Текст книги "Избранные сочинения в 9 томах. Том 5 Браво; Морская волшебница"

Автор книги: Джеймс Фенимор Купер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 57 страниц)

– Перед вами враг, и вы знаете свой долг! – крикнул Ладлоу звонким голосом, обходя команду крейсера и разговаривая с матросами тем уверенным, исполненным твердости голосом, который в опасные минуты доходит до самого сердца. – Не скрою, сил у нас меньше, чем мне бы хотелось, но, чем грознее опасность, тем отважнее настоящий моряк. Этот флаг не прибит гвоздями к мачте. Когда я умру, можете спустить его, но, пока я жив, друзья, он будет гордо развеваться над крейсером. Крикнем же «ура», чтобы показать свое мужество, а все остальное пусть скажут пушки.

Матросы ответили ему громким «ура» во всю силу своих легких, а Трисель, обращаясь к молодому, беззаботному гардемарину, которого даже в минуту опасности радовал дружный крик, заметил, что ему редко доводилось слышать лучший образец морского красноречия, чем та речь, которую минуту назад сказал капитан: это было сказано «крепко и по-джентльменски».

Глава XXX

А вы во мне нашли такою друга,

Который помышляет лишь о том.

Чем отплатить вам я а любовь.

Шекспир, «Конец – делу венец»

Судно, появившееся так некстати, когда на английском крейсере было мало людей, рыскало среди островов Карибского моря в поисках приключений, вроде того, какое ему теперь и подвернулось.

Оно называлось «Прекрасная Фонтанж», и его капитан, молодой человек двадцати двух лет, был уже хорошо известен в фешенебельных салонах Марэ и на Рю Бас де Рамнар как один из самых веселых и приятных завсегдатаев этих мест. Знатность и влияние в Версале помогли молодому кавалеру Дюмону де ла Рошфору стать капитаном, хотя ни по опыту, ни по своим заслугам он не мог на это претендовать. Врачи предписали его матери, близкой родственнице одной из придворных красавиц, морские купания, дабы предотвратить возможные последствия от укуса бешеной болонки.

Приехав на побережье, она стала каждый день писать Длинные письма о море своим друзьям, чье знакомство с этой стихией ограничивалось ежедневным созерцанием нескольких канав и прудов, кишащих карпами, да изредка – посещением полноводных плесов Сены, и, между прочим, поклялась посвятить своего младшего сына служению Нептуну. В надлежащее время, одержимая этими поэтическими бреднями, она добилась того, что юный кавалер был своевременно зачислен во флот, а вскоре, получая повышение за повышением вне очереди, стал капитаном корвета [205]205
  Корвет того времени – трехмачтовое судно с полным корабельным вооружением, несколько больше, чем шлюп, и с более удлиненными пропорциями. На верхней открытой палубе располагалось от восемнадцати до тридцати двух пушек.


[Закрыть], о котором здесь идет речь, и был послан в Вест-Индию, дабы стяжать славу себе и своему отечеству.

Кавалер Дюмон де ла Рошфор был храбр, но храбрость эта не имела ничего общего с выдержкой и самообладанием моряка. Вообще-то это был живой, веселый, беззаботный, разбитной и жизнерадостный юноша. Был он горд, как и подобает благородному человеку, и из гордости, к несчастью для вверенного ему корвета, презирал ту бессмысленную, на первый взгляд, морскую выучку, которая теперь была так необходима капитану «Прекрасной Фонтанж». Он блестяще танцевал, с очаровательной любезностью принимал у себя в каюте гостей и стал причиной смерти одного отличного моряка; оступившись, этот матрос упал за борт, а капитан бросился спасать его, сам не умея плавать, и из-за этой горячности команда вынуждена была оставить матроса на произвол судьбы и спасать своего капитана. Он писал очень милые сонеты и имел некоторое понятие о новейшей философии, которая тогда еще только готовилась озарить мир; однако такелаж судна и условия математической задачи в равной мере были для него лабиринтом, из которого он никогда не мог выбраться.

К счастью для всего экипажа, на «Прекрасной. Фонтанж» был один офицер, уроженец Булони, достаточно, разбиравшийся в морском деле, чтобы вести судно заданным курсом и удерживать капитана от безрассудных выходок. Судно было хорошей конструкции, красивое, с легким, стройным такелажем и славилось своей быстроходностью. У него был один-единственный недостаток: подобно своему капитану, оно не имело достаточной солидности, чтобы противостоять превратностям и опасностям той бурной стихии, для которой было предназначено.

Теперь противников разделяло не более мили. Ветер был устойчив и достаточно свеж для всех маневров морского боя, а море – вполне спокойно, чтобы уверенно и точно управлять судном. «Прекрасная Фонтанж» шла уже курсом на восток, с попутным ветром и легким креном в сторону неприятеля. «Кокетка» шла другим галсом, имея крен в противоположную от неприятеля сторону. На обоих судах были убраны все паруса, кроме марселей, бизани и кливеров, но высокие паруса' француза трепетали на ветру, словно какие-то фантастические одежды. И здесь и там на палубах не было ни души, но темные фигурки, усеявшие каждую мачту, свидетельствовали, что проворные марсовые готовы делать свое трудное дело даже среди грохота и опасностей надвигавшегося боя. Раз или два «Прекрасная Фонтанж» поворачивалась носом прямо к противнику, но потом снова брала круче к ветру и ложилась на прежний курс, величественная в своей красоте. Надвигалась минута, когда оба судна должны были встретиться, сблизившись на расстояние мушкетного выстрела друг от друга. Ладлоу, зорко следивший за каждым движением противника и каждым порывом ветра, поднялся на ют и в последний раз оглядел горизонт в подзорную трубу, пользуясь тем, что судно еще не окутал пороховой дым. К своему удивлению, он увидел вдали над морем, с наветренной стороны, белую пирамиду парусов. Паруса были ясно видны невооруженным глазом, и никто не заметил их раньше лишь из-за лихорадочных приготовлений к бою. Подозвав штурмана, Ладлоу спросил, что это, по его мнению, за судно. Но Трисель признался, что даже его наметанный глаз видит только одно: это корабль, идущий под всеми парусами с попутным ветром. Однако, вглядевшись пристальнее, бывалый штурман добавил, что паруса у него прямые, как у крейсера, но о размерах его пока что судить трудно.

– Возможно, это легкое судно под брамселями и лиселями, но может статься, что мы видим лишь верхние паруса какого-нибудь большого судна… Глядите, капитан француз тоже его увидел и поднял сигнал!

– Взгляните в подзорную трубу! Если незнакомец ответит, у нас останется одна надежда – на быстроходность крейсера.

Оба они снова пристально и тревожно осмотрели верхние снасти далекого судна, но ветер мешал увидеть, переговаривается ли оно с корветом. Как видно, на корвете тоже не знали, что это за судно, и попытались даже переменить курс. Но теперь уже поздно было колебаться. Противники неслись прямо друг на друга, подгоняемые свежим ветром.

– Приготовиться, друзья! – скомандовал Ладлоу тихим, но твердым голосом. Сам он остался на юте, а штурману знаком приказал спуститься на палубу. – Мы откроем огонь после первого их выстрела!

Все замерли в напряженном ожидании. Два стройных корабля неодолимо стремились вперед, они были уже в пределах досягаемости человеческого голоса. На «Кокетке» царила такая глубокая тишина, что вся команда ясно слышала, как плещет вода под ее носом, словно глубоко вздыхает какое-то чудовище, собираясь с силами перед могучим прыжком. Зато на корвете не смолкали громкие крики. Когда оба судна вышли друг другу на траверз, было слышно, как молодой Дюмон в рупор приказал открыть огонь. Ладлоу презрительно усмехнулся. Команда, готовая повиноваться малейшему движению капитана, не сводила с него глаз. Вот он поднял свой рупор, и словно по воле самого судна все пушки выпалили разом. Почти тотчас же последовал ответный бортовой залп, и противники понеслись в разные стороны.

Ветер отнес дым назад, к англичанам, и клубы его, ненадолго окутав палубу, поднялись к парусам и уплыли прочь вслед за взрывной волной. Сквозь грохот пушек послышался свист ядра и треск дерева. Проводив взглядом вражеский корабль, который продолжал идти прежним курсом, Ладлоу с юта стал нетерпеливо осматривать такелаж.

– Что случилось, сэр? – спросил он у Триселя, чье хмурое лицо только теперь показалось сквозь клубы дыма. – Какой это парус так сильно полощет?

– Ничего страшного, сэр, ничего страшного… Эй, вы, пошевеливайтесь живей, помогите закрепить снасти на фока-pee! А то ползаете, как улитки, танцующие менуэт Ядро сорвало фор-марса-шкот с подветренного борта, сэр. Но мы живо опять расправим крылышки… Вяжи его, ребята, покрепче! Вот так. Да вытяните булинь! Эй, рулевой, одерживай, слышишь, одерживай!

Дым рассеялся, и капитан быстро оглядел судно. Трое или четверо марсовых уже поймали полощущий парус и усевшись на ноке фока-рея, крепили его. В других парусах чернели одна-две дыры да кое-где болтались мелкие снасти, оборванные ядром. Повреждений в кормовой части крейсера капитан не заметил.

Почти тотчас же последовал ответный бортовой залп, и противники понеслись в разные стороны.

На палубе картина была иная. Немногочисленная прислуга торопилась перезарядить пушки, орудуя прибойниками и банниками со всем напряжением сил, на какое люди способны в трудную минуту. Олдермен никогда не был так поглощен своими счетными книгами, как теперь – обязанностями канонира; юноши, которым пришлось поручить командование батареями, охотно делились с ним своими знаниями и опытом. Трисель стоял у шпиля, хладнокровно отдавая команды и следя за тем, как матросы исправляют повреждения, – он глядел вверх, не замечая ничего вокруг. У Ладлоу сжалось сердце, когда он увидел на палубе кровь – убитый матрос лежал совсем близко, до него можно было дотянуться рукой. В обшивке, куда угодило смертоносное ядро, зияла дыра, палуба были пробита.

Решительно сжав губы, капитан «Кокетки» перегнулся через поручни и взглянул на рулевого. Матрос, крепко держа штурвал, стоял выпрямившись, бесстрастный взгляд был направлен на шкаторину переднего паруса так же неуклонно, как стрелка компаса указывает на север.

На все это Ладлоу потребовалось не более минуты. Несколько быстрых взглядов – и ему все стало ясно, причем он ни на секунду не терял из виду французский корвет. А тот уже делал поворот оверштаг. Необходимо было немедля произвести ответный маневр.

Едва Ладлоу отдал команду, как «Кокетка», словно чуя опасность, быстро увалилась, уходя от вражеского продольного огня [206]206
  Продольный огонь – самый опасный, так как пушечное ядро при этом приносит наибольшие разрушения.


[Закрыть], а когда французский корвет готов был снова дать бортовой залп, она уже могла ответить ему тем. же. Суда снова сблизились и, выйдя на траверз друг другу, изрыгнули пламя.

Ладлоу видел сквозь дым, как тяжелый рей на корвете закачался под ветром и грот-марсель, заполоскав, стал биться о мачту. Спустившись с юта по только что оборванной ядром снасти, он стал на шканцах рядом со штурманом.

– Ворочай реи! – сказал он взволнованно, но по-прежнему тихо и ясно. – Вытянуть булинь… привестись, сэр, привестись, круче к ветру!

Рулевой откликнулся звонко и уверенно, матросы проворно делали свое дело, и «Кокетка», все еще изрыгая пламя, встала круче к ветру. А еще через минуту огромные клубы дыма, которые заволокли оба судна, соединились и образовали одно белое подвижное облако, которое быстро покатилось по воде, обгоняя ядра, а потом взвилось вверх и грациозно поплыло по ветру.

Молодой капитан быстро обошел батареи, сказал матросам несколько ободряющих слов и вернулся на ют. Медлительность французского корвета и меры, принятые Ладлоу, чтобы выиграть ветер, начали сказываться, и крейсер королевы Анны оказался в выгодном положении. Корвет обнаруживал какую-то нерешительность, и она не укрылась от Ладлоу, у которого быстрота, казалось, была в крови.

Кавалер Дюмон любил развлекаться на досуге, листая морскую историю своей страны и читая, как Того или другого капитана превозносят за то, что он, сблизившись с врагом, брал паруса на гитовы. Не понимая разницы между судном, действующим в строю, и одиночным противником, он решил тоже не ударить лицом в грязь. В тот самый миг, когда Ладлоу стоял на юте, пристально следя за каждым движением своего крейсера и корвета противника, лишь взглядом или жестом указывая бдительному Триселю, остававшемуся внизу, что нужно сделать, на шканцах французского корвета разгорелся горячий спор между моряком из Булони и беспечным завсегдатаем салонов. Они спорили о целесообразности маневра, сделанного по приказу капитана, желавшего доказать свою храбрость, в которой никто не сомневался.

Время, потерянное ими в споре, имело решающее значение Для английского крейсера.

Отважно идя прежним курсом, он вскоре уже был недосягаем для французских пушек; и, прежде чем булонцу удалось убедить своего начальника в его ошибке, противник лег на другой галс и, беря круче к ветру, пересек кильватер французского корвета. Только теперь французы обрасопили марса-реи, но было уже поздно – прежде чем корвет успел снова набрать скорость, тень неприятельских парусов уже легла на его палубу. Теперь «Кокетке» было нетрудно выиграть ветер. В этот решающий миг грот-марсель англичан был распорот ядром почти надвое. Крейсер перестал слушаться руля, снасти спутались, и оба корабля столкнулись.

Однако у «Кокетки» теперь были все преимущества. Мгновенно поняв это, Ладлоу поспешил закрепить успех, дав залп шрапнелью. Когда суда очутились борт о борт, молодой Дюмон вздохнул с облегчением – теперь-то он знал, что делать. Видя, что пушки корвета молчат, а по его палубе только что хлестнула смертоносная шрапнель, он приказал матросам броситься врукопашную. Но Ладлоу со своей слабой командой не решался на такой риск и предпочел бы избежать рукопашного боя, так как не мог предвидеть всех его последствий.

Корабли соприкоснулись только в одном месте, и здесь борт английского крейсера ощетинился мушкетами. А потому, как только пылкий молодой француз появился у поручней на юте своего корвета с целой толпой матросов, смертоносный залп почти в упор скосил их всех до единого. В живых остался лишь сам Дюмон. Глаза его дико горели; не в силах остановиться, подгоняемый своим неукротимым духом, он прыгнул, и в то же мгновение его бездыханное тело упало на палубу вражеского судна.

Ладлоу наблюдал все происходящее со спокойствием, которое не могли нарушить ни чувство личной ответственности, ни шум, ни головокружительная смена событий во время этой ужасной сцены.

– Ну, а теперь наш черед перейти врукопашную! – воскликнул он, делая Триселю знак сойти с трапа и пропустить его наверх.

Но старый штурман крепко взял его за руку, указывая в ту сторону, откуда дул ветер:

– Покрой парусов и высокие мачты не оставляют сомнений – это тоже француз!

Один взгляд убедил Ладлоу, что штурман прав; второго было достаточно, чтобы решить, как действовать дальше.

– Руби канат переднего крюка, живей, молодцы! – скомандовал он через рупор громким и властным голосом, перекрывая шум боя.

Освобожденная «Кокетка» уступила натиску французского корвета, чьи паруса были наполнены ветром, и вскоре команда крейсера смогла обстенить свои паруса на фок-мачте, так что крейсер подался назад. Вслед за этим по корме врага был дан бортовой залп, матросы обрубили канат последнего крюка, и противники разошлись.

Команда «Кокетки» все это время была охвачена единым порывом. Фока-реи были перебрасоплены, корабль снова начал слушаться руля, и уже через пять минут после того, как он разошелся с французским корветом, все на его борту шло заведенным порядком, быстро, но бесшумно.

Проворные марсовые, сидя на реях, ставили новые паруса, которые широкими складками полоскали на ветру. Порванные снасти были сплеснены или заменены новыми, весь рангоут тщательно осмотрен, – словом, было сделано все необходимое, чтобы привести судно в должный порядок. Снасти были вытянуты до места, заработали помпы, и крейсер помчался вперед как ни в чем не бывало, словно никогда не пускал в ход свои пушки и сам не был под обстрелом.

Зато на французском корвете, как на всяком побежденном судне, царило замешательство. Клочья парусов беспомощно трепыхались на ветру, многие важные снасти сиротливо висели, а сам корабль плыл по воле ветра, словно потерпев крушение. Сначала им, видимо, не руководила ничья воля; и лишь потом, когда было потеряно столько драгоценного времени и английский крейсер успел выиграть ветер, французы сделали запоздалую попытку обрасопить реи, но тут грот-мачта закачалась и рухнула в море вместе со всеми парусами.

Несмотря на слабость команды крейсера, англичане могли бы торжествовать победу, но второе неприятельское судно заставило Ладлоу отказаться от дальнейшего боя. Опасность была слишком серьезна, и мужественный капитан мог только пожалеть, что приходится упускать такой благоприятный случай. Теперь уж невозможно было ошибиться в том, что это за судно. Вся команда крейсера узнала француза по высоким парусам, длинным остроконечным мачтам, коротким реям, как на берегу люди узнают друг друга по лицу или по одежде. А если даже оставались какие-то сомнения на этот счет, то они мигом рассеялись, когда на крейсере заметили, что подходивший фрегат [207]207
  Фрегат – трехмачтовое судно с полным корабельным вооруженней, большее, чей корвет. Самое быстроходное военное судно, имевшее до шестидесяти пушек, расположенных в закрытой и на открытой палубах. С наружной стороны борта, вдоль линии портов закрытой батареи, проводилась широкая белая полоса, а портовые ставни красились, как и все судно, в черный цвет


[Закрыть]переговаривается с поврежденным корветом.

Ладлоу должен был, не теряя ни секунды, принять решение. Ветер все еще дул с севера, но уже начал слабеть, и, по всем признакам, к ночи должно было совсем заштилеть.

Крейсер находился в нескольких милях к югу от берега, на горизонте не было видно ничего, кроме двух французских кораблей. Спустившись на шканцы, Ладлоу подошел к штурману. Трисель сидел на стуле, а врач перевязывал ему рану на ноге. Сердечно пожав руку храброму моряку, капитан поблагодарил его за помощь в столь трудную минуту.

– Помилуйте, капитан Ладлоу, – отвечал старый штурман, быстро проводя рукой по своему обветренному лицу, – в бою проверяется не только судно, но и преданность. К счастью, и то и другое не изменило сегодня королеве Анне. Ни один из нас не забыл свой долг, если только глаза меня не обманули; ведь это совсем не пустяк, когда на борту только половина команды, а вражеский, корабль не уступает нам в силе. Но крейсер наш держался молодцом! Правда, я так и обомлел, увидев, что новый грот-марсель рвется прямо на глазах, словно кусок миткаля в руках у швеи. Эй, мистер Попрыгун, ступай-ка на нос и распорядись, чтобы там получше подтянули вон тот штаг, а заодно и ванты!.. Славный он юноша, капитан Ладлоу, ему бы только немного рассудительности, да побольше опыта, да чуточку скромности и морской выправки – а все это, конечно, придет со временем, – и из него выйдет хороший офицер.

– Да, юноша подает надежды. Но я пришел посоветоваться с вами, мой старый друг, как быть дальше. Яснее ясного, что этот корабль, который идет на нас, – тоже француз, да еще фрегат.

– Да, это так же ясно, как то, что птица, которая вылавливает мелюзгу, а рыбу покрупней оставляет в покое, – это морской ястреб. Конечно, мы могли бы поставить все паруса и уйти в океан, да вот беда: боюсь, что фок-мачта ненадежна – в ней три трещины и она едва ли выдержит столько парусов!

– А что вы скажете о ветре? – спросил Ладлоу, нарочито выказывая сомнения, которых у него не было, чтобы не слишком тревожить раненого товарища. – Если он продержится, мы могли бы обогнуть Монтаук и взять на борт шлюпки с нашими матросами; а если заштилеет, тогда нам нечего опасаться, что фрегат подойдет на выстрел. Но шлюпок у нас нет, нам тоже придется оставаться на месте.

– Замеры глубины у этого берега делаются регулярно, – сказал штурман после минутного раздумья. – И если вам угодно выслушать мой совет, капитан Ладлоу, то вот он: пока ветер не упал, нам нужно выйти на возможно более мелкое место; тогда, думается мне, мы избавимся от близкого знакомства с этим здоровенным фрегатом. Что же до корвета, то, по-моему, он, как человек, который только что плотно пообедал, теперь уж не в силах съесть ни крошки.

Ладлоу горячо одобрил совет своего подчиненного, полностью совпадавший с его собственными намерениями; еще раз похвалив штурмана за хладнокровие и знание дела, он отдал команду. Руль «Кокетки» был положен на наветренный борт, реи обрасоплены, и крейсер пошел фордевинд. А через несколько часов, когда ветер постепенно упал, лот показал, что киль почти достает до дна, и к тому же был отлив, а ветер и течение им не благоприятствовали, так что двигаться дальше едва ли было благоразумно.

Вскоре совсем заштилело, и молодой капитан приказал отдать якорь.

Следуя его примеру, стали на якорь и неприятельские суда. Теперь они соединились, и, пока не стемнело, видно было, как от одного к другому снуют шлюпки. После того как солнце скрылось за горизонтом, их силуэты, серевшие на расстоянии какой-нибудь лиги от крейсера, постепенно потемнели, становясь все более расплывчатыми! пока ночная тьма не окутала море и сушу.