Текст книги "Полуночный ковбой"

Автор книги: Джеймс Лео Херлихай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

2

Джой пытался уловить смысл слов женщины. Но с его слухом что-то происходило. Ее слова отдавались ровным гулом дождя, а между ними словно стояло толстое стекло. Он слышал ее слова и даже видел их, но смысл их он не улавливал.

Высокие визгливые звуки, доходившие до него, которых и звуками-то назвать было нельзя, скорее всего, были результатом проглоченной капсулы. Он без труда представлял себе, что происходит: болтаясь на тонком канате, он взлетает так высоко, что и звуки, и голоса, и чувства, и ощущения доходят до него неразличимым гулом.

В один из таких моментов ему показалось, что он видит собравшуюся компанию словно с высоты: увидел и ковбоя, то есть самого себя, в гуще безликих фигур, уставившегося в дальний конец комнаты, где у ног женщины сидели двое молодых людей в черном.

Но с этой точки зрения фигур было вовсе не трое: их было четверо, и одним из них был он сам. Он стоял с ними бок о бок. Он был Джоем Баком, ковбоем, и здесь же была его блондинка и двое прекрасных ребят.

Теперь ему стало совершенно ясно, почему его пригласили на вечеринку: он был исчезнувшим членом какого-то сообщества, и всегда им был, и теперь все выяснилось.

В дальнем конце помещения началось какое-то шевеление. Все головы повернулись в ту сторону, чтобы не упустить начала какого-то дивертисмента. Барабанщик выбил на своем бонго глухую дробь, а девушка, сидевшая у проигрывателя, приготовилась изобразить звук фанфар.

Тем временем Мак-Альбертсоны помогли женщине подняться на ноги. Казалось, она была то ли пьяна, то ли в состоянии наркотического бреда. Но едва только встав на ноги, она нашла в себе силы сдвинуться с места, производя впечатление марионетки, которой управляет умелая рука. Стали слышны звон, бряканье и позвякивание дюжины ее браслетов, скользнувших к локтям, когда, подняв руки, она двинулась к центру комнаты.

Джой не сомневался, что настал момент, когда и ему, и всем остальным станет ясна цель этого сборища. Происходило венчание, какое-то странное венчание, больше похожее на союз, участников которого объединяли более глубокие, более таинственные чувства, чем обычная симпатия друг к другу. Не ощущалось никакого противоречия в том, что он никогда раньше не видел эту троицу: сумеречное состояние, в котором он пребывал, дало ему понять, что любое насилие над обыкновенной логикой ведет к пониманию нового и более высокого порядка вещей.

Например, то, что произошло дальше, было невозможно с точки зрения здравого смысла, но тем не менее он видел, что оно имело место. Светловолосая женщина обвела рассеянным отсутствующим взглядом тех, кто собрался вокруг нее; на какую-то долю секунды глаза ее остановились на Джое и проследовали дальше. Его передернуло, и он испытал такое потрясение, что покрылся холодным потом. Ибо в этот момент он увидел перед собой Салли Бак. Она была куда старше и гораздо более странной, чем он запомнил ее. И тем не менее, это была Салли Бак, и он с холодной ясностью увидел ее в эту долю секунды. Он не сомневался, что это была его бабушка, восставшая из могилы, чьей волей были посланы на улицы Нью-Йорка эти двое мрачных, как смерть, убийственно красивых молодых созданий, чтобы найти его. С какой целью? Конечно, чтобы сказать ему нечто важное. И вот он здесь, готовый выслушать послание.

Мак-Альбертсоны выглядели как дети, пришедшие из сна, – стройные и спокойные в их плотных черных одеяниях, как нельзя лучше подходили к роли юных посланников по зову из могилы, они приблизились к пожилой женщине, наверное, для того, чтобы подхватить ее или оказать какую-то другую поддержку. Та вскинула руки, призывая к вниманию, а когда все стихли, она поднесла ладони к лицу, давясь от кашля вперемежку со взрывом визгливого смеха. Казалось, она забыла, что собиралась сказать. Со стороны Мак-Альбертсонов последовал тычок в бок.

Гаремная наложница Джоя в оранжевом платье спросила, почему он потеет, но Джой даже не слышал ее вопроса. Затем она сказала:

– Я думаю, что тебе надо что-нибудь перекусить. Вся штука в том, чтобы набить себе брюхо. Хочешь, я сделаю тебе сандвич?

Он что-то буркнул ей, и она исчезла.

Теперь и старуха и девушка указывали на юношу, которого звали Ганзель. Все не сводили с него глаз, когда он большим черным крестом перечеркнул слова «ЭТО ПОЗЖЕ, ЧЕМ ВЫ ДУМАЕТЕ». Сунув кисть обратно в ведерко, он присоединился к своей сестре. Оба они покивали старухе, давая понять, чтобы она обратила свое внимание на собравшихся. Она побренчала браслетами и, вытащив из-за пояса платок, сплюнула в него сгусток мокроты. Затем, вскинув руку, она призвала к молчанию, дождалась его и заговорила громким, ровным, надтреснутым голосом со средне-западным акцентом:

– Не позже, чем вы думали, – и отныне никаких тайн!

Она замолчала, втягивая щеки и облизывая губы, словно их сухость не давала ей говорить. В воздухе стали слышны звуки быстрых отчаянных поцелуев. Гретель дала ей отпить глоток пива. Снова облизнув губы, женщина глотнула воздуха и внезапно гаркнула:

– Время! – обе руки она держала вскинутыми в воздух, стараясь предотвратить всякие споры среди собравшихся.

Несколько секунд компания ждала в молчании, но постепенно стали раздаваться шепотки, бормотание росло, и Джой услышал слова какого-то мужчины.

– Пусть уж лучше она будет здесь, чем в каком-то подъезде. Кроме того, она так сдвинулась, что и не представляет, что с ней делают. – А женщина ответила: – О, только не говори мне, что она ничего не знает. Я думаю, это жестоко. Эта публика все соображает, как бы она ни затуманивала себе мозги.

Старуха снова повисла на Мак-Альбертсонах, которые поддерживали ее. Затем она обратилась лицом к собравшимся и внезапно крикнула: «Время уходит от нас! Больше его не осталось!» Губы ее растянулись, обнажив мелкие желтоватые зубы, и застывшая на лице механическая улыбка должна была продемонстрировать высокое мастерство кукловодов.

Ища одобрения, она посмотрела на Мак-Альбертсонов. Оба они торжественно кивнули. Затем, словно сломавшись в поясе, женщина, звеня металлом, клюнула верхней половиной туловища. Она изобразила поклон. Мак-Альбертсоны зааплодировали. Все присоединились к ним. Поднялся невообразимый шум, превысивший все мыслимые пределы, и в нем можно было различить свистки, крики, топанье ног и даже два или три вопля.

Рядом с Джоем оказался Рэтсо, толкнувший его локтем.

– Ну, как тебе эти овации? Черт возьми, что тут будет – пение или танцы? Мне кажется, теперь они ее заставят грызть живьем петушиную голову.

Бросив Рэтсо на полуслове, Джой стал прокладывать путь среди голосов и шума, минуя столики для коктейлей, стулья музыкантов, и все ближе и ближе приближаясь к старой женщине, которая снова оказалась рядом с Мак-Альбертсонами.

На пути у него внезапно выросла женщина в оранжевом платье, держа в руках по большому толстому сандвичу.

– Я думаю, что ты хотел именно это! – сказала она.

Джой сказал «Спасибо», но сандвичи не взял. Притронувшись к ее плечу, он отодвинул женщину в сторону, продолжая двигаться по направлению к старухе.

Он чувствовал, что вечеринка как-то поехала не в ту сторону. Еще секунду назад он что-то понимал. Он ясно видел что-то важное, касающееся его жизни, – и вдруг он все забыл. Или, может, ему только показалось, что он увидел это откровение и оно ускользнуло от него? Из-за этой старухи? Кто она?

Присмотревшись к ней с близкого расстояния, он понял, что она куда старше, чем казалась, появившись на публике. Ясно чувствовалось, что ее мучает какая-то боль, – но глупо, было дать понять, что видишь ее. Лоб ее был напряженно сморщен. Густой слой пудры скрывал обрюзгшую кожу. Глаза ее, непрестанно мигавшие, казалось, никогда не знали отдыха. В них были отсветы какого-то неизбывного страдания, начало которого было положено давным-давно. Порой, борясь сама с собой, она дергалась и прикрывала глаза, и на густом слое штукатурки на лице появились трещины.

Джой попытался вспомнить, что же он хотел спросить у старой леди – или у Мак-Альбертсонов? Он стоял прямо перед ними, но они не обращали на него ровно никакого внимания: казалось, они были не в силах оторваться от лицезрения друг друга, не видя никого и ничего вокруг. Да Джой и сам был уже не в силах смотреть на них сверху вниз. Странные ощущения, только что владевшие им, как бы умерли в нем. Он больше не испытывал никакой тяги к этим людям. Перед ним были просто симпатичные мальчик и девочка и старая женщина, которые пытались устроить что-то вроде вечеринки. Его всегда интересовали такие «партии», но когда он посетил одну из них, она ему не очень понравилась: если они так выглядят, то тут куда скучнее, чем на улицах.

Крупный мужчина с сияющим круглым лицом схватил Джоя за руку и сказал:

– Вы слышали, что сказала мать Серес? Она сказала, что часы отсчитывают последние секунды. Так что, ложись, дитя мое, и умирай. – Мужчина засмеялся и направился к кому-то еще, вопрошая: – Вы слышали, что я сказал этому парню? Я сказал: а вы слышали, что сказала мать Серес? Она сказала…

Встрепенувшись, Джой решил действовать. Быстро настигнув говорившего, он схватил его обеими руками и сказал:

– Эй, чего ты ко мне лезешь?

– Лезу к тебе? – переспросил мужчина с круглым лицом. – Что ты хочешь этим сказать?

– Я хочу сказать, чего ты ко мне пристал? Ты считаешь, что во мне что-то не так? Или что?

– Ты с ума сошел, – сказал мужчина. – Отпусти мою руку.

– Ничего твоей руке не сделается. Я хочу услышать ответ, – сказал Джой.

Рядом с ним оказалась Гретель Мак-Альбертсон.

– Спасибо за визит, – сказала она Джою, – но теперь нам хочется, чтобы вы ушли.

Рэтсо тоже оказался здесь. Он сказал:

– Ты что, под кайфом? Бомбанулся? – И затем, повернувшись к Мак-Альбертсонам, он сказал: – Да он всего лишь бомбанулся, вот и все.

Когда Рэтсо вытащил его из комнаты в холл, Джой сказал:

– И вовсе я не под кайфом. Был, а сейчас нет.

Пальто Рэтсо было погребено в куче, которую он стал разбрасывать.

– Я куда-то вляпался, вот что со мной происходит. Я жутко вляпался, и мне жутко хочется послать их всех.

– Я нажрался до отвала, – сказал Рэтсо. – А теперь мне бы полежать.

В дверях появилась женщина в оранжевом платье.

– Эй!

Рэтсо посмотрел на нее и сказал:

– Я же сообщил тебе, сколько, не так ли?

Джой перевел глаза на женщину.

– Скажи ей еще раз, Рэтсо.

– Двадцать долларов.

– Заметано, – сказала женщина. – Моя – с выщипанным мехом. Вон под тем пальто, что в елочку. Пошли.

Рэтсо сказал:

– И еще на такси для меня. Двадцать ему – а мне на такси. О'кей?

Женщина сказала:

– Знаешь, что я думаю? Я думаю, что тебе уже пора исчезнуть. С концами. Как трупу!

– Согласен, – сказал Рэтсо. – И за эту услугу я прошу всего лишь доллар на такси.

Женщина вытащила из лифчика скатанный в трубочку доллар и протянула его Рэтсо.

– Как только сосчитаю до десяти, чтобы тебя тут не было. Один, два, три…

Рэтсо пустился вниз по лестнице. Джой помог женщине одеть ее шубку.

– Эй, – сказал он. – А как тебя зовут – милашка что ли?

– Ну? – удивилась она. – Так ты и не з н а е ш ь? Мне это нравится. А я знаю, что тебя зовут Джой. Просто восхитительно. Целуй меня, Джой, обними меня, Джой, возьми меня, Джой, уходи, Джой. Восхитительно! Прекрасное имя для самца… то есть для мужчины. Что-то вроде Розы для девушки.

Внизу раздался звук, словно кто-то свалился с лестницы. Джой кинулся вниз, перепрыгивая через две ступеньки, и увидел, как, подтягиваясь за перила, Рэтсо пытается приподняться и встать. Он еще раз свалился, Джой поднял его на руки, и Рэтсо проинструктировал, как его подобает опустить на пол. Джой поставил его так, чтобы Рэтсо мог опереться на здоровую ногу и со смертельно бледным лицом ухватился за стойку перил, сжав зубы. На второй площадке к тому времени показалась женщина. Спустившись к ним, она осведомилась:

– Что случилось?

– Он упал, – сказал Джой.

– С ним все в порядке?

– А с тобой, – скривившись, сказал Рэтсо. – Со мной-то все в порядке.

– Ну, если ты в норме, сказала она, – чего висишь на перилах? Так можешь ходить или нет?

– Да могу! Натурально я могу ходить! – Сделав три шага, он ухватился за косяк. – Не поможешь ли?

– Ага, – сказал Джой, – но только до подземки, идет?

– О нет, я могу не устоять, – Рэтсо изобразил жеманную девицу. – О, поддержи меня!

– У него есть на такси, – сказала женщина. Она повернулась к Рэтсо. – Так, значит, с тобой все в порядке. Так?

– Я тебе уже сказал «да»! – гаркнул Рэтсо.

– Он в норме, – повернулась женщина к Джою. – Идем.

3

Прошел час. Женщина лежала, подперев подбородок рукой, а другой она гладила Джоя.

– Это случается, – сказала она. – Не переживай. Ты в самом деле волнуешься? Да ладно, брось. Почему бы нам просто не поваляться и… посмотрим, что получится. Может, вздремнем немного, а?

Перегнувшись через нее, Джой взял сигарету с ночного столика. – Раньше со мной не было ничего подобного, можешь биться об заклад последним долларом из загашника. Мэм, где же спички?

– Наверху. – Пока Джой прикуривал, она сказала: – Может, если ты не будешь звать меня «мэм», дела пойдут на лад.

Джой лег на спину и выпустил в потолок клуб дыма.

– В первый раз со мной случился такой номер, черт бы его побрал.

Женщина хмыкнула.

Джой бросил на нее короткий взгляд.

– Что? Думаешь, я вру?

Она постаралась придать лицу соответствующее выражение.

– Нет! Конечно, нет! Просто мне почему-то стало смешно, вот и все.

– Да? – спросил Джой. – От чего же?

– Да ерунда.

– Значит, ерунда?

– Ох, да брось ты! Честное слово.

Джой кивнул и снова уставился в потолок.

– Ладно, скажу тебе, – прервала она молчание. – Я вдруг почувствовала себя в твоем положении и поняла, что значит быть профессионалом, то есть тебя в самом деле должны волновать такие вещи. Не то, что ты о б я з а н так близко все принимать к сердцу, но я вдруг представила себе то дурацкое состояние, в котором оказывается трубач без своего инструмента, полицейский без дубинки и так далее и так далее, и я просто… Впрочем, я думаю, что мне лучше заткнуться, а то я сделаю еще хуже!

Джой напряженно размышлял. Он перебрал все мыслимые причины своей неудачи, понимая, что со времени появления в Нью-Йорке он слабел буквально с каждым днем. Вспоминая прошедшее время, он чувствовал, что кровь все медленнее бежит у него по жилам, ибо им овладели усталость и утомление. Мало-помалу город высасывал из него все соки – и постоянно, едва ли не каждую секунду, он что-то терял; с каждым шагом по тротуарам Нью-Йорка слабели ноги, терял от городского шума остроту слух, слезились глаза от неоновых реклам, и он ничего не мог обрести – кофе тут, кофе там, порой тарелка супа или мокрых спагетти, гамбургер со сладкой горчицей, банка пива. Но каждый глоток приносил с собой лишь усталость…

Когда он проснулся, сквозь щели в портьерах пробивался дневной свет. И как продолжение сна к нему вернулись мысли об охватившей его слабости. Тысячью разных способов он мог быть выжат, выкручен и выброшен; каждая улыбка стоила ему неимоверных усилий, и каждый раз, когда он, кивая, приветствовал какого-нибудь незнакомца, он терял жизненные силы. Даже тиканье часов или дуновение ветерка крали у него энергию, которая утекала куда-то на сторону.

Ошеломленный этими мыслями, он изумился, почувствовав, что во время сна к нему вернулись силы. Притронувшись к своему телу, и тщательно исследовав его, он едва не впал в истерику от радости, испытав чувство глубокого облегчения и искренней радости. Но они быстро покинули его, уступив место наслаждению от близящейся мести. Он хотел бы громко оповестить о ней, чтобы все обратили на нее внимание, увидев мощь его протеста, когда он через весь небосвод напишет свои инициалы большими буквами – и все содрогнуться.

Женщина рядом с ним спала, лежа на спине. Он положил на нее руку, чтобы почувствовать ее тепло.

Через мгновение они слились, и она только вскрикивала при каждом вздохе. Он овладевал ею спокойно и рассчитано, стараясь не столько доставить себе удовольствие, сколько наказать ее. Но женщине нравилась эта игра. Она кусала его за плечи, чтобы еще больше разъярить его, и ему пришлось заткнуть ей рот рукой, спасаясь от ее зубов, и он продолжал работать, работать, работать над ней, и у женщины стали безумными глаза, и она стонала под его рукой, смачивая ее слюнями, и каждое движение ее тела говорило: «О, да! О, да! О, да!», отвечая на все невысказанные им слова, и между ними шла отчаянная и непрерывная борьба, но она хотела довести его до предела ярости и поэтому вцепилась ему в спину ногтями, и Джой понимал, что она готова высосать из него всю кровь. Вот так они и пьют его кровь. Но на этот раз он успел перехватить их; и он все грубее проникал в нее, все глубже, и глубже, и глубже, и вот на глазах женщины выступили слезы и дыхание у нее прервалось, сменившись какими-то дикими звуками, напоминавшими звериное рычанье, полное ярости, и он отвел руку от ее рта, и, взглянув на нее, увидел, что лицо искажено гримасой, и он крикнул ей какие-то ужасные слова, после чего что-то в ней как будто сломалось и она стала приходить в себя, плача и смеясь одновременно, мгновенно, как сумасшедшая, переходя от рыданий к хохоту, и Джою Баку стало ясно, что женщина обрела радость раскрепощения, и он все настойчивее и настойчивее продолжал овладевать ею, не только потому, что хотел дать ей подлинное освобождение, но и потому, что хотел сам освободиться, хотел убедиться, что силы не покинули его, и наконец она издала долгий низкий стон наслаждения, и он застыл на мгновение, преисполненный радости от своего успеха, а после этого случилось нечто неожиданное: он и сам почувствовал полную свободу. Всем своим весом он обессиленно опустился на женщину. Она продолжала обнимать его, кончиками пальцев нежно стирая кровь, которая выступила из царапин на спине. И не переводя дыхание, снова и снова она говорила ему, как называется то, чем они занимались, словно все пережитое ими, могло продолжаться или обрести бессмертие, запечатленное в самых непристойных выражениях. И когда Джой лежал на ней, уткнувшись лицом в подушку, в памяти у него всплыли двое молодых людей в черном, светловолосые, стройные и спокойные, какими он увидел их днем – Мак-Альбертсоны. И в это краткое мгновение, пока женщина заплетающимся языком вела свою непристойную линию, он мысленно смотрел на этих ребят, и их тайна стала ему ясна. Он видел, как они росли и мужали на его глазах, он видел, как, взявшись за руки, они уходили в неизвестность, рядом, но отдаленные друг от друга, не знающие ни матери ни отца и по сути лишенные признаков пола, не имеющие отношения ни к миру, ни к самим себе в прошлом, и они брели неизвестно куда и зачем в поисках таких же путников, затерявшихся в мире и таких же чужих ему, как они сами, и в это краткое мгновение озарения, на Джоя Бака снизошло осознание того, чем были эти двое – им самим. Они были его порождением, которые в этой ночи искали друг друга.

4

Когда Джой ближе к полудню покинул апартаменты женщины, желудок его был полон едой и горячим кофе, он был чисто выбрит после ванны, благоухал дорогим одеколоном, который вылил даже в сапожки, чтобы отбить запах пота, и в набедренном кармане у него шелестела двадцатидолларовая бумажка.

На Таймс-сквер он купил несколько носков и несколько пар чистого белья, которое и натянул на себя, забежав в туалетную комнату одного из кафе-автоматов. Старое белье и носки окончательно истрепались и, решившись на экстравагантный жест, он оставил их в туалете. Затем он решил потратить пятьдесят центов, чтобы навести глянец на обувь, и пока полировали ее, он мысленно прикинул, сколько у него денег, и подумал, что бы ему с ними сделать. Ему пришло в голову, что неплохо было бы купить белья и носков и для коротышки. И к тому же что-нибудь поесть. И лекарств.

В аптеке на Восьмой авеню он купил аспирина, сиропа от кашля, витаминов, а затем отправился в военный магазин, где приобрел пару длинного белья и две пары красных шерстяных носков, одну большую, а другую поменьше, учитывая, что у Рэтсо были разные ноги.

Торопясь по Восьмой авеню с покупками, Джой напевал «Последний круг», не обращая внимания на взгляды прохожих. Остатки грязного снега по обочинам растекались лужами под лучами полуденного солнца, и он аккуратно обходил их, оберегая первозданное сияние своих сапожек. Несколько попавшихся по дороге витрин и два или три зеркала позволили ему увидеть отражение блистательного ковбоя, и перед некоторыми из них он позволил себе притормозить и одарить его улыбкой: пару раз он напряг мышцы ягодиц, чтобы убедиться в наличии пришедшей к нему силы и уверенности. Последнюю покупку, картонную коробку с горячим куриным супом, он сделал в богатом еврейском магазине неподалеку от 30-й стрит.

Поднимаясь в «иксовую» квартиру, он остановился на лестнице проверить все свои приобретения: носки, белье, лекарства, суп, сигареты. Вид носков заставил его задуматься. Положив все пакеты на ступеньку, он вытащил носки из бумажного мешка, держа по паре в каждой руке и долго смотрел на них, не в силах прийти к какому-то решению. На секунду ему показалось, что он пытается вспомнить размер каждой из ног Рэтсо, но остановился он не из-за этого. Он пытался привести в порядок чувства, которые у него вызвали все эти приобретения, а не только носки. Но каковы бы они ни были, он никак не мог разобраться с ними.

Собрав пакеты, он поднялся в их обиталище.

Рэтсо лежал под кучей одеял, полязгивая сжатыми зубами, чтобы удержаться от непрерывного клацанья. Он сразу же взял две таблетки аспирина, запив их глотком воды, но ему не удалось проглотить ни ложки супа, пока не прекратилась дрожь. К тому времени Джой подогрел суп на таблетках сухого спирта, а Рэтсо так пропотел, что ему пришлось сбросить все одеяла. Они поспорили по поводу того, стоит ли это делать, а потом из-за названия недомогания Рэтсо. Джой предположил, что это кошачья лихорадка, как Салли называла все болезни, которыми он страдал в детстве, ибо она исходила из убеждения, что все болезни от кошек, но Рэтсо сказал что, они не приближался ни к одной кошке, и, кроме того, у него обыкновенный грипп.

Пока он ел суп, Джой показал ему носки и длинное белье. Поглядев на них, Рэтсо покачал головой.

– Не годятся? – спросил Джой.

– Не в этом дело. Пока ты покупал белье, я бы мог спереть носки. Хотя все нормально. – И, спохватившись, он добавил:

– Спасибо. – Затем сказал: – Эй, Джой, не вешай носа, что бы там ни было. Обещаешь?

– Ага.

– Так обещаешь?

– Ну д а!

– Так вот, вроде бы я не смогу ходить. – Рэтсо смотрел в стену. Чувствовалось, что он был крепко смущен. – То есть, когда я в тот раз свалился, ну и… м-м-м…

– И что?

– Я испугался. – Он поставил суп рядом с грудой одеял, и его снова стала бить дрожь. Сжав челюсти, он плотно обхватил себя руками за плечи.

– Чего? – переспросил Джой.

– Я уже тебе говорил!

– Я знаю, но…

– Того, что будет, – сказал Рэтсо. – Я хочу сказать, того, что они могут с тобой сделать, ну, ты знаешь… сделатьс тобой, м-м-м… А, черт!

– Кто? Кто и что может с тобой сделать?

– Не знаю. Ну, копы. Или эти… да откуда мне знать?

– Тебе кажется, – сказал Джой, – что ты не можешь ходить?

Рэтсо кивнул.

Джой, встав, заорал на него:

– Ну, и какое же отношение к этому имеют копы? Это не их собачье дело, кто может ходить, а кто – нет! Честное слово, парень, ты говоришь как человек, у которого мозги в задницу провалились! Ты что, забыл, что нам с тобой предстоит? Мы с тобой отправимся во Флориду.

– Во Флориду? Что за…

– Надо только купить билеты на автобус, и все.

– Иди ты со своей Флоридой. Ищи дураков. – Нахмурившись, Рэтсо уставился Джою в лицо, стараясь понять, что тот думает.

Джой сказал:

– Я прикинул, что нам надо уносить ноги поближе к теплу. Так? Чем ты сейчас занимаешься? Лежишь и дрожишь, понял? Второе – это жратва. Опять-таки верно, так? Ну вот, а во Флориде полно кокосовых орехов, и солнце там светит во всю, и все такое, так что не стоит себе ломать голову над этой ерундой. Пошевели мозгами! Рэтсо, ты и сам все понимаешь, ведь мы столько раз об этом говорили, дер-рьмо, ты что забыл?

Он вынул из кармана деньги и развернул их веером, как карты.

– Я заработал их ночью, и вот с этого начнем. Сегодня вечером я сделаю еще. Все заметано, и я только хотел сказать тебе об этом. Теперь скажи мне – мы прикидывали, что автобус обойдется в тридцать восемь на голову, так? Сколько это будет, если умножить на два?

– Ты что, хочешь и м е н я взять с собой? – сказал Рэтсо.

Джой кивнул.

– Сколько будет умножить на два?

– Семьдесят шесть. Слушай, Джой, и у меня есть еще девятнадцать. Они в ботинке лежат.

– Где ты их раздобыл?

Джой взял ботинок и вытащил из-под стельки купюры.

– Порыскал среди их пальто прошлым вечером, – признался Рэтсо.

– В каких пальто?

– Да на вечеринке, на той вечеринке, ради Бога! Помнишь там, на лестнице? Посмотрел во всех карманах – и вот девятнадцать долларов.

– Ладно. И сколько выходит с этими девятнадцатью? Сколько мне еще надо раздобыть?

Рэтсо на несколько секунд прикрыл глаза и сказал:

– Пятьдесят. Для ровного счета пятьдесят. Довольно много, как?

– Чушь собачья, – сказал Джой. – Я в таком настроении, что раздобыть их ровно ничего не стоит. До встречи.

У дверей он обернулся.

– Засунь их в подштанники, – сказал он. – И смени носки! Нам ехать в автобусе, а ты воняешь с головы до ног!

Посмотрев на Джоя, Рэтсо отвел глаза.

– Не могу поверить, просто не могу поверить. Ну просто, черт побери, не могу поверить. – Он сел. – Эй, подожди минутку! – Говоря, он покачивал головой взад и вперед. – Слушай, но ты не собираешься делать какие-то глупости, после которых тебе прищемят хвост?

– Да заткнешься ли ты? – сказал Джой. – Заткнись ты, ради Бога. Заткнись и хоть разок дай мне что-то сделать. Неужто есть такое правило, которое говорит, что Джою Баку в голову не может прийти хоть одна паршивая и-д-е-я, и хвост ему никто не прижмет, а у него будет одна маленькая, паршивенькая, черт-бы-ее-побрал, идея? – Вернувшись обратно в комнату, он шлепнулся на стул, надежно упершись ногами в пол. – Чтоб тебе провалиться, ты мне все настроение испортил!

Он сразу же снова встал и направился к дверям.

– Ни тебе и никому другому это не удастся! – сказал он. – Провалиться мне на этом месте! Вечером мы с тобой уезжаем.

Хлопнув дверью, он сбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки.