Теперь я действительно испугалась: если оказалось возможным так обращаться с матерью-настоятельницей, то можно представить, что они сделали бы со мной. Мне следовало немедленно бежать прочь. Но я осталась у двери, услышав, как мать Мария разразилась рыданиями. Вскоре от ее самообладания и от ее изящества не осталось и следа. И лишь тогда ей, слабой и сломленной, предложили высказаться в свою защиту. Но у нее уже не хватило сил.
Я стояла у двери библиотеки, слезы катились по моим щекам. Даже приложила к щели ухо, чтобы все лучше расслышать. Я вяло оперлась на косяк, и пальцы мои рассеянно ощупывали неровности и шероховатости. Конечно, я помнила о необходимости соблюдать осторожность и не подошла совсем близко: едва слышный шорох и мелькнувший в щелке под дверью белый ботинок могли меня погубить. Время от времени мне приходилось отодвигать носком ботинка Малуэнду, когда та подбиралась к двери чересчур близко: она подсовывала под нее лапу, пытаясь открыть, фыркала, когда из щели тянуло спертым, тяжелым духом, и немудрено, ведь столько людей собралось в совсем небольшой комнатке.
После того, как матери Марии задали еще несколько вопросов о том, где находится Перонетта, на которые она не ответила, – возможно, потому, что действительно этого не знала (обо мне, к счастью, более не было сказано ни слова, будто все про меня забыли), – мэр приготовился объявить приговор .
– Как это возможно! – воскликнула сестра Екатерина. – Неужели он вынесет приговор матери-настоятельнице? Месье, – обратилась она к мэру, – простите меня, но разве не епископ должен…
– Искать доказательства? Какие тебе еще нужны доказательства? – вскричала сестра Клер, заставив юную сестру Екатерину замолчать. – Хорошо. Пускай перед вынесением приговора будет представлено еще одно доказательство! Пусть все убедятся , что она продала душу дьяволу! Пускай сам язык ее выдаст грешницу по наущению падшего ангела, закосневшего в зле!
Перебросившись несколькими быстрыми фразами с директрисой, мэр объявил, что готов прослушать, как мать-настоятельница прочтет «Mater Dei»[21]21
«Богородице Дево» (лат. ).
[Закрыть] и «Pater nostrum»[22]22
«Отче наш» (лат. ).
[Закрыть], причем сперва по-французски, а потом на латыни.
– …И пусть язык ее либо спасет хозяйку, – заявил мэр в подражание прокурорскому тону сестры Клер, – либо выдаст ее нечестие; да, нечестие и любой заключенный ею союз с адскими силами. Пускай…
– Да, пусть говорит! – рявкнула сестра Клер, обращаясь к своей марионетке. (Издавна считалось, что нечестивый язык не в силах прочесть «Отче наш» без ошибки. Молитву «Богородице Дево, радуйся», которая, похоже, не представляла трудности для одержимых бесами, мэр добавил просто так, для большей убедительности; власть его носила характер светский, и в делах духовных сестра Клер с легкостью направляла его в ту сторону, куда ей требовалось.
Мать Мария принялась читать, а что ей еще оставалось? Сперва по-французски – ни единой погрешности. Но все знали, что она споткнется именно на латыни – языке Господа и святой церкви. И вправду сказать, кто сумел бы прочесть «Mater Dei» при таких обстоятельствах без сучка, без задоринки?
«Ave Maria, gracia plena, dominus tecum…» – не слышно ни звука, только ее голос, медленный и уверенный. Одна-единственная запинка, оговорка, и… Я так боялась за нее, боялась, что она не сумеет прочесть молитву одним духом, одним махом, и притом безупречно. Сколько раз в жизни она произносила ее? Однако нынешний случай был совсем другой.
Мать Мария закончила. Обе молитвы она прочла на обоих языках безукоризненно. И все зря.
Сестра Клер громко выразила неудовольствие – она явно боялась, что мать Марию придется оправдать, – и угомонилась, лишь когда мэр огласил вынесенный им приговор: мать Мария должна была немедленно покинуть монастырь. Ее следовало доставить в деревенский дом собраний и содержать там под стражей до тех пор, пока не будет организован ее переезд.
– Переезд куда? – спросили одновременно с десяток девичьих голосов. Они звучали обеспокоенно. Не получив ответа, воспитанницы заголосили, жалуясь, что боятся, как бы монахиня, спознавшаяся с дьяволом, не осталась где-то поблизости.
Тогда мэр пояснил свою мысль, состоявшую в том, что он собирается устроить, чтобы мать Мария заняла остающуюся уже много лет вакантной должность в одной вандейской тюрьме близ местечка Д***; там как раз нужен был кто-нибудь, кто сумел бы исповедовать сошедших с ума преступников. «Правда, – сделал он оговорку, – мне придется решать этот вопрос вместе с капитулом вашего ордена, и…»
– Pas du tout![23]23
Как же так! (фр. )
[Закрыть] – отреагировала на это сестра Клер. – Стало быть, я не стану матерью-настоятельницей сразу, как только эта артистка уберется отсюда? – (Все, кроме «месье мэра», знали, что так и есть; прежде чем соискательница смогла бы занять приглянувшиеся ей покои, следовало еще спросить мнение епископа; но никто не решился бросить вызов сестре Клер, которая, по сути, уже заняла место настоятельницы силой, хотя и в нарушение монастырского устава.) – Нет, – заявила директриса, – я уже ею стала, и это по моему приказу вы отошлете отсюда эту женщину.
Тишина… Последовала совершенная, полная тишина; все смотрели на мать Марию.
Через мою щелку я видела часть людей, стоявших в библиотеке, а на полу перед ними лежала распростертая фигурка матери Марии. Никто не решался помочь ей, и она оставалась у их ног, но вот наконец мэр подал знак пришедшим с ним людям, чтобы те унесли монахиню в ее комнаты и оставались при ней на страже, в ожидании, когда та придет в себя; затем им надлежало собрать ей немного вещей («Лишь то, что необходимо женщине» – так он выразился) и привезти к нему в дом, где им следовало поместить се на втором этаже в каморке без окон да хорошенько за ней присматривать, пока для нее не подготовят помещение и доме собраний. Один из его односельчан осведомился, как избежать вероятного воздействия на них злых чар при исполнении возложенного поручения. Мэр не знал, что и сказать, но сестра Клер быстро нашлась с ответом. Я смогла разглядеть, как она расстегнула замочек цепочки, которую всегда носила на расплывшейся талии, сняла с нее золотой крестик и вручила горе-стражнику. Это, конечно, был для него дар более чем щедрый, а потому сей преданный слуга, надежно теперь защищенный крестною силой, приступил вместе с товарищами к выполнению почетной миссии. Они ухватили несчастную за руки и за ноги и поволокли, точно мешок с картошкой. Я видела это. «Негодяи! – вырвалось у меня громким шепотом. – Недалек и ваш час!» Малуэнда принялась царапать низ двери; ее когти оставляли на дереве глубокие отметины.
Я поняла, что пора уходить, но, наклонившись, чтобы забрать Малуэнду, снова услышала свое имя. Теперь его произнесла сестра Клер де Сазильи, стоявшая как раз по ту сторону двери. Я прислушалась.
– Вы не можете уйти, – сказала она мэру, – и оставить нас беззащитными перед этой ведьмой!
– Нет, – подхватили ее подпевалы, – вы не можете! Вы не должны покидать нас, пока она где-то здесь!
Действительно, с матерью Марией мэр наш разделался быстро, так что тут все было шито-крыто, но как же насчет меня , как насчет ведьмы, спокойно разгуливающей по округе?
Новые обвинения посыпались одно за другим. Я была демоном, дразнившим девиц в их безумных снах. Это я наслала недавнюю бурю. Я использовала Перонетту и мать Марию в своих черных целях, переманив их на сторону темных сил. И так далее, и тому подобное, пока я наконец не оказалась той самой ведьмой, которая тремя годами ранее вызвала невиданное нашествие мышей на С***, погубила у сестры-экономки урожай помидоров и убила все потомство нашей лучшей свиноматки, когда та наконец опоросилась.
Я подняла синюю бутылку повыше, запрокинула голову и сделала долгий глоток.
Малуэида вела себя неспокойно. Она ходила кругами, пролезала между моих ног, обнюхивала дверь, скреблась в нее. Я испугалась, что она может нас выдать, и взяла ее на руки, пытаясь успокоить. Неудивительно, что она буквально шалела при звуке голоса сестры Клер, ведь если та и не лишила ее ушей сама, то, несомненно, присутствовала при экзекуции. Каждый раз, когда директриса начинала говорить, кошка вновь принималась беситься. Да так, что от розовой кисеи, покрывавшей платье, в которое я была одета, летели клочья; сатин под нею тоже был порван. Все, что мне оставалось делать, – это вцепиться в Малуэнду одною рукой, в бутылку – другой и слушать, что еще скажет ненавистная монахиня.
Она же тем временем успела поведать, что я ей являлась во сне, и теперь принялась описывать, как я принимала различный облик, чтобы дразнить и мучить ее, вынуждая к «нечистым помыслам и делам». Две девицы постарше, когда сестра Клер попросила их, заявили, что я и с ними проделывала то же самое.
Мэр настолько смутился от всего услышанного, что не дерзнул продолжить расспросы. Для него было куда проще судить в известных всем выражениях силы зла и поклясться сделать все, что сможет, дабы вернуть монахинь и воспитанниц в лоно Церкви Христовой. Интересно, подумалось мне, как собирается это делать сей старый осел? Однако, едва он заговорил вновь, стало ясно, что у него есть план.
– Итак, – приступил он к его выполнению, – где же находится пресловутая Геркулина?
При этих словах девицы лихорадочно заголосили.
– Мы заставили ее выбежать, – начала одна, – а затем весь день искали по всему монастырю…
– А я видела, – перебила другая, – как она побежала, быстрее любого мужчины, вдоль по дороге, ведущей от монастыря, все дальше и дальше…
– Она легла на землю и вступила с нею в связь…
– Я вам скажу точно, она вскочила верхом на одну из лошадей, запряженных в экипаж, на котором ехала Перонетта…
– Нет, – оборвала их сестра Клер, – она по-прежнему среди нас, потому что Сатана так легко не сдается!
Она продолжила свою речь в том же духе и прошлась по всем только что высказанным вымыслам и нелепицам.
И лишь мэр прервал наконец нескончаемые обвинения в мой адрес, которые я продолжала выслушивать, вместо того чтобы бежать прочь.
– Мы должны ее найти, – произнес он и продолжил, то ли стараясь найти точное слово, то ли просто перебирая подходящие к случаю выражения: – И найти ее нам необходимо. Она не могла уйти далеко. А если она не могла уйти далеко, то мы должны ее найти. Мы добьемся от нее нужных нам ответов. Да, именно ответов.
Затем он распорядился разбиться всем на небольшие команды (по его подсчетам, в библиотеке находилось около сорока человек) и во главе каждой из них поставил одного из пришедших с ним людей. Каждой такой партии предстояло осмотреть закрепленный за ней участок монастыря и прилегающих угодий. Правда, обсуждение некоторых деталей его плана потребовало времени, но в конечном итоге с ним согласились все, и он заслужил одобрительный отзыв сестры Клер.
Между тем, пока я стояла как вкопанная и слушала, Малуэнда, которую я по-прежнему придерживала одною рукой, проявляла все большее нетерпение. Нужно было уходить, но я не уходила. Не могла уйти. Я даже не осознавала, что это было бы самым правильным в сложившихся обстоятельствах. У меня вертелась в голове лишь одна мысль: как это все может происходить? Передо мной разворачивалась драма из времен охоты на ведьм, времен костров инквизиции! Неужто я и впрямь вижу то, что вижу, и действительно слышу то, что мне слышится?
Но тут в библиотеке опять раздались крики. Они становились громче и громче. Похоже, все орали, повернувшись к двери, за которой я находилась! Я заглянула в щель между рассохшимися филенками, но почти ничего не увидела – разве лишь то, что все вдруг ринулись в мою сторону.
Дальнейшее произошло в одно мгновение. Должно быть, пытаясь утихомирить кошку, я себя каким-то образом обнаружила. По-видимому, я подошла слишком близко, и одна из девиц, собравшихся меня искать, разглядела через щель между полом и дверью белый башмачок. Ясно, что именно она и подняла крик: «Она вернулась, глядите, вон там!»
Отпрянув от двери, я тут же допустила одну за другой три оплошности: выронила бутыль с бургундским, и та вдребезги разбилась о каменный пол; не смогла удержать Малуэнду, и она вырвалась из моих рук; и при этом, похоже, нечаянно толкнула дверь, и та распахнулась прямо перед моим носом и… И я предстала перед всеми стоящей в дверном проеме при полном параде: в драном розовом платье не по росту, с четками из синих камней на шее и с кошкой-наперсницей у ног – тут как тут. Молча взирающей на всех тех, кто находился в библиотеке, на все их сборище. Вид у меня был, должно быть, самый дурацкий – хотя многим, наверное, показалось, что явилась я прямо из ада.
Все, что запечатлелось у меня в памяти, – это панически мечущиеся, точно на палубе тонущего корабля, фигуры, потому что девицы и селяне разом бросились к противоположной двери. Наутек. От меня! Мэр и какой-то старикашка обнялись, будто разом овдовевшие сестры. Только сестра Клер дерзнула ко мне приблизиться.
– Ах ты… – Она зло сплюнула. – И ты отважилась… – Но ей не суждено было договорить, потому что с невероятной скоростью Малуэнда, сильная, как тысяча кошек, нет, словно десять тысяч этих проворных тварей, метнулась к ней, обнажив когти, подобные острым ножам.
Все, кроме моей наперсницы и сестры Клер, замерли, в ужасе наблюдая за происходящим. Монахиня повалилась на пол, сбитая с ног молниеносным ударом. Она отбивалась от вспрыгнувшей на нее кошки, рвавшей ее плоть стремительными взмахами когтистых передних лап. Задними та яростно раздирала ей грудь и живот, оставляя жалкие клочья от грубой мешковины и спрятанной под ней власяницы. Тут мне и довелось увидеть на бледной коже те шрамы, следы многолетнего умерщвления плоти, оставленные шипами терновника, но теперь к ним добавилось много новых.
Клевретки директрисы бились в корчах, скакали, прыгали, причитали, взвизгивали, но никто не решился прийти к ней на помощь.
– Меня сейчас вытошнит! – предупредила одна из них. Слова ее не разошлись с делом, однако никто не обратил на это внимания. Да и у меня самой подвело живот, чего не случалось с тех пор, как несколько лет назад Мария-Эдита, нарезая мясо для жарки, отхватила себе кончики двух пальцев и те так и остались лежать на разделочной доске.
Когда Малуэнда наконец оставила свою жертву и отпрыгнула от директрисы, монахиня осталась лежать на каменном полу – словно та самая груда кровавых кусков для ростбифа, – неподвижная от пережитого потрясения, уставившись в пространство расширенными от ужаса глазами. Малуэнда, явно удовлетворенная тем, что сделала, легко вскочила на подоконник, оглянулась, бросив на меня прощальный взгляд, провела, замурлыкав, лапкою там, где совсем недавно торчали ушки, и выпрыгнула через окно во двор с высоты второго этажа.
– Нет! – закричала я и шагнула вперед. – Малуэнда! – Но для того, чтобы пересечь комнату и подойти к подоконнику, мне требовалось переступить через распростертое тело сестры Клер де Сазильи; оно приковало к себе мой взор, и оказалось, что я не в силах этого сделать. Я остановилась, с отвращением глядя на нее сверху вниз. Ах, как я ее ненавидела; но желала ли я, чтобы дело дошло вот до такого? Сестра Клер была… неузнаваема. Вместо лица у нее осталась сплошная кровавая рана; черты его практически не угадывались. Я обратила внимание, что Малуэнда оторвала ей мочку на одном из ушей…
Пока я стояла и смотрела на лежащую у моих ног монахиню, пока дивилась тому, как ее изувечила моя наперсница, меня схватили двое, а может, и четверо селян. По знаку мэра они подошли ко мне сзади. Воистину отважные сердца! Не забывайте, кем они меня считали. Разумеется, если бы во мне оставались хоть крохи рассудка, я могла бы попытаться обратить их суеверие против них же самих. «Используй их страх!» – вспомнилось мне. Я бы их так напугала, что им пришлось бы отказаться от намерения задержать меня. Закрутись я волчком в пляске дервишей, сделай в их сторону жест рукой, заговори на незнакомом им языке, тогда, возможно, мне удалось бы уйти из малой библиотеки, даже из С***, тем же вечером. Но, как бы там ни было, мне даже в голову не пришло сопротивляться.