Текст книги "Натуралист на мушке, или групповой портрет с природой"

Автор книги: Джеральд Даррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Место их обитания – поле, гнезда они строят над землей, на стеблях злаковых, иногда в чертополохе. В помете бывает до восьми мышат в крошечном круглом гнезде, свитом из стебельков и листьев трав и пшеницы.

Одно из таких гнезд я раздобыл этой осенью: очень искусно сработанное, состоящее из листьев пшеницы, совершенно круглое, размером в крикетный шар. Отверстие было так ловко закрыто, что было невозможно его обнаружить. Само гнездо было плотным и столь туго набитым, что его спокойно можно было катать по столу, и оно нисколько не развалилось бы, несмотря на то, что в нем находилось восемь голых и слепых мышат. Я задавал себе вопрос, как в условиях такой тесноты мать могла навещать и кормить своих крошек, учитывая, что им надо было ее сосать? Может быть, она проделывала в разных местах небольшие отверстия и просовывала туда сосок, а после кормления заделывала отверстие? Ясно одно: она ни за что не могла бы поместиться в гнезде сама, к тому же мышата с каждым днем становились все больше. Эту замечательную колыбельку, изящнейший образчик дани инстинкту, я нашел на пшеничном поле подвешенной к головке чертополоха».

Мышь-малютка приспособилась к такому полувоздушному образу жизни не хуже многих приматов Нового Света. У нее очень цепкие лапки, которыми она крепко обхватывает стебли растений, и удивительно сильный хвост, на котором она висит, обмотав его вокруг стебля, когда строит гнездо. Круглые, размером с теннисный мяч, гнезда сплетены из неоторванных от стеблей травинок, иногда, для большей прочности, сцементированных между собой размочаленными листьями. Такие «ясли», в которых мать выращивает свое потомство, для удобства малышей выложены изнутри мелко пережеванными листьями и имеют два входа. При рождении мышата весят около грамма; по определению Гилберта Уайта, пара мышат потянет на медную монетку в полпенни. Для каждого нового помета строится новое гнездо; в урожайный год мышь-малютка может принести шесть пометов в год по пять-шесть мышат в каждом. По меркам человечества это грозило бы катастрофой. Но природа очень мудра. В те годы, когда рождается много мышей, резко увеличивается приплод у хищников, которые ими питаются, – лисиц, ласок, горностаев, сов и других. В неурожайный на мышей год для хищников наступают тяжелые времена. Таким образом, их численность полностью регулируется количеством корма, то есть мышей. К сожалению, у человека в наши дни остался только один враг – он сам. Но численность населения остается столь высокой, что даже самые кровожадные вылазки против себе подобных не могут столь же удачно решить проблему перенаселения, как это делает природа.

Еще одними обитателями живой изгороди являются ежи. Это мои давние, со времен детства, проведенного на Корфу, любимцы. Однажды крестьянин принес мне четырех новорожденных ежат, которых он нашел в гнезде на краю своего поля. Они были светло-кремовыми с мягкими, словно резиновыми, иголками. Когда ежики подросли, они превратились в коричневых, а иголки стали твердыми и острыми. Это удивительно умные создания – мне даже удалось приучить их просить еду, стоя на задних лапках. Часто я брал их с собой в дальние прогулки по окрестностям, и они послушно семенили за мной, выстроившись в цепочку. Ежи были необычайно проворны. Как только я поднимал камень или бревно в поисках насекомых для моей коллекции, они были тут как тут. Стоило мне зазеваться – драгоценный экспонат выхватывался у меня из-под носа и тут же съедался. Как-то раз мы забрели на заброшенный виноградник. Пока ежи возились вокруг лозы, я, разомлев от жары, отошел в тень стоявших ярдах в ста оливковых деревьев. Усевшись под оливой, я наблюдал за ежами, но они меня не видели; через какое-то время, обнаружив пропажу, они пришли в смятение. Они кружили на месте с жалобным писком, пока наконец один, уткнув нос в землю, словно собака, учуял мой след и затрусил рысцой; остальные бросились за ним. То, что ежи шли точно по моему следу, сомнений не вызывало. Вместо того чтобы избрать кратчайший путь, они отклонялись в стороны, в точности повторяя мой маршрут. Обнаружив меня, ежи возбужденно зашумели, а потом, пыхтя и попискивая, начали карабкаться ко мне на колени.

Помнится, когда наша семья жила в Хэмпшире, у нас в саду росла огромная яблоня. И вот однажды случился небывалый урожай яблок. Их было так много, что мама, заготовив впрок тонны джема и чатни*, была не в силах использовать оставшиеся плоды; они падали на землю и сгнивали, образуя ценное удобрение. В одну из ясных, лунных ночей меня разбудили стоны, визг и пыхтение; полагая, что это пара влюбленных котов, я высунулся из окна, чтобы высказать все, что я о них думаю, но, к своему удивлению, обнаружил двух ежей. Решив рассмотреть вблизи, чем они были так заняты, я всунул ноги в шлепанцы и выбежал в сад. Оказывается, они угостились полусгнившими яблоками, чей сок превратился в сидр. Оба ежа были здорово пьяны: они кружили вокруг дерева, шатаясь из стороны в сторону, натыкаясь на яблоки, икая, злобно бросаясь друг на друга, словом, ведя себя самым недостойным образом. Для их же пользы я запер обоих на ночь в гараж. На следующее утро передо мной с виноватым видом предстали два самых несчастных в мире ежика, которых только можно было себе представить. Я выпустил их в лес, начинавшийся прямо за садом позади дома.

Пряная, острая приправа.

Еще одним созданием, которое нам посчастливилось заснять, была ласка – самый маленький и самый замечательный хищник Британских островов. Каких-нибудь двадцать восемь сантиметров в длину вместе с хвостом – это грациозное, красивое, поразительно резвое существо, в чем мы не замедлили вскоре убедиться. Для того чтобы снять крупным планом охотящуюся ласку, мы сделали декорацию, очень похожую на настоящую живую изгородь. За секунду на пленке проходит двадцать четыре кадра, другими словами, снимаются двадцать четыре фотографии. Так вот: наша ласка успевала проскакать всю декорацию за какие-то сотые доли секунды, проходящие между кадрами, – поистине фантастическая живость!

Когда я работал смотрителем в Уипснейдском зоопарке, то по выходным дням ездил на велосипеде в музей Тринг, где учился делать чучела. По пути я проезжал мимо разбитой кибитки, в которой жил старый цыган. Я часто заходил к нему в гости, потому что у него всегда было множество животных, и число их постоянно увеличивалось. Мой интерес к старику, которого все звали Джетро, особенно возрос после того, как, проезжая однажды мимо, я увидел играющих между колес кибитки пять ласок. Я сошел с велосипеда и наблюдал за тем, как эти гибкие, похожие на пушистых змеек существа демонстрировали разнообразные приемы вольной борьбы. Вскоре из леса вышел старый Джетро с ружьем под мышкой, держа в руках двух убитых кроликов. Он мелодично посвистел, и ласки, бросив игру, примчались к нему; встав на задние лапки, они тоненько повизгивали. Старик бросил им кроликов; огрызаясь друг на друга, они утащили тушки под кибитку и устроили пиршество. Как мне хотелось стать обладателем этих изящных, прелестных существ, но старый Джетро ни за что не желал с ними расставаться; даже щедро предложенное мной недельное жалованье в три фунта десять шиллингов (или три с половиной фунта) не возымело должного эффекта.

– Нет, малыш, – говорил он, ласково оглядывая своих питомцев блестящими черными глазами, – я ни за что не расстанусь с ними. А уж натерпелся я от них – не приведи господь. Но все равно. Даже не уговаривай. Не отдам я их, ни за что на свете. Лучше возьму как-нибудь тебя с нами на охоту. Тогда увидишь, чего они стоят.

В одну из летних ночей, когда в небе сияла полная луна, белая и круглая, словно цветок магнолии, я подъехал к домику Джетро. Выпив пинту домашнего пива и отведав отличного жаркого, мы отправились на охоту. Ласки прыгали впереди, купаясь в ярком свете. По дороге старик посвящал меня в их охотничьи повадки. Найдя кроличью нору, одна или две ласки забираются внутрь, а остальные ждут у входа. Напуганный двумя непрошеными гостями, кролик стремительно выскакивает из норы и попадает в лапы стерегущих его хищниц. Они бросаются на беднягу, точно молнии, и тут же одна из них приканчивает его характерным ласочьим приемом – прокусывает нижнюю часть черепа, вонзая зубы прямо в мозг. Смерть наступает мгновенно. Бесшумно и синхронно, словно одно существо, извиваясь змееподобными телами и блестя глазами, двигались наши ласки в лунном свете. Это было фантастическое зрелище. Я не знаю, охотятся ли описанным способом дикие ласки, но должен признать, что эта ручная пятерка выработала столь рациональные и эффективные охотничьи приемы, что уже через два часа в ягдташе старого Джетро лежали семь жирных кроликов. Часть добычи досталась самим охотницам и другим хищным питомцам цыгана – совам, ястребам, барсуку и горностаю, остальная пошла на обед хозяину или была продана в соседней деревне.

Старый Джетро относился к живой изгороди, росшей вокруг его кибитки, так же, как наши далекие предки: охотился на куропаток и кроликов, собирал травы и коренья, делая из одних приправы к блюдам, а из других мази и снадобья, которыми он торговал на рынке в ближайшем городке. Я знал некоторых людей, которые предпочитали обращаться за помощью к нему, а не к врачам, когда у них что-нибудь болело. В то время у меня была знакомая, страдавшая от периодически высыпавшей на ее лбу и левой ладони аллергической сыпи, которая к тому же сильно чесалась. Невзирая на ее протесты и неверие в подобные методы лечения, я привел ее к старику цыгану, который дал ей мазь и велел ее втирать. Через три дня сыпь исчезла навсегда.

В одном из финальных эпизодов Джонатан хотел показать настоящий, как в древности, девственный луг, окруженный со всех сторон живой изгородью. Когда он привел нас на место, восторгам нашим не было границ. Это была огромная поляна, с трех сторон огороженная высокими зарослями боярышника. С четвертой стороны к ней подступал густой лес, подернутый светло-зеленой дымкой распускавшейся листвы. Луг раскинулся на склоне пологого холма; в центре его высилось несколько одиночных могучих дубов, украшавших его, надо думать, не одно столетие. Деревья отбрасывали лужицы голубоватой тени. Но удивительнее всего был цвет луга. Высокая сочная трава была усеяна лютиками такого ослепительно желтого цвета, что казалось, кто-то разлил на лугу целый чан расплавленного золота. Для того чтобы снять пикник на поляне, нам пришлось ступать по золотому ковру, утопая по колено в лютиках; мы совершали ужасное кощунство, оставляя за собой смятые и раздавленные цветы и нарушая абсолютную золотисто-зеленую гармонию.

Заключительным аккордом этой программы, по мнению Джонатана, должен был явиться полет над живой изгородью на воздушном шаре. Хотя путешествие на этом романтичном, старинном виде воздушного транспорта всегда было моей тайной мечтой, я все же немного побаивался из-за своих головокружений. Но, рассудив, что подобная возможность предоставляется не так уж часто, я взял себя в руки и согласился. Приготовление к полету напоминало подготовку боевой операции. Было запланировано два путешествия: в первый раз с нами должен был отправиться Крис с камерой, чтобы сделать съемку крупным планом прямо из корзины воздушного шара; в это время другие камеры, установленные на машинах, должны были следовать за нами по шоссе и снимать нас с земли. На второй день Крису предстояло пересесть в вертолет, пилотируемый самим капитаном Джоном Крудсоном (который осуществлял сложнейшие и рискованнейшие трюки в фильмах о Джеймсе Бонде), и снимать наш полет со стороны. Нашим воздушным шаром управлял опытный аэронавт Джефф Уэстли, который мог посадить свой летательный аппарат буквально на пятачке. Для создания сногсшибательного эффекта Джонатан хотел было начать величественный полет из центра «золотой» поляны, но, так как это нанесло бы непоправимый ущерб цветам и травам, мы уговорили его выбрать более плебейскую стартовую площадку, удовольствовавшись, на случай первого вознесения, хорошо вытоптанным пастбищем.

Рано утром мы прибыли на место, где нас ожидал воздушный шар. Он оказался чудовищных размеров – куда больше, чем я предполагал, и был выкрашен в веселую красно-желто-синюю полоску. На траве под шаром размещалась корзина, напоминавшая гигантскую бельевую, наполненная запасными канистрами с бутаном для подкачки шара во время полета. Нас представили Джеффу – светловолосому, с лучистыми голубыми глазами крепышу, в котором чувствовался мастер своего дела. Он сообщил нам о благоприятном прогнозе погоды и выразил надежду, что полет пройдет успешно. Проблему съемок крупным планом мы решили довольно просто, поместив Криса вместе с камерой к нам в корзину. Для съемки всей корзины целиком требовался широкоугольный объектив; в этом случае камеру следовало установить на некотором удалении от объекта съемки. Мы так и сделали: установили дистанционно управляемую камеру на длинном алюминиевом шесте, прикрепив его к корзине; там же находился пульт управления. Джонатану хотелось, чтобы все выглядело так, будто полетом воздушного шара руководим исключительно мы с Ли, для чего в корзину положили большое одеяло. Джонатан объяснил Джеффу, что, как только будет дан знак к началу съемки, тот должен будет тут же нырнуть на дно корзины и с головой накрыться одеялом. Джефф воспринял подобное надругательство над ним с большим юмором. Напутствуемые прощальными наставлениями Джонатана, мы забрались в корзину и приготовились к первому в нашей жизни путешествию на воздушном шаре. Якорные канаты были перерублены, и корзина слегка сдвинулась с места. Тогда Джефф потянул за шнур, и огромный сноп синего пламени со страшным ревом устремился внутрь шара. Это напоминало выпущенного из бутылки джинна. Под аккомпанемент оглушительных взрывов корзина медленно приподнялась и поползла вверх. Двадцать футов над землей, тридцать – и вот, оставив под собой вершины деревьев, мы взмыли в небо.

Ощущение было фантастическим. Когда пламя гудело не слишком сильно, тишина стояла такая, что, находясь на расстоянии тысячи футов над землей, мы слышали, как разговаривали внизу люди, стучал на стыках рельсов поезд, лаяли собаки, мычали коровы. Пожалуй, только плавание с аквалангом в тропическом море, когда вы отдаетесь во власть прибоя, качающего вас над зарослями кораллов, может соперничать по остроте ощущений с полетом на воздушном шаре. Где-то далеко внизу расстилались ровные клеточки полей, огороженные живыми изгородями, простирающимися далеко, насколько хватал глаз; издалека в безупречные квадратики вклинивались островки темно-зеленого леса или крошечные, словно игрушечные, деревеньки. По земле за нами бежала тень, похожая на большой голубой гриб, пугая стада скота и заставляя лошадей вставать на дыбы. Джефф объяснял нам, что, хотя мы и движемся по воле ветра, существует масса приемов, с помощью которых можно управлять воздушным шаром. В это время ветер стих и мы опустились вниз, продолжая лететь на уровне верхушек деревьев. Полет наш был бесшумным и легким, словно туман, а однажды мы даже слегка коснулись дном корзины верхушки кроны великана-дуба. Мы увидели зайца и бесчисленное множество кроликов, которые в страхе разбегались, приняв наш объемный, яркий воздушный корабль за сигнал тревоги, потом – пару стоявших на лесной полянке, навостривших уши пугливых косуль. Зато грачиная колония, напротив, встретила нас яростным гвалтом, негодуя на наглецов, посмевших вторгнуться в их воздушное пространство.

Было любопытно пролетать в каких-нибудь пятидесяти футах над деревнями и одиноко стоявшими фермами, разглядывая росшие позади домов тщательно ухоженные, с морем цветов, сады. Гул, издаваемый нашим воздушным шаром, заставлял всех собак округи яростно лаять, а люди выбегали из домов и приветливо махали нам руками. Как только до них доходило, что мы прекрасно их слышим, они начинали спрашивать, куда мы летим, а когда мы в ответ разводили руками, принимались смеяться. Потом под нами оказалась сельская школа, и все дети и их учителя высыпали на школьный двор и, задрав головы, смотрели на наш полет. Дети, естественно, спрашивали, куда мы летим. А мы в ответ говорили, что не знаем сами. Детей такой ответ страшно развеселил, а один мальчуган хохотал так, что упал и начал кататься по земле. Затем мы подлетели к миниатюрному замку, выстроенному из красного кирпича, с прелестной розовой черепичной крышей. Вокруг замка был разбит замечательный, полный цветов и кустарников сад, словно сошедший со страниц сказки. Встревоженные ужасным ревом, хозяин и хозяйка выбежали в сад.

– Какой чудесный у вас дом, – крикнул я хозяйке.

– Нет, это у вас чудесный воздушный шар, – прокричала она в ответ.

К этому времени запасы топлива стали подходить к концу, и нам нужно было приземляться. Как всегда бывает в таких случаях, на многие мили вокруг не было ни одного пустого клочка земли, а только поля ячменя и пшеницы и пастбища со стадами истеричных овец и коров, у которых случился бы коллективный нервный припадок, равно как и у их хозяев, вздумай мы приземлиться среди них. Наконец мы приметили лужайку, на которой не росло никаких сельскохозяйственных культур и никто не пасся. Но чтобы приземлиться в нужном месте, нужно было миновать большое поле зреющего ячменя, перелететь через живую изгородь и произвести быстрый трехступенчатый спуск, так как лужайка была довольно узкой. Пока мы летели над ячменным полем, ветер, сыграв с нами злую шутку, неожиданно стих, и мы начали быстро падать. Стараясь набрать высоту, Джефф прибавил пламени в горелке, но было уже поздно: корзина с грохотом упала на ячменное поле, а потом начала прыгать, словно кенгуру. Мы сделали три подскока, каждый раз сильно ударяясь о землю. Вдруг, откуда ни возьмись, налетел ветер и, подхватив воздушный шар, потащил нас над полем, в каких-нибудь шести дюймах от земли. Впереди, точно грозный риф, маячила живая изгородь, а мы неслись ей навстречу с умопомрачительной скоростью, оставляя позади месиво смятых и сломанных колосьев. Деревья, выставив вперед свои колючки, неотвратимо приближались. Джефф принял единственно правильное решение: дернул за привязанный к клапану шнур и выпустил горячий воздух. Наш огромный, яркий красавец-шар сморщился и испустил дух, в предсмертных конвульсиях перевернув корзину набок, так что мы все навалились на один борт, придавив беднягу Криса. Агонизируя, шар протащил корзину еще около пятидесяти ярдов, а мы, лежа в куче, пытались сохранить в целости руки и ноги. Наконец шар окончательно выдохся, и мы, все в синяках, едва живые от страха, выползли из корзины. Алюминиевый шест, на котором находилась дистанционно управляемая камера, весь погнулся и был похож на штопор; к счастью, камера не пострадала. И, что гораздо важнее, не пострадал никто из нас. Джонатан, Паула и вся съемочная группа, следившая за нашим беспримерным полетом из двух машин, страшно взволнованные, со всех ног бросились к нам.

– С вами ничего не случилось? – кричал Джонатан, которого мучило душераздирающее видение: главный герой на костылях.

– Все в порядке, – прокричал я в ответ. – Как ты правильно изволил заметить, это гораздо проще, чем упасть с бревна.

К счастью, они не забыли прихватить с собой непременную бутылку шампанского, которой, по традиции, завершается первый полет на воздушном шаре. Мы с удовольствием выпили ее, стоя посреди разоренного ячменного поля рядом с красочным остовом нашего воздушного корабля.

Несмотря на довольно неудачное приземление, мы с нетерпением ожидали следующего дня, когда могли бы отправиться в совместный полет с вертолетом. К сожалению, с утра погода нам не благоприятствовала, но к двенадцати часам небо очистилось, и мы снова взмыли вверх. На этот раз рядом с нами летел вертолет, и из него, высунувшись по пояс, торчал Крис.

Был изумительный, золотистый полдень, с бледным, словно выцветшим, небом, подернутым легкой дымкой. В этом свете окрестности предстали во всем многообразии красок – луга изумрудно-зеленые и золотые от лютиков; желто-коричневые поля поспевающей пшеницы и поля свежевспаханные, похожие на красно-коричневый вельвет. Через некоторое время нам сообщили по рации, что Крис сделал все нужные кадры и мы можем снять с бедного Джеффа одеяло и насладиться полетом. Ли к этому времени настолько увлеклась воздухоплаванием, что потребовала, чтобы я на следующий день отправился в магазин и купил ей воздушный шар. Признаюсь, искушение было огромным, но мы все же удержались.

Солнце, постепенно исчезая за горизонтом, заливало окрестности нежным зеленовато-золотистым светом, а мы плыли в небе, легко и беззаботно, словно пух одуванчика, клянясь всем светом, что это и есть истинное путешествие, а другого нет и не может быть.