Текст книги "Книга теней"

Автор книги: Джеймс Риз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 43 страниц)

Дочь прокурора, она достаточно много знала о том, что такое дело о колдовстве и допросы с пристрастием; тут было от чего расстроиться . И это еще мягко сказано. Но она слышала о других подобных процессах и верила, что у нее получится. Должно получиться.

А когда она увидит своего Луи, когда встретится с ним в зале суда, она публично отречется от всех данных ею показаний. Да, отречется и будет настаивать на этом! Возьмет назад каждое слово. И спасет его! Скажет, что любит его, а он любит ее. Да, он действительно отец ее ребенка, скажет она. Да, они собирались провести вместе всю жизнь, ибо связаны браком… подобием брака.

И Мадлен, лежа на койке в своей душной келье, переставала строить планы, касающиеся спасения Луи, уносясь на крыльях мечты в страну сладких воспоминаний. О да, воспоминаний об их тайном венчании. В ту ночь она потихоньку сбежала из дому, чтобы встретиться с кюре в церкви Сен-Пьер. То было начало весны, и ночь оказалась прохладной. Узкий серп месяца высоко висел на небосклоне. Ах, как тиха была эта ночь! Вдали кружил одинокий ворон. Вот где-то лениво скрипнуло колесо повозки на одной из мощенных булыжником улиц. Вот из-за городской стены залетел с удобряемых навозом полей ветерок – даже он оказался приятен. Опасаясь невзначай попасться кому-нибудь на глаза, Мадлен спешила при малейшем шорохе скользнуть в тень от ближайшего дома, пока наконец не пробралась к большой церкви на площади; ее устремленный ввысь остроконечный шпиль, казалось, разрывал черную ночную парчу.

Луи молча встретил ее у главной двери, отперев на условленные три стука. Он ждал ее, как и обещал. В руках он держал тринадцать алых роз. «Для моего цветка, – шептал он, – прекраснейшего из прекрасных». Мадлен быстро прошла через маленькую дверцу, прорезанную в больших вратах. В церкви было пусто и холодно. Луи взял ее за руку, и они пошли через весь неф к алтарю. Звуку их шагов вторило гулкое эхо. Алтарь освещали белые свечи – сотни свечей, как ей показалось; она была глубоко тронута. Свет их падал на висящее над алтарем резное распятие с фигурой Христа на нем; на мгновение девушке стало страшно. Ей никогда не доводилось бывать в пустой церкви. Как странно, ведь она с детства посещала ее, а только теперь обратила внимание на все детали убранства: на то, что на витражах окон, высотой в два ее роста, изображены пятнадцать сюжетов из жития Богородицы; на то, как играют блики лунного света на полупрозрачных лицах святых, а также на то, что синие и серые стеклышки на одеянии Пресвятой Девы подобраны столь искусно, что кажется, будто ризы могут зашевелиться от легчайшего дуновения ветерка; и на те следы, которые время оставило на стоящих рядами скамьях, на их деревянных сиденьях и спинках, гладких и холодных, как статуи святых, взирающих на нее… и, наконец, на сияющий позолотой алтарь с ослепительно белым покровом на нем.

Отец Луи был как бы и священником, и женихом. Как священник он спросил себя, берет ли Мадлен себе в жены; и как жених ответил, что да, берет, и надел на ее палец тонкое колечко из слоновой кости. Как священник он благословил их союз, и как жених преклонил колено, принимая благословение.

Во время этого обряда Мадлен смеялась и плакала, плакала и смеялась, и все болтала без умолку, бросая вызов обычаям и закону, церкви и королю. Она была напугана и взволнована.

Однако и умом и сердцем считала себя вступившей в брак.

Воспоминания о том, что случилось потом, после церемонии, представлялись ей самыми сладкими. Под пристальными взглядами бесстрастно взирающих на них с витражей святых он унес ее в ризницу и там впервые овладел ею, неторопливо и нежно, прямо на каменном полу, менее чем в пятнадцати шагах от Святых Даров. Она вспоминала о том, как ей было больно… О том, как он обнял ее, нашептывая, что она роза, что ее цветок – прекраснейший из прекрасных… О том, как ее кровь пролилась на плиты, а он вытер те капли белоснежною тканью.

Ну конечно, она должна спасти его. Спасти во что бы то ни стало. Она сделает все, что потребуется, не откладывая.

А потому следующим утром, когда ее тюремщица вошла к ней, чтобы отвести принимать очередную мерзкую ванну, Мадлен припала к ее руке с толстыми, массивными пальцами и запечатлела на ней поцелуй – долгий, дикий, голодный, с засосом – «вот так бесы припадают к моим сосцам», – проговорила девушка и поведала, что она действительно околдована дьяволом, но что ее бесы решили отвернуться от брата своего и орудия, приходского священника церкви Сен-Пьер, этого «козла в сутане, приапа в скуфье».

В полдень Мадлен предстала перед «синклитом» – собрались все, кроме ее отца; той же ночью ее тайком провели в дом Капо. Члены «синклита» уговорили прокурора допустить Мадлен на суд. Они сказали ему, что та – идеальная свидетельница обвинения. С ее помощью они раз и навсегда избавятся от ненавистного духовника. Ведь разве не в этом состоит их главная цель? Возразить было нечего. Прокурорская дочка действительно могла им помочь сделать это, в особенности если ее надзирательница опишет ее поведение, и хорошо бы вселившиеся в нее демоны как-то проявили себя перед судьями. Конечно, решил «синклит», девушку следует предъявить суду. Но ее требуется подготовить, чтобы та дала такие показания, какие нужно. Ясно, что она готова сотрудничать. Должно быть, горит местью. Прокурор сдался. Хорошо, Мадлен пригласят в суд, но вне зала заседаний он все равно не желает ее видеть и после завершения процесса обязательно проучит ее, отослав куда-нибудь подальше. Ему даже все равно куда. Его друзья поклялись, что так и будет.

Сперва каноник Миньон был с Мадлен осторожен. С крошкой Сабиною он добился многого – хотя, как ему это удалось, он сам не мог понять до конца, – но как же обработать эту Мадлен? Ее состояние – она была на сносях, на седьмом месяце, – внушало ему некоторые опасения. И все же он взялся играть роль наставника одержимой бесами.

Они уединялись в библиотеке Капо и читали вслух отчеты о прежних процессах, причем и протоколы допросов, и описания того, как вели себя настоящие одержимые. Затем они вместе молились, прося Бога помочь им доказать, чем занимались кюре и его демоны.

Конечно, такого Мадлен не ожидала. Все эти толпы на улицах… Но у нее не оставалось выбора, приходилось идти до конца. Ведь суд должен был вот-вот состояться. Она во всем повиновалась канонику, тот был доволен. Да, конечно, все, что он говорит, правда. Конечно, она поклянется в этом. В описаниях одержимых она в точности узнает себя. Да, да и еще раз да. Язык ее стал скользким ото лжи, все члены ее тела ныли от гимнастических упражнений. Она готова лелеять ростки истины, которую ей поведал «синклит», готова скакать по зале суда, если так пожелают ее наставники. В самом деле готова. Она молила, чтобы ей разрешили свидетельствовать против дьявола.

В то время как Мадлен выражала полную готовность стать лучшей из пешек, с крошкой Сабиной возникало все больше проблем. Каждый урок заканчивался тем, что она доводила себя до истерики, крича истошным голосом, требуя, чтобы демоны оставили ее, проклиная вступившего в союз с дьяволом кюре и предрекая ему вечное пребывание в аду. Каноник упрашивал ее поберечь силы для суда. Та отвечала, что не владеет собой. Демоны сильнее.

Каноник доложил «синклиту», что устал от Сабины, что с него довольно. Если так дальше пойдет, это будет стоить ему нескольких лет жизни. Однажды она чуть не прибила его, когда он пытался ее успокоить. Он упал и ударился головой о каменную плиту над камином. Едва не раскроил себе череп. Эта девчонка вгонит его в гроб. Ему нужна помощь.

Но «синклиту» было хорошо известно его неуемное тщеславие. Друзья принялись расхваливать святого отца за отлично выполненную работу; это подействовало: он в тот же день вновь посетил дом Капо. «Единственное, чего я боюсь, – ворчал он, – это что все лавры достанутся этой негоднице. Та все принимает за чистую монету. – И добавлял шепотом: – Теперь она сама во все верит!»

Месье Адам прописал Сабине еще большую дозу снотворного. Каких только сочетаний наркотических средств он не перепробовал – их сменилось так много, что теперь он и сам не помнил, что ей давал и каким был первоначальный рецепт. Но Сабине все равно не спалось. Тогда аптекарь добавлял в микстуру еще чего-нибудь. Когда в результате это приводило к запору, в дело шло что-то другое. Тогда несчастная начинала бредить. Маннури делал ей кровопускания, но те не помогали. У каноника хранился небольшой запас засохшей крови, собранной некогда на могиле святого Франциска Сальского. Он дал девушке съесть драгоценную корочку – бесполезно. Никакого улучшения. Каноник не знал, что делать. Месье Адам достиг предела своего искусства. Маннури заявлял , что ему не удалось обнаружить ничего, что помогло бы объяснить поведение Сабины, – ни у Аристотеля с Августином, ни у Галена или кого-нибудь из арабов. Они оказались в тупике.

Суд над кюре церкви Сен-Пьер, что в К***, начался второго сентября 16** года.

Увещевательное письмо епископа обеспечило невиданный наплыв желающих дать показания. Жители К*** буквально состязались за право свидетельствовать против кюре; для них процесс был своего рода развлечением, чем-то вроде тех игр, в которые они летом привыкли играть в кабаках, просиживая за игрою иной раз целые дни напролет, потягивая из кружки пиво. Их показания – сплошные домыслы и выдумки – сообщались тысячам людей, пришедших на площадь, у которых не было денег, чтобы заплатить за место в зале.

Правда, некоторые говорили правду. Они сообщали о вещах не слишком предосудительных, в которые поверить было совсем не трудно. В число этих людей входили раскаявшиеся любовницы и любовники господина кюре и супруги оных.

Особо старался викарный священник церкви Сен-Пьер. Он сидел в первом ряду, прямо перед заседателями, и не сводил глаз с каноника Миньона. Когда тот теребил наперсный крест левой рукой (знак одобрения), сей претендент на место настоятеля вскакивал и горячо поддерживал говорившего. А почему бы и нет? Ведь он второй человек в приходе, и кто, как не он, лучше всех знает, какие злодеяния совершил отец Луи? А между тем под кроватью викария стояла запертая шкатулка, и в ней лежало письмо, датированное концом сентября, которое назначало его на место настоятеля церкви Сен-Пьер в связи с появлением в К*** вакансии.

Обвинения следовали одно за другим. Престарелая мадам Эпозе, вдова бондаря, возложила вину за то, что на ней появились вши «величиною с кулак», на отца Луи, которого прежде никогда не видела. Молодая жена привела в суд находившегося в сумеречном состоянии души мужа и принялась жаловаться, что тот «негоден к супружеству» с самой их брачной ночи. В связи с этим отец Луи был обвинен в особом виде колдовства, состоявшем в завязывании узелков, способных на расстоянии воздействовать на некоторые способности людей; суд потребовал, чтобы он указал, где спрятан тот шнурок, узелки на котором лишили почтенную даму радостей супружества и прекратили мужа ее в дурачка. Отец Луи был настолько ошеломлен, что не мог говорить. А потому викарий ответил вместо него, сказав, что видел веревочку с узелками в ризнице. (На следующий день та была представлена суду, сочтена уликою и приобщена к делу, а уже к концу дня узелки были развязаны, и шнурок вновь занял свое законное место на башмаке младшего брата викария.) Жена, чьи помыслы теперь были устремлены лишь к тому, чтобы наверстать упущенное, вывела мужа из суда за ухо, к вящему веселью собравшихся…

– Лучше бы он придумал какое-нибудь другое оправдание!

– Лучше бы он придумал, как доставить жене удовольствие!

– И притом поскорее, а то эта ведьма, похоже, сегодня заездит его до смерти!

И это еще самое безобидное, что можно было услышать.

Такое повторялось изо дня в день – до тех пор, пока, наверное, в К*** не осталось ни одной обиды и ни одной жалобы, которые бы не были заслушаны высоким судом.

Прокурор по «возвращении» его дочери в К*** стал уделять процессу еще больше внимания. Он словно не замечал Мадлен и никогда не упоминал о ней в разговоре, предоставив ее попечению каноника, аптекаря и хирурга. Но именно он определял направление действий «синклита»; ему принадлежало последнее слово. И он его произнес: обеих девиц следовало немедля предъявить суду.

ГЛАВА 13 Creatura Ignis: Осужденный

– Кто сделал это с тобой?

Сабина и Мадлен сидели рядом на скамье для свидетелей. Вопрос был задан отцом Транквиллом, престарелым экзорцистом, посланником епископа, и девушки ответили одна за другой на латыни, как этого требовал обычай, указав на обвиняемого.

– Dic qualitatem , – приказал экзорцист, изгоняющий дьявола. – Назовите его должность .

– Sacerdos. Священник.

– Cujus ecclesiae? Какой церкви?

–  Церкви Сен-Пьер.

Это были первые вопросы, заданные Сабине и Мадлен на суде над отцом Луи. Сабина отвечала хорошо, «синклит» был удовлетворен. Что касается Мадлен, когда она впервые была введена в зал суда и увидела своего возлюбленного… Mon Dieu[42]42
  Боже мой (фр. ).


[Закрыть], что они сделали с ее любимым Луи!

В соответствии с законом отца Луи подвергли испытанию, чтобы выяснить, не общался ли он с дьявольскими силами: ведь недаром говорят, что все злодеи отмечены прикосновением Князя Тьмы, которое оставляет на теле явный знак или невидимые пятна, невосприимчивые к боли.

Однажды с самого утра, еще до начала судебного заседания, на чердак, где содержался арестованный, пришли обвинитель и Маннури, хирург. Кюре был раздет, его держали трое арестантов, освобожденных обвинителем специально для этой цели. Густые черные кудри священника были пострижены, курчавые волосы в паху и на мошонке неаккуратно срезаны ножницами. Хирург, не слишком заботясь об осторожности, прошелся бритвой по намыленной коже, и вскоре священник был лишен волос и измазан кровью.

– И брови тоже, – распорядился прокурор. Хирург подчинился. Оба стояли в одних рубашках перед обвиняемым, а он, обнаженный, тщетно пытался вырваться из рук трех схвативших его мужчин – убийцы и двух угонщиков скота.

Отца Луи привязали к большой доске, которую держали арестанты. Канаты, которыми его прикрутили, должно быть, были изготовлены в Марселе – толстые и грубые, промасленные, пропитанные морской водой. Они выглядели так, словно их грызли крысы, и впивались в тело священника при каждом его движении, поэтому он старался не шевелиться, чувствуя, как пульсирует кровь в жилах, ощущая жжение пота, струящеюся между красными полосами порезов от бритвы.

Поскольку никакой отметки дьявола обнаружить не удалось, оставалось предположить, что священник имел некие пятна, нечувствительные к боли, – телесные ворота для вхождения демонов. Каноник спросил Сабину, где следует искать дьявольские пятна на теле священника. Она ответила, что одно такое пятно – на плече кюре, а после более настойчивых расспросов каноника добавила, что два пятна – на его ягодицах, в самом низу, и по одному – на каждом из яичек.

– Это займет некоторое время, – сказал хирург.

– Хорошо, – отозвался прокурор, присаживаясь в углу чердака на треногую табуретку для дойки коров. Он закатал рукава повыше и принялся обмахиваться веером из больших округлых листьев.

Хирург разложил свои инструменты на низкой скамейке. В потертой кожаной сумке было все необходимое. На фоне темной древесины скамьи каждая серебряная игла сияла на своем особом месте: они сверкали в солнечных лучах, проникавших на чердак через те же дыры в покоробленных досках, которыми пользовались летучие мыши, крысы и кишевшие повсюду насекомые, изводившие кюре сутки напролет.

– Да, на это уйдет какое-то время, – размышлял хирург, раскладывая иголки: короткие и толстые – налево, более длинные – направо. Некоторые были не длиннее его большого пальца, другие – длиной от локтя до запястья.

Прокурор послал одного из угонщиков скота в таверну на противоположной стороне площади за двумя кружками эля.

– А если посмеешь отхлебнуть, – предупредил его прокурор, – будешь у меня качаться на виселице.

Воздух на чердаке был стоячий, душный, воняющий отбросами. Хирург приступил к делу.

Самые короткие и острые иголки он вогнал под кожу черепа, в тыльные стороны ладоней, верхние части ступней и суставы рук и ног. Иглы средней длины воткнул в грудь, плечи и предплечья, спину. Более мясистые участки тела священника – ноги, ягодицы и прочее – требовали длинных иголок. Самая длинная проткнула крепкий мускул левой ноги: хирург не без труда протолкнул ее насквозь.

Священник закричал только после того, как четвертая игла средней длины и толщины прошла сквозь его тело: хирург воткнул ее в свод его левой стопы. Боль молнией пронзила его позвоночник, словно зажгла огонь в затылке. Да, только тогда его горло исторгло первый крик боли, несмотря на все его молитвы и усилия воли. После того как самые короткие иглы прошли сбоку сквозь кожу черепа – ослепляющая боль , – Луи кричал уже беспрерывно, пока наконец не раздались громкие рукоплескания с площади.

Экзекуция все продолжалась. Еще дважды угонщик скота спускался за элем, в обмен на мелкую монету он кратко излагал толпе суть происходящего. Вернувшись наконец на чердак, он принес поднос с сыром – дар господина Коломбеля, владельца вышеупомянутой таверны.

Хирург почти совсем выбился из сил. Преступники отдыхали теперь в тенечке: отец Луи больше не вырывался. А прокурор, подойдя к кюре сбоку, отдавал указания хирургу: «сюда», «туда», «глубже».

Всякий раз, когда отец Луи терял сознание, его приводили в чувство при помощи солей или шлепками по лицу. Он не мог говорить. Не мог думать. Боль властвовала над всем, из множества отверстий в коже сочилась кровь.

Наконец хирург закончил свою работу. Люди с площади, делавшие ставку на то, что процедура продлится час с четвертью, принимали свой выигрыш. Хирург насквозь промок от пота и слишком устал, чтобы продолжать. Он поспешно поднес флакон с солью к собственному носу.

Суду он доложил, что обнаружил всего два нечувствительных места из тех пяти, что назвала Сабина Капо, – левое яичко и низ правой ягодицы на самом краю анального отверстия. Он подверг испытанию девяносто одну точку тела – от костей черепа до ступней, и только эти две оказались нечувствительны к боли. (Священник, конечно, был без сознания, когда хирург проверял указанные места.) «До чего умен дьявол, – говорил прокурор на открытом заседании суда, – как хорошо умеет он прятать свои отметины!»

Покинув чердак, прокурор и хирург спустились на площадь, где их приветствовала толпа. Несколькими мгновениями ранее обвинитель вручил убийце маленький мешочек морской соли вместе с пригоршней монет, дав ему указание втереть эту крупнозернистую соль в раны священника. Он сказал также, что распорядился прислать эля для всех троих.

Выждав с полчаса, прокурор послал на чердак семерых тюремщиков, приказав схватить преступников, заковать их в кандалы и отобрать у них его монеты. Он отнюдь не собирался освобождать этих людей, как было договорено. Их услуги были ему нужны лишь короткое время, теперь же он подписал указ об их казни. Он гордился собственным планом: одним махом он сумел разделаться с тремя известными преступниками, устранить трех свидетелей работы хирурга и удовлетворить жаждущую крови толпу. Блестящее решение.

К заходу солнца все трое уже болтались на городских воротах. В тот вечер о них говорили во всех тавернах, и еще много дней они служили приманкой для птиц.

Через три дня после поисков отметин дьявола, тринадцатого сентября, хотя отец Луи не был уверен в правильности этой даты, двое пришли на рассвете на чердак, чтобы подготовить кюре к слушанию дела в суде.

Отца Луи лихорадило. Проколотый бок продолжал кровоточить: хирург проткнул какой-то внутренний орган. Рана все больше и больше воспалялась. Остальные проколы затягивались. Соль, хотя и вызывала жгучую боль, остановила кровотечение.

Кюре, одетого в грязную ночную рубашку, обутого в стоптанные комнатные туфли, свели вниз с чердака. Его посадили на телегу, набросили сверху кусок парусины, чтобы укрыть от толпы и провезти через переполненную людьми площадь к зданию суда.

Только богатые и наиболее заслуженные горожане получили возможность занять место в зале суда. Первые ряды были заполнены служителями церкви и государства, высокопоставленными лицами, аристократами, влиятельными кардиналистами. На галерее раздавалось шуршание шелка. Светился бархат. Дамы носили наряды легких пастельных тонов всех оттенков. Было жарко, и капли пота соперничали с драгоценностями за место на каждой груди. Бамбуковые и кружевные веера были в постоянном движении. Воздух пропитался цибетином и амброй, но эти благовония не могли заглушить запах человеческих тел. Самые знатные семьи взяли с собой слуг.

Судьи первыми торжественно вступили в здание суда и теперь сидели плечом к плечу двумя рядами возле места для свидетелей, их одноцветные красные мантии перетекали одна в другую, как сочащаяся кровь. Следующим пришел экзорцист, отец Транквилл, почти в три раза старше обвиняемого, полуглухой, в очках с толстыми стеклами, в черном одеянии из шерстяной ткани. Он взял кропило и начал орошать святой водой зал суда и толпу. Затем появились прокурор, каноник и (без всякого официального повода) господа Адам и Маннури. Многочисленные чиновники, дружески переговариваясь, входили в зал и рассаживались с большой помпой. И вот наконец два судебных клерка подвели отца Луи к высокой скамье без спинки.

Кюре заставили преклонить колена перед судьями, в то время как экзорцист окропил скамью. На бритую, покрытую струпьями голову кюре была надета круглая шапочка, но он не мог обнажить по сигналу голову, потому что руки его были связаны. Когда прокурор подал знак, клерк сорвал шапочку. Кто-то на галерее захихикал, другие усмехнулись, иные не издали ни звука при виде коленопреклоненного, униженного священника. Несколько женщин выдали свое волнение слезами. Судебные приставы на галерее призвали присутствующих хранить молчание.

Были зачитаны обвинения, произнесены молитвы.

На пятый день второй недели судебных слушаний прокурор представил суду одержимых бесами – Сабину Капо и Мадлен де ла Меттри. Вскоре после этого раздался голос экзорциста, ломкий, монотонный и по-церковному напевный: «Кто это сделал с вами?» И девушки начали давать показания: одна – преисполненная безрассудной ненависти, другая – любви.

Мадлен, охваченная горем, яростью, угрызениями совести, ощущая бессилие и все же строя планы спасения своего Луи, начала понимать, что способствует его неминуемому обвинению. Никто не станет слушать ее правду , им была нужна только ложь, которую она продолжала повторять в суде, все еще надеясь, что, может быть, вот-вот откроется путь к спасению.

Но он так и не открылся.

Экзорцист был уже наготове, когда прокурор и каноник Миньон начали приводить доказательства того, что Сабина и Мадлен одержимы демонами, которых в них вселил именно обвиняемый, кюре прихода Сен-Пьер. Епископ дал знать, что он ждет доказательств одержимости и что инквизиторы должны представить в открытом судебном заседании результаты испытаний четырех видов, давным-давно установленных церковью: языкового – способности одержимого понимать незнакомые ему языки и говорить на них, проверки наличия сверхъестественной силы, способности к левитации, способности к ясновидению или предвидению.

Способность к левитации проверить трудно. Поэтому на ежедневном совещании «синклита» в аптеке было решено начать с простейшего доказательства – языкового. А как же левитация и прочее? Ну что ж, всему свое время.

И вот каноник взялся за работу: он старался изо всех сил, пытаясь обучить Сабину греческому, а Мадлен – древнееврейскому. Он читал им вслух старинные тексты: слова, как горошины, падали с его тяжело ворочавшегося языка. Он мало что понимал из того, что декламировал на греческом, не больше – из древнееврейского. Каноник заставлял девушек читать вслух много часов подряд: они приблизительно воспроизводили текст страницу за страницей или просто повторяли сказанное каноником. Березовый прут в его руках служил гарантией того, чтобы два этих языка не звучали одинаково, – ведь только это было важно.

Сабина проходила испытание первой, Мадлен должна была последовать за ней. «Синклит» не ожидал от Мадлен какого-то зрелища: единственное, что от нее требовалось , – послушание, и они его получили. Во время занятий каноник сказал ей: «Возможно, Мадлен, тебе разрешат оставить у себя твоего ребенка, если все закончится как надо». А от этой сумасшедшей девчонки Капо можно было ожидать чего угодно.

В зал суда внесли стол, на котором была разложена странная коллекция предметов из церкви, с рынка и из лавки господина Адама. Маленькое железное распятие, одинаковые бутылки: одна – наполненная маслом, другая – святой водой, колосок пшеницы, специи, свиное ухо, металлические браслеты, несколько твердых сыров и так далее. Каноник на греческом велел Сабине приблизиться к столу, прочитать «Аве Мария» и взять анис звездчатый. Они отрепетировали это заранее, тем не менее Сабина взяла со стола булавку, комок грязи и даже не попыталась прочитать молитву.

Мадлен, измученная мыслями о Луи и ребенке, сказала все, что ей велели, – на правильном или искаженном языке, бог весть.

Сам каноник объяснил ошибку Сабины просто: мол, в нее вселились необразованные бесы, которые никогда не путешествовали и поэтому не слышали языка Греции. Они, конечно, неправильно поняли его приказ. Судьи принялись важно кивать в знак согласия с логикой каноника, однако с галереи послышались булькающие звуки сдавленного смеха.

В ту же ночь в комнату, где спали девушки, пришли Маннури и Адам. Мадлен проснулась от шепота и бряцанья цепей. Она притворилась спящей, надеясь, что пришли не за ней, пока хирург держал вырывающуюся Сабину, а мсье Адам смазывал ей губы серой.

– Может быть, теперь, – сказал он, – ты станешь говорить, то, что тебе велели.

Сабина так и не вымолвила за всю ночь ни слова своими пылающими губами, не проронила ни слезы. Как только мужчины ушли, она встала с постели, подошла к шкафчику, разбила об пол флакон духов и опустилась на колени, прямо на осколки стекла. Когда Мадлен проснулась, четыре часа спустя, Сабина по-прежнему бодрствовала, коленопреклоненная.

Мадлен боялась, что у нее самой помрачится рассудок. Бежать – в этом была ее единственная надежда. Но как? Все двери заперты. Ее надзирательница и сиделка Сабины находились поблизости. Если бы ей даже удалось открыть окно ванной, от внутреннего дворика ее отделяли три этажа – прыгать было слишком высоко, а веревка, связанная из двух простыней с кроватей девушек, была бы слишком короткой. А если даже ей удастся освободиться, как вызволить Луи? Нет. Ей придется ждать, давать показания и пытаться как-то осуществить свой план.

Сабина появилась в суде с глубокими оранжевыми язвами на губах и подбородке и показала, что эти раны возникают вновь и вновь с тех пор, как она впервые ответила на поцелуй дьявола. Серые и красно-черные синяки на ее руках и предплечьях выступили в тех местах, которые сжимал дьявол. Говоря это, она всячески старалась угодить суду.

Она столь наглядно продемонстрировала одержимость бесами, что были забыты все предписания епископа относительно доказательств. Экзорцист заявил, что он никогда не сталкивался со столь странным случаем, как дело мадемуазель Капо. Площадь гудела, алкая крови, – было вывешено краткое изложение показаний, данных Сабиной той ночью:

«.. маленькая горбунья упала на пол, с губ ее капала кровь, она плевалась, ее рвало – мы никогда не видели ничего подобного. Она перекинула левую ногу через плечо и достала до щеки. Она закинула ноги за голову, коснувшись большими пальцами носа, а из ее зада исторгся черный газ, так что присутствовавшие в зале дамы были вынуждены закрыть лица платками. Она раскинула ноги влево и вправо так далеко, что плашмя сидела на полу, а под ней не оставалось видимого пространства, при этом она подпрыгивала, как при совокуплении. Она раскинула ноги почти на семь футов, хотя ее рост в сгорбленном состоянии не более четырех футов…»

Сабину действительно рвало. Об этом позаботился месье Адам, вручив сиделке «снадобье», которое та должна была подмешивать каждое утро девушке в завтрак. Это лекарство вызывало у нее рвоту ярко-синего цвета, что вполне удовлетворяло толпу. Помимо этого аптекарь изготовил и еще кое-что, представленное обвинителем в качестве доказательства, – он заявил, что Сабина исторгла это ночью: комок бумаги с тремя каплями крови и тремя оранжевыми пятнами, пучок соломы и лоскутки, «влажные от женских выделений». Третья улика была изготовлена из сухой глины, перемешанной с золой, волосами, обрезками ногтей и пурпурными кусочками червяков. Все это было поспешно представлено судьям. По словам Собачьего Хвоста, одного из вселившихся в Сабину демонов, который вещал через телесную оболочку девушки ужасным пронзительным голосом, Сабина, впервые вверившись кюре и его Повелителю, проглотила кусок сердца младенца, сваренного на шабаше в Орлеане, а также пепел облатки, пропитанный семенем кюре.

Некоторые из тех, кто сидел на галерее, были крайне удивлены, другие вздыхали, иных стошнило, и им пришлось извиняться. Собравшимся же на площади все это очень понравилось. Месье Адам шутил в приватной беседе, что вопрос о левитации не просто был забыт, он словно никогда и не возникал.

Судебный процесс проходил именно так, как и надеялся «синклит».

После того как у Сабины случилась рвота, она за несколько дней назвала суду своих дьяволов. В дополнение к Собачьему Хвосту, некогда принадлежавшему к чину архангелов, Левиафан разместился в центральной части ее лба, а Бехерит – в желудке. Балаам поселился под вторым ребром слева, Исакаарон жил в ее сердце. Пока Мадлен молча сидела рядом, Сабина соизволила определить и ее дьяволов: Враг Девственницы сидел в ее шее, Веррин – в ее левом виске, Вожделение, относившийся к чину херувимом, – в правом, Асмодей завладел ее сердцем.

Кто-то с галереи пожелал узнать, какой счастливчик дьявол нашел приют в горбу Сабины. Суд взорвался смехом. Старец Транквилл поднялся с места, чтобы молитвой восстановить порядок. Тщетно. Он воззвал к тишине от имени епископа, наконец – именем короля. Без всякого успеха. Собрание сумела успокоить лишь Сабина, заявив, что даст дополнительные показания.

Вскоре пришла очередь Мадлен отведать березовой розги. Она, как было сказано, не проявила должной покорности. Ни один член «синклита» не осмелился ударить девушку, не столько из уважения к ее состоянию, сколько из-за свойственных ее отцу приступов гнева, поэтому хирургу пришлось для этой цели нанять за три су мальчишку с площади. В одну из ночей в тишине дома Капо мальчишка раз за разом опускал розгу на голую поясницу Мадлен, в то время как каноник выпытывал у нее: почему она устроила настоящее представление перед надзирательницей и клялась ей в ненависти к кюре, но не подтвердила сказанное в суде? Она пыталась открыть канонику всю правду, объяснить, что лгала, но он, не слушая ее, выкрикивал фразы из Священного Писания.