Текст книги "Ты не виноват"

Автор книги: Дженнифер Нивен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Вайолет
151 день до окончания школы

Половина четвертого, школьная парковка

Я стою на солнышке и закрываюсь ладонью от его ярких лучей. Сначала я его не увидела. Может быть, он меня не дождался и уехал один. Или я вышла не туда. Городок у нас маленький, зато школа огромная. Тут учится около трех тысяч детей, потому что средняя школа одна и нет другой на много миль вокруг. Поэтому он может быть где угодно.

Я держу рукой руль своего велика, довольно старенького, оранжевого цвета, который достался мне после Элеоноры. Она назвала его Лерой, потому что ей нравилось докладывать родителям: «Я каталась на Лерое», или: «Я немного поезжу на Лерое, ладно?»

Мимо проходит Бренда Шенк-Кравиц, грозовая туча ярко-розового цвета. За ней неторопливо шествует Чарли Донахью.

– Он вон там, – кивком указывает Бренда, после чего предостерегающе тычет в меня своим пальцем с длинным голубым накладным ногтем и добавляет: – Если ты разобьешь ему сердце, я тебя с твоей тощей задницей допинаю до Кентукки. Я серьезно говорю. Меньше всего ему сейчас надо, чтобы ты над ним посмеялась. Надеюсь, тебе все понятно?

– Понятно.

– Да, вот еще что. Мне очень жаль, что у вас случилось. Ну, с твоей сестрой.

Я смотрю туда, куда указала Бренда. Да, он там. Теодор Финч прислонился к мини-вэну, руки в карманах, как будто ему вообще некуда торопиться, и он будет меня ждать тут до скончания века. Мне вспоминаются строчки из «Волн» Вирджинии Вулф: «Бледный, темноволосый, он идет ко мне, меланхоличный романтик. А я игривая и плавная, и еще капризная, потому что он меланхоличный, и еще он романтик. Он уже здесь…»

Я подкатываю велик поближе к нему. Его темные волосы спутались, на голове полный беспорядок, как будто он только что с пляжа – вот только в Бартлетте пляжей нет. Его шевелюра отливает в солнечных лучах черно-синим. А кожа у него просто белоснежная, настолько, что проглядывают голубые вены на руках.

Он открывает для меня дверцу машины со словами:

– Только после вас.

– Я же говорила тебе, что никаких автомобилей не будет.

– А я забыл про велосипед, придется отправиться за ним ко мне домой.

– В таком случае я поеду за тобой следом.

Он едет медленнее, чем нужно, но через десять минут мы уже оказываемся возле его дома. Это двухэтажное кирпичное здание, выстроенное в колониальном стиле, под окнами которого высажены кустарники. Ставни в доме черные, а входная дверь выкрашена в красный цвет. Такой же красный почтовый ящик с надписью «Финч» висит неподалеку. Я жду у ворот, пока он в гараже ищет свой велосипед. Наконец, он победно демонстрирует его, подняв высоко над головой, и я не могу не восхититься красотой и силой его мускулатуры.

– Можешь свою сумку оставить у меня в комнате, – заявляет он, одновременно вытирая пыль с седла рукавом рубашки.

– Но у меня тут важные вещи… – Я захватила книгу по истории Индианы, которую разыскала в библиотеке после уроков, а еще разные пластиковые стаканчики – это подарок одной из наших буфетчиц. Их я прихватила для сбора наших будущих сувениров, если такие отыщутся в путешествии.

– Проходи, все продумано. – Он отпирает дверь и держит ее открытой, пока я не прохожу в дом. Внутри как будто самое обыкновенное жилье, во всяком случае, я ожидала чего-то другого от того места, где обитает Теодор Финч. Я послушно следую за ним наверх. На стенах развешаны фотографии в рамках, в основном школьные. И на всех изображен Финч. Вот Финч еще в детском саду. Причем каждый год он выглядит по-разному, и причина не только в том, что он взрослеет годами. Он взрослеет духовно, развивается как личность. Вот на этом снимке Финч-клоун для всего класса. Здесь – Финч стеснительный, ему все время неловко за себя. А здесь дерзкий Финч. А вот и Финч-качок. В конце коридора я вижу дверь, которую он небрежно открывает ударом ноги.

Стены в его комнате темно-красные, все остальное – черное… письменный стол, стул, книжный шкаф, покрывало на кровати, гитары. Одна стена целиком покрыта фотографиями, записками, салфетками и обрывками бумаги. Другую стену украшают концертные плакаты и большая черно-белая фотография самого Финча с гитарой, выступающего на сцене.

Я подхожу к стене с записками и спрашиваю:

– Что это?

– Задумки, – поясняет он. – Песни, мысли. Видения. – Он кидает мою сумку на свою кровать и начинает что-то искать в ящике стола.

Большинство записей напоминает обрывки каких-то высказываний, тут есть и отдельные слова, и словосочетания. По отдельности они ничего не означают. Например: «ночные цветы». «Я делаю это так, как будто все реально». «Давай упадем». «Это чисто мое решение». «Обелиск». «А сегодня для этого хороший день?»

«Для чего должен быть хороший день?» – так и хочется узнать мне, но вместо этого я почему-то спрашиваю:

– Обелиск?

– Это мое любимое слово.

– Правда?

– По крайней мере, одно из них. Ты только посмотри на него. – Я смотрю, а он продолжает: – Он стоит прямой, вертикально взмывая ввысь. Какое мощное, могучее слово! Оно уникальное, оригинальное. В нем есть и некая уловка, потому что оно звучит вовсе не так, как, может показаться, оно должно было бы при этом выглядеть. Это слово удивляет и заставляет подумать: «Ах, вот оно как получается! Что ж, хорошо, пусть так». Оно требует уважения, но само по себе неброское. Не такое, как, например, монумент или башня. – Он трясет головой. – Это наглецы с претензиями…

Я ничего ему не говорю, потому что всегда любила слова. И не только любила, но и умела управлять ими, располагая в нужном порядке. Наверное, поэтому я готова защищать их все, особенно хорошие. Однако теперь все они, и хорошие и не очень, только сердят и раздражают меня.

– А ты раньше слышала фразу про баранов, к которым надо возвращаться?

– Нет, только когда мистер Блэк произнес ее.

Он наклоняется над столом, отрывает от листа половинку и что-то записывает на бумаге, после чего прикрепляет листок к стене.

Мы выходим на улицу, я сразу же забираюсь на Лероя, одной ногой стоя на земле. Теодор Финч надевает на спину рюкзак. При этом рубашка у него немного задирается наверх, живот оголяется, и я вижу жуткий красный шрам, идущий через все туловище.

Я сдвигаю очки Элеоноры на лоб.

– Откуда у тебя такой шрам?

– Сам нарисовал. По своему опыту знаю, что шрамы девчонкам нравятся больше, чем татуировки. – Он вскакивает на свой велик, но, сидя на седле, ноги держит на земле, причем обе. – А ты после катастрофы вообще в автомобиль садилась?

– Нет.

– Это был бы своеобразный рекорд. С тех пор прошло – сколько? Восемь месяцев или уже девять? И как же ты теперь добираешься до школы?

– На велосипеде или пешком. Да мы не очень далеко живем.

– А если идет дождь или снег?

– Все равно или на велосипеде, или пешком.

– Значит, тебе страшно водить машину, но при этом ты не побоялась забраться на колокольню?

– Я поеду домой.

Он смеется и держит мой велик, чтобы я не смогла сдвинуться с места.

– Больше я эту тему поднимать не буду.

– Я тебе не верю.

– Послушай, ты уже здесь, мы подписались на этот проект. И вот что я думаю: чем быстрее мы доберемся до горы Хузир, тем быстрее ты решишь все свои проблемы.

Мы едем мимо одного кукурузного поля за другим. Гора Хузир расположена в одиннадцати километрах от города, поэтому путь нам предстоит не очень долгий. Сегодня день выдался довольно холодный, но ясный, в общем, погода отличная для путешествия на свежем воздухе. Я закрываю глаза и обращаю лицо к небу. Это от прежней Вайолет, той самой, которая была раньше. Нормальной девочки-подростка. Может быть, даже ничем и не примечательной.

Финч едет рядом со мной.

– А знаешь, почему мне нравится езда? Я обожаю ощущать движение вперед, некий импульс и осознание собственной силы. Будто ты можешь отправиться куда угодно, в любую точку планеты.

Я открываю глаза и начинаю хмуриться.

– Но мы сейчас не на машине.

– Ты это мне рассказываешь? – Он начинает выписывать на дороге восьмерки, потом объезжается вокруг меня несколько раз и снова пристраивается рядом. – Я удивлен тем, что на тебе нет шлема и ты не носишь доспехи наподобие рыцарских для большей безопасности. А вдруг начнется апокалипсис, и все, кроме тебя, превратятся в зомби, и единственным способом спастись была бы необходимость убраться подальше из этого города? При этом ни самолеты не летают, ни поезда не ходят. Метро тоже, сама понимаешь, не работает. Вообще весь общественный транспорт не функционирует. На велосипеде очень опасно, ты открыта и уязвима. Тогда что?

– Откуда мне известно, что за пределами города безопасно?

– Апокалипсис настиг только Бартлетт.

– Это точная информация?

– Проверенная. Правительство подтвердило.

Я не отвечаю.

Он выписывает вокруг меня очередную восьмерку.

– Куда бы ты отправилась, если бы можно было выбрать любое место?

– Апокалипсис распространяется в другие города?

– Нет.

«Наверное, в Нью-Йорк», – думаю я, но говорю совсем другое:

– Назад в Калифорнию. – При этом я имею в виду ту Калифорнию, какой она была четыре года назад, до того, как мы переехали сюда и когда я ходила в девятый класс.

– Но ты там уже была. Неужели тебе не хочется посетить такие места, где ты никогда не бывала? – Теперь он едет, управляя только ногами, ладони засунуты под мышки.

– Там тепло и нет снега. – Я ненавижу снег и буду всегда его ненавидеть. И тут я словно слышу голоса и миссис Кресни, и родителей – будто они просят меня попробовать, сделать еще одну попытку. Тогда я говорю: – Я могу поехать учиться в Аргентину или Сингапур. Я буду пробовать поступить куда-нибудь подальше, чтобы расстояние составляло не меньше двух тысяч километров. – Мысленно я добавляю: «И чтобы снега там за год выпадало, самое большее, на пару сантиметров, вот почему Нью-Йорк мне не подходит». – Впрочем, я могу остаться и тут. Я еще не решила.

– А тебе не хочется узнать, куда бы отправился я, если бы у меня была возможность выбора?

В общем-то не очень, если честно.

– Ну и куда бы ты отправился, будь у тебя такой выбор? – спрашиваю я, и это звучит более ядовито, чем я хотела.

Он наклоняется над рулем своего велика и, заглядывая мне в глаза, произносит:

– Я бы поехал на гору Хузир с красивой девушкой.

Мы проезжаем небольшую рощицу, оставляя ее в стороне. По другую сторону дороги открываются обширные фермерские угодья, чуть припорошенные снегом.

– Мне кажется, теперь нам надо вон туда, вниз, – говорит Финч.

Мы пересекаем дорогу и сворачиваем на короткую, всего в несколько метров, тропинку. У меня уже начинают болеть ноги от долгой езды. И как ни странно, я запыхалась.

В поле резвятся дети, качаясь на старом заборе взад-вперед. Завидев нас, они замирают.

– Вам надо проехать еще немного вперед, – говорит нам мальчишка. – Сюда люди со всего мира приезжают, чтобы увидеть это. Вы у нас тут не первые.

– Там раньше был бумажный указатель, – добавляет одна из девочек. Голос у нее звучит устало, словно ей уже надоело рассказывать туристам о местных достопримечательностях.

Финч включает австралийский акцент и произносит:

– Мы из города Перт, и проделали такой путь только для того, чтобы полюбоваться самой высокой точкой в Индиане. Ничего, если мы все же взберемся на эту вершину?

Они не спрашивают нас, где же находится этот Перт, а лишь неопределенно пожимают плечами.

Мы сворачиваем в рощицу бурых зимних деревьев, отводя ветви от лица. Очень скоро мы оказываемся на тропинке и продолжаем путь, все так же пешком, но уже не рядом, а друг за другом. Финч впереди, и я теперь больше обращаю внимание не на дорогу и не пейзажи вокруг, а на то, как блестят его волосы, какая у него легкая походка, как плавно он передвигается.

И вдруг перед нами предстает туристическая площадка для пикника. Под раскидистым деревом стоит уютная скамеечка, рядом с ней такой же круглый деревянный столик. Справа виден указатель – «Наивысшая точка Индианы, гора Хузир, высота 383 метра над уровнем моря».

Рядом отметка – деревянный колышек, торчащий из земли среди груды камней.

– И это все? – не выдерживаю я.

Некая высокая точка. Но она восхищения не вызывает. Впрочем, а я сама что ожидала тут увидеть?

Он берет меня за руку и привлекает к себе, так что теперь мы вместе стоим на камнях, стараясь удержать равновесие на крошечной горке, маленьком холмике, сложенном из гальки.

В этот момент я касаюсь его кожи, и вот теперь испытываю самое настоящее потрясение.

Я пытаюсь убедить себя в том, что это логичная реакция организма на физический контакт с лицом, к которому ты не успела привыкнуть. Но так же неожиданно этот электрический ток распространяется по всей руке, а Финч в это время трет мою ладонь большим пальцем руки, отчего ток начинает поступать во все остальные части тела. Ой!

– И что мы по этому поводу думаем? – интересуется он, не забывая про свой австралийский акцент. Ладонь у него твердая и теплая и, несмотря на ее огромный размер, идеально подходит к моей ладони.

– Если учесть, что мы приехали из Перта? – Я пытаюсь избавиться от электрических разрядов, но у меня это плохо получается. Я стараюсь этого не показывать, иначе он никогда не отпустит мою руку.

– А если мы вообще из Москвы? – У него получается и отличный русский акцент.

– Мы рассердились не на шутку.

Потом он добавляет уже без акцента:

– Не настолько, насколько сердятся люди, приезжающие в Сэнд-Хилл, вторую по высоте точку в Индиане. Она всего-то триста двадцать пять метров над уровнем моря, и там нет такого замечательного столика со скамейкой, где можно было устроить пикник по поводу восхождения.

– Но если там только второе место, то и праздновать нечего.

– Точно подмечено. Я вообще считаю, что там нечего смотреть. Особенно после того, как ты успел побывать на горе Хузир. – Он улыбается мне, и впервые я замечаю, что у него ярко-ярко голубые глаза, как чистое небо. – По крайней мере, я чувствую себя именно так, когда стою рядом с тобой. – Он закрывает свои голубые глаза и втягивает воздух. Открывая их снова, он произносит: – Более того, стоя рядом с тобой, я чувствую себя настоящим Эверестом.

Я выдергиваю руку, но даже и после этого продолжаю чувствовать эти дурацкие электрические разряды.

– Кажется, теперь мы должны собирать какие-то памятные предметы? Или описывать все то, что увидели своими глазами? Или заснять все это на видео? Как нам документально оформить свое путешествие?

– Пока ничего не надо делать. Когда мы путешествуем, нам надо только присутствовать в данном месте, а не рассматривать его в лупу.

Вдвоем мы исследуем скамейку и стол, предназначенные для туристов, потом смотрим вниз и вдаль на плоские долины, белые от снега. Еще год назад я бы стояла тут и мысленно описывала это место. «Тут есть еще и специальный знак, а это уже неплохо, иначе вы никогда и не догадаетесь, что перед вашими глазами не что иное, как наивысшая точка штата Индиана…» – рассуждаю я. Для этих детей я бы придумала отдельную легенду. Она наверняка получилась бы эпической и восхитительной. Но пока это просто местные детишки, скучающие и раскачивающие старый забор.

– Я думаю, что это самое отвратительное место из всех, что мне только приходилось видеть, – говорю я. – Не конкретно вот это, а весь штат в целом. – Я вновь слышу голоса родителей, которые напоминают мне об отказе от негативных мыслей. Это забавно, потому что я всегда была счастливой и жизнерадостной. Вот Элеоноре точно не хватало позитива, она частенько пребывала в мрачном расположении духа.

– Я тоже раньше так думал. Но потом осознал – поверь! – что некоторым людям этот штат кажется красивейшим местом. Наверное, это потому, что они живут здесь, и для них все эти места просто не могут показаться отвратительными. – Он улыбается этим мерзким деревьям, мерзким фермерским полям и отвратительным детишкам так, словно очутился в волшебной стране Оз. Будто он и в самом деле сумел разглядеть тут некую красоту и очарование. Я жалею о том, что не могу увидеть эту картинку его глазами. А он, в свою очередь, не может передать мне эти чудесные, но несуществующие очки. – И еще я считаю, что пока нахожусь здесь, могу попытаться увидеть все то, на что стоит посмотреть.

– Значит, будем продолжать путешествовать по Индиане?

– Конечно.

– Ты выглядишь как-то по-другому, не так, как в тот раз.

Он смотрит на меня искоса, прикрыв глаза:

– Это высота так действует.

Я начинаю смеяться, но потом резко останавливаюсь.

– Все в порядке, смеяться не вредно. Земля под тобой не разверзнется. В ад ты не попадешь. Поверь мне. Если ад существует, я попаду туда раньше тебя, и они будут так усердно заниматься мной, что на тебя у них даже времени не останется.

Я хочу спросить его: а с ним-то что, собственно говоря, случилось? Это правда, что у него был нервный срыв? И что у него была передозировка наркоты? Где он пропадал в конце прошлого семестра?

– Я слышала много всего.

– Обо мне?

– Это правда?

– Не исключено.

Он встряхивает головой, чтобы волосы не лезли в глаза, и смотрит на меня долго и пристально. При этом его взгляд медленно перемещается вниз по моему лицу и задерживается на губах. Мгновение мне кажется, что он собирается поцеловать меня. В это же мгновение мне самой хочется этого.

– Значит, один пункт можно вычеркнуть, так? Минус один. Остается еще один. Куда дальше? – Мой голос напоминает мне тон папиной секретарши.

– У меня в рюкзаке есть карта. – При этом он не сдвинулся с места, чтобы достать ее. Он продолжает стоять, глубоко дыша и разглядывая местность. Я сама собираюсь достать карту, потому что это у меня в характере. Вернее, раньше было в характере. Задумав что-то, я готова двигаться дальше, не останавливаясь, пока не достигну намеченной цели. Но он, похоже, никуда не собирается, и его рука снова быстро находит мою ладонь. Вместо того, чтобы отдернуть ее, я продолжаю неподвижно стоять на своем месте, и мне это на самом деле очень приятно. Вновь пробегает электрический разряд. Тело вибрирует. Дует легкий ветерок, шелестя листвой. Я как будто слышу музыку природы. Мы стоим рядом и озираемся, рассматривая все то, что видим перед собой, по сторонам и наверху.

И вдруг он предлагает:

– Давай спрыгнем.

– Ты уверен? Это же самое высокое место в Индиане.

– Уверен. Или теперь, или никогда. Только мне надо знать: ты со мной?

– Хорошо.

– Готова?

– Готова.

– На счет «три».

Мы прыгаем, и вокруг нас тут же собираются детишки. Мы приземляемся, поднимая облако пыли, и смеемся. Финч важно сообщает им, не забывая про австралийский акцент:

– Мы профессионалы. Вы даже не пытайтесь это повторить.

Мы оставляем несколько британских монет, красный медиатор и брелок с символикой нашей школы. Мы прячем все это в тайник, сделанный в виде камня, который Финч отыскал в своем гараже. Он кладет его рядом с другими камнями на вершину холмика, отмечающего самую высокую точку штата. Потом стряхивает пыль с рук и выпрямляется.

– А теперь, хочешь ты того или нет, мы становимся частицей этого места. Если только, конечно, кто-нибудь из детей не проберется сюда, обнаружит наш тайник и ограбит нас самым бессовестным образом.

Без его рук у меня мерзнут ладони. Я достаю свой телефон и заявляю:

– Это надо задокументировать. – Прежде чем он одобрительно кивает, я успеваю сделать несколько кадров, а потом мы по очереди снимаем друг друга на самой высокой точке штата.

Потом Финч достает из рюкзака карту и школьную тетрадь, передает мне тетрадь вместе с ручкой, оправдываясь, что пишет как курица лапой, а потому все записи буду вести я. Мне так и хочется сказать ему, что лучше бы я поехала на машине до самого Индианаполиса, чем стала бы писать в этой тетради.

Но он смотрит на меня, и я быстро заношу в тетрадь кое-какие данные: местоположение объекта, дату, время, краткое описание самого места и даже детишек на заборе, затем мы разворачиваем карту на столе для пикника.

Финч проводит указательным пальцем по красным линиям, обозначающим шоссе.

– Я помню, что Блэк говорил о двух достопримечательностях, которые мы должны посмотреть сами и рассказать о них другим. Но мне кажется, что этого будет недостаточно. Думаю, мы должны посетить все.

– Все? Что именно?

– Все достопримечательности нашего штата. Или столько, сколько успеем до конца учебного года.

– Только два места. Мы договаривались именно так.

Он изучает карту, потом качает головой. Его рука движется по карте. Он отмечает множество мест – обвел кружочком практически каждый город, где есть хоть что-то достойное внимания. Это Дьюн-стейт-парк – самое большое яйцо в мире, родной край скаковой лошади по кличке Дэн Патч, катакомбы Марк-стрит и семь столпов, которые на самом деле представляют собой несколько громадных природных колонн из известняка возле реки Миссисинева. Некоторые кружочки находятся возле Бартлетта, другие относительно далеко.

– Слишком много мест, – замечаю я.

– Может быть. А может быть, и нет.

Вечереет. Мы возле дома Финча. Я стою рядом с Лероем, пока Финч завозит свой велик в гараж. Он открывает дверь, чтобы я зашла в дом, и, когда я не двигаюсь с места, поясняет:

– Мы должны забрать твою сумку.

– Я подожду здесь.

Он смеется и уходит. Пока его нет, я успеваю отправить маме сообщение о том, что скоро буду дома. Я представляю себе, как она ждет меня у окна, хотя сама сделает так, чтобы я этого не увидела.

Через пару минут Финч возвращается и встает так близко ко мне, в нескольких сантиметрах, смотря на меня своими ярко-голубыми глазами. Одной рукой он поправляет волосы, которые лезут ему в лицо. Долгое время я не находилась так близко от парня, не считая Райана. Внезапно я вспоминаю слова Сьюз о том, будто Финч знает, что нужно делать с девушками. Теодор фрик или не фрик, но то, что я вижу сама – он долговязый, симпатичный, и от него можно ждать чего угодно.

Поэтому я начинаю уходить в себя. Я надеваю очки Элеоноры, и теперь Финч кажется каким-то искаженным, незнакомым, как будто я смотрю на его отражение в комнате смеха с кривыми зеркалами.

– Потому что ты улыбнулась мне.

– Что?

– Ты спросила, почему я захотел выполнить этот проект вместе с тобой. Это не из-за того, что ты оказалась тогда на колокольне, хотя, да, конечно, это тоже сыграло какую-то роль. И не потому, что я понял, что несу необыкновенную ответственность за тебя, хотя здесь тоже что-то есть. Это все потому, что тогда в классе ты улыбнулась мне. Это была настоящая улыбка. Не та фальшивка, которую ты часто раздаешь всем встречным, когда глаза говорят одно, а губы показывают совсем другое.

– Но это просто улыбка.

– Для тебя – может быть.

– Ты же знаешь, что я встречаюсь с Райаном Кроссом.

– Мне кажется, ты говорила, что он больше не твой бойфренд. – Я не успеваю отреагировать, а он уже смеется. – Расслабься. Мне не нравится, когда ты так напрягаешься.

Время ужинать. Я уже дома. Папа сам готовит куриную пиккату, а это значит, что на кухне царит полная неразбериха. Я накрываю на стол, мама закалывает волосы и принимает у папы тарелки. В нашем доме еда всегда сопровождается правильной музыкой и иногда вином, которое тоже всегда правильное.

Мама пробует крохотный кусочек курицы и поднимает вверх большие пальцы, потом переводит взгляд на меня:

– Ну, расскажи нам побольше о своем проекте.

– Мы должны путешествовать по Индиане, как будто тут есть на что смотреть. И делать это надо парами, поэтому я работаю вместе с одноклассником.

Отец смотрит на мать поверх очков, потом на меня:

– Ты знаешь, а я ведь по географии был отличником. Если тебе понадобится помощь в выполнении этого проекта…

Мы с мамой одновременно прерываем его, начиная расхваливать его стряпню и требуя добавки. Он поднимается из-за стола довольный, забыв о школе и географии, а мама беззвучно, одними губами проговаривает: «Тема закрыта».

Папа постоянно пытается помочь мне справиться со школьными заданиями. Вся беда заключается в том, что он потом так увлекается моими проектами, что сам полностью их и заканчивает.

Отец возвращается с кухни со словами:

– Значит, этот проект…

А в это же время мама обращается ко мне:

– Значит, этот мальчик…

Если не считать того, что теперь родители стремятся контролировать каждый мой шаг, в остальном они остались прежними. А вот я изменилась полностью.

– Пап, я вот что хотела спросить, – начинаю я со ртом, полностью набитым курятиной, – где ты взял рецепт этого блюда? Кто его придумал и как это происходило?

Если папа и любит что-то больше, чем школьные проекты, так это разговаривать о происхождении всевозможных вещей, в том числе и блюд. Всю оставшуюся часть ужина он рассказывает нам о Древней Италии и о том, что итальянцы любят готовить простые блюда. Ну а это означает лишь то, что про мой проект и мальчика начисто забыто.

В комнате я захожу на страничку Финча в «Фейсбуке». Я все еще остаюсь в одиночестве в списке его друзей. Неожиданно я получаю новое послание.

«Я чувствую себя так, словно прошел через стенку шкафа и очутился в Нарнии».

Я тут же принимаюсь изучать цитаты из «Нарнии». Подходящей оказалась следующая: «Наконец я дома! Вот моя настоящая страна! Я живу здесь. Вот какая земля была целью моей жизни, хотя до нынешнего дня мне было все это неведомо… Двигайся дальше, еще дальше!»

Но вместо того, чтобы перепечатать ее и отослать, я встаю со своего места и зачеркиваю сегодняшний день на календаре. Я смотрю на фразу «Окончание школы» в июне, думая при этом о горе Хузир, о голубых глазах Финча и о том, что я сегодня почувствовала. Как и все остальное, что не длится вечно, сегодняшний день прошел, но он был очень хорошим. Пожалуй, лучшим за много месяцев.