Текст книги "Полуночный ковбой"

Автор книги: Джеймс Лео Херлихай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

5

В поисках денег Джой обрыскал все подъезды, холлы театров и дешевые забегаловки вокруг Таймс-сквер, но первые два часа прошли впустую. Стоять на месте было слишком холодно. Он потолкался минут пятнадцать на

Даффи-сквер, не решаясь ни с кем заговорить, и чуть ли не целый час волочился за симпатичной женщиной до вокзала Гранд-централ, чтобы увидеть, как она садится в поезд на Нью-Хейвен. Вернувшись на Таймс-сквер, он отшагал по Бродвею до 50-х улиц, затем по Восьмой стрит спустился до 42-й улицы и еще два-три раза проделал тот же самый маршрут, время от времени отогреваясь в грязноватых лавочках подержанных книг и в игорных салонах, где он между делом спустил доллар двадцать центов.

Когда минуло восемь часов, он толком и забыл, с какой целью вышел на охоту. Он стоял, тупо глядя на витрину магазина игрушек на Седьмой авеню и только тут обнаружил, что та самая возможность, которую он искал весь вечер, стоит от него не дальше, чем в трех футах и смотрит в ту же самую витрину.

Это был тип лет под пятьдесят, весь в красной, синей и белой расцветке. Он был коренаст, со склонностью к полноте, с густыми черными бровями. У него было симпатичное округлое лицо, на котором, казалось, так и застыла улыбка, полная доброжелательности, но в глазах его была неуверенность перед красочностью окружающего его мира. Но самое яркое впечатление оставляло разноцветье его внешности, цвета которой снова были взяты напрокат из американской оперетки: здоровая краснота лица, белизна волос и шарфа и синева его глаз, сочетающаяся с цветом пальто.

Джой уже усвоил, что не стоит первым заводить разговор. Пусть его начинают другие. Было множество теорий, которые объясняли такой подход. С одной стороны, заговорив первым, ты явно поднимаешь свою цену, давая понять, что тебе надо, а, с другой стороны, если тебе не повезет и ты нарвешься на полицейского, он может арестовать тебя за непристойное поведение.

Но Джой чувствовал острую необходимость переломить ход событий, прежде чем холод окончательно не доконает его. Слоняясь зимним вечером по Таймс-сквер, он окоченел и его лицо потеряло все краски. Он просто был не в состоянии спокойно и трезво оценивать действительность; по мере того как шли часы, он стал думать и действовать с отчаянием неудачника, с которым никто не хочет иметь дело.

Поэтому он отбросил в сторону все предосторожности и, соорудив на лице широкую добрую улыбку, положил глаз на эту красно-сине-белую физиономию и только открыл рот, чтобы заговорить, как этот мужчина сам обратился к нему.

– Как поживаете? – Круглая физиономия разверзлась как раз посредине проемом улыбки, обнажая здоровые зубы и красно-белую жевательную резинку между ними; обеими руками он схватил ладонь Джоя.

Первыми же словами этому человеку удалось установить атмосферу исключительной близости между ними. Посторонний, наблюдавший эту сцену, мог подумать, что присутствует при случайной встрече двух закадычных друзей, которые не виделись много лет.

Голос у него – а он сразу затараторил, словно истосковался по звукам своей речи, – был низким, богатым и уверенным, и в то же время странно напряженным, создавая впечатление, что человек этот вот-вот может впасть в истерику. Он представился как Таунсенд П. (от Педерсен) Локк из Чикаго («Можешь звать меня Тауни») сказал, что «занимается бумажками» и прибыл в Нью-Йорк, чтобы договориться с промышленниками. «Ну и, честно говоря, чтобы немного повеселиться, черт возьми», – решительно добавил он.

– Это у меня первый свободный вечер, и я чувствую, что он пойдет насмарку, омрачив мне все десять дней, если вы откажетесь пообедать со мной! Прошу вас! Для меня это жутко важно. Вы не отказываетесь? Вы согласны?

Джой увидел, что его согласия не очень-то и требуется. Едва только он решил неторопливо кивнуть, как его уже стремительно влекли по 42-й стрит, Тауни болтал без умолку. Более того, он принадлежал к тому типу болтунов, которым было совершенно неважно, слушают ли их. Он перепархивал от темы к теме с легкостью бабочки: Чикаго, еда, его мать, его договоры, Нью-Йорк, люди вообще, ковбои, «надо повеселиться», снова о своей матери, о Среднем Западе, рестораны, рели г Мичиган-авеню, искусство общения («Вот это мне сразу в вас понравилось, с вами очень интересно беседовать», – как-то походя брякнул он, от чего Джой только в изумлении вытаращил глаза и кивнул).

– Итак, где вы предпочитаете поесть? Я предоставляю вам выбирать любой ресторан в этой стороне Ман-хеттена. Нет, нет, хоть по всему Восточному побережью. Если есть какое-то местечко в Нью-Джерси или на Лонг Айленде, или даже в Филадельфии, куда вы страстно желаете попасть, мы возьмем такси. Итак, слово за вами! «Чемборд»? «21»? «Лью»? Не обращайте внимания на свой внешний вид! Меня они знают. Я скажу им, что вы с родео, теперь весь Нью-Йорк сходит с ума по родео. Кроме того, вы вообще выглядите достаточно элегантно, а в таких местах, то есть по-настоящему хороших, никогда не пристают с такими глупостями, как, например, наличие галстука или тому подобной ерунды. О! – он щелкнул пальцами. – Так я, черт возьми, скажу вам, что мы сделаем – нам придется пообедать у меня в номере, потому что я жду звонка в полдесятого. Моя матушка постоянно звонит мне строго в это время, когда она ложится в постель, и я должен быть на месте. Ей уже девяносто четыре года, и, когда родителям столько лет, мне кажется, что, черт возьми, приходится быть на месте, когда они звонят, чтобы пожелать тебе спокойной ночи, вы согласны со мной? Ну, разве не прелестно? Обед тебе приносят наверх! У меня скромненький, но очень приятный номер в гостинице «Европа» на Девятой авеню. Все мои закадычные приятели останавливаются у «Пьеро» или в «Плазе», и они могут себе это позволить! «Почему ты там останавливаешься, Та-унсенд, скажи на милость?» Ну, конечно, я знаю, и вы знаете, что пятьдесят лет назад «Европа» была единственным отелем в Манхеттене: эти высокие потолки и мраморные ванные! Мы-то можем оценить настоящий стиль! – Он пожал руку Джоя. – Это не то, что простая мода. Вот! Смотрите!

Когда они вошли в холл, молодой человек с тонким, холодным и отрешенным лицом, втиснул Джою в руку листовку.

– Вы в горящем доме, – сказал он, – и единственный пожарник – это Иисус Христос! – Скомкав, Джой сунул бумагу себе в карман.

– Вы только взгляните на этот потрясающий холл, – сказал Таунсенд П.Локк.

Холл в «Европе» походил на ряд аркад в любительском театре. Один угол был отгорожен и занят моментальной фотографией для паспортов, в другом углу размещались призывы клуба здорового образа жизни и тому подобное; тут же располагался целый ряд игральных и торговых автоматов, из которых можно было извлечь печенье, безалкогольные напитки и сигареты. Пол был из выщербленных плиток, которые недавно протерли мокрой тряпкой, оставившей грязноватые подтеки и легкий запах аммиака. Портье, маленький, седой, незаметный человек, казалось, был поставлен на этот пост из-за своей способности давать понять гостям, что его совершенно не интересует их появление или уход.

Они вошли в медленный скрипящий лифт, и Таунсенд П.Локк болтал всю дорогу на пятый этаж и продолжал разговаривать, пока они шли по холлу: «…и Макдональд, и Централ-Парк, и Гринвич-Вилледж, и всюду свет, и вокруг миллионы иностранцев со всех концов света…» Он перечислял те качества Нью-Йорка, которые доставили ему наибольшее удовольствие: «…тут до тебя никому совершенно и абсолютно нет никакого дела, понимаете? Тут у меня совершенно изменилось ощущение времени. А Чикаго, должен вам сказать – далеко не тот город, в котором живут только коровы. Но тут, понимаете, каждая секунда на счету! Слушайте! Слушайте! Вы прислушайтесь к себе! Время – это великий колосс, и он шагает по Бродвею! Разве вы не слышите, как оно приближается?»

Они стояли у окна в гостиной номера Локка, глядя на 42-ю улицу. Уже были слышны звуки, о которых шла речь. Шел густой грохочущий рев, словно многомиллионная масса людей и машин, обитающих на острове, слилась в едином ритме и заговорила одним голосом, который доносился с огромной силой.

– И мы с вами, – сказал Локк, – часть его. Разве это не восхитительно? Вы только подумайте об этом – ваше сердце отбивает четкий ритм, и лучи всех прожекторов этого театра устремлены на вас, и с ревом мчатся машины – и оп! Нет сил даже представить себе! Хотите выпить? У меня есть прекрасный джин. Но если вы предпочитаете что-то еще, вам принесут. Может, вы пьете только текилу, или ирландское, или саке. Только скажите.

– Джин – это отлично.

– Нет, я в самом деле считаю, что это потрясающе и восхитительно, – продолжал Локк, – как течет время в Нью-Йорке. Но с другой стороны, оно вызывает такое беспокойство, что у меня буквально земля плывет под ногами. Понимаете, я настойчивый мальчик, и, когда речь заходит о времени, у меня буквально волосы встают дыбом. Например, в Чикаго меня часто охватывает ощущение, что на самом деле время остановилось двадцать лет назад! И что все происшедшее с тех пор – просто какая-то чудовищная ошибка. Разве это не ужасно? С этой точки зрения мне представляется гротескным убеждение, что где-то в мире есть некий джентльмен со светлыми волосами, которого вы видите перед собой. Он не существует! Была война, был молодой человек в форме, красивый, как только можно быть красивым, с густыми черными бровями – и, скорее всего, он погиб на войне. Но он остался жив. В небесной канцелярии произошла какая-то идиотская ошибка, и он по-прежнему здесь! Разве это не забавно?

– Ладно, хватит обо мне. Я и так болтаю весь вечер. Вот ваш напиток. А теперь я хотел бы послушать о вас и о том, как вы живете на Западе. Но первым делом я должен вам кое в чем признаться: Запад оказывает на меня потрясающее воздействие – его просторы и его романтика; это общество, созданное людьми – перекати-поле, затянутыми в грубую кожу. Так что, понимаете, если даже вы и не самый прекрасный человек – которым, не сомневаюсь, вы являетесь, одаренный, чувствительный и во многих смыслах необычный – но даже если вы не были бы таковым, я тем не менее, все равно чувствовал бы к вам такую, такую, такую… – он несколько раз приложил руку к сердцу, словно там в груди был магнит, державший при себе нужное ему слово —…привязанность! – Он торжественно вытянул руки вперед, словно демонстрируя на ладонях эту самую привязанность. – Просто потому, что вы явились с великого Запада. Моя матушка разделяет со мной мои убеждения, в самом деле, и она будет бесконечно обожать вас, и, когда она позвонит – он посмотрел на часы – примерно в половине десятого, я хотел бы, чтобы вы взяли трубку и сказали: – Привет, Эстелл, я… как вас зовут?

– Джой.

– Привет, Эстелл, я Джой. Все Таунсенды – очень хорошие ребята. Или что-то в этом роде. Я представлю вас, я скажу, то вы ковбой, в она будет просто в восторге. Девяносто четыре года! А какой ум! Как стальной капкан! Могу ли я рассказать вам, что я сделал для нее в день рождения? О, вы только послушайте меня! Вы и представить себе не можете, что я однажды сделал для своей дорогой старушки, не так ли?

– Ну да, черт побери, – сказал Джой. – И хочу услышать об этом.

Джой чувствовал, что непрерывная болтовня этого типа дает ему какое-то преимущество. Ему нужно было подумать. Спутник вызывал у него представление о деньгах, может, не о миллионах, но их хватало. Джой предположил, что он выбрал этот отель, предпочтя его остальным, потому что он предоставлял ему свободу удовлетворять свои особые желания. Теперь они уже сидели – Джой на диване, а Локк на стуле, который он поставил спинкой к себе. Джой постарался прикинуть, сколько времени еще будет продолжаться эта болтовня, прежде чем этот тип неизбежно переберется на кушетку, положит ему руку на колено и т. д. – и какую стратегию ему избрать, чтобы добраться до своей цели. Сразу выдать ему деловое предложение? Пуститься в неопределенные разговоры типа не-сделаете-ли-мне-одолжение? В мужчине было что-то привлекательное, но он старался не обращать на это внимания. Чем проще подходить к делу, тем легче его решать.

– …и тут появляется струнный квартет. Представьте себе – старая леди лежит себе на постели, ресницы у нее подкрашены голубым, волосы в мелких кудряшках – сам занимаюсь ее прической дважды в неделю и тут у ее ног появляется Венский струнный квартет и играет ей «Счастливого дня рождения!»

Локк запел, изображая хор, который исполнил последние строчки поздравления: «Счастливого дня рождения дорогой Эстелле, счастливого дня рождения!»

– О, Господи! – В его ярко-голубых глазах стояли слезы. – А предыдущим вечером они играли Бетховена для двух с половиной тысяч человек! Вот, что я для нее сделал. Я хочу сказать, чем еще можете вы порадовать женщину, которая на двадцать лет пережила свое время? Конечно, и м о я жизнь становится богаче. О, как вы добры к Эстелл, говорят люди. Чепуха, говорю я им, я добр по отношению к себе! – Это было сказано со всей силой убедительности. Несколько успокоившись и притихнув, он склонился вперед и сказал: – Разрешите мне объяснить: моя мать была исключительно редким созданием, одаренным сверхъестественной чувствительностью. Удовольствие от ее общества стоило любых жертв. Я не хочу ее переоценивать, но, если бы мог описать мою мать так, как она этого заслуживает, со всей серьезностью, боюсь, я был бы обвинен в чрезмерных преувеличениях. Посему я обычно молчу на эту тему, молчу как камень, по той простой причине, что средний человек, имеющий весьма отдаленное представление об истинных возможностях человеческого духа, не в состоянии уяснить… Например, позволю прервать самого себя, не раз мне доводилось слышать, и даже от самых близких друзей – и это очень печально, вы не можете поверить, – но такие отношения, которые я описываю, эти лица называли «болезненными». И знаете, почему? Потому что я не женился! Ну, так я не нашел никого, и почему, ради Бога, я должен идти на это?

Эта мысль заставила говорившего замолчать. Казалось, он забыл о существовании Джоя и, нахмурившись, со сжатыми зубами, уставился на свои руки. Затем, внезапно вспомнив о напитке, который держал в руках, он встрепенулся, поднял стакан, выплеснув часть его содержимого на брюки, улыбнулся, вытер их и провозгласил тост «за Дикий Запад», и после чего снова стал разговаривать.

– Видите ли, я с большой страстью отношусь к этому предмету, а мы живем в такое время, когда все страсти вызывают подозрение. Все старые ценности получили какие-то омерзительные медицинские наименования. Верность стала зацикленностью, ответственность – комплексом вины и даже любовь стала каким-то комплексом! Вам стоило бы послушать Эстелл, она так потешается над этим! И понимаете ли, отнюдь не психиатры говорят все эти глупости, чаще всего их приходится выслушивать от своих ближайших друзей! Но не кажется ли вам, что лишь мелкие душонки могут так оценивать тайны сердца и все такое? Как вам нравится такая наглость? Конечно, ее нельзя принять. Вы позволите мне изложить то, что говорит настоящий психоаналитик? А этот человек берет пятьдесят долларов за час, – что еще больше я могу сказать о его квалификации? Ну вот, он говорит, что у нас просто идеальные отношения. А почему? Потому что они срабатывают!

– Все это очень просто. Какова идеальная цель для ребенка? Завоевать любовь своей матери – и навсегда. Мне это удалось. И я вел идеальный образ жизни. Существовала лишь одна незначительная проблема: она должна была умереть раньше меня. Может быть! Видите ли, это одно из чудес, свойственных характеру моей матери: она не умрет! – Он ударил кулаком по сиденью стула. Это точно. Такие женщины, как моя мать, просто отказываются умирать, они крепко держатся за жизнь. Они никогда не говорят смерти «да». Они слишком любят жизнь, чтобы так просто расстаться с ней. Для этого требуется мужество. То самое, которое вело фургоны через всю нашу страну. Женщины поддерживали мужчин, льстили им, руководили ими – поэтому дикари сдались и исчезли с лица земли. Вы понимаете, что эти качества не исчезли, они продолжают составлять суть вещей. Моя мать прибыла в Миннесоту в таком фургоне. Иными словами – разрешите мне растолковать их вам, разрешите объяснить, что они значат – в течение ее жизни страна превратилась из обиталища пионеров в тот цветущий сад, который радует нас и поныне. Мы с вами, Джой, каждый день мы пожинаем урожай в этом прекраснейшем саду мира. И еще есть женщины, которые засевали его, да, и мы в неоплатном долгу перед ними, вся наша прекрасная цивилизация обязана им целиком и полностью.

– И они не только каждодневно гнули спину, но и думали, как бы все это сделать поскорее! Мальчик мой, во всей истории человечества нет страны, которая с такой быстротой, с такой эффективностью перешла от дикости к цивилизованному существованию. Вот в ч е м дело. – Он застенчиво посмотрел на изображение Эстелл и смахнул слезу. Пожилая леди на снимке, казалось, принимала комплименты с присущей ей скромностью. – Ну разве она не прелесть? Просто копия королевы Виктории. У нас весь дом устроен в викторианском стиле – вокруг розовое дерево и красный бархат, и мы живем в величественной башне, которая смотрит на озеро, и вокруг такое изящество, все в стиле. Я вожу ее в кресле-качалке в театр и на все концерты – когда она может. Не так ли? – спросил он, обращаясь к изображению. Затем он нежно поцеловал его и объявил, что настало время поесть.

Затем последовал долгий телефонный разговор, в ходе которого портье объяснял Локку, что в отеле нет ресторана, а тот усердно убеждал портье, что он ошибается и что ресторан обязан быть, потому что он голоден.

В один из моментов разговора он прикрыл ладонью микрофон и объяснил свое нетерпение гостю:

– Джой, можете ли вы себе представить, этот бедняга вбил себе в голову, что во всем отеле нет ресторана. И, конечно, я никак не могу его переубедить. На железных дорогах то же самое? Вы понимаете, почему я вынужден летать? Наконец упорствующий портье «признал», что в соседнем квартале есть китайский ресторанчик и пообещал послать кого-нибудь за едой.

До, во время и после еды, не переставая рвать и разжевывать мясо крепкими белыми зубами, Локк беспрерывно извергал из себя потоки слов. Казалось, он непрестанно возводил из них какие-то чудовищные конструкции, которые могут привидеться только в ночных кошмарах, растущие с такой скоростью, что глаз не поспевает следить за ними. Растущие и падающие громады слов были посвящены Джою Баку, хотя он сам смутно улавливал тему разговора, но словоизвержение Локка исходило из убеждения, что гость его представляет идеальный образчик человеческой природы, в котором нашло счастливое сочетание героизм и мужество раннего Гарри Купера, а также культура, чувствительность и страстность Рональда Колемана. Казалось, что Локк боялся, что, если его гостю будет позволено произнести больше, чем несколько слов, все его конструкции рухнут. Но Джой уже не испытывал никакого желания прислушиваться к этому потоку слов. Просто время от времени он вздымал брови, изображая на лице то или иное выражение, а как только оратор улыбался, он выдавливал ответную улыбку и согласно кивал головой. Порой ему удавалось вставлять фразу-другую в ответ на такие, например, высказывания: «Моя мать терпеть не могла терять присутствие духа!», или «Ну конечно, вы, лихие ковбои, разбираетесь в этом куда лучше, чем я, скромный торговец бумагой», или же «Вот что я хочу сказать: жестокость покорила страну, а женщины покорили жестокость и, я бы сказал, весьма преуспели в этом на благо страны – вы не согласны?»

Но мысли Джоя все время вертелись вокруг одной и той же проблемы: как бы сделать, чтобы этот вечер был ему оплачен. Но он был бессилен. Ровный гул извергающихся слов хозяина действовал на него как наркотик, и он сидел в полном оцепенении. Ему постоянно приходилось бороться с желанием впасть в настоящий транс, и тогда он начинал вертеться на месте, растирать шею, хрустеть суставами и щуриться.

Телефон позвонил после одиннадцати. Джой воспользовался этой возможностью, чтобы выбраться в ванную, где мог посоветоваться со своим отражением в зеркале. Когда он выходил из комнаты, Локк громко и отчетливо говорил в трубку,

– Ты хочешь услышать, какое у меня произошло совпадение?.. Мама, я говорю: сов-па-де-ние! Догадайся, с кем мы сейчас болтаем?.. Я говорю, представь себе, с кем я болтаю, когда зазвонил телефон? С кем го-во-рю?.. Го-во-рю. Нет, не курю! Г-о-в-о-р-ю!.. Беседую!.. О, мама! Тебя не тошнит? Что ты взяла?.. Да нет, этот не годится, почему бы тебе не воспользоваться акустико-ном? А-кус-ти-ко-ном!.. Мама, черт бы тебя побрал, да это просто не-вы-но-си-мо!

В ванной Джой помыл лицо и плеснул на шею холодной воды, после чего крепко растерся, пока не почувствовал, что кровь снова стала циркулировать у него в голове. Затем он почти уткнулся в собственное изображение и прошептал:

– Как только этот сукин сын оторвется от этого чертового телефона, ты перейдешь к действиям! Это приказ!