Текст книги "Натуралист на мушке, или групповой портрет с природой"

Автор книги: Джеральд Даррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Во время съемок наш киногерой продемонстрировал огромную силу духа и вскоре настолько привязался к нам, что в перерывах между дублями спокойно восседал на ладони Ли, держась за ее указательный палец; при этом хвост его любовно обвивал большой палец или запястье партнерши. Когда пришло время расставаться, он ни за что не хотел слезать с рук Ли и еще долго сидел в кустах, грустно глядя на нас, а потом исчез в лесу.

Хотя у нас имелись километры пленки о разнообразной деятельности муравьев-листорезов, включая уничтожение листвы, перенос листьев к гнезду, уборку гнезда и создание гигантских мусорных свалок, нам приходилось расставаться с муравьями в момент, когда они исчезали под землей. Это раздражало Аластера.

– Пожалуй… знаете… я думаю… ну, садики, – сказал он, склонив голову набок и медленно поворачиваясь, словно сияющий, довольный, висящий на веревке труп. – Грибницы, знаете… подземные.

– Единственный способ до них добраться, милый, это выкопать этих друзей наружу, – заметила практичная Паула.

– Да, – задумчиво проговорил Аластер, вертясь, словно волчок, на муравьином гнезде, занимавшем площадь небольшого танцевального зала.

– А что? – спросил Роже. – Если это неглубоко…

– Грибницы иногда находятся совсем близко от поверхности, – сказал я, – но не думаю, чтобы муравьям понравилась ваша затея.

– Паула раздобудет лопаты и мы выкопаем их, а? – с энтузиазмом предложил Роже. – Выкопаем эти маленькие jardins des champignons*, да?

Jardins des champignons – здесь грибные плантации (фр.).

– Так… лопаты, – проговорил Аластер, воодушевленный новой идеей. – Достаньте нам лопаты.

Паула поплелась через лес обратно на станцию и в конце концов появилась со связкой лопат. Основное назначение продюсера – уметь в нужный момент произвести любую вещь: от грузовика с четырьмя ведущими колесами до пристойной трапезы, от моторной лодки до бутылки виски.

– Отлично, – сказал Аластер.

Схватив лопаты, они с Роже принялись копать. Поскольку у меня уже был в прошлом некоторый опыт общения с муравьями-листорезами, я, взяв под руки Паулу и Ли, увел их с места боевых действий. Листорезы – создания необычайно высокоорганизованные. Колония образуется самкой, называемой царицей, которая, совершая брачный вылет, несет с собой кусочек грибницы; последняя послужит кормовой базой всей будущей колонии. (Так первые поселенцы Америки везли с собой мешки с пшеницей, чтобы посеять ее в том месте, где они решат обосноваться.) По окончании брачного полета царица высаживает грибницу на детской половине и начинает ухаживать за ней с неистовостью увлеченного садовода, удобряя ее своими экскрементами. Если грибница погибает, колония муравьев умирает вместе с ней; если же грибница приживается, колония начинает быстро увеличиваться, разрастаясь пропорционально росту грибных плантаций, доходя по численности до миллиона особей. Только я успел объяснить все это Пауле, как с полмиллиона муравьев, решив, что деятельность Роже и Аластера может оказаться губительной для их здоровья и благополучия, толпами устремились выразить свой протест. Всего минуту назад Аластер и Роже были похожи на двух добросовестных огородников, перекапывающих грядки со спаржей под новый урожай, а в следующий момент они выделывали невообразимые скачки, фуэте и па-де-де, которым позавидовали бы солисты балета Большого театра. Все это сопровождалось дикими, душераздирающими криками вперемешку с отчаянными ругательствами и богохульствами.

– Господи, – пронзительно кричал Аластер, вертясь на одном месте, – о-о, как больно. Вот проклятые твари!

– О-о, merde alors*! – вопил Роже, крутясь и хлопая себя по брюкам. – Ой, как кусается!

Merde alors – черт побери (фр.).

Весь ужас заключался в том, что Аластер был в шортах и старых бейсбольных бутсах, и потому ноги его были совершенно не защищены; полчища муравьев ползли по ним вверх, как по деревьям, намереваясь разгрызть бедолагу на мелкие кусочки. Роже не повезло еще больше. На нем были элегантные, плотно облегающие брюки, по которым муравьи взбирались быстро и без всякого труда. Те из них, что карабкались по внешней стороне брюк, вгрызались в тело прямо через тонкую ткань; другие, находившиеся внутри брюк, стремились забраться повыше, пытаясь впиться в самые нежные части тела. Мощным муравьиным челюстям, привыкшим перемалывать грубые листья, не составляло особого труда прокусить тонкую брючную ткань, поэтому брюки Роже, как и ноги Аластера, были в пятнах крови. Мы вынесли их с поля боя и сделали противомуравьиную обработку. Затем Паула оказала им медицинскую помощь, введя антибиотики, но еще долгое время спустя мы продолжали снимать с них муравьев.

– Нет, вы только посмотрите, – задыхаясь, говорил Аластер, очки которого запотели от волнения. – Эти типы пытались лишить меня растительности!

– А что они сделали со мной, – жаловался Роже, – просто страшно сказать. Они пытались сделать из меня евнуха.

Позже, натянув на себя невообразимое количество всякой одежды и став похожими на экипированных к битве Труляля и Траляля, Роже с Аластером, к ярости муравьев, успешно выкопали часть подземной грибницы и сняли ее на пленку.

К одним из наиболее причудливых аспектов жизни тропического леса, столь же трудных для съемки, как и подземные грибные плантации, относится история необычайных взаимоотношений гигантского фигового дерева и крошечной бластофаги. Их удивительное содружество нашло объяснение совсем недавно, подтвердив еще раз, сколь непроста, полна всяческих хитросплетений жизнь тропического леса, в котором каждое растение или животное являются лишь частью единой, сложной экосистемы. Ведь маленькая бластофага погибла бы без гигантского фигового дерева, а без крошечного насекомого фиговое дерево не смогло бы размножаться, численность его постепенно сокращалась бы и в конце концов оно исчезло бы с лица Земли.

У фиговых деревьев довольно необычная форма соцветий, напоминающая скорее плод, нежели цветок.

Множество мелких цветочков расположено внутри фиги, прикрепляющейся к ветке с помощью цветоножки; на противоположном конце плода-соцветия находится небольшое отверстие, почти полностью закрытое чешуйками. У фигового дерева имеются женские и мужские цветки, и способ, которым пыльца переносится из одного цветка в другой, не только удивляет, но и восхищает.

А происходит следующее.

Первыми созревают женские цветки, их аромат привлекает самок-бластофаг, несущих на себе пыльцу с других фиговых деревьев. Чтобы попасть внутрь, самке приходится в полном смысле слова пробиваться сквозь чешуйчатую «дверь». Процедура эта довольно сложная, так как чешуйки прилегают друг к другу довольно плотно; поэтому хрупкая самка-бластофага нередко ломает крылья и усики.

Как только одной самке (а вслед за ней и другим) удается попасть внутрь соцветия, она, наподобие бурильщика нефтяных скважин, запускает свой длинный яйцеклад в пестики женского цветка. Женские пестичные цветки бывают двух видов: короткостолбиковые и длинностолбиковые. Яйцеклад устроен так, что может достигнуть дна только короткостолбикового цветка. Длинностолбиковые цветки лишь «пробуются», но на стенках пестиков остается пыльца. Таким образом, в короткостолбиковых фигах бластофага проходит личиночную стадию, а в длинностолбиковых развиваются семена. Даже на этом этапе история достаточно запутана, но послушайте, какие чудеса происходят дальше. Личинки растут и затем окукливаются. Вероятно, в это время они начинают выделять вещество, которое замедляет созревание плода, потому что если плод созреет, его могут сорвать и съесть вместе с находящимся в нем «детским садом». Но вот куколка созревает. Первыми выводятся самцы бластофаг; они начинают обходить всех по очереди невылупившихся самок и оплодотворяют их. В соответствии с поставленными задачами фига до этого момента остается плотно запечатанной, так что воздух внутри плода содержит около 10 процентов углекислого газа (в отличие от 0,3 процента двуокиси углерода, содержащейся снаружи); правда, самцам такой переизбыток углекислого газа совершенно не мешает. После оплодотворения самцы пробуравливают ходы в кожуре фиги, и уровень углекислоты резко падает. Это в свою очередь ускоряет процесс выведения из личинок женских особей и способствует появлению мужских цветков; они образуют пыльцу, покрывающую самок-бластофаг. Самцы и самки объединенными усилиями прогрызают чешуйки на входе плода, и самки покидают родное гнездо, унося с собой пыльцу и запас спермы, для того чтобы, когда придет пора, основать новую колонию на другом фиговом дереве. Бескрылые самцы не могут покинуть плод и, выполнив свою миссию, погибают.

Когда задумаешься над тем, что история бластофаги – только одна из множества удивительных вещей, происходящих в тропическом лесу, начинаешь осознавать сколь сложен мир, в котором мы живем, и как подчас наше наплевательское отношение может нарушить хрупкий природный баланс.

Тропические леса – щедрый дар природы; мы же обращаемся с ними так, будто они представляют для нас какую-то опасность, тогда как в действительности являются колоссальным самовосполняющимся складом лекарств, продовольствия, древесины, красителей, пряностей и массы других полезных вещей. Мы даже до конца не осознаем всей пользы, приносимой человечеству тропическим лесом, но уже уничтожаем его с такой быстротой, что многие виды растений и животных исчезают до того, как ученые успевают их описать. Подсчитано, что дикое, самоубийственное наступление на тропические леса планеты выражается ежегодно страшной цифрой в сорок три тысячи квадратных миль (сто десять тысяч квадратных километров) вырубленных и сожженных лесов. Бесстрастный прогноз сообщает нам, что при таких темпах через восемьдесят пять лет тропический лес полностью исчезнет с лица Земли. Если это случится

– а пока не видно никаких признаков, свидетельствующих о том, что человечество вдруг опомнилось и взялось за ум, – могут произойти необратимые катастрофические изменения климата, так как леса влияют на погоду. Без лесов богатейшие уголки планеты за короткое время превратятся в пустыни. Не буду говорить о всем известной приносимой лесами пользе и о той, которую они еще могут принести. Мы лишь слегка коснулись неисчерпаемой области знаний, относящихся к огромной экосистеме, именуемой влажным тропическим лесом, или джунглями. Мы пока не знаем, какие неоценимые блага скрываются в лесной чаще, но уже с маниакальной расточительностью губим то, что никогда не может быть воссоздано, что составляет огромную ценность для всех, живущих на Земле, и более того, что при бережном и разумном отношении способно самовосстанавливаться. Однако если мы будем продолжать двигаться теми же темпами, что сейчас, то, возможно, менее чем через сто лет, с миллионами новых жителей, которых нужно будет кормить, нам придется выращивать хлеб в пустынях. А произойдет все это лишь потому, что все мы, независимо от цвета кожи, религиозных и политических убеждений, ведем себя одинаково алчно, преступно и эгоистично, и, если мы не переменимся, причем в самое ближайшее время, у наших детей никогда не будет возможности ни увидеть этот на редкость чарующий, биологически важный регион планеты – тропический лес, ни тем более воспользоваться его благами.

ФИЛЬМ ПЯТЫЙ

Пожалуй, это только к лучшему, что мы не сразу попали из почти сорокаградусной жары острова Барро-Колорадо в место наших следующих съемок – таежный зимний лес у горы Райдинг-Маунтин в Канаде, где мороз достигал

–17C. Сказать, что было холодно, значило бы ввести читателей в заблуждение. Как только мы вышли из машины, мои борода и усы примерзли друг к другу, а длинные, с полдюйма, ресницы Паулы покрылись таким толстым слоем инея, что она с трудом открывала глаза.

– Г-господи, – сказала она, озирая утонувшие в снегу окрестности, серое замерзшее небо и необъятных размеров бревенчатую хижину, к порогу которой нас привезли. – А что, мальчики, отличное местечко. Никто не хочет здесь поселиться?

– Так… снег, я надеюсь… хотя света не много. И как только звери живут в снегу? – склонив голову набок, вопрошал Аластер, пытаясь повернуться на месте, но глубокий снег помешал ему совершить маневр. В этот момент Ли бросила в него снежком, но, к сожалению, промахнулась.

Хозяевами хижины были Боб и Луиза Сопак, удивительно приятная пара, предложившая нам не только жилье, но и вместе со своими соседями – Черил и Доном Макдональдами – всяческую помощь. Говоря о том, что дом представлял собой бревенчатую хижину; я ни в коей мере не хочу сравнить его с одним из тех узких и длинных, наподобие коробки из-под ботинок, строений, которые так часто встречаются в фильмах о Диком Западе. Единственное, что их роднило, – это материал, из которого они были построены, – громадные сосновые бревна. Войдя внутрь, вы попадали в огромное единое помещение, практически лишенное перегородок. Где-то на высоте тридцати футов виднелась крыша. На первом этаже располагались гостиная, столовая и кухня. Одна лестница вела наверх, где под крышей находились спальни, а другая – вниз, где были другие спальни и погреба. Это одно из самых необычных жилищ, в котором мне когда-либо доводилось бывать. Чтобы отогреть нас, насквозь промерзших после четырехчасовой езды из Виннипега, Боб и Луиза, превосходные кулинары, приготовили королевский обед: умопомрачительный суп, домашней выпечки хлеб и столько оленины, что я поинтересовался, не истребили ли они в честь нашего приезда все поголовье оленей Канады. Но это, конечно, была всего лишь шутка. Боб – прекрасный хозяин, и каждый год заготавливает впрок ровно столько оленины, сколько требуется на зиму (обычно двух животных). Такая охота, наряду с обеспечением семьи вкусным мясом, является одновременно лучшим способом благодетельной отбраковки слабых особей.

Обильная пища, сопровождаемая некоторым количеством предусмотрительно захваченного с собой с медицинскими целями виски, способствовала постепенному размораживанию моих бороды и усов, а также ресниц Паулы. Тут же за столом было решено, что Паула вместе с Родни (нашим канадским оператором) и Аластером отправятся на разведку, в то время как нас с Ли будут посвящать в таинства катания на лыжах и хождения в снегоступах.

Очень скоро я обнаружил, что мое телосложение, моя, как очаровательно выражаются французы, en bon point*, для катания на лыжах отнюдь не приспособлена. Стоило мне наклониться вперед, и я падал вниз лицом; если же наклонялся назад, то падал на спину, а когда старался держаться прямо, то все равно падал вперед или назад в зависимости от направления ветра. Хождение в снегоступах – это, как говорится, совсем другое дело, и я освоил его вполне успешно. Есть что-то волшебное в том, когда ты ходишь по глубокому снегу и не проваливаешься в него. Мысленно начинаешь даже сравнивать себя с чудесной птицей – яканой, которая, не отличаясь большой хрупкостью, бегает по листьям водяных лилий, словно по асфальту. В ботинках, напоминающих теннисные ракетки, вы плавно передвигаетесь по такому глубокому снегу, в котором без снегоступов увязли бы по уши через пару шагов. Единственную сложность представляет поворот на месте, и если вы действуете не по правилам, то ваши башмаки непременно запутываются и вы падаете в снег, подняться с которого довольно трудно. Но стоит только овладеть техникой поворота, и вы начинаете чувствовать себя бравым гвардейцем, безупречно выполняющим на параде команду «кругом».

En bon point – здесь конституция (фр.).

Немного потренировавшись в снегоступах, мы с Ли отправились осматривать ближайшие окрестности. Небо было беспросветно серым и казалось до того твердым, что если бросить в него снежком, то тот отскочит от него со звоном, словно от чего-то металлического. Сверху сыпались тучи снежинок размером с пенсовую марку, невесомые и мягкие, точно промокательная бумага. Снег скрипел и урчал под ногами, но больше не было слышно ни звука – весь мир словно утонул в снегу. Сосны выглядели так, будто какой-то великан-кондитер облил их сверху глазурью, а их темно-зеленые ветви клонились вниз под ее тяжестью. Местами огромные деревья настолько сгибались от белого груза, что, надо думать, жить им оставалось только до следующего снегопада. Мы подошли к небольшому озеру, круглому и ровному под покровом снега и льда, словно блюдце с молоком. По краям виднелись покрытые снегом холмики с торчащими в разные стороны черными, будто древесный уголь, ветвями, пробивавшимися сквозь ледяную корку. Это были бобровые хатки; в их уютной глубине животные спали до прихода весны, которая должна была растопить пятифутовый слой снега и льда, освободив бобрам их жизненное пространство.

(Возвратившись в Канаду летом, мы вновь попали к этому озеру на рассвете. Контраст оказался разительным. Золотисто-зеленая вода была окаймлена, как викторианская скатерть бахромой, густыми зарослями тростника; поверхность озера во многих местах украшали вкрапления белых водяных линий. Только-только над кромкой шелестящего зеленого леса показалось солнце; оно рассеивало плотную пелену тумана, отдельные клочки которого пытались зацепиться за камыши и водяные лилии, скользя меж ними, словно тончайшая свадебная фата.

Забравшись в лодку, мы медленно плыли к торчащему из воды коричневому горбу, похожему на гигантский неудавшийся рождественский пудинг. Здесь жили бобры. На полпути к жилищу из золотисто-зеленой воды неожиданно высунулась большущая коричневая морда, и в обрамлении бегущих по воде кругов на нас подозрительно уставился бобр. Мы бросили грести и начали наблюдать, как он медленно и с достоинством, словно дворцовый стражник, плавал взад-вперед перед своим домом. Когда же мы попытались подобраться поближе, он заволновался и, подняв похожий на весло хвост, с такой силой ударил им по воде, что по озеру раскатилось эхо, напоминавшее ружейный выстрел. Потом он нырнул. Вынырнув через некоторое время в другом месте и удостоверившись, что мы и не подумали отступать, он снова ударил хвостом и исчез под водой. Все время, пока мы не причалили к берегу, он продолжал выныривать в разных местах и колотить по воде хвостом, стараясь нас прогнать. Он оказался единственным встреченным нами в Канаде бобром, и поведение его вряд ли можно было назвать гостеприимным.) Вернувшись в хижину, мы обнаружили Аластера, пребывавшего в радостном возбуждении: ему удалось найти и заснять большое стадо белохвостых оленей и даже гордого упрямца американского лося; это доказывало (по его мнению), что в этом царстве снега все же теплится какая-то жизнь. Встретившиеся нам по пути из Виннипега две вороны вряд ли могли убедить нашего режиссера в том, что на замерзшем Севере может жить кто-нибудь кроме людей.

– Завтра мы попытаемся снять тебя и Ли в компании белохвостых оленей и американского лося, – важно изрекла Паула. Она вполне освоилась в новой должности, позабыв те дни на Мадагаскаре, когда она была всего-навсего помощником продюсера и именовалась просто «помпрод». – А вечером, – продолжала она, – мы спустимся к озеру, где Аластер хочет, чтобы ты половил сов.

– Не понял, – сказал я.

– Половил сов – на мышь, – объяснила Паула.

– Куиггерс, по-моему ты хватила лишнего, – сказал я.

– Ну что ты, милый, я не шучу. Аластер где-то вычитал, что ученые, когда им нужно окольцевать сов или еще для чего-нибудь, ловят их, используя в качестве приманки дохлых мышей.

– В жизни не слышал подобного бреда, – сказал я. – А почему именно на озере? Я и не знал, что в Канаде обитают водяные совы.

– Конечно нет. Просто на озере больше свободного места, а в лесу леска непременно запутается в ветвях деревьев.

– Даже не знаю, что и сказать. Чушь какая-то. А может, ты отговоришь Аластера?

– Не удастся, – твердо сказала Паула.

Этой ночью Ли и я впервые увидели северное сияние. Для Боба и Луизы это было обычным явлением, поэтому они даже забыли о нем упомянуть. Они любезно уступили нам свою спальню, и когда мы забрались в большую, удобную двуспальную кровать и подняли вверх глаза, прямо над собой мы увидели сверкающий небосвод. Я быстро выключил свет и замер от удивления. Огромная часть неба над нашими головами была живой. На фоне бархатной черноты разворачивались свитки, раздвигались занавеси, развивались ленты и переплетались струи бледно-пурпурных, зеленых, голубых, розовых и белоснежных ветвей, похожих на необычное облако, живущее своей особой жизнью. Каждую секунду все это перемещалось, разделялось, сливалось, вновь распадалось и соединялось уже в других комбинациях; вся экспозиция была подсвечена откуда-то с боков, причем цвета тоже все время менялись. Мне пришел на память подаренный в детстве калейдоскоп – треугольная трубка вроде микроскопа. Под увеличительное стекло клали разноцветную бумагу, особенно ценились яркие, блестящие обертки из-под шоколадок; когда вы поворачивали трубку, кусочки бумаги смещались, образуя самые невообразимые сочетания. Сейчас, когда я смотрел на небо, оно казалось мне гигантским калейдоскопом, который без каких-либо усилий с моей стороны создавал эти фантастические эффекты, более изощренные и загадочные, чем самая яркая обертка из-под шоколада. Мы молча любовались этим невероятным зрелищем в течение часа, пока оно постепенно не начало затухать и не погасло совсем, оставив бархатно-черное, как кротовая шубка, небо усыпанным звездочками. Хорошо, что северное сияние все-таки погасло, иначе мы всю ночь были бы не в состоянии от него оторваться и не смогли бы наутро начать работу. Это было одно из самых мистических, изысканных и прекрасных явлений природы, которые мне когда-либо доводилось видеть.

На следующее утро, чуть свет, после плотной трапезы, не уступавшей завтраку Гаргантюа, мы отправились в лес, предварительно нацепив на себя такое количество всякой одежды, что наши неуклюжие движения напоминали прогулку астронавтов по Луне в отсутствие привычной силы тяжести. Встретившая нас вчера неприветливая серая мгла за ночь рассеялась, и небо было голубым, словно цветы льна, а слабое тепло, исходившее от бледного зимнего солнца, помогало деревьям сбрасывать с ветвей огромные шапки снега, которые с тихим вздохом падали на пушистый снежный ковер.

В одном из эпизодов этой серии мы хотели показать необычную, происходящую зимой под снегом жизнь. Не так давно было обнаружено, что падающий на землю первый снег, на который затем ложатся другие слои снега, меняет свой состав. Снежинки как бы сплавляются друг с другом и окристаллизовываются, превращаясь попросту в сосульки; внутрь этого слоя образуются туннели и ледяные дворцы, сверкающие изысканными кристаллами. Слой этот у канадских индейцев называется «пакак». Температура внутри ледяных коридоров и дворцов на несколько градусов выше наружной, так как внешний слой снега действует как изолятор. Поэтому мыши и другие мелкие грызуны преспокойно живут в «пакак», выкапывая из-под него корни растений для пропитания; другие, более хрупкие существа, вроде насекомых и пауков, отлично перезимовывают в ледяных коридорах, впадая в полуспячку. Для того чтобы наглядно продемонстрировать теплоизолирующие свойства снега, Аластер решил построить ледяной дом, который у североамериканских индейцев носит название куинзи, а у эскимосов – иглу. Наша группа разделилась на две половины: одни отправились на поиски животных, другие под предводительством Аластера занялись постройкой куинзи.

Не успели мы проехать и несколько миль, как обнаружили стоявшего неподалеку от дороги американского лося с чудовищными шоколадными рогами. Лоси – странного вида неуклюжие создания с нескладными ногами и распухшим, словно у пьяницы, носом. Когда я на них смотрю, меня не покидает ощущение, будто их собирали по частям от разных животных. Зверь, шевеля ушами, печально смотрел на нас некоторое время, а затем, выпустив из шарообразного носа два огромных облака пара, тяжело ступая удалился в чащу. Взрослый самец американского лося – величественное животное, не уступающее по размерам тяжеловозу, с громадными лапчатыми рогами, напоминающими увеличенный во много раз лист остролиста. Позже, весной, мы наблюдали за тем, как они пасутся по берегам рек и озер, отыскивая корни водяных лилий. Головы с рогами на какое-то время уходят под воду, а затем выныривают, украшенные спутанными стеблями и цветками лилий.

Проехав по дороге около десяти минут, мы увидели двух крупных, застывших в величественных позах на обочине самцов оленей вапити с ветвистыми, похожими на великолепные костяные канделябры рогами. Они взирали на нас с царственным пренебрежением, а затем грациозно и неспеша удалились легкой рысью, прокладывая себе путь через густые заросли столь искусно, что их массивные рога ничуть не запутывались в ветвях. Стоило им исчезнуть, как появилось целое стадо ржаво-коричневых белохвостых оленей: уши настороженно приподняты, ноздри широко раздуваются, большие влажные глаза боязливо поглядывают по сторонам. Увидев нас, они остановились как вкопанные, сбились в кучу и подозрительно принюхались. Секунду-другую мне казалось, что олени решатся перебежать нам дорогу, но вдруг один, наиболее слабонервный, не выдержал, и тут же все стадо развернулось и, подняв тучу снега, унеслось прочь; их забавные, в форме сердечек, белые пятна под хвостиками мелькали среди угольно-черных деревьев.

Мы ехали под ярко-голубым небом мимо сверкающих замерзших пейзажей, и через полчаса нашим взорам открылась стиснутая по бокам голыми черными деревьями белая долина, по которой катилась каштаново-коричневая лавина. Подъехав ближе, мы к своему восторгу обнаружили небольшое стадо из шести бизонов – горбатых, косматых, сбитых в плотную кучу, утопающих по лопатки в снегу, за которыми вился шлейф горячего дыхания. Взрывая безупречно белую, нетронутую целину, они оставляли позади снежное месиво и тянущиеся длинные синие тени; все это и впрямь походило на мохнатую, состоящую словно бы из одних мышц лавину, утыканную блестящими рогами.

Мы любовались ими до тех пор, пока они не скрылись из виду, и были уже готовы завести мотор, когда из чащи темных деревьев степенно вышел громадный старый бизон и направился в белое, словно праздничная скатерть, поле. Борода его раскачивалась в такт шагам, острые рога походили на изогнутые луки, необъятный лоб и мощный загривок были покрыты тугими завитками темной шерсти, а вырывавшееся из ноздрей дыхание образовывало два густых облака пара. Медленно, словно солидный человек, с достоинством несущий дородное тело, он грузно шествовал по белой пустыне.

Снег в этом месте был не очень глубок и доходил ему только до колен. Приблизительно в двухстах ярдах от опушки леса он становился и задумался; образовавшееся от дыхания облако пара окутывало его лоб и загривок. Вдруг, словно в замедленной съемке, он подогнул ноги и лег на снег. Полежав так минуту-другую, он брыкнул ногами и перекатился на спину, затем еще несколько рывков – и он опять на животе. В течение следующих десяти минут мы были удостоены чести присутствовать при церемонии принятия бизоном снежных ванн, состоявших из перекатываний со спины на живот и обратно, хрюканья и сопения, выбрасывания в воздух серебряных клубов пара и летевших во все стороны ошметков снега. Наконец, утомленный процедурой омовения, он завалился на одну сторону; при этом он часто дышал и бока его резко вздымались. Отлежавшись, он тяжело поднялся и встряхнулся изо всех сил так, что с его густого меха тучей посыпались снежинки, а затем гордо и уверенно проследовал за своим стадом, в котором, вне всякого сомнения, был вожаком. Медленно, весь погруженный в самосозерцание, похожий на большущее темное облако, он пересек долину и исчез в лесу.

Вернувшись, мы застали Аластера порозовевшим от трудов праведных, самодовольно расхаживающим вокруг островерхого сугроба пяти футов высотой.

– Куинзи, – с гордостью пояснил он, держа голову набок и любовно оглядывая кучу снега. – Дальше… сами знаете… снегоступы и копать.

Надев снегоступы, мы утрамбовали снежный холм, а затем с одной стороны сделали углубление, похожее на церковный портал. Через это углубление, вгрызаясь все дальше в холм, мы выгребали снег, пока внутри не образовалось большое пространство. Причем сразу же стала видна разница между снегом, покрывавшим холм, и теми его слоями, что находились внутри. Сверху снег был как снег, в то время как изнутри он стал постепенно превращаться в лед, образуя изоляционный слой. Снаружи температура воздуха была —17 o C, но забравшись в куинзи на четвереньках, Ли обнаружила, что внутри снежного домика она была нулевой; конечно, не бог весть какая жара, но и этого достаточно, чтобы не замерзнуть, если вас зимой в открытом поле застала ночь.

Стоило нам закончить постройку куинзи, как начали слетаться любопытные птички, чтобы посмотреть, чем мы занимаемся. Первыми прилетела стайка гаичек

– таких нежных и хрупких, что было непонятно, как им удается пережить столь суровую зиму. Они порхали меж ветвей, повисали вниз головой и весело чирикали, но вскоре мы им наскучили и они улетели прочь. Следом за ними появилась группа американских вечерниц, красивых с крупными клювами птиц в сияющем золотом и черно-зеленом оперении, похожих на вспыхивающие среди темных сосновых ветвей золотистые огоньки. Они оказались пугливее, чем гаички, и поспешили укрыться в более глухих уголках леса. Наша следующая гостья оказалась, напротив, довольно нахальной. Это была канадская кукша, средних размеров птица в прелестном светло-серо-черном оперении. Стремительно вылетев из леса, она уселась на ближайшем к нам дереве. Кукша скакала с ветки на ветку, время от времени останавливаясь и посматривая на нас, склонив голову набок, чем страшно походила на Аластера. Беспримерная храбрость этих птиц объясняется тем, что в их сознании появление людей неразрывно связано с кормежкой. Пошарив в карманах, мы обнаружили несколько печений и горсть арахисовых орехов. Мы любезно предложили наши припасы кукше, и, к нашему восторгу, она доверчиво слетела вниз и, усевшись прямо на ладонь, стала старательно запихивать в клюв столько лакомых кусочков, сколько туда могло войти. Набив полный клюв, она улетела и проделывала совершенно необыкновенные вещи: найдя подходящую ветку, птица с помощью своей клейкой слюны прикрепляла к ней пищу. Таким образом она собрала все, что мы могли ей предложить, сделав на различных деревьях семь или восемь тайных продовольственных складов на будущее. Мне кажется, она даже слегка рассердилась, когда у нас иссяк запас съестного, но к этому времени, по нашим подсчетам, она накопила его столько, сколько хватило бы десяти кукшам на неделю.