Текст книги "Доизвинялся"

Автор книги: Джей Рейнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Глава тридцать третья

Все было бы много проще, если бы заложники так явно не симпатизировали своим похитителям. Они тоже считали, что «Кавказ-Нефтегазодобыча» – безобразное лицо безобразного бизнеса, и большую часть своего пленения проводили, уча детей и леча стариков в изолированных абхазских поселках северных предгорий. Они хотели вернуться домой, но были готовы подождать заключения благоприятной сделки. Мой вклад этой сделке явно не способствовал. Они избегали со мной разговаривать, а вместо этого занялись развешиванием фонарей и устройством спальных мест на тот неизвестный период времени, который еще проведут в грязном сарае, в сырой глуши, в пятистах милях от ближайшего приличного ресторана.

Эллен снизошла до разговора, но совсем не того, какой мне бы хотелось вести.

– Вы недотепа, Бассет.

– Не я же отдал ему документы.

– Не я же купила три миллиона акций.

– Меня подставили, Эллен. Как вы не понимаете? Подставили. Я не знал, что владею этими акциями. Знай я…

– Да? Значит, кому-то нужно, чтобы вас взяли в заложники?

– Да. Нет. Я хочу сказать, не знаю. Я…

– Вы недотепа, Бассет.

Разумеется, я попробовал позвонить. Часами пытался, но в ответ слышал только длинное объявление на шести различных языках, из которого понял, что никто не берет трубку, и которое предлагало оставить сообщение на автоответчике. Я оставил сообщение, потом второе и третье, каждое следующее отчаяннее предыдущего. Я попытался дозвониться до Люка. Попытался дозвониться до матери. Даже до Линн. Но всякий раз натыкался на автоответчик или звонок не проходил, потому что я ошибался, набирая длинные международные коды. Когда я позвонил Дженни в Женеву, мне ответила голосовая почта, и я получил лишь сообщение, которое всего несколько дней назад казалось таким утешительным. Теперь ее спокойный размеренный тон привел меня в ярость, ведь говорила женщина, которой не было дела до моих затруднений. Наконец я сдался, боясь посадить батарейку, ведь тогда никто не сможет со мной связаться.

Когда наступили сумерки и зажгли фонари, от которых по полу разлились озерца света, а углах древнего строения собрались кожистые черные тени, открыли ящики Красного Креста. Каждому выдали по небольшой, обернутой в целлофан упаковке размером с малоформатную книжку. На упаковке стояли опять-таки значок Красного Креста и надпись «Экстренный энергетический рацион». Я жадно вскрыл свою и тут же уронил на посыпанный соломой пол, а потом сел на корточки и закрыл глаза руками, чтобы спрятать ужас.

– Не дотягивает до вашего гастрономического стандарта, да, Бассет? – спросила с полным ртом Эллен.

– Это шоколад.

– А вы на что рассчитывали? На жареного лебедя?

– Я не могу есть шоколад.

– Господи помилуй, Бассет, сейчас не время привередничать!

– Я не привередничаю. У меня аллергия на шоколад. Должно же быть в ящике еще что-нибудь. Умираю с голоду. Должно же быть еще что-нибудь…

Но ничего больше не было.

Я ушел в угол с одеялом и на нем свернулся, обхватив руками издевательскую пустоту в желудке. Каким-то образом мне удалось заснуть.

Проснулся я перед рассветом, разбуженный низким уханьем, от которого содрогался земляной пол. Как раз когда я продирал глаза, за первой последовала вторая череда толчков, потом третья. Эллен уже проснулась и сидела недалеко от меня, вытянувшись в струнку, вглядываясь в темноту: подбородок задран, рот приоткрыт, кончик языка прижат к нижней губе – точь-в-точь настороженно принюхивающаяся кошка. Я подполз к ней поближе и прошептал:

– Гроза? – и посмотрел на огромные дыры в потолке, через которые мог полить дождь.

Мотнув головой, она так же шепотом ответила:

– Нет. Не гроза.

Раздался новый грохот, от которого в желудке у меня опять все подпрыгнуло, но на сей раз он был громче и ближе, и, невольно снова подняв глаза к полотку, я увидел внезапную вспышку в темноте.

– Снаряды, – сказала она.

– Бомбы?

Она кивнула.

– Надо думать, воздушные.

Раздался рев, это низко над нами пролетел реактивный самолет. Элен повернулась ко мне с таким выражением, которое я привык видеть только на лицах знатоков вин, когда они верно определили виноградник и год.

– Видите? – сказала она, будто теперь все наладится.

К тому времени проснулись остальные заложники, и без особых рассуждений мы сгрудились в углу сарая, который выходил к лесу, почему-то решив, что, сбившись в кучу, будем не столь беззащитны. Сам ночной воздух вокруг потрескивал от автоматных очередей и одиночных пистолетных выстрелов, шипения и взрывов бомб и снарядов, и старая постройка подрагивала на хлипком фундаменте, от чего раскачивались фонари на гвоздях и по стенам танцевали черные тени. Вот как все кончится, подумал я: в сарае, в окружении людей, которые меня ненавидят, в подсвеченной вспышками темноте, где свистят пули, трясется земля, а в желудке у меня пусто. Вот каков будет конец.

Но рассвет все же наступил, а с ним – передышка. Взрывы сперва немного утихли, потом замерли совсем, точно гроза, которая вдруг ушла к морю. Нам остались только дребезжание очередей, за которыми вскоре последовал другой звук, такой неожиданный и резкий, что мне понадобилось полминуты, чтобы сообразить: звонит мой телефон.

Я его выхватил.

– Макс?

– За тобой приедут, малыш.

– Меня взяли в заложники, Макс!

– Знаю. За тобой приедут. Все в будет в порядке.

– У них были документы.

– Мы знаем. Они нам сказали.

– Я не знаю, откуда у них эти документы, Макс.

– Успокойся.

– Успокоиться? Меня едва не убили. Еще могут убить.

– За тобой уже едут.

– Вы знали, что у меня есть акции «Кавказа», Макс?

– Ты во многое инвестировал.

– Вы знали?

– Тебе сказали, откуда взялись эти документы, малыш?

– Эллен Питерсен им отдала.

– Питерсен с тобой?

– Ага, да. Она тут.

– Как она их получила?

– Не говорит. Ни слова не говорит.

– В колонтитуле факса что-нибудь было? Вообще хоть что-нибудь? Номер? Код?

– Нет, ничего. Там ничего не было. Пустота.

– Полная пустота?

– Сплошные нули. Факс-машину перезагрузили. Или она была новой.

– На колонтитуле дата была?

– Говорю вам, Макс, ничего. Вообще ничего. Там…

Замолчав, я тяжело сел на пол сарая, будто из меня вышибли дух. Закрыв глаза, чтобы лучше сосредоточиться, я сказал:

– Я ведь не говорил вам, что это факсы.

Он закашлялся, потом проскрипел:

– Минутку…

Я услышал, как он прочищает горло и глубоко вдыхает кислород через маску.

– Макс, я вам этого не говорил.

На другом конце провода – молчание, только свист и шорох гипермированного дыхания.

– С тобой все будет в порядке, Марк, – успокаивающе сказал он. – Постарайся не падать духом.

– Это вы дали Питерсен документы? – Я слушал вой статики, звук перебрасываемого спутниками пустого шума.

– Мы же в частном секторе работаем, Марк, – сказал он. – Столько всего надо учитывать.

– Что именно?

– Издержки.

– Какие издержки? Говорите же, Макс.

– Всегда нужно помнить о балансе. Что обойдется дешевле, компенсация или другие меры?

Я принялся ходить взад-вперед по сараю, а мои товарищи-заложники не спускали с меня глаз, и каждый смотрел на меня с отвращением.

– Вы устроили так, чтобы повстанцы не приняли мои извинения.

– Марк, последовательность решений была весьма и весьма непростой.

– Вы знали, что меня возьмут в заложники?

– Мы учитывали такую возможность. Но мы приняли меры.

– Что, если грузины перейдут в наступление?

– И русские, Марк, и русские. Сегодня утром они высадились на побережье под Сухуми. И все с одобрения ООН.

Надо думать, этим словам полагалось стать решающим доводом: если задействована Организация Объединенных Наций, значит, все по-честному, вот только ничего честного тут не было. Как что-то из случившегося могло быть честным? Но в то время, сидя в запертом сарае, я знал только, что я тоже жертва и что убедить в этом остальных окажется весьма непросто. Разумеется, Эллен Питерсен мне не поверит. Теперь я понимал, что на самом деле она не знает, кто послал ей документы, а не зная источника, ни за что не поверит в мою невиновность, как бы я ее ни доказывал. Однако в своей книге «Весьма жалкая история», опубликованной спустя девять месяцев после абхазского инцидента, она хотя бы сумела проследить последовательность событий.

За десять дней до моего прибытия в Зугдиди русские, выступая как от своего имени, так и от имени Грузии, тайно распространили в Совете Безопасности ООН проект резолюции. Резолюция санкционировала решительные меры против военных формирований абхазских сепаратистов в том случае, если моя миссия обернется провалом и заложников не отпустят, хотя все считали, что примут ее только в том случае, если мне будет грозить непосредственная опасность. Иными словами, русские получат поддержку только в том случае, если я тоже окажусь среди заложников. Что я больше не Верховный Извиняющийся ООН, значения не имело. Как выразилась Питерсен, я «еще оставался членом семьи» и фигурой настолько известной, что мировая общественность быстро одобрит применение силы. Моя слава, которую Макс так уговаривал меня признать, станет прекрасным предлогом для развязывания небольшой войны.

В этой сделке выигрывали все, кроме меня и абхазцев. При помощи более крупных и лучше организованных военных подразделений России Грузия раз и навсегда вернет себе контроль над Абхазией. Россия взамен получит приток местной дешевой нефти. А «Кавказ-Нефтегазодобыча» благодаря связям своих дружащих с Кремлем владельцев втихомолку субсидировали часть расходов на вторжение, тем самым став первой частной корпорацией в этой области. Их вклад в итоговые затраты на военные действия, хотя и огромный, оказывался много меньшим любой компенсации, которую им пришлось бы заплатить, если бы мое извинение было принято. А если «ОРБ» устроит так, чтобы меня взяли в заложники, но само при этом никак не подставится и при неблагоприятном исходе сможет оспорить свою причастность, тем лучше, ведь тогда стоимость всей операции упадет, а в результате возрастет гонорар агентства, иными словами – мой собственный.

Но в тот момент никаких подробностей мне Макс не сообщил. Он сказал просто:

– Наш гонорар будет гораздо выше, Марк.

– Мне не нужны деньги, Макс. И вам они не нужны. Вы умираете.

– Вспомни, Марк. Только неудачники умирают бедными. – Он смеялся, пока не зашелся кашлем и не начал задыхаться в трубку. – Подожди-ка еще.

– Макс? Макс?!!

– Я здесь, Марк.

– Моя репутация – это единственное, что у меня есть, Макс. Единственное, что у меня есть. Вы разрушили мою репутацию. Репортаж Эллен меня уничтожит, как только она его опубликует.

– Не волнуйся, мой мальчик. Ответственность я возьму на себя. Скажу, это я во всем виноват. Что мне следовало вспомнить про твои акции. Оплошность больного старика. Как только мы тебя вытащим, я уйду из агентства, выступлю с заявлением. – Он еще покашлял, и звук был такой, будто его легкие рвутся на волю из тела. – И о Питерсен тоже не беспокойся. Я устроил кое-что, чтобы ее отвлечь. Историю с «Кавказом» она бросит. Положись на меня.

– Что вы сделали?

– Положись на меня, Марк. Все будет хорошо.

Теперь я уже кричал в телефон, звал его по имени, просил ничего больше не предпринимать, твердил, что он сделал уже достаточно, но Макс уже отключился. Сарай теперь подрагивал от другого звука. Вскочив, все смотрели на дверь, а тишину заполнил рык дизельных грузовиков. Кто-то приближался.

Глава тридцать четвертая

Мы услышали крик «Ложись» и подчинились как один, бросившись ничком на прохладный земляной пол. Последовали вспышка, грохот, клубы белого дыма, дверь сарая ввалилась внутрь, и в образовавшийся проем полился бледный утренний свет, но его сразу же снова заслонили тела людей в черных комбинезонах и выпуклых очках ночного видения, которые тут же наставили винтовки в темные углы и стали на нас кричать. Прикрыв голову руками, я уткнулся носом в пыль.

Лежащая рядом со мной Эллен крикнула:

– Тут все без оружия, мы заложники! – точно уже проделывала это раньше. И еще раз и еще: – Тут только заложники!

Но хаос еще не изжил себя. Мужчины нас окружили, заполняя сарай экономными движениями, оружием и рявканьем приказов. Только я начал привыкать к кутерьме и шуму вокруг, как послышался крик: «Сверху!», и воздух взорвался бьющими по ушам выстрелами из винтовок, а за ними последовала череда глухих ударов, отдавшихся в полу сарая, на каждый мои товарищи по несчастью взвизгивали. Когда шум стал замирать, я медленно открыл глаза. Прямо перед моим носом лежал жирный лесной голубь, вместо головы – кровавый обрубок. Весь пол был усеян мертвыми птицами.

Повисла смущенная тишина. Эллен встала.

– Ладно, ребята, теперь, когда вы перестреляли местную фауну, не хотели бы вы нас спасти или нам лучше остаться и ощипать голубей?

Я неуверенно поднялся на колени, потом встал на ноги. Мужчина передо мной, через очки ночного видения глядевший на голубя у себя под ногами, тронул его носком черного сапога, точно проверяя, действительно ли он больше не представляет собой опасности.

– Поверьте, он мертв, – сказал я, переняв некую долю неуклюжего сарказма Эллен.

Так и не сняв прибора ночного видения, мужчина поглядел на меня вопросительно. Теперь он все-таки сдвинул очки на лоб, а с ними и черную хлопчатую шапочку. Я воззрился на него, точно неожиданно заметил собственное отражение в зеркале на другом конце комнаты и задумался, что же это за знакомое лицо.

– Стефан?

Он нахмурился и, не желая встречаться со мной взглядом, оглядел сарай, точно заметил на вечеринке бывшую подружку, по которой не собирался убиваться. Он смотрел на что угодно, только не на меня.

– Привет, Марк.

– Глазам своим не верю. Ты здесь. Спасаешь…

– Этим я и занимаюсь. Мне за это платят.

– Ты знал, что я…

– Нет, мне не сказали. Просто рядовой контракт. Пересчитайте их, джентльмены. Должно быть четырнадцать заложников и еще двое, всего шестнадцать. – Он повыше закинул винтовку на плечо.

– Я хочу сказать, просто изумительно, что ты здесь.

– Проверьте, нет ли раненых. И по машинам.

– Все целы, Стефан. Никто не пострадал. Мы просто… Я так рад тебя видеть. Честное слово.

У моего плеча, задыхаясь от возбуждения, возникла Эллен Питерсен.

– Это он? Тот парень?

– Да, мой старый друг Стефан. Э… Стефан Лэнгли, познакомься с…

– Эллен Питерсен, журнал «Тайм», страшно рада с вами познакомиться. Я столько про вас слышала. Да нет, что я, мы все слышали. Правда? – Она протянула ему для пожатия руку, но он только поглядел на нее, потом на меня.

– Так это ты для заработка ешь какой-то там хлеб и пироги с сойками?

Я ободряюще улыбнулся.

– Хлеб, сойки, как тебе больше нравится.

Глянув себе под ноги, он пинком подтолкнул ко мне дохлого голубя.

– Тогда вот его попробуй. – На том он повернулся и направился к разбитой в щепы двери.

Я остался смотреть на птицу.

– Это голубь! – крикнул я ему вслед.

– Гурман хренов, – пробормотал он и ушел в солнечный свет с таким видом, будто он ему принадлежал.

Эллен нацарапала что-то в блокноте.

– Ощущается некая враждебность, – сказала она.

– Много воды утекло, – сказал я. – Он, вероятно, не ожидал меня здесь увидеть. Уж я-то точно не ожидал.

На прогалине стояли три серых бронированных грузовика с работающими вхолостую моторами. Заложников сажали в кузовы, но я знал, что не могу сидеть вместе с остальным стадом, изображая пассажира, поэтому забрался на сиденье рядом со Стефаном в головной машине. Когда я закрывал дверь, ее рывком дернула на себя Эллен.

– Еще одно место найдется? – спросила она и, не дожидаясь ответа, залезла к нам.

Стефан открыл было рот, но передумал и только сжал челюсти так, как делал это, когда мы были детьми. Взревел мотор, Стефан переключил передачу и крикнул:

– Пристегните ремни. Будет тряско.

На большой скорости мы двинулись по проселку через лес, бронетранспортеры рычали и подпрыгивали на колеях и камнях, точно ничто не могло сбить их с пути.

– Это опасно? – спросил я.

– Самый большой риск – дружеский огонь, – холодно ответил Стефан. – Да, кстати… – Из отделеньица в двери он достал тяжелую рацию. – Едем, – рявкнул он в динамик, и в ответ что-то заскрипело.

– Значит, у нас все в порядке? – спросил я.

– Это у них все в порядке, – сказал он, кивком указывая на тех, кто сидел позади нас и тянул шеи, чтобы заглянуть нам через плечо, точно дети, стремящиеся первыми увидеть море. – Конечно, всегда есть шанс, что кому-нибудь захочется пристрелить именно тебя. – Его губы тронула саркастическая улыбка, которая исчезла так же быстро, как и появилась.

– Значит, ты видел мои извинения перед тобой и Габи, и вообще… – сказал я.

Он не ответил. Эллен поспешно карябала в блокноте, все ее тело напряглось от стараний записать наш разговор, пока грузовик трясся по дороге.

– Знаешь, я искренне говорил. О том, что тогда сделал. Каждое слово было искренним.

Ответом мне было все то же молчание. Он чуть шире развел руки на рулевом колесе, чтобы держать его крепче, когда дорога пошла под уклон по узкому с глубокими колеями проселку среди сосен. Низко над нами что-то проревело, и я съежился, прячась от шума. В некотором отдалении раздалось заикание и уханье взрывающихся снарядов. Я поморщился. Эллен вытянулась в струнку. Стефан чуть прищурился, будто солнце било ему в глаза.

– Мы в безопасности?

– Будем.

Минуту или две мы ехали в неприятном молчании. Я попробовал снова:

– Я извинился бы перед тобой лично, если бы знал, где тебя искать, но…

– А ты не подумал, что будет дальше?

– Я…

– Ты не подумал, что со мной будет, когда это передадут в эфире?

– Ну, я…

– Хороший вопрос, Марк. Вы не задумывались, что станет со Стефаном, когда это извинение передадут в эфире?

– Помолчите, Эллен.

– Тебе хотя бы на минуту пришло в голову, как отреагируют мои ребята, когда ты вытащишь на свет все до единой сволочные подробности моего дрянного унижения по глобальному телевидению и моя фотография появится на экране?

– Ну…

– Не пришло?

– Господи, Стефан. Я не намеревался поставить тебя в неловкое положение. Я просто подумал…

– Что ты подумал? Ты ведь не подумал, верно?

– Вы подумали, Марк?

– Эллен, пожалуйста!

Машину тряхнуло так, будто ей дали в рыло. Мне заложило уши, лобовое стекло осветила бешеная вспышка.

– Какого черта?…

– Миномет, – сказал Стефан.

Мы остановились. На дороге перед нами была глубокая воронка, в которой валялись поваленные стволы. Включив рацию, Стефан проверил, все ли за нами целы, и некоторое время сидел, постукивая пальцами по рулевому колесу. Над нами что-то просвистело, а потом взорвалось в лесу в нескольких ярдах справа от нас. Стефан не шелохнулся.

– Пытаются определить, где мы, – сказал он.

– Может, нам тогда съехать с дороги?

Он убрал руки с рулевого колеса.

– Хочешь повести?

– Нет, приятель. Нет. Просто…

Еще один взрыв, на сей раз чуть дальше за нами, но все равно на дороге.

– Все, кто меня знает, видели это твое извинение.

– Может, мы поговорим об этом позднее, когда…

– Нет. Давай поговорим сейчас.

Я услышал гудение воздуха, взорвался четвертый снаряд, на сей раз на дороге перед нами.

– Стефан!

– Давай поговорим о том, как ты унизил меня перед теми, кого я знаю.

– Стефан, прости меня, прости меня, прости меня.

– Ну да, конечно, извиняешься. Теперь ты извиняешься. Теперь, когда думаешь, что умрешь, ты чертовски извиняешься. Но тогда ты ни о ком, кроме себя, не думал…

Нервничая, я оглядывал деревья вокруг, ожидая, что из-за любого ствола раздастся вдруг автоматная очередь. Так, значит, вот каков на самом деле будет конец: на разбитом снарядами проселке на меня кричит вояка, а в желудке у меня все еще пусто. Спасибо вам, Макс. Большое спасибо, что придумали, на что отвлечь Эллен, что свели меня с другом детства, который стал наемником и который жаждет меня ошельмовать перед тем, как миномету представится шанс меня прикончить.

– Нам действительно следовало бы съехать с дороги.

– Знаете, Стефан, а Марк, по-моему, прав.

Стефан, не моргая, уставился на Эллен, и втроем мы слушали завывание еще одного летящего к нам снаряда.

– Отлично, – сказал он. – Съехать с дороги.

Включив рацию, он рявкнул приказ. Слева от нас еще что-то взорвалось, и мы свернули в лес, а потому пробивались теперь через подлесок вниз по склону, проламываясь через побеги, прыгая по поваленным стволам, пересекая прогалины, к тому, что ждало у подножия холма. Мы с Эллен не могли сдержать визга: издавали «Уооооооааааааааа!», исходивший все глубже и глубже из недр желудка, пока этот звук не попал в тон с ревом перенапряженного мотора, рычащего у нас под сиденьями. Съехав к подножию лесистого склона, мы носом вперед обрушились в глубокий овраг, потом выкарабкались и поднялись на насыпь. Вскоре мы снова оказались на дороге, которая через несколько минут вывела нас на открытое пастбище. Стефан крутанул рулевое колесо, машина выровнялась, остальные бронетранспортеры быстро выстроились за нами.

– Теперь мы в безопасности, – негромко сказал Стефан, как человек, которые знает, каково это, когда небезопасно, и видит разницу.

Он объяснил, что зоны боев всегда состоят из «рискованных ситуаций», особенно такие жалкие, как эта: несколько минометов на холмах, пара снайперов в ущелье, но на равнинах – ничего. В такой мелкой, бессистемной войне, как эта, на равнине безопаснее всего. Я произносил «о!», «да?» и «правда», как мне казалось, в подходящих местах.

Мне словно бы снова стало четырнадцать лет. Я опять очутился в саду при доме на окраине и смотрел, как он танцует медленный танец, положив руки на попку какой-нибудь глупой девчонки, и брюки у него оттопыриваются с похотливой жадностью. Он снова был мужчиной, а я – мальчишкой, которого надо спасать. Который увяз по уши. Который молит о помощи.

– Удовольствие получаешь, да? – спросил я.

– Ты о чем?

– Получаешь удовольствие, спасая меня? Тебе всегда нравилось мной помыкать.

– Я делаю мою работу.

– Черта с два! Ты разыгрываешь крутого. Тебе всегда надо было разыгрывать из себя крутого.

– Знаешь, в чем твоя проблема, Бассет? – сняв руку с рулевого колеса, ткнул в меня пальцем Стефан. – Хочешь знать, в чем твоя проблема?

– Давай же! Скажи! В чем моя проблема?

– Ты одержим прошлым. Вот в чем твоя проблема. Ты думаешь, оно, черт побери, важней настоящего. – Он наклонился, чтобы мимо меня обратиться к Эллен. – Он уже набил вам оскомину своим папочкой?

– Ну, он действительно упоминал…

– Готов поспорить, что упоминал. Всякий раз, когда мы ходили выпить пива, ему достаточно было двух пинт, и пошло-поехало. Папа то, папа се.

– Это нечестно.

– Нечестно? Нечестно? А знаешь, что я подумал, когда услышал, что ты получил работу в ООН? Я подумал: «Отлично. Теперь уж он вволю покопается в прошлом. Теперь ему будут платить, чтобы он говорил о своем чертовом папочке».

– Я не копаюсь в прошлом.

– Нет копаешься. Ты им наслаждаешься, приятель. Хочешь скажу, какая между нами разница, дружок? Сказать? Я живу с моим прошлым, а ты на нем паразитируешь.

– Интересная мысль, Марк. Как, по-вашему, вы паразитируете на своем прошлом?

– Вычеркните, Элен.

Теперь мы ехали молча, и так продолжалось всю дорогу до границы, оттуда – в Зугдиди, где военно-воздушная база кишела людьми, а подъездные дороги были запружены танками и бронетранспортерами, и все они направлялись в ту сторону, откуда мы приехали. Вертолеты летели на малой высоте к абхазскому предгорью, и вдалеке слышны были взрывы минометных снарядов и автоматные очереди. Моя война, по всей видимости, шла полным ходом.

«Кавказ-Нефтегазодобыча» наняла бригаду врачей и медсестер позаботиться о заложниках, и когда мы припарковались, медики на нас накинулись, набрасывая на плечи ненужные одеяла и поднося кружки с горячим сладким чаем, который мы не хотели пить. Прошло несколько секунд, прежде чем я сообразил, что Стефан уходит не попрощавшись. Я его окликнул:

– Стефан!

Он остановился, но не обернулся.

– Знаешь, я искренне тогда говорил. – Он не шелохнулся. – Честное слово, мне очень жаль.

Он так и стоял спиной ко мне, словно пытался вспомнить, куда направлялся, а потом просто пошел. Он так и не оглянулся.

Кэти я нашел одну на переднем сиденье старой, еще советских времен машины «скорой помощи» (сплошь вмятины и потускневший, исцарапанный хром), припаркованной у стены одного из ангаров. За парадом военной техники она наблюдала с таким видом, будто его устроили ради нее одной. Я постучал пальцами в окно, чтобы привлечь ее внимание, и она опустила стекло.

– Где Макс?

Прикусив нижнюю губу, она помотала головой.

– А где он был, когда вы его в последний раз видели?

– Где и сейчас. Я хочу сказать… Мне правда очень грустно вам это говорить, мистер Бассет. Час назад он умер.

– Что он сделал?

– Он был очень болен, мистер Бассет.

– Знаю. Но… – Я огляделся по сторонам, почти надеясь, что он выйдет из-за машины «скорой помощи», что на лице у него будет озорная улыбка, а в пальцах между суставами зажата дежурная сигарета. – Он ничего вам для меня не оставил? Письмо? Заявление? Хоть что-нибудь?

– Нет, ничего.

– Совсем ничего?

– Это случилось внезапно, мистер Бассет. Приступ кашля, потом ему стало нечем дышать и…

– Где тело?

– У меня за спиной.

Мы обошли машину, и она открыла задние двери. Труп Макса был закреплен ремнями на носилках и с головой укрыт красным одеялом.

– Хотите, чтобы я вас с ним на минуту оставила?

Я пропустил ее слова мимо ушей. Был слишком занят тем, что наклонялся над телом, откидывал одеяло, обшаривал карманы пиджака. Рука трупа свалилась с носилок, а я все охлопывал его в поисках листка бумаги или хотя бы использованного конверта с несколькими нацарапанными строками, чего угодно, лишь бы оно доказало, что я понятия не имел о наличии у меня акций «Кавказа».

– Мистер Бассет…

– Оно должно быть где-то здесь.

– Мистер Бассет, пожалуйста! Немного уважения к умершему…

– Он должен был где-то его оставить. Он обещал снять с меня подозрения. Он обещал!

– Мистер Бассет, если вы не возьмете себя в руки, мне придется попросить вас уйти!

Я выпрямился. Макс лежал с закрытыми глазами, его острый, с серой щетиной подбородок уткнулся в потолок, галстук был по-прежнему аккуратно завязан, только рот приоткрыт в намеке на улыбку, словно он хотел сказать: «Что ж, сынок, по крайней мере я не умер бедняком». Возможно, в этот момент мне следовало бы испытывать горе или сожаление об утрате второго отца. Но ничего такого я не чувствовал. Мне казалось, меня предали.

Наклонившись так, что кончиком носа едва не коснулся его, я крикнул: «Ты сволочь, Макс!», будто смог бы этим его разбудить, но шевельнулись только его волосы, взлохмаченные моим резким, несвежим дыханием. Я остался один. Рассчитывать больше не на кого.