Текст книги "Ты не виноват"

Автор книги: Дженнифер Нивен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Финч
15-й день (все еще)

На обратном пути к дому Вайолет я придумываю разные эпитафии для некоторых наших общих знакомых.

Для Аманды Монк: «Я была такой же неглубокой, как пересыхающее русло ручья, вытекающего из речки Уайтуотер».

Для Роумера: «Моей целью было стать величайшим болваном, каким только можно стать – и я достиг ее».

Для мистера Блэка: «В следующей жизни я хочу отдохнуть, избегать общества детей и еще очень хочется, чтобы мне много платили».

Она молчит, но при этом внимательно слушает. В основном из-за того, что кроме меня рядом никого больше нет.

– Что было бы сказано в твоей, Ультрафиолет?

– Точно не знаю. – Она чуть наклоняет голову набок и смотрит вдаль, как будто надеется прочитать ответ там. – А в твоей? – Голос ее звучит несколько отстраненно, как будто ее мысли витают совсем в другом месте.

А мне даже задумываться не надо.

– Теодор Финч в поисках великого манифеста.

Она резко переводит взгляд на меня, и я вижу, что она вернулась и теперь полностью находится здесь и сейчас.

– Я не понимаю, что это значит.

– Это означает вот что. Любовь – поистине великий манифест. Она вызывает желание быть, представлять собой нечто достойное, а если придет смерть, то погибнуть доблестно, как настоящий герой.

Она молчит, как будто обдумывает эти слова.

– Так что ты делал в пятницу? Почему тебя не было в школе?

– Меня иногда мучают головные боли. Но это не важно, это проходит.

И это не абсолютная ложь, потому что головные боли тоже являются в каком-то смысле частичной причиной моего прогула. Словно мой мозг начинает так быстро реагировать на происходящее вокруг, что мне с ним просто не справиться. Я не успеваю уследить за сменой слов. Цветов. Звуков. Иногда бывает и так, что остается только звук, а все остальное уходит на задний план. Я слышу буквально все, и не только слышу – я чувствую звук. Потом на меня может навалиться сразу все вместе – тогда звуки превращаются в свет, причем этот свет становится слишком ярким, и я даже чувствую, как он режет меня пополам. И после этого возникает головная боль. Но это не та головная боль, которую можно только чувствовать, я вижу ее в самом прямом смысле. Она как будто состоит из миллиона цветов и оттенков, и каждый из них – ослепляющий. Когда я как-то раз попытался все это объяснить Кейт, она сказала: «За это можешь сказать спасибо своему папочке. Может быть, если бы он не использовал твою голову в качестве боксерской груши, все сейчас было бы по-другому».

Но это не совсем так. Мне хочется думать, что ни слова, ни звуки, ни цвета не имеют к нему никакого отношения. Все это принадлежит моему собственному исключительному, бесподобному, жужжащему и гудящему, рычащему, парящему и пикирующему богоподобному мозгу.

– Сейчас с тобой все в порядке? – интересуется Вайолет.

Ее волосы растрепал ветер, щеки раскраснелись. Нравится ли ей это или нет, но в данный момент она выглядит абсолютно счастливой.

Я долго смотрю на нее. Я знаю жизнь достаточно хорошо и понимаю, что нельзя рассчитывать на что-то и при этом стоять рядом и ничего не делать, как бы тебе того ни хотелось. Кроме того, многое мы вообще не в силах изменить. Люди так и будут продолжать умирать. И уходить от вас. И вы сами когда-нибудь уйдете. Насчет себя могу сказать, что никто не в силах заставить меня спать или, наоборот, бодрствовать. Все это воспринимается достаточно тяжело. Но вот что мне хочется выделить особо. Ребята, послушайте, эта девушка мне действительно нравится.

– Да, – отзываюсь я. – Кажется, да.

Очутившись дома, я проверяю голосовую почту городского телефона, о которой каждый из нас изредка все же вспоминает, и обнаруживаю послание от Эмбриона. Черт! Черт, черт, черт! Он звонил в пятницу, потому что я пропустил очередную консультацию, и потому интересовался, куда я, черт побери, запропастился. Особенно мое отсутствие взволновало его из-за той самой статьи в «Бартлетт дерт», которую он успел прочитать, насколько я понял. Теперь ему известно (как он считает), почему я оказался на колокольне. Хорошая новость – я благополучно прошел тест на употребление наркотиков. Я удаляю сообщение, но приказываю себе прийти в школу в понедельник пораньше, чтобы успеть заскочить к нему.

Потом я поднимаюсь в свою комнату, забираюсь на стул и начинаю рассуждать о технике повешения. Проблема заключается в том, что я очень высокий, а потолок здесь достаточно низкий. У нас, конечно, есть и подвал, но мы туда ходим крайне редко, и пройдут недели, а может, и месяцы, прежде чем меня обнаружат мать или сестры.

Интересный факт. Повешение – наиболее распространенный метод, используемый самоубийцами в Великобритании, потому что, как доказали исследователи, он считается самым быстрым и легким. Длину веревки следует подбирать относительно веса человека, иначе повешение окажется совсем не быстрым и не легким. Еще один занятный факт: в современном мире смертная казнь через повешение называется геологическим термином лонг дроп, обозначающим большую высоту падения.

Ощущения при этом такие же, как будто ты засыпаешь. Это падение с большой высоты, из состояния бодрствования, и оно может произойти мгновенно. И тогда все просто… останавливается.

Но иногда появляются некие предупредительные знаки. Это, разумеется, звуки, а также головные боли. Кроме того, я научился распознавать и другие детали, как, например, изменения в пространственном восприятии, насколько ясно ты воспринимаешь все то, что видишь, и какие при этом испытываешь ощущения. Особую проблему в этом смысле представляют собой школьные коридоры – слишком уж много людей перемещается по ним в разных направлениях. Это как перегруженный транспортом перекресток. Но еще хуже коридоров школьный спортзал, потому что там не только присутствует толпа, эта толпа еще и орет так, что ты помимо воли можешь оказаться в своеобразной ловушке.

Как-то раз я совершил непростительную ошибку, рассказав о своих ощущениях. Года два тому назад я спросил тогда еще своего близкого друга Гейба Ромеро, приходилось ли ему когда-нибудь ощущать звуки или видеть головную боль, растягивалось ли или, скажем, сжималось вокруг него пространство, и было ли ему интересно узнать, что произойдет, если резко прыгнуть так, чтобы очутиться очень близко от поезда, автобуса или автомобиля? Будет ли твое появление достаточным, чтобы остановить их? Я даже предложил ему попробовать вместе. Лично мне где-то глубоко внутри казалось, что я непобедимый, и со мной, следовательно, после таких экспериментов ничего не случится. Он пошел домой и сразу же рассказал обо всем своим родителям. Они передали это моему учителю, тот, в свою очередь, счел нужным поставить в известность директора. Ну а он, разумеется, сразу же проинформировал моих родителей. Они спросили тогда меня: «Теодор, это правда? Ты сочиняешь небылицы и рассказываешь их своим товарищам?» На другой день весть разнеслась по всей школе, и с тех пор я превратился в Теодора Фрика. Буквально через год я вытянулся сразу на тридцать пять сантиметров. Оказалось, что вырасти из старой одежды достаточно просто. Другое дело – перерасти приклеенный к тебе ярлык…

Вот почему приходится делать вид, что ты абсолютно такой же, как и все остальные, хотя всем хорошо известно, что ты совершенно другой. «Это только твоя вина», – сказал я тогда себе. Моя вина заключается в том, что я не умею быть нормальным, я не умею притворяться, будто я такой же. Как, скажем, Роумер или Чарли, или Бренда, или кто-то еще. «Это только твоя личная вина», – повторяю я себе и сейчас.

Пока стою на стуле, я пытаюсь представить, что ко мне подбирается фаза сна. Пока ты печально знаменит, но при этом непобедим, трудно представить себя небодрствующим, однако я заставляю себя сконцентрироваться, поскольку это для меня очень важно. Это вопрос жизни и смерти.

Маленькие пространства в этом смысле выигрывают, а моя комната слишком уж велика. Но, возможно, я смогу уменьшить ее вдвое, если передвину книжный шкаф и гардероб. Я приподнимаю ковер с пола и начинаю переставлять мебель так, как было задумано. При этом никто не торопится подняться ко мне и спросить, что тут происходит. Хотя я абсолютно убежден в том, что и мама, и Декка, и Кейт (если она дома, конечно) слышат шум и скрежет мебели по полу.

Мне становится интересно, а что вообще должно произойти, чтобы они зашли ко мне? Достаточно ли для них будет звука разорвавшейся бомбы? Или потребуется настоящий ядерный взрыв? Я пытаюсь припомнить, когда в последний раз кто-либо из них находился в моей комнате. Единственный случай, который удается воспроизвести в памяти – это моя болезнь гриппом четыре года назад. Если не ошибаюсь, тогда заботу обо мне на себя взяла Кейт.

Финч
16-й и 17-й дни (пока все в порядке)

Чтобы как-то оправдаться за пропущенную пятницу, я решаю рассказать Эмбриону про Вайолет. Я, конечно, не называю ее по имени или фамилии, но мне нужно поделиться с кем-нибудь своими новостями, кроме Чарли и Бренды, которым интересно узнать только о том, переспали ли мы с ней или еще нет. Или лишний раз напомнить о том, какую взбучку устроит мне Райан Кросс, если я только вздумаю замутить с ней.

Но сначала, конечно же, Эмбрион начнет расспрашивать меня о том, не собирался ли я сделать что-то с собой. Мы проходим с ним это как обязательную часть программы дважды в неделю. Причем происходит все примерно так.

Эмбрион: «Не пытался ли ты сделать с собой что-нибудь плохое, Теодор, со дня нашей последней встречи?»

Я: «Нет, сэр».

Эмбрион: «А может быть, ты думал об этом?»

Я: «Нет, сэр».

Мне опытным путем (и достаточно болезненным) удалось установить, что лучше всего никому не говорить о том, что ты думаешь на самом деле. Если ты ничего не говоришь, они начинают считать, что ты ни о чем и не думаешь, и твое поведение представляет собой только лишь то, что они могут увидеть.

Эмбрион: Сынок, ты меня не обманываешь?

Я: Как я мог бы позволить себе обманывать такого авторитетного человека, как вы?!

А так как у него полностью отсутствует чувство юмора, он только прищуривается и произносит:

– Надеюсь, что это так. Я читал статью в «Бартлетт дерт».

– Нельзя всегда полностью доверять тому, что читаешь, – печально произношу я с долей сарказма.

Эмбрион искренне обеспокоен и желает мне только добра, и он, кстати, является одним из тех немногих взрослых, кому не наплевать на меня.

– В самом деле, – добавляю я чуть ли не срывающимся голосом. Наверное, все же эта статья затронула меня гораздо глубже, чем я мог предположить.

После того, как обмен дежурными фразами заканчивается, все оставшееся время я трачу на то, чтобы доказать ему, как много у меня имеется причин для того, чтобы продолжать жить дальше. Сегодня я впервые вывожу на сцену Вайолет.

– Итак, вернемся к девушке. Допустим, ее зовут Лиззи. – В кружке по макраме старшей у нас выбрана Элизабет Мид. Она очень милая, и я надеюсь, она не стала бы возражать против того, что я решил использовать ее имя для сохранения своей тайны. – Мы с ней вроде как дружим, и это делает меня, пожалуй, самым счастливым человеком. Я просто балдею от счастья. Причем настолько, что даже мои друзья замечают это, и им становится неловко находиться рядом с таким счастливчиком.

Он долго и вдумчиво изучает меня, словно прикидывая, с какой стороны ему лучше будет подступиться ко мне. Я продолжаю что-то бухтеть про Лиззи и про то, какие мы с ней оба счастливые, и что мне хочется проводить все дни напролет, лишь рассуждая о том, как же я по-настоящему счастлив, что, впрочем, частично является правдой. Наконец, он произносит:

– Достаточно. Я все понял. Эта так называемая Лиззи и есть та самая девушка из газетной статьи? – Для убедительности он изображает в воздухе пальцами кавычки, словно ставя между ними ее имя. – Та, которая спасла тебе жизнь, не позволив спрыгнуть с колокольни?

– Возможно. – Интересно, а он поверил бы мне, если бы я рассказал ему, что в действительности все происходило как раз с точностью до наоборот?

– Просто будь осторожнее.

«Нет, нет и еще раз нет! – хочется мне прокричать Эмбриону. – Уж вы-то, как никто, должны знать, что именно такие слова нельзя ни в коем случае говорить счастливому человеку. Ваше «будь осторожнее» подразумевает, что счастью скоро придет конец. Может быть, это случится через час, может быть, и через пару лет, но все равно счастье оборвется. Неужели нельзя было выразиться иначе? Трудно было, что ли, сказать нечто вроде: «Я искренне рад за тебя, Теодор. Поздравляю! Ты нашел того самого человека, который делает тебя счастливым»?

– Знаете, можно ведь было просто порадоваться за меня, и все. Сказать просто: «мои поздравления». И на этом остановиться.

– Мои поздравления.

Но поздно. Эмбрион уже сделал свое дело. Он сказал то, что думал. И теперь мой мозг уцепился за его предостережение «будь осторожнее». Он ни за что не отпустит эти слова, не забудет их. Я пытаюсь обмануть свой собственный разум, уверяя себя в том, что, возможно, он-то имел в виду совсем другое. Он хотел сказать: «Будь осторожнее во время секса. Не забудь про презервативы». Но вы же понимаете – это мозг, и он соображает так, как ему надо. Теперь он перебирает все возможные варианты, как Вайолет Марки могла бы разбить мое сердце.

Я нахожу на подлокотнике кресла, в котором сижу, три глубокие царапины. Кто это сделал, когда и зачем? Я провожу по ним снова и снова, стараясь занять собственный мозг. Можно придумать эпитафию для Эмбриона. У меня это плохо получается, и тогда я придумываю ее для матери: «Я была женой, была и остаюсь матерью, хотя даже не спрашивайте меня, где сейчас находятся мои дети». Потом придумал для отца: «Единственная перемена, в которую я верю – это бросить жену и детей и начать жить с совершенно другим человеком».

– Давай поговорим о результатах твоего академического оценочного теста, – предлагает Эмбрион. – Ты набрал две тысячи двести восемьдесят баллов из двух тысяч четырехсот возможных. – В его голосе звучит крайнее удивление, как будто он и сам не верит в то, что говорит. Так и хочется ответить ему: «Серьезно? А не пошел бы ты…»

Правда заключается в том, что я прекрасно прохожу все тесты. Так было всегда. Я замечаю:

– Здесь поздравления тоже были бы весьма уместны.

Он продолжает говорить, как будто совсем не слышит меня:

– В каком колледже ты предполагаешь продолжать свое образование?

– Я еще точно не знаю.

– Тебе не кажется, что настало время немного подумать о своем будущем?

Я думаю о нем, правда. Например, я думаю о том, что уже сегодня, но немного позже, увижу Вайолет.

– Я и вправду думаю о нем, – честно признаюсь я. – Вот прямо сейчас, сию секунду и думаю.

Он вздыхает и закрывает папку с моим делом.

– Увидимся в пятницу, Теодор. Если у тебя возникнут вопросы, заходи.

Из-за того, что наша школа – это гигантское здание с огромным количеством учеников, мы с Вайолет видимся не так часто, как вам это может показаться. У нас вместе проходит только один урок. Чаще бывает так, что у меня занятия идут в подвале, а она в это время учится на четвертом этаже, я перехожу в спортзал, а она уже в другом корпусе, в оркестре. Я перемещаюсь в крыло естественных наук, а она уже мчится в противоположный отсек, где занимаются иностранными языками, на урок испанского.

Во вторник мне все это порядком надоедает, я посылаю свое собственное расписание ко всем чертям и стараюсь встретить ее у кабинета после каждого урока, чтобы лично проводить до следующей аудитории. Чаще всего мне приходится галопом скакать из одного конца здания в другой, но дело того стоит. Причем не стоит забывать, что у меня очень длинные ноги, и я успеваю повсюду вовремя, даже если при этом мне приходится огибать толпы то слева, то справа, а то и просто перепрыгивать через головы других учеников. Но с этим я управляюсь достаточно легко, поскольку все они передвигаются, как стадо зомби или группа слизней.

– Привет всем! – кричу я на бегу. – Какой сегодня прекрасный денек выдался! День неограниченных возможностей!

Но из этой обленившейся толпы вряд ли хоть кто-то успевает поднять на меня взгляд.

Первый раз я встречаю Вайолет, гуляющей вместе со своей подругой Шелби Пэджет. Во второй раз она удивляется моему появлению:

– Финч, это опять ты?

Мне трудно судить, рада ли она меня видеть или удивлена, а может быть, и то и другое. На третий раз она вежливо осведомляется:

– А ты сам-то не опоздаешь?

– А что они могут со мной сделать даже в самом худшем случае? – Я хватаю ее за руку, и мы вместе несемся вперед. – Дайте дорогу, люди! Освободите путь!

Проводив ее до кабинета русской литературы, я бегом возвращаюсь вниз по главной лестнице, потом снова вниз уже по другой, миную, как молния, центральный вестибюль, где чуть ли не врезаюсь с разбега в самого директора школы Уэртца. Тот сразу начинает интересоваться, что я тут делаю и почему до сих пор не в классе, и самое главное, почему я, молодой человек, несусь так, будто меня нагоняет противник, наступая на пятки.

– Патрулирую школьные коридоры, сэр. В последние дни в школах стало небезопасно. Я уверен, вы уже успели прочитать о том, что произошло в Рашвилле и Ньюкасле. Туда прорвались неизвестные, похитили компьютерное оборудование, уничтожили немалое количество библиотечных книг, в крыле администрации успели похитить приличную денежную сумму, и все это происходило среди бела, у всех под носом.

Я придумал это на ходу, но он, очевидно, еще не в курсе.

– Отправляйся в свой класс, – приказывает он. – И постарайся не попадаться мне снова. Надеюсь, ты не забыл про свой испытательный срок?

– Нет, сэр. – Я неторопливо удаляюсь в противоположном направлении, но как только слышу звонок, срываюсь с места и мчусь вперед, будто спешу на пожар.

Я пробегаю мимо Аманды, Роумера и Райана и случайно налетаю на Роумера, который, в свою очередь, толкает Аманду. Все содержимое ее сумочки рассыпается по полу коридора, и она начинает истерично визжать. Прежде чем предоставить Райану и Роумеру возможность превратить меня в гигантскую кровавую массу, я даю деру, стараясь как можно быстрее увеличить расстояние между нами до максимума. Позже, конечно, мне все равно придется расплачиваться за свои шалости, но пока мне наплевать на все происходящее.

На этот раз Вайолет пришлось меня подождать. Я пытаюсь перевести дыхание, согнувшись пополам.

– Зачем ты это делаешь? – удивляется она.

И я понимаю, что она не испытывает ни большого счастья от моего поведения, ни даже смущения. Она сердится.

– Придется пробежаться, чтобы ты не опоздала на урок.

– Я никуда не собираюсь бежать.

– Тогда ничем не смогу помочь.

– Боже мой! Ты просто сводишь меня с ума, Финч.

Я подаюсь вперед, она отступает и спиной врезается в шкафчики, стоящие в коридоре. Она обеспокоенно оглядывается по сторонам – уж не заметил ли кто-нибудь, что Вайолет Марки общается с Теодором Финчем! Не приведи Господь, мимо пройдет Райан Кросс, он ведь может все понять не так. Интересно, как бы она это ему объясняла. Это совсем не то, что ты подумал! Теодор Финч уже порядком поднадоел мне, он никак не может оставить меня в покое!

– Я рад, что смог ответить тем же. – Теперь уже сержусь я. Одной рукой я упираюсь в стену позади нее. – Ты знаешь, когда мы одни, ты становишься куда более дружелюбной, ведь тогда нас никто не видит.

– Может быть, тебе не стоит носиться по коридорам и не кричать на всех и каждого. Мне трудно сказать, зачем тебе это: то ли потому, что от тебя ничего другого и не ожидают, или потому, что ты и в самом деле такой.

– А ты сама как думаешь?

Мое лицо оказалось в паре сантиметров от нее. И я даже жду, что она сейчас даст мне пощечину или просто оттолкнет, но она закрывает глаза, и я понимаю, что попался.

Хорошо. Интересный поворот. Но прежде чем я успеваю что-то предпринять, кто-то грубо хватает меня за шиворот и отдергивает назад. Это наш баскетбольный тренер мистер Каппель. Он говорит:

– Иди в класс, Финч. И ты тоже. – Он указывает на Вайолет. – Теперь вы оба на испытательном сроке.

После уроков она идет в кабинет мистера Стокера и на меня даже не смотрит.

– Послушай, – произносит мистер Стокер, – все когда-нибудь происходит в первый раз. Теперь мисс Марки оказывает нам честь своим присутствием. И чем же или кому мы обязаны такому приятному событию?

– Ему, – бурчит она, указывая на меня. И садится впереди, чтобы оказаться как можно дальше от меня.