Текст книги "Дни"

Автор книги: Джеймс Лавгроув

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

4

Семь чудес древности: египетские пирамиды, висячие сады Семирамиды в Вавилоне, храм Артемиды Эфесской, статуя Зевса Олимпийского работы Фидия, Галикарнасский Мавзолей, Колосс Родосский и александрийский маяк на острове Фарос

7.37

«Северо-западная Площадь «Дней». Северо-западная Площадь «Дней».»

Фрэнк с усилием поднимается, складывает газету, сует ее в карман и пробирается к выходу из вагона; он держит пустой стаканчик из-под кофе и покачивается на ходу, приноравливаясь к торможению поезда.

Выйдя на платформу, он аккуратно кладет стаканчик в урну для мусора. Кроме него, здесь никто не вышел. Для покупателей – чересчур рано, да и для большинства работников тоже. На другом краю платформы ждут поезда пассажиры, едущие в противоположную сторону. Они тихо и угрюмо переговариваются между собой. На спинах их зеленых комбинезонов красуются логотипы «Дней» величиной с обеденную тарелку. Сбегая по лестнице к залу с билетными кассами, Фрэнк узнает в лицо ночного сторожа из «Дней», который усталым шагом поднимается ему навстречу. Раз ночной сторож так изможден – а об этом говорит его вид, – значит, и впрямь долгая выдалась ночь.

Фрэнк выходит со станции на Площадь «Дней», и навстречу ему, чуть не сбивая с ног, ударяет сильный порыв ветра. Магазин порождает собственный микроклимат: его стороны почти в два с половиной километра длиной создают сквозняки, словно в трубе; воздушные потоки, огибая здание, сталкиваются на всех четырех углах и образуют длинные тонкие вихри, которые вырываются наружу, спирально разбегаясь над площадью во все стороны, – так что декоративные кустарники дрожат на ветру, а пенные струи фонтанов отклоняются и перехлестывают через края бассейнов.

Фрэнк стискивает зубы, нагибает голову, точно бык, и начинает быстрым шагом пересекать площадь. Полы его пальто развеваются и липнут к ногам, а волосы мгновенно растрепываются. Ветер даже не столько холодный, сколько настырный и гадкий. Оттого что над площадью постоянно гуляют сквозняки, деревья здесь остаются чахлыми коротышками.

Железнодорожные станции расположены возле всех четырех углов Площади «Дней», а по ее периметру проходит маршрут автобуса, делающего по остановке посередине каждой стороны квадрата. Это означает, что покупателю, который добирается сюда общественным транспортом, нужно пройти пешком до магазина не менее полукилометра. Тех, кто приезжает на такси или на частном автомобиле, ждет сервис получше. Дороги, предназначенные только для такси, ведут к круглым площадкам перед четырьмя входами в магазин, а под площадью расположена семиэтажная подземная автостоянка с лифтами в вестибюлях. За подобным порядком скрывается безупречная логика – если, конечно, вы мыслите категориями торговца. Ведь те покупатели, которые помнят, что им придется тащить покупки домой в руках, покупать будут меньше, нацеливаясь в основном на маленькие, легкие и обычно менее дорогие товары. Неудобное расположение станций и автобусных остановок побуждает их пользоваться машинами и такси. А в салонах машин и такси места для покупок предостаточно. Кроме того, автостоянка – дополнительный источник дохода.

Фрэнк шагает по обочине подъездной дороги к «Дням», прикрывая глаза – не только для того, чтобы защитить их от колючих песчинок, которые поднимает и расшвыривает ветер, но еще и затем, чтобы не глядеть на здание. И все-таки краем глаза он видит, как высится впереди эта громада – настоящая гора, сложенная из кирпича. Похоже, площадь дает легкий уклон в ту сторону, словно первый и (как трубит слава) крупнейший гигамаркет в мире деформирует своей тяжестью поверхность планеты; впрочем, вполне возможно, такой уклон был просто частью общего архитектурного замысла, а цель его заключалась в том, чтобы по мере приближения к магазину шаги сами собой убыстрялись.

Лишь подойдя к северо-западному углу «Дней», Фрэнк наконец-таки отваживается посмотреть на здание, которое вот уже тридцать три года держит его в своей власти. От одного взгляда на это сооружение кружится голова, но Фрэнк всегда поражался не столько размерам гигамаркета, сколько количеству кирпичей, использованных для его возведения. Их здесь, наверное, миллиарды – а ведь каждый кирпичик уложен вручную, каждый в отдельности смазан раствором и помещен в нужное место рабочим, который терпеливо собирал свой анонимный сегмент мозаики, внося никак не отмеченный вклад в сооружение всей громадины. Время, ветер и непогода выщербили и изъели оспинами поверхность кирпичей, связывающий их раствор уже крошится, а «Дни» по-прежнему стоят – сбывшаяся мечта одного человека, дело рук тысяч.

Под огромными демонстрационными витринами, как всегда, сгрудились зеваки, или «витринные мухи» – в один, кое-где в два ряда, – длинная вереница людей, тянущаяся по всему периметру здания, прерываясь лишь напротив грузовых отсеков, которые находятся посередине каждой стороны. Большинство уже проснулось. Одни отщипывают от остатков бутербродов или припасенных кусочков пирога. (Каждый вечер сюда приходят работники благотворительного фонда и раздают «мухам» еду, воду и суп; на эту деятельность администрация «Дней» смотрит сквозь пальцы, хотя и не поощряет ее.) Другие заняты утренней гимнастикой – разминаются после ночного сна в неудобной позе. Кое-кто укрылся в кустах, чтобы справить нужду, остальные же перетряхивают свои лохмотья, разворачивают траченные молью одеяла перед окнами любимых витрин, подпирая углы туго набитыми потрепанными сумками с эмблемой «Дней». Ближе к девяти (если только на небе не собираются дождевые тучи) обычно подтягиваются новые «витринные мухи» – те, у кого есть жилье, – но к тому времени лучшие места уже будут заняты. Эти другие зеваки приходят, будто на пикник, – со стульями, столиками, семьями, друзьями – и глазеют на окна, но настоящее ядро, «всепогодный» костяк преданных зрителей составляют не они, а те, кто проводит всю жизнь в окрестностях «Дней», кто ест и спит, днюет и ночует в тени гигамаркета. Предание гласит, что «витринные мухи» – это бывшие покупатели, которых по той или иной причине изгнали из магазинного рая, однако убедительных доказательств такая версия не находит.

Сейчас каждая витрина занавешена изнутри тяжелыми бархатными зелеными шторами; их смыкающиеся края демонстрируют две половинки логотипа «Дней» – черную с одной стороны и белую с другой.

Когда Фрэнк приближается к углу здания, кое-кто из околовитринных завсегдатаев поднимает голову, кивает ему, потом снова отворачивается. Они узнают Фрэнка не по лицу – мало кто помнит его в лицо, – а скорее по облику и походке. Они узнают в нем своего – одного из обойденных, обездоленных, отвергнутых.

Фрэнк зажимает нос, чтобы не чувствовать резкой вони немытых тел и грязного тряпья, которую доносит до него ветром со стороны этих людей.

Вверху невысокой лестницы, ведущей к Северо-Западному входу, стоят двое охранников в стеганых куртках и отороченных мехом шапках с логотипом «Дней» на наушниках. Взбежав по ступенькам, Фрэнк здоровается с обоими и предъявляет им свой «иридий». Один из охранников берет карточку и изучает ее, одновременно поправляя тяжелую винтовку, перекинутую через плечо. Разглядывать карточку совершенно излишне, но он зачем-то рассматривает ее с обеих сторон, причем несколько раз, и лишь потом, убедившись в том, что на подделку она не похожа(как будто искусную подделку можно распознать невооруженным глазом!), поворачивается и вставляет карточку в щель кодового замка, вделанного в двойные двери позади него. Охранник набирает семизначное число на клавиатуре замка, и семь засовов внутри дверного механизма отмыкаются в быстрой последовательности снизу вверх, поочередно издавая все более высокий лязг, будто играя гамму. Ручкой левой створки двери служит черное полукружье, ручкой правой створки – белое. Когда дверь закрыта, их вертикальные линии плотно сомкнуты. Взявшись за левую ручку, охранник распахивает дверь.

Фрэнк кивком благодарит его, забирает карточку и проходит внутрь. Дверь за ним закрывается, и засовы замыкаются, скользя на место в обратной – нисходящей – гамме.

5

Семь имен Бога: семь имен Божества в иудаизме – Эль, Элохим, Адонаи, Яхве, Эхье Ашер Эхье, Шаддай и Саваоф

6.00

С севера к стеклянному куполу, венчающему здание «Дней», примыкает одноэтажный пентхаус с плоской крышей. У южного конца комплекс соединяется с одним из семи углов комнаты-гептагона. Внутри этой семиугольной комнаты размещается мозговой центр магазина – Зал заседаний совета директоров.

В Зале заседаний посреди пушистого светло-зеленого ковра стоит круглый стол диаметром семь метров. Одна его половина сделана из ясеня, другая – из черного дерева. У одного края стола, на линии соединения двух половин, в уютном углублении в дереве расположены компьютер и телефон.

Вокруг стола, на равном расстоянии друг от друга, расставлены стулья. Все стулья – разные, каждый отражает характер и настроение человека, который всегда сидит именно на нем. Один – нарядный позолоченный трон; другой представляет собой кресло с подлокотниками – мягкое, уютное, обитое алой кожей; третий стилизован под «арнуво» – у него узкое сиденье и прямая спинка, декорированная прямоугольниками в шахматном порядке, вроде окон Фрэнка Ллойда Райта, [1]1
  Фрэнк Ллойд Райт (1869–1959) – крупнейший американский архитектор и дизайнер, создатель течения органической архитектуры. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть]и так далее.

В восемь часов утра подъемные жалюзи над трехгранным окном в южной стороне Зала заседаний автоматически взлетают вверх, открывая вид на ничем не заслоненное основание вращающегося купола. Сейчас к окнам обращена светлая половина купола, хотя с одного края виднеется узким полумесяцем полоска темной половины, которая будет постепенно – по мере того, как проходит день, – становиться все заметнее и шире.

С противоположной стороны комнаты, довершая гептагон, находятся четыре обшитые дубом стены. На одной грани висит в золоченой раме портрет в полный рост, на котором изображен не кто иной, как основатель «Дней» – Септимус День собственной персоной. Септимус давно уже миновал главный выход из зала жизни, но с портрета он по-прежнему властно взирает вниз, оглядывая Зал заседаний и все, что там происходит. Его здоровый – правый – глаз будто поблескивает, а другой, заклеенный, выглядит угрожаще. Все, кто знал Старика Дня при жизни, находят, что художник очень верно передал его облик. Леденящее сходство!

В прилегающую стену на высоте груди вмонтирована латунная доска с рубильником – вроде того, которым орудовал в старых фильмах ужасов Виктор Франкенштейн, чтобы оживить свое Создание, – только этот в семь раз больше: чтобы привести его в действие, требуется керамическая рукоять величиной с бейсбольную биту. Сейчас рубильник приведен в вертикальное положение, стоит на «ВЫКЛ», а рукоять отвинчена и висит по соседству.

В каждую из оставшихся стен с дубовой обшивкой вделан блок из шестнадцати мониторов – по четыре в ряд. На экранах видны компьютерные изображения логотипа «Дней» на светло-зеленом фоне.

Лысеющий чопорный мужчина в костюме дворецкого (рубашка и жилет в тонкую горизонтальную полоску) распахивает большие двойные двери, которые перекрывают вершину угла, образуемого стыком двух стен со встроенными мониторами. Затем он поворачивается, берется за ручку тележки размерами с больничную каталку и, пятясь, вкатывает ее в Зал заседаний. Тащить тележку нелегко – колеса вдавливаются глубоко в ковер под тяжестью семи массивных серебряных подносов.

Дойдя до середины зала, дворецкий останавливается вместе с тележкой и обходит вокруг стола, передвигая все стулья на одно место по часовой стрелке и совмещая ножки каждого следующего стула со вмятинами, оставленными ножками предыдущего. Затем он возвращается к тележке и повторяет обход, расставляя на столе подносы – по одному напротив каждого стула. Завершив второй круг вокруг стола, он выкатывает тележку из комнаты. Минуту спустя возвращается, толкая другую тележку – на сей раз с большим серебряным чайником, маленьким чайничком тончайшего фарфора, тремя стальными кофейниками (в одном из которых – горячий шоколад), высоким стеклянным кувшином с апельсиновым соком, бутылкой джина, бутылкой тоника, тарелочкой с ломтиками лимона и ведерком для льда, высеченным из цельного куска малахита, а также всякими чашками, блюдцами и бокалами. Он снова пускается в обход стола, помещая нужные напитки напротив нужных стульев. Если он и испытывает легкое неодобрение, ставя джин, тоник, лимон и лед перед позолоченным троном, то оно тщательно спрятано под непроницаемой бесстрастной маской старинного и верного вассала семьи, который за долгие годы службы научился не обнаруживать даже тени эмоций как в присутствии хозяев, так и в их отсутствие.

Дворецкий, которого зовут Пёрч, вынимает золотые карманные часы. С щелчком откидывает крышку, одобрительно кивает, увидев время, снова кладет часы в жилетный кармашек и выкатывает из Зала заседаний вторую тележку.

Короткий коридор ведет мимо верхней части винтовой лестницы и заканчивается возле кухни. Пёрч ставит на место тележку, обсуждает с шеф-поваром кое-какие тонкости обеденного меню, а потом, мягко ступая длинными ногами, удаляется в соседнюю комнату, которую он считает чем-то вроде личного кабинета, хотя там же хранится всяческая серебряная утварь – ножи с вилками, табакерки, сигарницы и плевательницы, которые он обязан начищать до блеска раз в месяц. Садится за небольшой дубовый стол, где поверх книги записей стоит интерком, стилизованный под антик – старомодный черный бакелитовый телефонный аппарат, оснащенный диском, коричневым гибким шнуром и зубчатым латунным рычагом. Пёрч снимает трубку и набирает единицу.

Доносится несколько гудков, затем на другом конце раздается щелчок соединения.

– Мастер Понди, – произносит старый слуга.

– Доброе утро, Пёрч, – доносится в ответ. А еще слышны звуки ветра и плеск воды. Понди находится возле бассейна на крыше.

– Доброе утро, сэр. Завтрак подан.

– Еще пару дистанций – и я подойду.

– Хорошо, сэр.

Пёрч нажимает на рычаг и набирает двойку.

– Мастер Торни.

– Торни принимает душ, – отвечает молодой женский голос.

– Кто говорит?

– Блисс. А вы кто?

– Мадам, вам нельзя пользоваться интеркомом мастера Торни.

– Это Торни попросил меня ответить, – огрызается девушка.

– В таком случае, мадам, передайте, пожалуйста, мастеру Торни, что завтрак подан.

– А-а, ладушки. Передам.

– Спасибо.

– Не за что. Пока.

Пёрч снова жмет на рычаг и набирает тройку.

– Мастер Серж.

В ответ раздается заспанный голос:

– Боже, неужели пора, Пёрч? Поднимусь, как только смогу. Не давай моим пикантным почкам остыть, ладно? Молодчина.

Пёрч набирает четверку.

– Мастер Чедвик.

– Я уже здесь, Пёрч.

– Примите мои извинения. Я не слышал, как вы поднялись.

– Все в порядке. Вкусная получилась яичница.

– Рад слышать это, сэр.

– Скажи от меня поварам спасибо.

– Непременно, сэр. Им тоже будет очень приятно это услышать.

Пёрч набирает пятерку.

– Мастер Питер.

– Как дела, Пёрч?

– Хорошо, сэр.

– Газеты уже принесли?

– Сейчас узнаю, сэр. Если принесли, я распоряжусь, чтобы их положили возле вашего места.

– Отлично. Скоро увидимся.

Пёрч набирает шестерку.

– Господин Субо.

– Пёрч.

– Завтрак подан.

– Хорошо. Спасибо.

– Спасибо вам, сэр.

Пёрч нажимает на рычаг, колеблется, но потом, собрав все свое самообладание (а оно поистине безгранично), набирает семерку.

Гудки на линии раздаются добрых две минуты, но никто так и не откликается. Или мастер Крис нарочно игнорирует звонки портативного интеркома, или он не способен их услышать. Пёрч почти не сомневается в последнем. Он ничуть не удивится, если в настоящий момент мастер Крис валяется на полу в ванной в коматозном состоянии, свернувшись вокруг подножья заблеванного унитаза. Уже не раз, спускаясь будить хозяина, Пёрч наблюдал такую картину.

Положив трубку, Пёрч позволяет себе едва заметную кривую усмешку. Мысль о предстоящей задаче – а именно выведении мастера Криса из алкогольного ступора – доставляет ему ощутимое удовольствие.

Наверное, придется прибегнуть к знакомому методу – стакан ледяной воды в лицо…

6

Седьмое небо: состояние безмятежного, райского блаженства

8.01

Полчаса тишины.

Фрэнк идет по мраморному, цвета морской волны полу вестибюля, ступая по опаловым и ониксовым камешкам мозаики с логотипом «Дней», проходит мимо лифтов с распахнутыми в ожидании пассажиров дверями, мимо змеящихся рядов проволочных тележек для покупок, мимо аккуратно припаркованных моторизованных колясок для покупателей, мимо незажженного канделябра в виде заключенного под стекло водопада, направляясь к аркаде, где находится вход собственно в магазин.

Он силится подсчитать, сколько раз за свою жизнь пересекал этот вестибюль, и в то же время пытается припомнить, с каких пор начал топтать ногами драгоценный логотип вместо того, чтобы – как делает большинство – почтительно огибать его. Ответом на первый вопрос является, очевидно, столь устрашающее многозначное число, что Фрэнк, будто отказываясь в это поверить, быстро прекращает подсчет. Ответ на второй вопрос намного легче: он начал ступать прямо по логотипу вместо того, чтобы обходить его, в тот самый день, когда осознал, что можетэто делать, что не существует специального правила, которое это воспрещало бы, а единственное, что мешает людям наступать на этот круг, выложенный из драгоценных камешков, – это их вера в святость богатства; он же перестал разделять эту веру, или, точнее, пришел к выводу, что она никогда и не была частью его личного кредо.

Это случилось приблизительно в ту пору, когда он впервые стал замечать, что у него пропадает отражение. Впрочем, исчезновение было настолько постепенным, что Фрэнк лишь спустя некоторое время хватился пропажи. Каждый день, когда он смотрелся в зеркало, там недоставало еще какой-то частицы его облика, и каждый день он отмахивался от этого обстоятельства как от игры света или воображения: ведь признать такое явление за эмпирический факт означало бы шагнуть за порог безумия. Однако в конце концов отрицать правду стало невозможно. Фрэнк начал забывать, как он выглядит и кто он такой. Мало-помалу, по кусочкам, он ускользал от самого себя.

Тот день, когда Фрэнк осознал это, и стал днем, когда он отважился ступить ногой на драгоценную мозаику, и тогда же мысль покинуть «Дни» впервые смутно шевельнулась у него в голове. Он с почти фотографической ясностью припоминает, как зародилось в нем решение уйти с работы: в тот миг его нога ступила на краешек опалового полукруга – и не была испепелена молнией разгневанного Маммоны.

Дойдя до аркады, Фрэнк останавливается, вынимает бумажник и снова извлекает свой «иридий». Под каждой из арок – ряд вертикальных прутьев из нержавеющей стали толщиной в два сантиметра, которые аккуратно входят в пазы, проделанные в перемычке. В подпорки между арками на уровне пояса вмонтированы электронные терминалы. Терминалы имеют коническую форму, снабжены овальными экранами и хромированным покрытием. Каждый из них крупными зелеными буквами призывает Фрэнка вставить карточку в отверстие. Он проделывает это с ближайшим терминалом, и вскоре на дисплее показывается логотип «Дней», а потом – зеленое сообщение:

НЕПРАВИЛЬНО ВСТАВЛЕНА КАРТОЧКА. ПОЖАЛУЙСТА, ПОВТОРИТЕ ПОПЫТКУ

Фрэнк берет выплюнутую карточку, переворачивает ее логотипом вверх и снова вставляет, коря себя за невнимательность.

Появляется новое сообщение:

ХАББЛ ФРЭНСИС ДЖ.

СЛУЖАЩИЙ #1807-93N

СТАТУС СЧЕТА: ИРИДИЕВЫЙ

КАРТОЧКА Ne: 579 216 347 1592

Затем надпись стирается, и появляется следующая:

ВРЕМЯ РЕГИСТРАЦИИ: 8.03

УДАЧНОГО ВАМ РАБОЧЕГО ДНЯ, МИСТЕР ХАББЛ

Автомат снова выплевывает карточку, и стальные прутья слева от столба терминала поднимаются с неприятным металлическим лязгом. Фрэнк проходит сквозь арку, засовывая карточку в бумажник. Он знает, что его проверяют металлодетекторы, но так как при нем нет никаких металлических предметов крупнее ключей от квартиры и пломб в зубах, то сигнализация молчит. Прутья решетки опускаются позади него, быстро скользнув вниз, словно ртуть в прозрачной трубке.

Полчаса тишины.

Для Фрэнка промежуток времени между этой минутой и 8.30 является священным. В магазине совсем тихо, верхний свет горит вполсилы. Ночные сторожа уже ушли, а продавцы и другие служащие еще не пришли. «Дни» ни закрыты, ни открыты, они находятся в каком-то среднем состоянии – своего рода лимбе между мраком и светом. Ни то, ни другое – и, не будучи ни темным и пустым, ни ярко освещенным и заполненным людскими толпами, это место, пожалуй, выглядит сейчас наиболее честно. Все, что магазин способен предложить, лежит во всей своей наготе под тускловатыми лампочками. Никаких тайн.

Если войти в «Дни» через Северо-Западный вход, то первый отдел, в котором вы окажетесь, – «Косметика». Начав пересекать этот отдел, Фрэнк осознает, что мысленно фиксирует свои впечатления, записывает все, что видит, на воображаемую пленку, словно он живая видеокамера. Фрэнк-человек отстоит на один шаг от Фрэнка раба привычки, который всегда проводил эти полчаса тишины в медитативном состоянии, позволяя мыслям течь свободно в любых направлениях. Он наблюдает сам себя, как антрополог, изучающий представителя дикого племени. Что он сейчас делает? Проходит между витриной с товарами для ухода за кожей в упаковках пастельных цветов и рядом пробных образцов губной помады, расставленных по отдельным ячейкам, как миниатюрные ракеты в стартовых шахтах. О чем он думает? Он думает о том, какое же огромное это помещение – как и все отделы в «Днях», немного больше 200 метров вдоль каждой стены, – и в то же время каким оно кажется тесным, как все эти прилавки, забитые товаром до уровня глаз, образуют лабиринт-улей, в котором можно вмиг потерять всякие ориентиры. Что он чувствует? Ему вспоминается первый день в «Днях» и тот благоговейный трепет, с каким он прошел сквозь арку, зажав карточку в руке (тогда это была еще «платина»), чтобы очутиться на нижнем этаже первого и (не без дрожи думал он тогда) крупнейшего гигамаркета в мире. Он до сих пор ощущает в себе след того трепета, но сейчас это всего лишь осадок, отстой, вроде известкового налета, слишком ничтожного, чтобы его соскребать. Чаще всего он чувствует лишь какую-то безмолвную пустоту.

Все это он тщательно сохраняет в воображаемой папке ради Фрэнка Хаббла будущего, ради того человека, которым он собирается сделаться завтра, пустившись в тайное странствие по бескрайним просторам Америки.

После «Косметики» у него появлялся выбор – пойти или на юг, через «Парфюмерию», или на восток, через «Кожаные изделия». Над «Парфюмерией» постоянно витают едкие миазмы от 10 000 различных мускусных запахов – настолько сильные, что глаза непроизвольно начинают слезиться. Составная вонь от гектаров обработанных шкур в «Кожаных изделиях», пожалуй, менее тошнотворна, и потому Фрэнк поворачивает на восток, а потом поворачивает к югу, в «Булочную». Свежий хлеб еще не завезли, но в воздухе стоит дрожжевой аромат вчерашней выпечки. Холодильные камеры, загруженные пирожными, сладкими пирожками, рогаликами и бубликами с начинкой, издают довольное, сытое урчанье.

Следующий отдел – «Всемирные деликатесы». «Всемирные деликатесы» разделены на секции, в каждой из которых продаются кулинарные изделия той или иной страны, причем прилавки и витрины оформлены в стандартно-традиционном стиле. Например, чапати, самоса и бхаджи продаются в мелкомасштабном муляже Тадж-Махала, сооруженном из крашеных древесно-стружечных плит, а макароны всевозможных форм и расцветок выставлены в прозрачных банках в помещении, имитирующем зал флорентийского палаццо, где воспроизведены и стены с осыпающейся штукатуркой, и обнажившаяся кирпичная кладка. На фальшивом баварском рынке торгуют квашеной капустой и десятками сортов сарделек; ложная французская деревушка с апельсиновыми деревцами в кадках и табачным баром на заднем плане предлагает забредшим туда посетителям отведать улиток, буйабес и лукового супа, прежде чем что-либо покупать; в псевдогреческой рыбацкой деревушке грубые столы-подмости ломятся от хумуса, пахлавы, колбасок-кабанос и широкого ассортимента маслин – черных, зеленых, фаршированных, сушеных. И так далее. Ко времени открытия возле каждой секции появятся продавцы-консультанты, выряженные в соответствующие национальные костюмы.

Восточнее расположен зловонный ад – «Сыры», но Фрэнк держится подальше от ведущего туда прохода и продолжает двигаться через «Всемирные деликатесы» на юг, в «Мороженое». В этом отделе очень холодно – воздух выстужен тремястами с лишним морозильниками со стеклянными крышками. Они заполнены брикетами мороженого, отражающими самую широкую палитру оттенков вкуса – от традиционных (ванильное, шоколадное, клубничное) до самых неожиданных (толченый ревень с заварным кремом, мята с сервелатом, копченый лосось со сливочным сыром, тапиока с привкусом фиалки); большинство видов мороженого также продаются в виде замороженных йогуртов и щербетов. Фрэнк поплотнее запахивает на себе пальто и стремительно шагает по «залу, оставляя за собой шлейф теплого дыхания, будто газовый шарф.

Между Фрэнком и самым центром здания остается еще один отдел – «Кондитерский». Таким, наверное, представляет себе рай ребенок-сладкоежка – таким, наверное, рисуется ад добросовестному дантисту. Конфетные заросли достигают потолка, стены заставлены плотными рядами банок с завернутыми в фольгу тянучками и помадками, а на полках холодильников пирамидами громоздятся сделанные вручную трюфеля, дожидаясь, когда их выберут, уложат в коробочки и взвесят. На прилавках кричащими букетиками красуются леденцы на палочках, вокруг кассовых аппаратов, будто электрические провода, обвиваются лакричные косицы, поблескивают целлофановыми обертками палочки фирменной леденцовой карамели «Дней» – наполовину черные, наполовину белые, и на них много раз ярко-зелеными буквами выведено название магазина. Грушевые драже, монпансье и леденцы от кашля продаются по полкило. Пестрый калейдоскоп из ассорти, конфеток-желе и разноцветных карамелек, выставленных на обозрение, вызвал бы инфаркт у хамелеона. Тут есть прямоугольники ирисок, треугольники нуги и марципаны всех мыслимых геометрических форм. Есть и большие слоистые легенды, жевательные резинки и мятные пастилки – со вкусом от мягкого до зверского. И, конечно же, шоколад – шоколад всех оттенков от смоляного до молочно-белого, с сотней градаций коричневого в промежутке. Шоколад горький, сладкий, горько-сладкий, начиненный орехами, изюмом, орехами иизюмом, – от плиточек величиной с игральную кость до плит размерами с могильную… Воздух так пропитан сахаром, что кажется, лишь вдыхая его, можно вскоре оказаться в диабетической коме.

Выйдя из «Кондитерской», Фрэнк приближается к месту назначения, к цели, ради которой он пересекал гигамаркет в юго-восточном направлении. Это – кольцо, опоясывающее Зверинец. На каждом этаже имеется одна широкая, кольцеобразная эспланада, где покупатели могут посидеть и отдохнуть между покупками; кроме того, она позволяет укоротить путь от одного угла магазина к другому. Эти кольца, где расставлены сосновые скамейки и растения в горшках (главным образом филодендроны и суккуленты), где пол вымощен белым мрамором, кажутся оазисами покоя и отдохновения среди беспощадного, лихорадочного водоворота купли-продажи, царящего во всех отделах. Впрочем, следует отметить, что скамеек здесь не много, расстояния между ними большие, обслуживание в ресторанах – быстрое, но небрежное, а еда, предлагаемая в кафетериях, – мягко говоря, малосъедобная.

Кольцо на Красном этаже сейчас безлюдно. Весь атриум, вплоть до огромного стеклянного купола, объят тишиной, если не считать шелеста листьев, тихого журчанья воды и случайных звериных криков: все эти звуки доносятся снизу, из Зверинца.

Фрэнк подходит к ограде, которой обнесен внутренний край кольца, опирается о перила и, наклонившись, выглядывает, вывернув шею так, что его дыхательное горло образует как бы согнутую руку – если принять за ее локоть адамово яблоко. Он всматривается в купол, раскинувшийся на расстоянии ста двадцати метров от него.

Вращение купола, как и передвижение звезд по небу, происходит слишком медленно, а потому незаметно для человеческого глаза. Фрэнк знает, что механизм купола устроен таким образом, что, независимо от времени года, незатемненная половина всегда смотрит на солнце, но он никогда не мог понять, зачем Старик День выдумал такое сложное устройство, если было бы гораздо дешевле возвести совершенно прозрачный купол, – вдобавок такой купол ничуть не хуже, а напротив, куда лучше освещал бы атриум. Конечно, двуцветный купол служит гигантским логотипом, который как бы накладывает печать «Дней» на все здание, и, конечно, подобное техническое достижение достойно восхищения, однако – лично для Фрэнка – двадцатичетырехчасовое вращение купола служит лишь нежеланным напоминанием о неумолимом, непоправимом ходе времени. Если верить куполу, каждый день разделяется на две совершенные равноденственные половины – двенадцать часов света, двенадцать часов тьмы. Если верить куполу, все дни одинаковы.

Фрэнк опускает голову и глядит на поднимающиеся ярусы этажей в полутора километрах отсюда, а затем вниз, на прозрачный сетчатый навес и решетки оросительных труб над Зверинцем.

Растительный шатер Зверинца, начинающийся пятью метрами ниже того уровня, где стоит Фрэнк, представляет собой волнующееся море пальм, между бахромчатых листьев которых то там, то сям торчат папоротники. К стволам деревьев льнут кустарники-эпифиты, а кое-где сквозь бреши в листве пальм Фрэнк замечает орхидеи и бамбуковые побеги, растущие вокруг их корней. Этот рукотворный тропический лес испускает влажный, насыщенный паром аромат. Нефритовую гущу джунглей оживляют подвижными пятнами тени от листьев.

Где-то в западной части верхушки деревьев оглашаются пронзительными воплями макаки. Кто-то поблизости от Фрэнка отвечает на них чередой заикающихся смешков – «як-як-як», перерастающих в громкое уханье. Макака снова затевает спор из-за территории, и ухающие существа покорно замолкают. Между листьями вспархивает алое пятно – это попугай перелетает с ветки на ветку. По подлеску прошмыгивает мелкий зверек вроде кролика. Крупная ярко-синяя бабочка, шурша крыльями, подлетает к самой сетке, некоторое время бестолково в нее бьется, потом упархивает обратно в гущу зелени. Тысячи других насекомых тихо стрекочут, гудят и выводят трели; когда магазин откроется для покупателей, этот пронзительный ликующий концерт потонет в шуме человеческих голосов и гулком топоте. Фрэнк прикрывает глаза и сосредоточивает свой слух на успокаивающих шорохах и шелестах Зверинца. Вот по этим звукам он будетскучать, их ему несомненно будет не хватать. Как часто по утрам мысль об этих недолгих мгновеньях, когда перед началом сумасшедшего дня можно молча постоять, всматриваясь в полог Зверинца, оказывалась единственным побудительным мотивом, заставлявшим его вылезать из постели!