Текст книги "Натуралист на мушке, или групповой портрет с природой"

Автор книги: Джеральд Даррелл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Мы демонстрировали нашим телезрителям один из самых отталкивающих, грязных, прекрасных и необычных городов Земли. После кладбища и свалки мы посетили городские трущобы, сняв бродячих собак и кошек; показали, как живут в каменных джунглях голуби и крысы. Жизнь кипела даже на высоте выстроенного из стекла и бетона пятнадцати– или двадцатиэтажного дома: в телевизоре жили чешуйницы, на ковре – тараканы, а между стенных панелей – мыши.

Наконец наступил незабываемый день, названный нами Днем Битвы 87-го квартала.

Среди наших нью-йоркских помощников-натуралистов оказалась очаровательная Хелен Росс Рассел, посвятившая много лет изучению местной флоры и фауны и написавшая на эту тему ряд чрезвычайно интересных книг. Она точно знала, на каком небоскребе гнездились сапсаны, где лучше всего найти крыс и на каком теннисном корте воровали мячи еноты. Обладая огромным запасом подобного рода знаний, могущих пригодиться только избранным, она оказала нам неоценимую помощь. В наши замыслы входило показать жизнь, процветающую на небольших, незастроенных участках земли, которые в Америке именовались собачьими площадками, а в Англии – чем-то вроде пустырей. Не устаешь поражаться, как в самом центре больших городов жизнь неумолимо берет свое. Первопроходцы жизни – мхи и лишайники; за ними появляется сорная трава, а уже потом, пробившись сквозь асфальт и мусор, – даже деревья. Стоит растениям немного обжиться, как объявляются поселенцы, многочисленные представители отряда беспозвоночных – многоножки, пауки, улитки, за которыми следуют птицы, мыши, а иногда жабы и змеи. Таким образом, даже обычный пустырь может оказаться для натуралиста-любителя местом обильного сбора дани.

Для съемок Аластер нашел отличный пустырь. Он находился на углу 87-й улицы и был огорожен с двух сторон глухими стенами высоких домов. Две другие стороны находились на перекрестке оживленных улиц. Пустырь использовался владельцами собак для выгула своих питомцев, поэтому вся территория была, мягко говоря, прилично удобрена. Заваленная строительным мусором, грудами пустых консервных банок и старыми вывесками типа «Полицейский участок», она в изобилии поросла сорняками; имелось даже несколько деревьев. Площадка была неровной, со множеством выбоин, в которых скопилась вода, образовав большие лужи; последние использовались окрестными голубями и воробьями в качестве плавательных бассейнов вкупе с барами прохладительных напитков. Итак, на нашей площадке обитали пауки, улитки, многоножки, птицы и собаки, а по ночам, несомненно, мыши, крысы и кошки. У пустыря, с нашей точки зрения, был один серьезный недостаток – на нем не было коконопрядов. Это нас и погубило.

Коконопряды – одни из главных вредителей зеленых насаждений в США. Эта их особенность, однако, не мешает им быть чертовски милыми существами (что неудивительно, ведь такое часто встретишь и у людей). Самка коконопряда после спаривания откладывает яйца, в которых образуются личинки, но они остаются лежать в состоянии покоя до следующей весны. Личинки способны выдерживать очень низкие температуры, заменяя часть жидкости своего тела на вещество, называемое глицерином, который по свойствам напоминает антифриз. С приходом весны личинки дружно «вылупляются» из яиц и всей семьей (именно так называют их сообщество) начинают плести шатер для житья. Шатры выполняют еще одну функцию, действуя наподобие миниатюрных теплиц. Они расположены так хитро, что собирают максимум утреннего и полуденного солнца. Как установили ученые, при наружной температуре воздуха всего в 18 o C температура под шелковым пологом доходила до 36 o C.

Направляясь из своего шатра к местам кормежки, гусеницы тянут за собой тонкую шелковую нить, выходящую из бородавки на нижней губе. Передвигаясь по ветвям, они создают своего рода шелковую дорогу, которая совершенствуется и расширяется идущими по их следу братьями и сестрами. Но это еще не конец истории. Мы подошли к самой интересной части нашего повествования, приоткрывающей завесу над естественнонаучной детективной историей. Ученые открыли (во всяком случае, так они утверждают), что каждая гусеница ароматизирует свой след и по ее запаху сородичи узнают кратчайший путь к местам кормежки; таким образом, шелковая нить – это пахучий указатель к лучшему пастбищу. Ученых заинтересовал секрет, выделяемый из хвостовой части на животе гусениц. Его можно было сравнить с тянущимся за идущей по комнате женщиной шлейфом духов «Шанель Э 5» с той лишь разницей, что аромат духов означал вероятное любовное свидание, а секрет гусениц – наличие поблизости продовольственного склада. И духи, и секретируемое вещество «работают» по одному и тому же принципу, правда, цели у них разные. Одна из ученых, женщина с оригинальным, нестандартным мышлением по имени Джейн Игерли, сделала необычное открытие. Она увидела, что одна из подопытных гусениц поползла по начерченному ею в тетради следу карандаша. Может быть, что-то в карандашном грифеле напомнило едва уловимый запах гусениц? После исследований различных видов карандашей оказалось, что в состав некоторых грифелей входили добавки говяжьего или рыбьего жира, возбуждавшие гусеницу и наводившие ее на мысль о сочных зеленых листьях. Далее выяснилось, что независимо от вида добавленных жиров гусеница способна различать степень твердости карандаша одного и того же вида. Исследования в этом направлении продолжаются, и, несомненно, предстоит сделать еще немало удивительных открытий. Узнав так много о жизни гусениц, мы пришли к выводу, что в нашем рассказе о жизни животных в городе будет несправедливо обойти молчанием эту существенную страницу, и потому решили показать частную жизнь коконопряда – этого главного вредителя городских зеленых насаждений.

Но, как я уже сказал, хоть на нашем пустыре и росла вишня – любимое дерево коконопрядов, – самих гусениц не было. Экстренное совещание на высоком уровне обнародовало тот факт, что на сей раз наш бюджет выдержит не предусмотренные сметой расходы по импорту и транспортировке нескольких экземпляров гусениц, обитавших в той части города, где жила Хелен, и подвергавшихся вследствие своей большой численности всяческому остракизму. Мы намеревались рассадить их на вишневое дерево на нашем пустыре и заснять, а после окончания съемки непременно возвратить в родные пенаты.

Итак, съемочная группа принялась за дело. В очередной раз мы с благодарностью воспользовались феноменальными способностями Паулы. Несколько кадров снимали с крыши стоявшего через дорогу здания, вследствие чего голосовые связки и легкие нашего продюсера подверглись очередному испытанию. Только благодаря силе ее голоса и исключительно четкой дикции, мы смогли уловить все команды, которые она громовым голосом, перекрывая шум бесконечного потока ревущих, гудящих и сигналящих машин, выкрикивала с крыши пятиэтажного дома. Сняв большую часть кадров, мы перешли к сцене с коконопрядами. С величайшими предосторожностями их вынули из фургона; каждая облепленная гусеницами ветвь вишневого дерева была тщательно завернута в тончайшую ткань. Благоговейно мы поднесли ветви с гусеницами к нашему дереву, кривобокому и низкорослому, как истинное дитя трущоб; но, несмотря на ущербность, оно дерзко бросало вызов Нью-Йорку, вознамерившемуся его погубить. Ветви привезенной вишни вместе с гусеницами, их шатром и шелковыми автомагистралями аккуратно прикрепили к ветвям нашего уродца, так что сооружение выглядело даже более натуральным, чем настоящее дерево. В это время мы заметили, что к нам присоединилась некая дама, которая с нескрываемым любопытством наблюдала за нашими действиями.

– Интересно, а что это вы тут делаете? – спросила она, колыхнув мощным торсом, втиснутым в обтягивающие брюки и джинсовую куртку.

Аластер обернулся с милой улыбкой, держа голову немного набок. К счастью, пока он окончательно не запутал и без того озадаченную даму, вмешалась Паула.

– Мы снимаем фильм о жизни животных в городе, – любезно объяснила она.

– Хотим показать, что даже в центре такого города, как Нью-Йорк, природа все же продолжает существовать.

– Так вот зачем здесь клопы, – предположила дама.

– Вы правы, – мягко ответила Паула. – Правда, они называются коконопряды.

– Их здесь не было, – уточнила дама. – Это вы их сюда притащили.

– Да, конечно. Видите ли, их почему-то действительно здесь не было и нам пришлось привезти их для съемок из другого места, – объяснила Паула, начиная чувствовать себя несколько неловко под тяжелым немигающим неандертальским взглядом дамы.

– А коли их не было, так какого черта вы их приволокли? – вопросила она.

– Для фильма, – отрезал Аластер, который как раз обдумывал, в каком направлении следует двигаться гусеницам: справа налево или слева направо и как им об этом сообщить.

– Мошенники! – рявкнула дама, выходя из состояния ступора и впадая в состояние спора с ближним, характеризующимся общеизвестной стойкой с широко расставленными ногами и руками, упертыми в бока. – Вы их сюда притащили, их здесь не было. Мошенники. Вы специально приволокли сюда этих клопов.

– Ну конечно, мы принесли их сюда, – раздраженно ответил Аластер, плавное течение мысли которого было грубо прервано. – Если бы мы их не принесли, нам некого было бы снимать.

– Все равно мошенники, – упорствовала дама. – И все вы врете.

– А вы никогда не задумывались, мадам, – выступая в роли миротворца, произнес я, – о том, что девяносто процентов фильмов о природе, как и фильмы Уолта Диснея, все подделаны? И вообще, весь процесс создания фильмов в каком-то смысле подделка. Равно как и портрет, сделанный портретистом, и нарисованный пейзажистом пейзаж. Все они, как бы вам это объяснить, выставляют природу в более выгодном свете.

– Уолт Дисней не мошенник, – взревела дама, начиная проявлять агрессивность саблезубого тигра, чувствующего, что его пытаются заманить с ловушку. – Уолт Дисней американец. А вы мошенничаете, да еще на нашей территории.

– У нас есть разрешение из мэрии, – сказала Паула.

– А вы у нас спросили разрешение, у домового комитета 87-й улицы? – надувшись, словно индюк, заклокотала она.

– Нам казалось, что подобные разрешения – прерогатива мэрии, – сказала Паула.

– Да ваша мэрия, тьфу, по сравнению с домовым комитетом 87-й улицы, – выпалила дама.

– Ну знаете… для некоторых… небоскребы… масса жизни… гусеницы,

– вставил Аластер, добавляя нотку безумия в и без того усложнившуюся дискуссию.

– Вот сейчас пойду и доложу все домовому комитету 87-й улицы, – пообещала дама. – Тогда посмотрим, кто вам позволит мошенничать.

Она удалилась решительным шагом, и мы облегченно вздохнули. Но радость наша была недолгой. Аластер пытался втолковать коконопряду, что от него требуется, но тот, к сожалению, ни слова не понимал по-английски. В это время возвратилась наша дама в сопровождении еще одной – настоящей мегеры, будто вылупившейся из змеиного яйца, со сверлящим, словно лазер, взглядом – типичная представительница такого сорта людей, которые во всем видят только плохое. За ней, вероятно для подмоги, следовал человечек, словно когда-то, в далекой юности, сделанный из картона и непрерывно мокший под дождем всю оставшуюся жизнь.

– Что здесь происходит? – спросила Мегера.

Пока Паула терпеливо рассказывала ей о фильме, который мы собирались снимать, Аластер раздраженно кружил рядом.

– А что вы делаете с нашей площадкой? – осуждающе вопросила Мегера, словно это был не пустырь, где можно было по уши утонуть в собачьем дерьме, а по крайней мере Кью-Гарденс.

– Они портят нашу природу, – влезла Неандерталка. – Понатащили с собой кучу клопов и мошенничают.

– Клопов? – воскликнула Мегера, сверкнув глазами. – Каких клопов?

– Этих, – ответил Аластер, показывая на дерево. – Правда, это не клопы, а коконопряды.

– Коконопряды? – взвизгнула Мегера. – Вы посмели принести сюда коконопрядов?

– Но их же здесь не было, – пояснила Паула.

– Правильно, не было, – сказала Мегера. – И мы не хотим, чтобы они здесь были.

– Но мы привезли их только для того, чтобы снять фильм, – объяснила Паула. – Как только мы пройдем эту сцену, мы тут же заберем их назад.

– Мы не хотим, чтобы на нашей площадке были коконопряды, – повторяла Мегера, в голосе которой появился металл.

– Возмутительно, – подал голос Картонный Человечек. – Я двадцать пять лет в журналистике и впервые слышу, чтобы мошенничали с природой.

– Если вы работаете журналистом двадцать пять лет, то, думаю, не раз сталкивались и не с таким мошенничеством, – с легким раздражением сказал я.

– Вам должно быть хорошо известно, что фильмы о природе снимаются с некоторой долей трюкачества.

– А еще он сказал, что Уолт Дисней мошенник, – вставила Неандерталка, что, по ее мнению, было равнозначно разжиганию костра крестом господним.

– Возмутительно, – подтвердил Картонный Человечек. – Ни один уважающий себя журналист никогда не опустится до мошенничества.

– И оскорблений Уолта Диснея, – добавила Неандерталка.

– О господи, – простонал Аластер, – мы же теряем свет.

– Все, что мы сделали, – терпеливо объясняла Паула, – это привязали к ветвям вашей вишни две привезенные с собой ветви другого вишневого дерева с несколькими коконопрядами. Как только мы закончим съемку…

– Вы хотели сказать подделку, – возмущенно воскликнул Картонный Человечек, – вещь, недостойную истинного журналиста.

– Как только мы закончим съемку, – невозмутимо продолжала Паула, – мы тут же заберем их назад.

– А куда это вы их заберете? – спросила Мегера.

– Туда, откуда взяли, – отрезал Аластер. – Там для них более благоприятный климат.

– Вы имеете что-нибудь против 87-й улицы? – спросила Мегера.

– Да кто вы вообще такой, чтобы критиковать 87-й округ? – спросил Картонный Человечек. – Не иначе как англичанин или, быть может, бостонец?

– Послушайте, – сказала Паула. – Нам нужно еще ровно пять минут, чтобы доснять сцену, а дальше мы все сложим и оставим ваш пустырь таким же, каким он был прежде.

– Мы не позволим использовать наш пустырь для подделок, – сказала Мегера. – Это наш пустырь, а не ваш.

– Но мы же никому не мешаем, – умоляла Паула. – Если уж на то пошло, то собачники, выгуливающие здесь собак, приносят гораздо больше вреда.

– Вы приволокли сюда клопов, – сказала Неандерталка. – Стоит только глазом моргнуть, и они расселятся по всей 87-й улице.

– Мой бог, – простонал Аластер, – да это же просто смешно.

– Вам, может, и смешно, а нам нет, – произнесла Мегера. – Приходите сюда, разбрасываете повсюду коконопрядов и думаете, что нам все равно.

– Как по-твоему, у Альфреда Хичкока тоже были такие проблемы? – обратился я к Аластеру.

– Требую немедленного вывода клопов с нашего пустыря, – сказала Мегера.

– Я присоединяюсь к этому требованию, – сказал Картонный Человечек.

– Да уберем мы их, – закричал Аластер, – после того как снимем!

– Мы не позволим никакого мошенничества на нашем пустыре, – повторила Мегера.

Этот нелепый диалог продолжался еще какое-то время, пока наконец эти три личности и наступившие сумерки не вынудили нас убрать коконопрядов в фургон и уехать с пустыря. Только после того как Мегера лично убедилась, что коконопряды убраны и заперты на замок, она удалилась.

Каким бы досадным и неприятным ни казался нам тогда этот инцидент, по прошествии времени он все же вызывает некоторую долю симпатии. Было приятно сознавать, что в таком огромном, беспардонном и внешне равнодушном городе попадались люди, готовые защищать даже какой-то паршивый пустырь, усеянный собачьими колбасками.

ФИЛЬМ ДЕСЯТЫЙ

Оставив неугомонный, вечно спешащий Нью-Йорк, мы вновь перенеслись в Европу, в одну из моих любимых стран – Грецию, чьи море и небо так невероятно сини, а воздух столь чист и прозрачен, что ни одно другое место на Земле не может с ней сравниться.

По замыслу этой серией должна была открываться наша программа, но так как на телевидении все обычно делается шиворот-навыворот, то неудивительно, что мы снимали ее последней. Благородной задаче создателей фильма – посвящению обыкновенных людей в страстных любителей-натуралистов – как нельзя лучше (по мнению Джонатана) способствовал сам дух острова Корфу, дух, пробудивший во мне еще в детские годы живой интерес к природе, ставший делом всей моей жизни. Лично мне затея нашего режиссера пришлась по душе – в последние годы, несмотря на приглашения многочисленных друзей, мне никак не удавалось приехать на Корфу; к тому же Ли никогда еще там не была.

Остров из-за нестихающего туристического бума отчасти утратил первозданную прелесть, но, несмотря на происшедшие перемены, он все еще полон неизъяснимого очарования. Поэтому я горел желанием показать Ли те его уголки, которые сохранились нетронутыми со времен моего детства. Повезло нам также и с проводником. Им оказалась жившая на Корфу и прекрасно говорившая по-гречески моя старая знакомая Энн Питерс, которая и предложила нам свои услуги. Когда-то Энн работала моим секретарем и сопровождала меня во время съемок фильма в Сьерра-Леоне, а позже в экспедициях по спасению редких и исчезающих видов животных в Австралии и Патагонии; поэтому ей, как никому другому, были хорошо известны сложности, возникающие в процессе работы над фильмом вообще и при создании фильма о животных в особенности.

– Интересно, где мы будем жить? – спросил я Джонатана.

– В «Корфу-Паласе», – ответил он.

Я уставился на него, не веря собственным ушам. «Корфу-Палас» был старейшим и самым знаменитым отелем острова, сооруженным где-то в начале века. Правда, его месторасположение наводило на мысль о довольно оригинальном складе ума выдающегося зодчего: отель находился на окраине города на берегу широкого залива в том месте, где сточные воды со всего острова изливались в море, наполняя всю округу, особенно летом, таким ароматом, что даже собаки предпочитали обходить его стороной.

– Чья это идея? – поинтересовался я.

– Энн, – ответил Джонатан.

Я вытаращился на Энн, подумав о том, что длительное пребывание на Корфу явно не пошло на пользу ее разуму.

– Ты что, с ума сошла? – возопил я. – Во-первых, стоимость номеров выльется в астрономическую сумму, если, во-вторых, мы вообще доживем до оплаты, а не умрем раньше от жуткой вони, и, в-третьих, кто позволит нам держать в отеле со столь аристократической репутацией наших бабочек и черепах?

– Не беспокойся, я все уладила, – невозмутимо ответила Энн. – Во-первых, наш управляющий, которого зовут Жан-Пьер, оказался очень симпатичным человеком. Он согласился предоставить нам номера с довольно приличной скидкой. Во-вторых, что касается канализации – то эту проблему тоже недавно решили. В-третьих – и это самое важное, – Жан-Пьер просто помешан на пресмыкающихся.

Перед тем как ответить, я немного подождал, чтобы успокоиться.

– Теперь я понял, что вы все здесь немного с приветом, – убежденно проговорил я. – Я и раньше предполагал, что климат Корфу располагает к подобному поведению, но не до такой же степени. Чтобы герпетолог управлял одним из лучших на острове отелей – в это просто трудно поверить.

– И тем не менее это так, – подтвердила Энн. – На верхнем этаже у него есть несколько номеров, где постоянно живут всевозможные змеи, черепахи и ящерицы. Более того, он любезно предложил нам свою помощь в отлове требующихся для съемок пресмыкающихся.

Я сдался. Остров Корфу и прежде был полон чудаков не меньше, чем сундук иллюзиониста сюрпризов. Мне же осталось только констатировать, что способность эту он не утратил и поныне.

Остров по форме немного напоминает кинжал, брошенный в голубые воды Ионического моря примерно посередине между греческим и албанским берегами. В давние времена он часто менял хозяев, переходя из рук в руки, заимствуя от них черты, которые считал для себя наилучшими, и умудряясь при этом оставаться самим собой. В отличие от других областей Греции остров покрыт буйной растительностью; когда-то, будучи частью Венецианской республики, Корфу являлся поставщиком оливкового масла, в связи с чем там были разбиты плантации оливковых деревьев. Теперь большая часть острова находится под сенью серебристо-зеленых крон раскидистых корявых великанов-деревьев. Среди олив указующими в небо перстами возвышаются группы темно-зеленых кипарисов. Вся эта местность, залитая лучами ослепительно-яркого солнца, в обрамлении величаво-голубого моря, оживляемая неумолчным хором цикад, очень походит на библейскую картину. Изо всех замечательных и запомнившихся на Земле мест, в которых мне удалось побывать, Корфу, пожалуй, можно назвать моей второй родиной, ибо именно здесь, под ласковым солнцем юга я научился видеть и любить окружающий меня мир.

Благодаря некоторому несовершенству в расписаниях авиалиний нам удалось провести несколько часов в Афинах: времени хватило как раз на то, чтобы пробежаться по Акрополю, полюбоваться сменой караула у королевского дворца и отведать восхитительные дары моря в портовом кабачке в Пирее. Надо отдать должное грекам – в умении их приготовлять им нет равных. Далее наш путь лежал на Корфу.

Хотя мы попали на остров ночью, светившая в небе громадная желтая луна заливала ярким светом и дорогу, по которой мы ехали, и поросшие оливами склоны холмов, и поверхность моря, которая из-за легкого бриза казалась усыпанной миллионами лепестков лютиков. Поужинав отлично приготовленной местной рыбой и запив ее бутылкой отменной бледно-янтарной, вобравшей в себя аромат всех сосновых лесов мира рециной, мы тут же завалились спать. Даже усевшаяся прямо на перила балкона луна не смогла надолго приковать к себе наше внимание.

На следующее утро за завтраком к нам подошел Жан-Пьер. Он был коренаст, темноволос, с лукавыми карими глазами и чудесной открытой улыбкой. К смятению и ужасу ничего не подозревающих постояльцев, мирно завтракающих среди цветочных клумб, он по очереди вытащил из нескольких полотняных мешков огромнейшего ужа, а затем желтопузика, который, казалось, был отлит из бронзы. Но это было еще не все. Жестом фокусника, достающего из шляпы кролика, он перевернул баул, откуда на мраморный пол дворика низвергся водопад черепашек – черно-зеленых, в желтую крапинку с золотистыми, словно у леопардов, глазами.

– К сожалению, это все, что мне удалось пока раздобыть, – огорченно произнес он, в то время как пришедшие в себя после падения черепахи начали стремительно расползаться по углам. В следующие пять минут при гробовой тишине он собрал их всех и снова сложил в баул.

– Где вам удалось их поймать? – поинтересовался я.

– Я встал довольно рано и отправился на озеро Скоттини, – ответил он. – Оно находится в центре острова.

– О, эти места мне хорошо знакомы, – заметил я. – Я сам частенько бродил там в поисках нужных мне животных.

– Отличное место, – подтвердил Жан-Пьер.

– А мы как раз собираемся снимать сюжет с пресноводными черепахами, – вмешался в разговор Джонатан, который несколько недель назад слетал на Корфу и произвел предварительную рекогносцировку. – Представим, что вы идете к озеру, а черепахи сидят на берегу. Ты и Ли осторожно к ним подкрадываетесь, а они пока занимаются своими обычными делами, например…

– …с нетерпением ожидают нашего прихода, – продолжал я. – Не иначе, как ты с ними обо всем заранее договорился. А может, они даже прочли сценарий? Или подписали контракт? Лично я отказываюсь иметь дело неизвестно с какими черепахами, которые в глаза не видели контракта, не умеют себя вести, не слушают указаний режиссера и, что хуже всего, начисто забывают роль. В конце концов, на карту поставлена моя репутация.

– Я уверен, – сказал Джонатан, бросая на меня уничтожающий взгляд, – что на сей раз они будут паиньки.

– А где мы будем их держать? – спросил я.

– Как где? В ванне, – совершенно серьезно ответил Жан-Пьер.

Представьте себе на минуту, что управляющий «Клариджа» или «Уорлдорф-Астории» предлагает вам поселить у себя в номере стадо бородавочников!

– Вот здорово, – обрадовалась Ли. – А когда ванна потребуется нам самим, мы будем их вынимать.

– Да, уж не забудьте, пожалуйста, – заключил Жан-Пьер, – а то они не любят мыла и горячей воды.

По-моему, подобные разговоры могут происходить только на Корфу. Поднявшись в номер вместе с пресмыкающимися, мы наполнили ванну водой и выпустили черепах. Змеи были оставлены прямо в мешках. Затем мы отправились в самую северную часть острова, в местечко Коулоура, где Джонатан собирался заснять наше «прибытие» на Корфу на каике – бочкообразной, ярко раскрашенной греческой рыбацкой лодке, являющейся неотъемлемой принадлежностью греческого пейзажа.

День выдался умеренно жарким, с прозрачным, словно кристалл, голубым небом. Море было синим и спокойным; только с материка, с отлично видных через пролив коричневых пологих холмов Албании и Греции, едва долетал легкий ветерок. Мы ехали под плотным прохладным балдахином серебристо-зеленых листьев. Неповторимые, словно отпечатки пальцев, кряжистые великаны-оливы с похожими на пемзу, изъеденными временем дуплистыми стволами, будто бесформенные колонны поддерживали высокие кроны. Вынырнув из прохлады оливковых зарослей, мы двинулись по дороге, вьющейся по склонам самой высокой на острове горы – Пантократора. С одной стороны дорога почти отвесно обрывалась вниз к сияющему морю, с другой подпиралась уходящими в небо скалами; там, вверху, среди красновато-коричневых, золотистых и белых уступов мелькали, словно черные стрелы, горные ласточки, строя из грязи и обломков скал свои удивительные гнезда, похожие на половинки бутылок из-под кьянти.

Вскоре мы свернули на крутую, извилистую, ведущую к морю дорогу, обсаженную необычайно высокими темно-зелеными кипарисами, которые были почти такими же почтенными великанами еще в 1935 году, когда я приехал сюда впервые. Отсюда открывался вид на лежавшую внизу, словно крошечный изогнутый лук, гавань Коулоура, на одном конце которой находится, вероятно, самая красивая на Корфу вилла, принадлежащая моим старым друзьям – Памеле и Диснею Воген-Хьюз. На причале в порту стоял наш каик – внушительных размеров шхуна, свежевыкрашенная в белый и голубой цвета.

Пэм и Дисней встретили нас очень тепло – ведь мы не виделись несколько лет. Они любезно позволили нам свалить наше оборудование на лужайке перед их прелестным домом, разрешили поснимать в уютном саду, усердно потчевали всю съемочную группу прохладительными напитками и даже предложили на главную роль свою любимицу – сухопутную черепаху, которую звали Каррузерс. Радушию их не было границ. Захламив лужайку перед домом так, как это делают только киношники, мы, пока операторы готовились к съемке, пошли посмотреть нашу лодку, чтобы проверить ее готовность к морской прогулке. Вот тут-то, к ужасу Джонатана, и произошел срыв.

Начальная сцена в лодке должна была открываться такими словами: «Все мы от рождения награждены даром любознательности. Достаточно взглянуть на ребенка или любого звереныша, и вы убедитесь, что они постоянно открывают для себя что-то новое, они постигают жизнь с помощью всех пяти органов чувств. Происходит это потому, что все мы от природы – первооткрыватели в этом столь сложном и удивительно прекрасном мире. Со временем, когда человек вырастает, он чаще всего теряет интерес к окружающему. Но есть среди нас такие, которые продолжают поиск всю жизнь. Эти люди особенные. Это и есть любители-натуралисты».

Для того чтобы сцена получилась более выразительной, Джонатан решил ввести в нее ребенка, который бы вместе с нами разглядывал выловленных из моря и выпущенных в чан морских созданий. Следуя намеченному плану, он пригласил для съемок дочь хозяина маленького портового кабачка – очаровательную шестилетнюю малышку. Но незадолго до нашего прибытия она совершила какой-то чудовищный проступок (нам так и не удалось выяснить, в чем она провинилась), за который мать сильно ее отшлепала (явление для Греции беспрецедентное). Легко вообразить, какая картина предстала перед нашим взором – сжавшееся в жалостный комочек, не желающее ни с кем разговаривать и даже надеть свой лучший наряд зареванное существо. Напрасно Пэм, Энн и я – все, кто говорил по-гречески, – с помощью лести, уговоров и мольбы пытались подействовать на ребенка. Не помогло даже щедрое обещание Джонатана повысить (несмотря на наш ограниченный бюджет) сумму гонорара с десяти до двадцати драхм.

– Я не могу снимать эту сцену без ребенка, – сказал Джонатан. – Бога ради, Энн, сделайте что-нибудь.

– Ну что я могу сделать? – спросила Энн. – Если ребенок не хочет, никто не сможет его заставить.

– Тогда найдите другого, который захочет, – тут же нашелся Джонатан.

Итак, бедная Энн была откомандирована в ближайшую деревню на поиски юной кинозвезды.

– Вам нужна обязательно девочка или сойдет и мальчик? – спросила она перед уходом.

– Мне все равно, даже если это будет гермафродит, лишь бы не взрослый,

– сердито бросил Джонатан.

В течение следующего получаса, в ожидании возвращения Энн, мы с Ли отправились побродить по мелководью в поисках живого реквизита для съемок – холерических раков-отшельников, занявших ярко раскрашенные пустые раковины брюхоногих моллюсков, самих моллюсков в их собственных домиках, колючих крабов-пауков, на спине которых находится целый лес водорослей и губок, помогающий им скрываться от врагов. При виде такого разнообразия морских существ наш режиссер несколько оттаял, хотя и не до конца, и мы все с нетерпением ожидали возвращения Энн.

Вскоре появилась и она, сияющая, вместе с симпатичным мальчуганом лет десяти. Но едва они вышли из машины, как распахнулась дверь кабачка и на пороге возникла наша малышка в новом платье с улыбкой до ушей.

– Ого, милый, вот это сюрприз, – воскликнула Паула. – Теперь у тебя их даже двое.

– Все бы ничего, да выдержит ли бюджет? – серьезно спросил я Джонатана. В ответ он лишь сверкнул глазами.

Остаток дня мы посвятили съемкам с лодкой. Надо сказать, особую сложность представляли съемки не в самой лодке, а задуманный Джонатаном панорамный кадр гавани вместе с виллой Памелы и Диснея и величаво вплывающей в гавань лодкой. Из-за отсутствия рации мы договорились действовать так: Джонатан поднимется на гору и займет командный пост, а я, сидя в лодке в ожидании дальнейших инструкций, буду наблюдать за ним в бинокль. По взмаху его руки, означавшему начало съемки, мы развернем лодку и поплывем в гавань. Маневр этот нам пришлось проделать несколько раз, чтобы иметь гарантии, что кадр удался. Наконец, когда даже Джонатан решил, что хватит, мы сложили оборудование и отправились в мучительно долгий и жаркий обратный путь, мечтая о холодной воде со льдом, чистой одежде и вкусной еде.