Текст книги "Натуралист на мушке, или групповой портрет с природой"

Автор книги: Джеральд Даррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

– Да, – подтвердил Джонатан.

– А что это? – осведомился капитан.

– Листья, – ответил Джонатан.

– Листья? Что за листья? – растерялся капитан. Такого с ним еще не случалось.

– Осенние листья, – победно сообщил Джонатан. – Мы набрали их в лесу.

Капитан Проуз молчал. Ничто из его предыдущего опыта не подсказывало ему, как вести себя с постояльцем, неожиданно предложившим вниманию четыре доверху набитых осенними листьями полиэтиленовых мешка да еще требующим его помощи.

– Понятно, – промолвил он, облизнув губы. – И что же вы намереваетесь с ними делать?

– Сушить! – ответил Джонатан, пораженный тем, что капитан не может сам догадаться.

– Сушить? – удивился капитан. – Их?

– Ну да, они же мокрые, – объяснил Джонатан.

– Зачем же вам нужно их сушить? – помимо собственной воли заинтересовался капитан.

– Да ведь они не будут падать, пока мокрые, – ответил Джонатан, теряя терпение от бестолковости капитана.

– Но они уже упали, – уточнил капитан.

– Знаю, – окончательно вышел из себя Джонатан. – Поэтому-то они и намокли. А теперь их надо сушить.

К счастью, именно в этот момент вернулась Паула, которая отсутствовала из-за своих постоянных телефонных переговоров. Она мгновенно оценила ситуацию.

– Капитан Проуз, сейчас я все объясню. Уверена, что тогда вы сможете нам помочь, если это вообще возможно, – проговорила она, очаровательно улыбаясь и призвав на помощь все свое обаяние.

– О, я был бы чрезвычайно признателен…

Просто и доходчиво Паула поведала всю драматическую историю с листопадом. Когда мы только приехали в гостиницу, капитан Проуз был настолько любезен, что помимо наших номеров предоставил нам еще одну комнату, где мы могли обсуждать сценарий и размещать съемочную аппаратуру. Это была странная комната на втором этаже, больше всего напоминавшая оранжерею в викторианском стиле. И вот теперь Паула спросила разрешения заодно высушить в ней добрую половину леса. Капитан все же обладал чувством юмора и твердой хваткой хозяина, иначе он выставил бы нас из отеля в тот же момент. Он, напротив, отдал нам кипу старых номеров «Таймс», чтобы мы могли разложить на них наши драгоценные листья, а также солидную электрическую печь образца примерно 1935 года. Вскоре печь, словно могучая домна, уже выбрасывала мощные потоки тепла. Листья, разложенные на старых номерах «Тайме», заняли полкомнаты, и Джонатан, тихонько напевая, любовно перебирал их руками. Мы все собрались в дружеском кругу выпить по стаканчику виски и понаблюдать за ним.

– Это похоже на сценку из спектакля в сельском клубе, – промолвил Крис.

– Не находите? Например, «Дети в лесу».

– Вот уж нет, – принялся рассуждать я. – Харрис слишком стар для дитяти. Это скорее «Буря». Там есть спятивший старина Калибан, мечущийся в своем обиталище.

– Смейтесь, смейтесь, – холодно прервал наши разглагольствования Джонатан. – Посмотрим, что вы скажете, когда настоящие осенние листья дождем посыплются с деревьев.

Два дня спустя, когда листья высохли, мы благоговейно отнесли их назад в лес. Вместе с ними была торжественно доставлена лестница, которую под руководством Джонатана приставили к стволу могучего дуба.

Брайану, не занятому звукозаписью в этом эпизоде, было поручено подняться с мешком листьев по лестнице, забраться на ветви подальше от ствола и начать сыпать листья, имитируя матушку-природу, что он послушно исполнил.

– Разбрасывай их как можно более естественно, – то и дело взывал Джонатан.

– Как я могу разбрасывать их «естественно» из полиэтиленового мешка? – обиженно отзывался Брайан со своего ненадежного насеста.

– Рассыпай их, – поучал Джонатан, – а не швыряй кучами.

– Ох, и намучаетесь вы с этим делом, братцы, – заметил Саймон.

– Подумаешь, – сказал я. – Однажды Эрик фон Штрохейм во время съемок одного из своих фильмов (а дело было зимой, и деревья стояли голые) велел прикрепить к ветвям 35 тысяч цветков миндаля.

– Вот это да! Должно быть, влетело ему в копеечку? – спросил Саймон.

– Еще бы, – ответил я, – да еще какую. Кстати, благодаря этой лиственной эпопее, они с Харрисом и породнились.

– Серьезно? – заинтересовался Саймон.

– Вполне, ведь его настоящее имя – Харрис фон Штрохейм, но он его скрывает.

– Так вот почему Джонатан так зациклился на листьях? – спросил Саймон.

– Ну да, да только куда уж нам с нашим бюджетом до цветков миндаля, – ответил я.

Как я уже говорил, Джонатан пребывал в твердом убеждении, что лес не желает с ним сотрудничать: он умышленно растил грибы в тенистых местах, где не хватало света для съемок, он отказывался сбрасывать листья, в нем постоянно шел дождь, он покрывался туманом, в общем, был большим упрямцем. И наконец последним испытанием стал эпизод с галлами.

Вряд ли нужно говорить, что каждое дерево в лесу является центром экосистемы. Дерево, регулируя режим тепла и влаги, а тем самым формируя особый микроклимат, создает среду обитания для целого сонма существ, живущих на нем, в нем или по соседству с ним или же посещающих его по деловым соображениям, например для гнездования. Подсчитано, что один дуб в состоянии обеспечить условия жизни более чем тремстам различным видам (и бог знает, скольким особям каждого вида), начиная с птиц и заканчивая мотыльками, гусеницами и пауками. К числу созданий, живущих в этой обособленной экосистеме, принадлежат многие виды галлов. Галлы – одни из наиболее причудливых украшений, которые можно встретить в лесу, и мое описание галлов в книге «Натуралист-любитель» сильно поразило воображение Джонатана. Помнится, я писал:

«Галлы служат обиталищем для развивающихся личинок. Из одних летом выходят взрослые насекомые; другие галлы буреют, и в них личинки перезимовывают. Но это еще не все, поскольку внутри каждого галла вы почти наверняка обнаружите и другие существа, которые являются либо паразитами хозяина-галла, либо его непрошеными гостями. Обычный дубовый галл, который очень легко найти в лесу, помимо своего законного хозяина, орехотворки, дает пристанище еще 75 различным видам насекомых».

Вот из-за этой-то фразы: «Обычный дубовый галл, который очень легко найти в лесу» все и началось. Джонатан намеревался найти несколько дубовых галлов и заснять меня и Ли за их сбором, а затем передать их Лондонской студии научных фильмов (осуществлявшей все съемки крупного плана для нашего фильма) для того, чтобы с помощью микросъемки они смогли бы показать появление на свет всех 75 видов насекомых. Вообще-то в любом приличном лесу из-за галлов не видно деревьев, но здесь все было совсем наоборот. Ранним утром мы отправились за галлами, причем Джонатан прихватил с собой пару громадных черных полиэтиленовых мешков, только что освободившихся от листьев.

– Ты думаешь, двух мешков нам хватит? – спросил я.

– Ты же сам сказал, что они обычные и их легко найти, – ответил он. – Мне их нужно очень много.

– Отлично, в один мешок, даже при самом скромном подсчете, войдет тысячи две, а в двух разместятся четыре – четыре с половиной тысячи.

– Плевать, – упрямился Джонатан. – Я не хочу искушать судьбу, мне нужен солидный запас.

Итак, мы устремились в лес, подобно стаду свиней – охотников за трюфелями.

Начать решили с дубовой поросли на опушке леса. Эти малыши пользовались особой любовью орехотворок, и их малый рост, как нам представлялось должен был облегчить наши поиски. Тщательно обследовав несколько сотен деревьев, мы обнаружили полное отсутствие не только дубовых, но и любых других галлов. Джонатан начал нервничать, как бывало с ним всякий раз, когда природа отказывалась ему повиноваться.

– Эй, мальчики, – вопль Паулы, находившейся в четверти мили от нас, ударил по нашим барабанным перепонкам, – скажите, как хоть они выглядят.

– Как крошечные сморщенные гнилые яблоки, – прокричал я в ответ.

Мы продолжали поиски. Оставив в покое маленькие деревца с глянцевыми листьями, на которых не было и следов галлов, мы вошли в лес, где росли деревья повыше. Мы начали поиски в восемь. Уже к одиннадцати я начал приходить к убеждению, что лес заколдован и виновен в этом не кто иной, как Джонатан. Со мной такого еще не случалось. Я никогда не видел ни одной дубравы, в которой не было бы галлов. Это было похоже на то, как если бы из Сахары исчез сразу весь песок. И вдруг в половине двенадцатого раздались восторженные возгласы Ли.

– Я нашла его, я нашла! – кричала она.

Мы бросились к ней.

– Где, где он? – прорычал Джонатан. Ли показала. Она держала ветку дуба, на которой сидел галл. Это был несомненно он, но такой маленький, сморщенный и жалкий, что более походил на засохшую какашку лилипутского слоника.

– И это дубовый галл? – с подозрением спросил Джонатан.

– Да, – ответил я, – но, должен признаться, мне попадались более жизнеспособные экземпляры.

– К сожалению, он единственный, имеющийся пока в нашем распоряжении, – заметил Джонатан, осторожно снимая галл с дерева. – Придется взять его с собой.

Как выяснилось впоследствии, это был вообще единственный найденный нами экземпляр. Его препроводили в Лондон с таким почтением, как если бы то были королевские драгоценности (точнее, Главное Сокровище Короны), и люди сидели возле него неделями с камерами наготове, наподобие ученых, ожидающих появления пришельца из летающей тарелки. Все было напрасно. Когда стало совершенно очевидно, что из галла ничего не вылупится, Джонатан вскрыл его перочинным ножом. Внутри находилась одна-единственная, очень маленькая, давно почившая личинка орехотворки. Снимать природу непросто, особенно второпях.

Следующими, кто озадачил нас, были барсуки, эти замечательные создания с древнейшей родословной, чьи предки вперевалочку бродили по лесам Англии еще в те времена, когда сами люди одевались в шкуры. Это важное, очаровательное, красивое существо, на редкость смышленое и обаятельное, приносит огромную пользу, будучи одним из самых активных хищников сельской местности и наводя ужас на все живое от мокрицы до зайчонка, от фазаненка до лягушки, не брезгуя также червями, улитками, жуками, змеями и ежами. Слово «всеядный» означает «поедающий все», и барсук превосходно оправдывает это название. Он умудряется видеть еду буквально во всем. Но несмотря на такой беспорядочно плотоядный подход к жизни, большая часть его рациона состоит из корешков, грибов, ягод и семян. В целом этот красивый и полезный зверек является неотъемлемой частью сельской местности, а если он иногда и устроит маленький беспорядок на кукурузном поле или плантации хмеля или же разорит курятник, мы, учитывая приносимую им пользу, не должны придавать слишком большого значения этим отступлениям от хороших манер.

Жилище барсука, или барсучья нора, – это сложный комплекс бесконечных подземных ходов и залов. А так как нора (равно как и английский загородный дом) передается из поколения в поколение и каждое поколение стремится расширить и улучшить ее, то сеть подземных жилищ постоянно растет. Нора состоит из спален, альковов, детских и даже специально выкопанных туалетов. Барсуки влюбляются однажды и на всю жизнь и, будучи исключительно цивилизованными зверями, дружат семьями со всеми окрестными сородичами.

И вот совсем недавно барсук, который целое тысячелетие брел в зеленом сумраке английского леса, подвергся внезапному нападению со стороны двух отдельных групп так называемых цивилизованных людей. Группа ветеринаров, привлеченных для работы министерством сельского хозяйства, объявила барсуков переносчиками бычьего туберкулеза (каковыми они, возможно, и являются). Решение проблемы было простым: «истребить». И началась кампания окуривания барсучьих нор при крайне несимпатичных обстоятельствах. Мне кажется, что у ветеринаров, работающих в этом министерстве, всегда наготове только один ответ на поставленную проблему: «уничтожить» вместо «решить». К счастью, общественность восстала против такого подхода, и варварское разрушение родовых жилищ и уничтожение животных было приостановлено. Вы, должно быть, подумали, что официальной кампании окуривания (достойной по жестокости временам Тевтонского ордена) с лихвой хватило для бедняги барсука, но ничуть не бывало. Потерпев поражение с одной стороны, бюрократическая машина стала угрожать животным с другой. Ведущим видом спорта среди тех представителей человечьей расы, чье развитие все еще находится где-то на уровне неандертальца, стала травля барсука терьерами. Барсуки, приносящие, вероятно, большую пользу, чем все эти варварские омерзительные человеческие личности, выгонялись из нор и преследовались собаками. В подобной травле как нельзя лучше отражены две стороны нашего радужного общества: бюрократия, безжалостно уничтожающая все на своем пути, и озверевшая толпа, готовая (словно Римский плебс) не только лицезреть публичную казнь, но и принять в ней непосредственное участие.

В нашем распоряжении уже имелись превосходные кадры подземной барсучьей жизни, отснятые Эриком Эшби, позволившим барсукам вырыть норы под его домом. С помощью своеобразного перископа он может наблюдать и снимать своих барсуков под землей. Для завершения эпизода Джонатан хотел сделать несколько кадров со мной и Ли у входа в барсучью нору, встречающих выскакивающего нам навстречу животного.

– Вы укроетесь в засаде у барсучьей норы на другой стороне долины, – пояснял Джонатан, – а затем, когда стемнеет, барсуки выйдут наружу.

– А ты что, их об этом попросил? – съязвил я.

– Да, они обязательно выйдут, – без тени сомнения ответил Джонатан. – Они выйдут на сандвич.

– Сандвич? Какой сандвич? – удивилась Ли.

– Сандвич с арахисовым маслом, – сказал Джонатан.

– Объясни, что ты имеешь в виду, – попросила Ли.

– Барсуки, – авторитетно заявил Джонатан, – так вот, барсуки находят сандвичи с арахисовым маслом совершенно неотразимыми. Они пройдут много миль, чтобы получить хоть один. Протащи через лес сандвич с арахисовым маслом, и барсуки со всей округи последуют за тобой.

– Где это тебе удалось раздобыть такую ценную информацию? – поинтересовался я.

– Я вычитал это в одной книге о барсуках, – поделился Джонатан. – Там говорится, что это самый верный способ.

– По мне, это звучит довольно странно, – сказал я. – Мне никогда не приходилось слышать о приманивании барсуков арахисовым маслом.

– Бурундучки любят арахисовое масло, – неожиданно вспомнила Ли. – Мне приходилось кормить их так в Мемфисском зоопарке, поэтому вполне вероятно, что барсукам оно тоже понравится.

– Они находят его неотразимым, – повторил Джонатан, – и все на свете отдадут за сандвич с арахисовым маслом.

Вооружившись достаточным запасом сандвичей с арахисовым маслом, мы отправились в лес, где было много барсучьих нор. К несчастью, местность была густо населена и повсюду виднелись следы недавнего пребывания человека.

– Боюсь показаться пессимистом, – сказал я Джонатану, – но что будет, если барсуки все же не выйдут на приманку?

– Я и это предусмотрел, – сказал он, взглянув на часы. – С минуты на минуту прибудет барсучье подкрепление.

– Какое подкрепление? – переспросила Ли.

– Один малый по имени Дэвид Чефф, – ответил Джонатан. – У него живут два ручных барсука. Вот он и прибудет с ними с минуты на минуту и если дикие барсуки все-таки не покажутся, у нас по крайней мере будут ручные.

Итак, камеры были наготове, и мы с Ли заняли свой наблюдательный пост. Как и следовало ожидать, барсуки так и не появились. И это нисколько не удивительно, так как, несмотря на все предосторожности, проявляемые съемочной группой фильма, мы не могли быть абсолютно бесшумны, а у барсуков очень тонкий слух.

Как раз в это время прибыл огромный бородач Дэвид Чефф с парой симпатичных молодых барсуков. Нетерпеливых и фыркающих от возбуждения животных достали из клеток и выпустили у барсучьей норы.

– А теперь, – скомандовал Джонатан, – все, что от тебя требуется, – это чтобы ты сказал прямо в камеру: «Существует единственно верный способ выманить барсука из норы. Он так же, как и мы, люди, обожает сандвичи с арахисовым маслом. Используя их как приманку, вы можете заставить выйти из норы любого, даже наиболее упрямого». Далее ты бросаешь сандвич у самого входа в нору, и барсуки с восторгом набрасываются на него.

Послушно проговорив свои слова в камеру, я бросил сандвич перед входом в нору. Как по команде, оба барсука приблизились к нему, понюхали, а затем поспешно бросились прочь, яростно чихая и всем своим видом выражая явное неудовольствие. Не вызывало сомнений, что этой паре барсуков сандвич с арахисовым маслом пришелся совсем не по вкусу. И конечно же, этот случай еще раз укрепил Джонатана в его уверенности, что матушка-природа абсолютно не желает с ним сотрудничать.

ФИЛЬМ СЕДЬМОЙ

Исколесив весь свет в поисках различных животных, я часто поражался, какое разнообразие живых существ можно найти в английской сельской местности.

Уже более тысячелетия поля и пастбища в Англии традиционно огораживают густой живой изгородью. Впервые вторгшись в Британию, саксы начали валить лес, или Уайлд Вуд*, как они его называли, с тем чтобы расчистить землю под луга и пашни. Тогда и возникла идея живой изгороди, которая должна была служить границей пахотных угодий и своеобразным «пастухом» скота. Вскоре саксы нашли идеальное для этой цели растение – боярышник. Хорошо размножающийся с помощью отводков и черенков, боярышник быстро разрастался в густую, непроницаемую, колючую изгородь, прекрасно защищавшую от ветров, непроходимую для скота. Взращенная на месте сведенного строевого леса, она взяла на себя заботу о жившем там зверье. Подсчитано, что протяженность живой изгороди, превратившей сельский пейзаж Англии в некое подобие шахматной доски, составляет около полумиллиона миль. Это гениальное изобретение средневековья служило не только убежищем для диких животных, помогало следить за пасущимся скотом и спасать урожай; оно было настоящей аптекой, полной целебных трав, способных вылечить человека от любой болезни, начиная от головной боли и кончая грыжей; а некоторые растения обладали свойствами совершенно иного рода и могли отводить колдовские чары, что по тем временам играло немаловажную роль. Прелестная белая, словно снег, звездчатка лечила от прострела в пояснице; прохладные мясистые листья конского щавеля помогали при укусах насекомых и крапивных ожогах; для быстрого заживления рекомендовали прикладывать к ранам Черноголовку обыкновенную; при лихорадках и воспалении слизистой оболочки идеальным средством считалась лапчатка гусиная. В средние века люди с большим почтением относились к живым изгородям, веря, что их населяют эльфы, феи и прочие духи. С живой изгородью было связано множество примет – дурных и добрых. Считалось, что если сорвать сердечник луговой, тебя непременно укусит гадюка, а если невинную голубую веронику – случится гроза или, того хуже, птица выклюет тебе глаз. Среди добрых примет можно назвать такие: стоит протереть коровье вымя лютиками, и удой молока резко возрастет, а если повесить в коровнике пучок крапивы, то сколько бы ни старались потом ведьмы, молоко все равно не прокиснет.

Уайлд Вуд – дикий лес (англ.).

В те времена живая изгородь была жизненной необходимостью, и поэтому относились к ней очень бережно; в результате выигрывали и человек, и природа. Современные же фермеры считают живую изгородь досадным анахронизмом и спешат от нее избавиться, безжалостно выкорчевывая древнюю реликвию, чтобы дать место все новым и новым участкам земли, которые будут отданы во власть разрушительной деятельности дождя и ветра.

Нам хотелось заснять один из нетронутых уголков прежней живой изгороди, отразив ее эстетическую и экономическую ценность. Пройдет еще немного времени, и живая изгородь, эта прекрасная и такая важная страница британской истории, канет в Лету. Поэтому мы торопились увидеть и запечатлеть ее такой, какой она была на протяжении тысячелетия. В нашем путешествии было решено воспользоваться тремя старинными видами транспорта. Джонатан отыскал в Суссексе великолепный участок живой изгороди, идущей вдоль проложенной в траве настоящей проселочной дороги, к слову сказать, не испорченной гравием и асфальтом, разукрашенной по обочинам полевыми цветами, под сенью высокого, в белом, словно снег, цвету боярышника. Такой же точно дорогой ходил когда-то Шекспир, брели на богомолье в Кентерберийское аббатство пилигримы. Доставить нас в этот зачарованный уголок Англии, к моему неописуемому восторгу, должен был самый настоящий паровоз.

Горячие поклонники этого вида транспорта, облазив всю Великобританию, нашли несколько старинных паровозов и, любовно их отреставрировав, добились разрешения пользоваться ими на специально отведенных для этого участках пути. Бригада, обслуживающая поезд, включая машиниста, проводника, кондуктора и другой персонал, – не профессионалы, а любители. В обычной жизни это учителя, профессора, владельцы магазинов, химики или просто пенсионеры, работающие совершенно безвозмездно с той лишь целью, чтобы молодое поколение могло наяву ощутить всю прелесть поездки на паровозе, вдохнуть едкий, дурманящий запах угля, копоти и пара, вздрогнуть от пронзительного, словно крик совы, паровозного гудка, почувствовать что-то невероятно ностальгическое, когда паровоз, грохоча, скрежеща и шипя, трогается с места, а потом отдаться во власть ритмичного, как удары сердца, перестука колес. Поэтому мы с радостью предвкушали поездку по железной дороге с поэтическим названием «Колокольчик».

Ли, дожив до тридцати трех лет, ни разу в жизни не ездила на паровозе. Меня, страстного любителя паровозной езды, это открытие потрясло до глубины души. Когда мы прибыли на станцию, паровоз уже ждал нас, чистенький, сияющий, с вьющимся над составом щегольским шлейфом пара; позади паровоза размещались нарядные вагончики первого, второго и третьего классов (причем разница между ними была хорошо заметна). Тяжелые двери мягко захлопнулись; при желании можно было опустить державшееся с помощью толстых кожаных ремней окно. Правда, при этом в глаз вам могла попасть искра от паровоза или вы могли испачкать в саже нос, – зато такого рода ощущения были непременным атрибутом настоящего путешествия на настоящем паровозе. Махнув рукой на бюджет, Джонатан королевским жестом зарезервировал для нас места в первом классе с широкими диванами, богато украшенными вдавленными крупными пуговицами, похожими на грибные шляпки. На стенах были развешаны яркие картинки с изображением морских курортов года эдак 1920-го; море на них было такой невероятной синевы, что приходилось только удивляться, как после этого люди вообще отдыхали на Средиземноморье. Багажные полки были так широки и прочны, что преспокойно выдержали бы бессчетное количество глэдстоновских чемоданов, шляпных коробок, корзин с провизией и прочего скарба. Мы с Ли заняли места у окна, а Крис с Брайаном, магнитофоном и камерой расположились в дальнем конце купе; в начале серии предполагалось дать мой голос за кадром на фоне мелькающего за окнами сельского пейзажа. По техническим причинам сцену снимали несколько раз, из-за чего нам пришлось кататься по одному и тому же маршруту взад-вперед. Правда, на сей раз я не возражал против пересъемки, так как езда на паровозе доставляла мне большое удовольствие.

Но вот, наконец, начальная сцена была снята, и мы неохотно покинули поезд, остановившийся у маленькой деревянной платформы с надписью крупными белыми буквами: «Остановка „Чистое поле“. По требованию». Выбравшись на шаткий настил, мы извлекли из купе проводника следующий вид транспорта, на котором нам предстояло прокатиться, – большой, сверкающий металлом велосипедный тандем.

Это была еще одна гениальная затея нашего режиссера. Я, правда, пытался слабо протестовать, говоря, что не сидел на велосипеде лет тридцать пять, но Джонатан, как всегда, был непоколебим, уверяя (в который раз!), что это проще простого. Велосипед прибыл к нам в отель накануне вечером, и наутро мы с Ли решили его опробовать, выбрав для этого дворик перед входом в отель. Вначале наш экипаж двигался довольно неровно, так как Ли заявила, что лучше меня знает, как на нем ездить. К тому же велосипед был очень легким и приходилось все время быть начеку, особенно на поворотах, когда переднее колесо неожиданно складывалось, наподобие птичьего крыла, и вы оказывались в придорожной канаве. Но вскоре мы овладели техникой велосипедной езды и начали носиться по дворику, со свистом рассекая воздух. На наше несчастье, из отеля неожиданно выпорхнули три пожилые дамы, сопровождаемые джентльменом, своим внешним видом напоминавшим бригадного генерала старой закалки, и пересекли путь прямо перед носом нашей машины. Я с силой нажал на тормоз, тандем занесло, переднее колесо сложилось, и мы с Ли очутились на земле, изобразив кучу малу, а сверху нас придавил велосипед. Старушки взвизгнули, бригадный генерал пробормотал что-то вроде «черт побери», а Ли и я, покатавшись по земле, с трудом выбрались из-под велосипеда и поднялись на ноги. Бригадный генерал вставил в глаз монокль и оглядел нас с головы до ног. Мы были одеты по-походному, а если к тому же учесть, что за день до описываемых событий наши костюмы попали под дождь, то вид у нас был, прямо скажем, не парадный.

– Бродяги, – после недолгого молчания заключил бригадный генерал, вложив в это слово все презрение, которое испытывает средний англичанин к представителям пролетариата. Затем, растопырив руки, как бы пытаясь оградить божьих одуванчиков от могущей пристать к ним заразы, он пропустил их вперед, и вся четверка удалилась. Начало было довольно обескураживающим.

Тем не менее когда мы вышли на перрон в «Чистом поле» и «Блэк Найт»*, окутанный клубами пара, подарив пронзительный прощальный свисток, удалился, звуки и запахи солнечного майского дня нахлынули на нас со всех сторон. С голубого неба лилось пение жаворонков. Громко, без передышки, куковали в полях кукушки; воздух был напоен ароматом сотен весенних цветов. По деревянному настилу мы скатили «Дейзи»** (так окрестили наш тандем) на гаревую дорожку, а потом по узкому скользкому проходу спустились к неширокой тропе; ее высокие откосы были покрыты россыпями желтых, точно шафран, калужниц, а на самом верху стояла живая изгородь из боярышника с соцветиями, похожими на кучевые облака. Оседлав «Дейзи», под лучами жаркого солнца, в сопровождении птичьего гомона мы отправились на поиски старой доброй Англии.

«Блэк Найт» – «Черный Рыцарь» (название паровоза) (англ.).

Дейзи – маргаритка (англ.).

Место, выбранное Джонатаном (учитывая время года), оказалось выше всяческих похвал. Высокие откосы и сама живая изгородь напоминали красочное цветовое панно: канареечно-желтые лютики, красные первоцветы, белые цветы звездчатки, голубоватая дымка колокольчиков, сиреневые фиалки и плоские, похожие на бледный туман соцветия бутня одуряющего. Между изгородями раскинулись огромные и пышные луга, пестреющие кляксами цветов, с островками одиночных живописных дубов и берез; их только-только распустившаяся листва отбрасывала на землю узорчатую тень. Коттеджи и небольшие виллы прятались между деревьями так, что их совсем не было видно, и создавалось полное впечатление, что местность необитаема. В конце концов мы добрались до проселочной дороги, охраняемой с одной стороны живой изгородью – густой, почти непроходимой стеной боярышника с вплетенным в нее странного вида дубом, чьи корни были скрыты под плотной сетью плюща. Здесь нас поджидал Дэйв Стритер, назначенный нашим проводником по зеленой изгороди. Дэйв оказался для нас настоящей находкой. Стройный, темноволосый, с быстрым взглядом карих глаз и носом с горбинкой, похожим на клюв, он чем-то неуловимо напоминал птицу. Дэйв гордился живой изгородью так, словно она была посажена его руками, и не было ни одного местного растения, птицы или насекомого, которых бы он не знал. Он помогал нам проникать в тайны древней живой стены.

История большинства живых изгородей насчитывает несколько веков, но натуралистам удалось довольно точно определять их возраст. Технология достаточно проста. Отмерив тридцать шагов от определенного места, вы возвращаетесь назад и подсчитываете число видов деревьев, растущих на данном участке. Каждый вид дерева соответствует одному столетию. На первый взгляд такое утверждение может показаться маловероятным, но ученые подкрепили его целым рядом убедительных доказательств. При закладке изгороди фермеры обычно использовали одно, реже два вида растений. С течением времени в посадки проникали и другие виды деревьев, занесенные в виде семян с птичьим пометом или грызунами, которые закапывали орехи и семена про запас, а потом о них забывали. Проверив предположения на лесополосах, возраст которых был хорошо известен, ученые установили, что новый вид древесного растения появляется раз в столетие.

Отмерив положенное число шагов, мы с Ли занялись подсчетом росших на нашем участке видов деревьев. Обнаружив более десяти образцов различной древесной растительности, пришли к выводу, что наша живая изгородь существовала уже тогда, когда Лондонского Тауэра и Вестминстерского аббатства и в помине не было! Приходится только удивляться тому, с каким благоговением чтят память этих каменных реликвий, совершенно не заботясь о другой, не один век приносившей неисчислимую пользу не только человеку, но и всему живому, а ныне методически уничтожаемой прямо на глазах. Слабые голоса энтузиастов-биологов в защиту природной реликвии, которая безжалостно выкорчевывается бульдозерами, тонут в море полного равнодушия. Если бы можно было хоть на минуту представить, что кому-то пришло в голову разобрать Вестминстерское аббатство, чтобы построить на его месте административное здание, или взорвать Тауэр, чтобы возвести еще один Хилтон, – да этого наглеца стерли бы в порошок, хотя оба знаменитых здания, вместе взятые, за все время своего существования принесли человечеству неизмеримо меньше пользы, чем скромные живые изгороди.

Живая изгородь (помимо разнообразных травянистых растений, скрывающихся под сенью ее колючего полога) дает пристанище многим видам пресмыкающихся, птиц и млекопитающих, часть из которых нам удалось заснять. Одной из самых симпатичных, на мой взгляд, является мышь-малютка – самое крошечное млекопитающее Британских островов, которой принадлежит честь быть открытой и описанной не кем иным, как одним из известнейших натуралистов-любителей, – самим Гилбертом Уайтом. В его несравненной «Естественной истории Селбурна» первое научное описание мыши-малютки звучит так:

«Мне удалось раздобыть нескольких мышей, о которых я упоминал в предыдущих письмах. Это молодой самец и беременная самка, которых я заспиртовал. По окраске, форме тела и размерам, а также способу устройства гнезда это, несомненно, доселе не известный науке вид. Они гораздо мельче и тоньше, чей Mus domesticus medius, описанная Реем; по расцветке ближе к белке или соне; живот белый; сбоку по шерстке проходит четкая линия, отделяющая по цвету живот от спины. Эти мыши никогда не живут в доме, их заносят в амбары и сараи в снопах.