Текст книги "Плененная во тьме (ЛП)"
Автор книги: Дженнифер Робертс
Соавторы: Дженнифер Робертс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)
Закрыв глаза, я отодвинула эту мысль в сторону.
Я хотела оставаться неподвижной, чтобы быстрее покончить с этим. Я была готова к любым насмешкам, которые он подготовил для меня... и к его словам о том, какой же я была дурой, что убежала от него.
Давай, шути, придурок, я уже и сама это знаю.
Я была готова к тому, что он станет угрожать мне изнасилованием или даже смертью. Давай уже покончим с этим. Пожалуйста.
– Мне очень жаль, Котенок, – прошептал он.
Ему было жаль? Чувство вины Калеба было последним, чего я от него ожидала.
Из моего рта вырвался странный звук, что-то между фырканьем, усмешкой, смехом и плачем, отчего моему лицу стало больно. Я чуть не рассмеялась... а я бы рассмеялась, если бы мне не было так больно дышать.
– За то, что они сделали с тобой.
Конечно, ему было жаль, но не из-за того, что он забрал меня из дома.
– Хорошо.
Дом. Моя семья. И все это потому, что я хотела вернуться к своей никудышной матери. Даже, несмотря на то, что она не хотела меня видеть. Никогда не хотела. И было неважно, как много раз я просила у нее прощения.
Мои глаза уже не на шутку разболелись. Я не могла поверить в то, что у меня до сих пор оставались на нее слезы. Я ненавидела ее. Я ненавиделаее потому, что я так чертовски сильно ее любила, а она, очевидно не испытывала ко мне тех же чувств.
Калеб откашлялся и сглотнул.
– Они за все заплатили.
Они.Некоторые из них, возможно, были даже хуже, чем Калеб. Мое тело снова пробрала дрожь, но услышав эти слова из уст Калеба, я почувствовала... удовлетворение.
– Ага, отлично, – сказала я глухо, – ты у нас спец по этой части.
На его губах появился намек на улыбку, и по какой-то причине это задело мою самую суть. Моя жизнь была шуткой для него, для моей матери, для этих мудаков – байкеров! Жестокой, душераздирающей шуткой, и я уже была более чем готовой к ее кульминационной развязке. Готовой к окончанию, как шутки, так и моей жизни. И прямо сейчас мне нужно было чье-топрисутствие рядом. Я не хотела чувствовать себя одинокой и брошенной.
Я подавила слова, о которых, я знала, позже буду сожалеть, и произнесла только, – Калеб...
– Что?
Я уставилась на него, не зная, но гадая, каким будет следующий шаг и, как обычно, меня это жутко пугало. Он продолжал смотреть на меня с любопытством, на его лице отразилась нерешительность. Если это выражение было настоящим, то мне было почти жаль его. Это было лучше, чем жалеть себя, но мне нужно было быть сильнее, хотя бы для того, чтобы заползти в уготованную для меня яму, и покончить со всем этим.
– Я не знаю, что ты запланировал для меня. Я знаю... Я знаю это...
Я замолчала, чтобы собраться с мыслями и собраться самой, но эти слова нужно было произнести вслух. Если не сейчас, значит никогда.
Я позволила искрам боли приободрить себя.
– ...Я знаю, что это не может быть чем-то хорошим. Независимо от того, что ты запланировал. Но могу я попросить тебя об одном одолжении?
– Да.
Я моргнула, – Если это хоть приблизительно так же плохо, как то, что эти ублюдки сделали со мной... Я устала переживать одно дерьмо лишь только для того, чтобы вляпаться в еще большее гребанное дерьмо. И если то, что ты задумал для меня будет более мучительным, я думаю, что мне лучше умереть. Просто сделай мне одно одолжение, и я не... я не хочу умирать медленно.
Он отшатнулся назад так, как будто я залепила ему пощечину. Нет. Ведь я уже дважды успела этим отличиться, но при этом, он, ни разу не выглядел так, как сейчас. Внезапно он был не любопытствующим или нерешительным – он выглядел раздраженным! И... обиженным.
– Вот, значит, о чем ты думаешь? – сказал он напряженным, натянутым голосом.
– Думаешь, я бы...
Вскочив с кровати, он начал вышагивать по комнате. Мне же не оставалось ничего, кроме как наблюдать за ним.
– А о чем, по-твоему, я должна была подумать, Калеб? – спросила я хриплым голосом.
Мое лицо пылало, а нос болел, и создавалось впечатление, что он заложен. Было больно дышать.
– Ты похитил меня, ты бил меня, ты... делал со мной невообразимые вещи.
Жжение в моей груди стало распространяться дальше по телу, и весь скопившийся во мне гнев и отчаяние стали вырываться наружу.
– Чего мне было от тебя ждать?
Я не очень успешно изобразила его ужасный акцент, – 'Не дай мне тебя найти'. Разве это не твои слова?
Наконец, он остановился в центре комнаты, его глаза сначала вспыхнули, а затем остыли.
– Ты глупая – преглупая девочка, Котенок.
На этот раз я рассмеялась. Громко, истерично. Я смеялась сквозь боль, разрывающую каждую клеточку моего существа. Он никогда не говорил ничего более правдивого. Я, на самом деле, былаглупой – преглупой девочкой!
Глупая, раз думала, что моя мать когда-нибудь простит меня. Глупая, раз считала, что смогу, стать чем-то большим, чем была.
Как тот грязный гребанный байкер назвал меня? Шлюхой!Этот ярлык преследовал меня повсюду. И что я сделала, чтобы заслужить это? Ничего! Я до сих пор была девственницей. Шлюхой, сопротивляющейся своей природе. Ради чего?
Да, я была глупой – преглупой девочкой.
Я смеялась, смеялась, смеялась, пока, наконец... не сломалась. Мой смех превратился в завывания: от чистой потери, тоски и беспросветного отчаяния.
И тут, я почувствовала, как он очутился рядом со мной и обхватил меня своими руками. И я позволила ему.
Я всегда искала убежище у людей, которые причиняли мне больше всего боли. Моя мать. Мой отец. Калеб. Я была словно побитая собака, выпрашивающая хоть капельку любви у своего злого хозяина. Это все, что я знала.
И все же, в его руках, предназначенных мне в качестве убежища, я чувствовала защищенность и тепло. Круговорот боли никогда не закончится, потому что я не смогу сказать каково, жить без нее, пока не будет слишком поздно.
– Они за все заплатили.
Прошептал он снова, его голос был холодным и решительным, но его слова ничего не значили для меня, хотя я подозревала, что они многое значили для него. Только его руки имели значение, только осязаемое чувство его сильной, крепкой плоти, окружавшей мою израненную. Его объятия говорили о том, о чем не могли или не хотели говорить его губы: что я в безопасности и что он будет меня защищать, и возможно о том, что я была ему небезразлична. Но ведь это было абсурдом... все ЭТО было абсурдом.
Тем не менее, его губы снова и снова повторяли 'Они за все заплатили', и я почувствовала что-то иное, что-то необъяснимо реальное для меня, реальнее всего остального. Я ненавидела его, но вместе с тем и нет, я уже больше ничего не понимала, и меньше всего я понимала себя.
Я долго плакала, найдя укрытие в успокаивающем обмане его объятий. Это была иллюзия, фантазия, но это помогало. Я не хотела его отпускать. Я хотела остаться здесь навечно, и чувствовать, как он прижимает меня к своей груди, проводит пальцами по моим волосам, как стучит его сердце у моего уха, повторяя: ты в безопасности, верь мне, я люблю тебя.
Люблю.Хотела ли я, чтобы он любил меня? Да. Я хотела, чтобы меня хоть кто-нибудьлюбил. И что есть любовь, если не риск собственной жизнью, ради спасения чужой? Калеб спас меня. Могло ли это означать, что он меня любил?
Часть меня хотела так думать. Верить в романтические идеалы, которых не существовало. Я хотела верить в ложь. Но больше всего, я хотела, чтобы это не былоложью.
Некоторое время спустя, я заставила себя отстраниться от него. Ведь чем дольше я оставалась во власти его рук, тем дольше я сомневалась в своем намерении убежать от него снова, а это было опасно. Я постоянно разрывалась между эмоциями, которые продолжали бороться друг с другом. Калеб опасен. И не только потому, что он был больше, сильнее и был более жестоким, чем я хотела себе представить.
– Могу я посмотреться в зеркало? – спросила я осторожно, всхлипывая.
Дело было не в самолюбовании. Мне нужно было увидеть, насколько близко я была к смерти, и осознать всю реальность произошедшего. Прочувствовать ударную дозу реальности, чтобы отбросить свои бредовые фантазии.
Смею сказать, что отпускал он меня очень медленно, почти нехотя. И даже когда я попыталась сохранить между нами дистанцию, его пальцы нежно вытирали уголки моих опухших глаз, и в этот момент на его лице читалась обида, боль, и пренебрежение, не имеющие никакого значения. Его слова подтверждали те чувства, которые я прочитала на его лице.
– В этом нет необходимости. Никаких следов не останется.
– Так плохо, да? – спросила я, но выражение его глаз тут же сменилось, став жестче, холоднее, таким образом, говоря мне обо всем, что мне нужно было знать.
Эти сукины дети хорошенько надо мной поиздевались.
Мои руки, заведенные мне за спину. Боль. Смех. Член, вжимающийся в меня и пытающийся протиснуться внутрь.
– В этом нет необходимости, – повторил он твердо.
– Никаких следов не останется.
Он замолчал, странным образом пронизывая свое непреклонное и уверенное поведение стрелами сомнения.
– Они за все заплатили.
Калеб не относился к числу хоть в чем-то сомневающихся или неуверенных людей. Но все же, в то мгновение я ощущала от него именно это. Было что-то, о чем он хотел сказать… но не говорил.
– Я знаю, что ты пережила больше, чем достаточно.
Протянув руку, он нежно поднял мой подбородок, заглядывая мне прямо в глаза, – Но обещай мне, что ты никогда не сделаешь так снова.
Я слегка отвернула голову в сторону.
Он не спрашивал меня, он предупреждал, чтобы я больше никогда не думала о том, чтобы убежать от него снова. Не произнося этого словами, он, таким образом, отчитывал меня, давая понять, что взяв дело в свои руки, я вляпалась в еще большую неприятность и все это по своей же собственной дурости. Это была горькая пилюля... потому что он был прав.
– Да, Калеб.
Я сделала паузу, – Да, Хозяин, – отрешенно прошептала я, снова ощущая разрастающуюся внутри пустоту.
Калеб нахмурился, но кивнул. Я не знала, что было более пугающим, то, что в ту секунду я, на самом деле, так считала, или, что Калеб этого ожидал.
Его пальцы продолжали свое путешествие по моему подбородку. Он был внимательным, задумчивым и осмотрительным, дабы не доставить мне никакой боли или неудобства.
Я не могла это выносить. Когда он был рядом, я всегда была в замешательстве. Меня постоянно одолевали противоречия по поводу того, что я должна была делать и тем, что мне делать не следовало.
Я подумала о своей жизни, об истории своего существования, о прошлом, вращающемся вокруг своей матери, которая произвела меня на этот свет. О том, как мои желания привели к тому, что стало со мной. Точно так же, как и желания моей матери привели к тому, что стало с ней. И чем сильнее я пыталась не быть похожей на нее, тем больше я чувствовала, что становлюсь такой же, как она. Это было так несправедливо!
И пока я смотрела на Калеба, на то, как его пальцы интимно и нежно водили по моим губам, я убедилась, что все в этой жизни было несправедливо.
Я оттолкнула его руку, не грубо, но твердо демонстрируя свой отказ от его прикосновений, и как ни странно, в уголке моего сознания, я знала, это был именно мой отказ. В его глазах проскользнуло какое-то первобытное чувство, после чего он снова надел на себя маску безразличия.
Выпрямившись, он прислонился к спинке кровати.
Образовавшееся между нами пространство можно было сравнить с океаном, а наше молчание, с тревожным затишьем перед надвигающейся бурей.
Он что-то планировал в отношении меня. И он до сих пор не рассказал мне, что меня ждет.
– Калеб...
– Знаешь, это не ты...
Должно быть, увидев на моем лице смущение, и, по всей видимости, ожидая его, он тут же подался вперед и продолжил, – В своем сне. Ты говорила, что это не только твоя вина, и так оно и есть – ты не виновата. Просто…ты не виновата.
В моем горле образовался большой ком. И как я ни старалась, я не могла его проглотить. Он просто застрял там, и душил меня.
Пальцы Калеба скользнули по покрывалу на моей ноге, после чего, запнувшись, вернулись обратно – в зону его личного пространства.
Почему он не мог быть просто злым, бездушным ублюдком, чтобы я знала какова была его роль и какова моя? Почему он постоянно переключался с холодного и безжалостного, на теплого и утешающего?
– Что они с тобой сделали, Котенок? Ты можешь мне рассказать?
Его глаза закрылись, и я задалась вопросом, что он скрывал. Неужели это было из-за меня? Навряд ли.
Он мучил меня, удерживал в плену, бил, принуждал меня к вещам, которые выходили за пределы моего воображения. А теперь... теперьон что-то... испытывал ко мне?
Мой внутренний голос напомнил мне, что, несмотря на все то, что он со мной делал, в этом всегда присутствовала малая толика милосердия. Да, я все еще была жива, и он никогда не пытался сотворить со мной то, что пытались сделать эти животные. Для них я не была человеком.
Я поняла тонкую грань между тем, что Калеб делал со мной и тем, что он с легкостью могсделать. Он всегда контролировал себя. Всегда объяснял, почему он делает то, или иное. Он целовал и ласкал меня, доводил до экстаза. Я была столь же настоящей для него, как и он для меня, и именно в этот момент, до меня, наконец, дошло... я что-то значила для него. В каком бы то ни было объеме, на который он только был способен, но я что-то значила для него.
Ирония этого прозрения заставила мой желудок сжаться. Теперь, когда я в полной мере ощутила настоящий ужас с теми ублюдками байкерами, я знала, что никогда не испытывала подобного с Калебом. Даже когда он делал мне больно или заставлял сгорать он стыда, после, он всегда оставался рядом, делал мне массаж, обнимал – нес за меня ответственность. Он бы никогда не сделал того, что сделали эти ублюдки. Я знала это. Но имело ли это хоть какое-нибудь значение? Я не могла сказать наверняка. Возможно, уже ничего не имело значения.
Я так старалась быть чем-то, кем-то. Пыталась сделать так, чтобы моя жизнь хоть чего-то значила.
Все еще оставаясь пленницей и ощущая всю пустоту и отчаяние, я знала, что никогда не напишу сценарий, или книгу, никогда не сниму фильм. Я чувствовала, что никогда не стану кем-то большим, нежели мне предсказывали окружающие. Ничего из того, что я сделала, уже не имело значения. Никогда не имело. И никогда не будет иметь. И, предполагая другой вариант развития своей жизни, я лишь подчеркивала свою детскую наивность, но никогда не гнушалась надеждами и мечтами.
Наконец, я ответила на его вопрос.
– Больше это не имеет значения, Калеб.
Мой голос казался усталым, хрупким.
– Ничего не имеет.
В течение нескольким секунд он молчал, и я знала, он злился... как и я. Даже находясь в оцепенении, внутри меня все клокотало.
Я наблюдала за ним. Еле уловимые изменения, на которые я раньше не обращала внимания, сейчас были для меня крайне очевидны.
Какое место я занимала в его сердце? Знал ли он, что я могла читать его? Хуже того, мог ли он, в свою очередь, читать меня?
– Ты и я, мы оба, знаем правду. То, что они сделали с тобой, имеет значение.
Сейчас в его голосе не было злости, только уверенность.
– Все имеет значение. Все очень личное. Ты знаешь об этом так же, как и я. Не будь такой разбитой и подавленной, мы оба знаем, что это на тебя не похоже.
Я рассмеялась, но этот звук потонул в глубинах моего горла и прозвучал всего лишь отрывистым сдавленным звуком.
– Откуда тебе знать?
Он никогда прежде не отвечал мне полностью, и зачастую его слова ощущались лишь наполовину правдивыми, но по какой-то неведомой причине, мне казалось, что он поступал так, только потому, что просто не знал, какответить. Другими словами, он все же хотелмне ответить.
– Ты меня не знаешь. Даже такие простейшие вещи, как, например, мое имя.
Снова молчание. Я внимательно смотрела на него, ожидая его гнева, желая его.Мне нужно было найти повод для противостояния с кем-то, кто, по моему мнению, не сделает мне по-настоящему больно. Мне хотелось выговориться. В то мгновение я понимала, что Калеб был прав – и как бы я этого ни хотела, не в моем характере было сдаваться.
Он оставался спокойным, держа свои глаза закрытыми. На его прекрасных золотистых волосах виднелись красновато – коричневые полосы – у него в волосах была чья-то запекшаяся кровь. Меня передернуло.
Они за все заплатили. Приятные, восхитительные слова, которые я никогда и ни от кого не слышала, кроме как от человека по имени Калеб.
В его теле что-то изменилось, напряглись мышцы, но он по-прежнему оставался совершенно спокойным. Выражение его лица было холодным, застывшим, но оно не было направлено на меня.
– Ты права. Я не знаю твоего настоящего имени. Но я также не знаю своего, и это никогда не мешало мне понимать, кто я такой и брать то, что я хочу.
Этих слов я ожидала от него меньше всего.
Я сидела потрясенная и растерянная. Он раскрывал мне что-то очень важное, но я не знала, что с этим делать, или могло ли это хоть как-то облегчить мою боль. Я понимала, что это было чем-то тайным, о чем знало всего несколько человек, и, судя по его виду, для него это имело огромное значение.
От осознания того, что Калеб в некоторой степени раскрывался передо мной, мое сердце ускорило ритм. Я поняла, что мне хотелось узнать, как он стал тем человеком, который сейчас сидел рядом со мной. Калебом.
Это имя не было настоящим. Он не зналсвоего реального имени.
Что произошло с тобой, Калеб? Кто сделал это с тобой? И почему ты теперь делаешь это со мной?
Я наблюдала за выражением его лица – твердые линии, которые еще не успели сложиться в свою обычную маску. Я это чувствовала. Именно сейчас, после моего изучения всех сценарий и кинофильмов, я осознала присутствие в людях чего-то элементарного, и почему меня так привлекал этот придуманный мир.
Каждое произведение стремилось описать человеческую природу в хорошем, плохом и даже уродливом великолепии. Сначала, это было продолжением моей собственной жизни, странным образом отражавшейся в 'художественном' мире. Каждая история хотела, нет, нуждаласьв раскрытии всей хрупкости человеческой натуры, мирской зависимости, привязывающей людей к своим поступкам и к тем, кто находился в их руках. Эти рассказы были чем-то правдивым и чем-то ужасным, но люди есть люди, и часть из них просто не раскрывали всей истории. Я видела эти части и в этом человеке – Калебе.
Был ли этот человек, незащищенным и уязвимым? Да и вообще, кем был этот человек, раз мог поступать так со мной, с кем угодно, и продолжать жить в согласии с собой? И каким человеком была я, раз пыталась разглядеть в нем тончайший лучик света, который он так старательно прятал? И почему я пыталась? Но еще важнее, почему он пытался?
Он ждал. Я ждала. Я хотела надавить на него, капнуть глубже, но знала, что это только оттолкнет его.
Он всегда первым бросал мне вызов. Он давал, только если получал, и если я хотела узнать о нем больше, то должна была раскрыться первой. Возможно, чем больше мы узнаем, друг о друге, чем станем ближе, тем вероятнее, что я смогу убедить его не причинять мне боль.
Подчиняйся, однажды сказал он. Он хотел, чтобы я подчинялась. Не только своим телом. Но и своим разумом. Я хотела бы попробовать. Я хотела бы попробовать ради него. Не ради садиста, сидевшего рядом со мной и приводящего меня в замешательство, не ради Калеба. Я хотела бы попробовать ради красивого незнакомца, прячущегося под этой оболочкой. Того, человека без имени, который повстречался мне на остановке в тот роковой день. Я была готова попробовать и понять его, собрать по кусочкам, а что из этого получится... оставить на волю судьбе. Я сделаю первый шаг, потому что он бы его не сделал. Или, возможно, не мог сделать.
– Часть меня, вообще-то, даже рада оставить свою старую жизнь в прошлом.
Я видела, как он удивился повороту в нашем разговоре, и мне было приятно стать причиной такой его реакции.
– Не могу сказать, что эта жизнь гораздо лучше, но, по крайней мере, ты хотел вернуть меня обратно... не думаю, что моя мать желала бы моего возвращения.
Облизав свои сухие губы, я заставила себя продолжить.
– Она считает, что все это я сделала сама. Что я убежала... и что я шлюха. Но она всегда так думала.
Комок, до сих пор стоявший в горле, спустился вниз, а не наверх. На удивление, все мои мышцы расслабились. И мне стало хорошо, от того, что я смогла высказать это вслух.
Раньше я делилась своим прошлым с Николь, но сейчас все было по-другому. Калеб был сильным. Его это не оттолкнет. Почему-то, я не сомневалась в том, что он выдержит весь груз моего признания, и не будет испытывать связанной с этим тяжести, или неловкого смущения, как это было с Николь.
– Она ненавидела себя, а я была ее неотъемлемой частью.
Калеб медленно открыл глаза и сдвинул брови, внимательно меня слушая.
Я продолжила, – Когда мне было тринадцать, она застала своего мужчину, целующим меня. Вернее, она застала нас целующимися. Он был младше нее, иммигрантом в поисках вида на жительство. А моя мать была в поиске мужчины, который не смог бы ее оставить.
– Его звали Пауло.
– У меня и в мыслях не было доставлять своей матери проблемы. Я просто хотела быть как другие девочки, носить такую же одежду, как они, делать то, что делали они. Но она была слишком строгой. Мне, вроде как..., – из моих глаз брызнули слезы, – нравилось, как он смотрел на меня. Знаешь, мальчики в школе не особо на меня засматривались. Я всегда носила эти уродливые длинные платья. Но Пауло... он смотрел на меня так, как будто я была самой прекрасной девушкой, из всех, что он когда-либо видел.
Миновав покрывало, пальцы Калеба медленно поползли к моим. И прежде чем он успел одернуть руку, я нерешительно раскрыла свою ладонь, положив ее лицевой стороной вверх. Не говоря ни слова, его пальцы переплелись с моими.
– Что произошло дальше? – Его голос был грубым, выдающим крайнюю степень эмоции, которую я еще не успела распознать.
– Моя мать спала, а я была в гостиной и смотрела телевизор. По кабельному каналу Синемакс шел фильм с Шеннон Твид.
Калеб не узнал имени самой скандально известной актрисы порнографического жанра всех времен и народов. Это почти заставило меня улыбнуться. В этом было что-то очаровательно невинное. Что-то невинное, скрывающееся под личностью Калеба.
Он сжал мою ладонь, побуждая меня продолжить.
Я чувствовала, что кто-то был на моей стороне, и это было весьма ироничным. Моя мать не верила мне, но я знала, знала,что Калеб поверит. Потому что я говорила правду.
– В фильме показывали... откровенную сцену. Я была одна и я... начала ласкать свою грудь. Я знала, что было неправильным смотреть такие вещи, но... все, что я делала, было неправильным.
Чувствуя возрастающее беспокойство и уже так долго преследующий меня стыд, грозящий разорвать то, что от меня осталось, я сильнее сжала ладонь Калеба.
– Пауло застал меня врасплох. Он был в своих плавках, и я видела, что у него был стояк. До этого я ничего подобного не видела. В кино никогда такого не показывали.
По моим щекам хлынул новый, ослепляющий меня, поток слез. Картинка перед глазами начала расплываться слезными красками моих воспоминаний.
– Я попыталась встать и пойти в свою комнату, но он меня остановил. Он был пьян. Когда он вжал меня в диван, в его дыхании я ощутила привкус пива. Он положил свою руку поверх моей майки. Я сказала ему, чтобы он остановился. Но... он ответил, что если я его не поцелую, он расскажет моей матери о том, чем я занималась.
Невольно из меня вырвалось рыдание.
– Все в порядке, Котенок, тебе не обязательно рассказывать мне о том, что было дальше.
Калеб сидел близко ко мне, обжигая своим теплом мой бок, но касался только моей руки.
– Нет! Я должна рассказать что случилось... почему она больше не любит меня.
Я крепко закрыла глаза, вызывая в себе как физическую, так и эмоциональную боль. Я хотела, чтобы он знал это обо мне. Я хотела, чтобы он сделал то, что делал всякий раз после своих истязаний. Я хотела, чтобы он заставил боль исчезнуть.
– Он поцеловал меня. Это был мой первый поцелуй. На вкус он был как пиво, но это было не так уж и плохо. По какой-то причине, мне всегда нравился запах алкоголя. Он поцеловал меня и у меня начала кружиться голова. Когда он попросил меня открыть мой рот... я открыла. После этого, все стало по-другому. Больше мне это не нравилось. Его язык был скользким и двигался у меня во рту, как змея. Это было ужасно. Я попыталась отстраниться, но он мне не позволил.
– Потом вошла моя мать. Пауло отпрыгнул. Его неимоверная долбанная эрекция торчала из его дурацких плавок. Но она злилась не на него. Она злилась на меня. Посмотрев на телевизор, она перевела свой взгляд обратно, на нас. Я попыталась ей все объяснить, но она только сказала 'Ливви, и этим ты занимаешься каждый раз, как я иду спать? Надеваешь свое puta – шмотье и пытаешься соблазнить своего отца?'
– 'Он мне не отец', – ответила я, но смысл был не в этом. Я пыталась объяснить, что это он меня поцеловал. Что я его об этом не просила. Что я вообще этого не хотела. Пауло молчал. Казалось, он был в курсе того, что происходило между мной и моей матерью.
– 'Будешь вести себя как шлюха, и относиться к тебе будут как к шлюхе, Ливви.' Это все, что она сказала мне.
Повторив слова своей матери, я зарыдала. Все эти годы, с той самой ночи, сказанные ею слова, эхом отзывались в моей голове, всякий раз, когда я думала о том, чтобы противостоять ей.
Калеб сидел молча. Теперь уже его рука еле сжимала мою. Я хотела взглянуть на него, но не решалась. Я не могла вынести отвращение, которое он, должно быть, испытывал по отношению ко мне. Или жалость.
– Паоло депортировали. Но моя мать никогда мне этого не простила. Она перестала обращать на меня внимание, сосредоточив его на моих братьях и сестрах... особенно на братьях. Я стала призраком в доме своей матери. Ну вот, так все и было.
– Я пыталась вернуть ее любовь. Блять, да я была идеальным ребенком. Я не встречалась с мальчиками, никуда не ходила. Хорошо училась. И носила самые неприглядные вещи, которые только можно было найти. Но...
Голос Калеба прорвался сквозь мои воспоминания, – Но она винила тебя в том, что ты разрушила ее счастье.
Я кивнула. Мое оцепенение, наконец, вернулось. Я почувствовала, как мою руку медленно подняли, а затем, как к тыльной стороне моей ладони прижались мягкие губы Калеба.
– Если это что-нибудь значит, Ливви, я никогда не думал о тебе, как о шлюхе. И ты... самаяпрекрасная девушка, из всех, что я когда-либо видел.
Я подняла к нему свое лицо. Господи, каким он был красивым. Настолько красивым. Я впервые видела его настоящим, и сколько бы этому моменту ни суждено было продлиться, я хотела им упиваться. Он нежно улыбнулся, и я знала, что он многого не показывал. Мое лицо напоминало собой отвратительное месиво, а он все еще считал меня прекрасной.
– Ну... может, в этом моя проблема... что я слишком прекрасная.
Его улыбка тут же поникла и я пожалела о том, что не могла держать свой рот на замке. Я тут же попыталась исправить ситуацию, – Эй, теперь ты знаешь мое имя.
Слегка улыбнувшись, он медленно вытащил свою руку из моей. Тепло, окружающее нас, стало быстро рассеиваться.
Когда Калеб поднялся с кровати, на мои глаза вновь набежали слезы, – Ты всегда будешь для меня Котенком... Ливви.
Теперь уже была моя очередь слабо улыбаться. Как всегда, его слова имели двойной смысл.
Он обогнул кровать и подошел ко мне слева. Наклонившись к тумбочке, он открыл верхний ящик.
– Это от боли.
Он поднял шприц и снял колпачок.
– Что это? – спросила я, испугавшись при виде иглы.
– Я тебе уже сказал.
– А что, если я не хочу?
Теперь, он выглядел несколько удивленным.
– Совсем скоро закончится действие препарата, и ты захочешь.
– Я буду от этого спать? Я не хочу спать.
– Нет.
У меня было такое впечатление, что он лжет.
– Это просто поможет легче переносить боль.
– А ты? – Внезапно я стала взволнованной. И стеснительной.
– А что я?
– Ты собираешься оставить меня здесь одну?
Затянувшаяся пауза заставила меня задуматься о том, как много я себе навоображала за последние несколько минут.
– Если хочешь, я останусь.
Калеб смотрел на меня, но я ничего не отвечала. Я не могла заставить себя признаться в том, насколько уязвимой я себя чувствовала.
Моя мать отпустила меня. Я была свободна от нее... но не свободна в другом смысле.
– Котенок?
Его голос был спокойным, а голубые глаза были наполнены чувством, которое я не могла передать словами, но затем его взгляд и тон приняли отсутствующий вид. Он резко тряхнул головой, внезапно пробуждаясь от своего недолгого оцепенения. В каких облаках он витал?
Засомневавшись буквально на секунду, я прохрипела, – Я не хочу оставаться одна.
– Я останусь, – мягко сказал он.
Мое лицо болело так, будто по нему ударили огроменным молотком. Но он был здесь. Заботился обо мне. Потому как знал, что я нуждалась в нем.
Осторожно откинув простынь, он несколько секунд рассматривал меня, после чего задрал мою ночную сорочку чуть выше бедра. Я ахнула.
Мои ноги были сплошь покрыты синяками, и некоторые из них по форме напоминали следы от ботинок.
– Глаза на меня, Котенок.
Наши взгляды встретились как раз в тот момент, когда я почувствовала укол иглы.
Через некоторое время мои веки отяжелели, и я отправилась в свободный полет, в свободное падение. Я не спала, а просто летела к горизонту, который был не белым, и не черным.
Калеб может и причинит мне боль... завтра или послезавтра, но точно не сегодня. Однако теперь я знала наверняка – он не сможет меня уничтожить. Ему небезразлично, если меня вдруг не станет. И что бы ни произошло, я выкручусь, потому что Калеб показал мне, что я живучая. Странный подарок из неожиданного источника.
Глава 14
В том, что я не хотела спать, была своя причина. Я не хотела видеть сны.
Я не хотела думать о своей матери, о Пауло, или о своих братьях и сестрах. Или обо всем том, что последует между Калебом и мной. Но в особенности, я не хотела думать о Николь, о прекрасной Николь, потерянной и блуждающей вдоль границы Мексики в поисках меня. Я никогда не прощу себе, если с ней хоть что-нибудь случится.
Ворочаясь с боку на бок, меня разрывало на части от злости, волнения и печали. Мое плечо не унималось, из-за чего мои метания и повороты вызывали тупую боль, словно я лежала на голой кости.
А потом... на меня обрушилось неизбежное.
Приглушенные голоса. Воспоминания о том, как меня удерживали лицом вниз, срывая с меня одежду. То, как они игнорировали мои крики, посасывая и подергивая мое тело. И я снова почувствовала все это – ужасное избиение.
Вопреки силе введенного мне лекарства, я открыла глаза и закричала. Втягивая воздух в свои горящие легкие, я попыталась сфокусировать взгляд.
Калеб вскочил со стула, на котором сидел, и быстро включил свет.
