Текст книги "Первобытный зверь"

Автор книги: Джек Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Глава X

Кто из присутствовавших любителей бокса забудет тот памятный вечер в «Арене у Золотых Ворот», когда Юный Пэт Глэндон побил Тома Кэннема и одержал победу над более крупным противником, чем Том? Когда Юный Глэндон в течение часа удерживал разбушевавшуюся толпу на грани возмущения и вызвал своими разоблачениями расследование проделок инспекторов и судебное осуждение импресарио и комиссионеров. Словом, когда он чуть не разбил всю систему призового бокса. Все случившееся явилось для него полнейшей неожиданностью. Даже Стьюбенер не имел ни малейшего представления о готовящихся событиях. Правда, после схватки с Пэтом Поуэрсом питомец его взбунтовался, сбежал и женился, но этот порыв прошел благополучно. Юный Глэндон не обманул его ожиданий: примирился с неизбежной продажностью всех причастных к боксу лиц и вернулся к нему обратно.

«Арена у Золотых Ворот» была только что выстроена. Это было самое обширное из выстроенных для этой цели в Сан-Франциско помещений, и это был первый матч в новом здании. В зале было двадцать пять тысяч мест, и все они были заняты. Любители бокса съехались со всех концов мира, чтобы поглядеть на этот матч, и платили по пятидесяти долларов за место в первых рядах. Самые дешевые места продавались по пяти долларов.

Знакомый гул аплодисментов приветствовал появление старого распорядителя, Билли Моргана, пролезавшего под канатом и обнажившего затем свою седую голову. Едва он раскрыл рот, как в ближайших рядах послышался громкий треск, и несколько рядов низких скамеек провалилось. В толпе раздался грубый смех, и послышались возгласы шутливого участия и советы жертвам происшествия; к счастью, никто из них не получил ушибов. Треск провалившихся сидений и радостный гул голосов заставили дежурного полицейского офицера поглядеть на одного из полисменов, подавая бровями знак, что им, видно, придется приложить здесь руки и что вечер будет бурный.

Приветствуемые громкими аплодисментами, семеро маститых героев арены один за другим пролезли под канатом и были представлены публике. Все они были в свое время мировыми чемпионами-тяжеловесами. Билли Морган сопровождал каждое представление подходящими характеристиками. Один был им провозглашен «благородным Джоном» и «надежным стариком», другой – «самым могучим борцом, какого когда-либо видела арена». Остальных он называл различно: кого – «героем ста боев, никогда не терпевшим поражений», кого – «лучшим представителем старой гвардии», «единственным, кто вернулся назад», либо – «величайшим воякой изо всех», и наконец – «самым крепким орешком, какой приходилось кому-либо разгрызать».

Все это заняло много времени. От каждого из них требовалось произнести речь, и они в ответ мямлили и бормотали что-то, покрываясь румянцем от гордости и неуклюже переминаясь с ноги на ногу. Самую длинную речь произнес «надежный старик» – она продолжалась около минуты. Затем их всех снимали. Арена была запружена знаменитостями, чемпионами бокса, известными импресарио, распорядителями и рефери. Легковесы и боксеры среднего веса кишели всюду. Казалось, все вызывали друг друга на бой. Был здесь и Нэт Поуэрс, требовавший ответного нового матча с Юным Глэндоном; были и другие светила, которых затмил собою Пэт Глэндон. Все они вызывали Джима Хэнфорда, а ему пришлось в ответ объявить, что он принимает борьбу с победителем настоящего состязания. Публика немедленно принялась провозглашать имя победителя, причем половина публики вопила «Глэндон», а половина – «Кэннем». В середине бешеного гама провалился новый ряд сидений, и между одураченными зрителями, купившими себе в кассе билеты, и капельдинерами, собравшими богатую жатву с «зайцев», произошел ряд столкновений. Дежурный офицер послал в полицейское управление за подмогой.

Толпа веселилась вовсю. Когда Глэндон и Кэннем показались на арене, зал напоминал собой политический митинг. Каждого из них приветствовали добрых пять минут. Теперь арена была пуста. Глэндон, окруженный секундантами, сидел в своем углу. Как и прежде, Стьюбенер стоял за его спиной. Первым был представлен Кэннем. После того, как он шаркнул ногой и наклонил голову, он был вынужден, по требованию публики, сказать речь. Он заикался и запинался, но в конце концов ему удалось выдавить из себя несколько слов.

– Я горжусь тем, что нахожусь сегодня вечером здесь, перед вами, – сказал он и, пока гремели аплодисменты, нашел у себя в голове еще одну мысль. – Я всегда бился честно. Всю свою жизнь. Никто не может отрицать этого. И сегодня вечером я сделаю все, что могу.

Раздались громкие крики: «Правда, Том! Мы знаем это! Молодец, Том! Он сумеет всякого поставить на место!»

Затем настала очередь Глэндона. От него также потребовали речь, хотя от главных участников призового бокса до сих пор никогда речей не требовали. Билли Морган поднял руку, давая сигнал к молчанию, и в тишине раздался ясный, мощный голос Глэндона.

– Все говорили вам, что гордятся своим пребыванием здесь, среди вас, – начал он. – Но я не горжусь. – Публика была поражена, и он выждал некоторое время, чтобы дать ей прийти в себя. – Я не горжусь этим обществом. Вы хотели речи. Я скажу вам настоящую речь. Это мой последний матч. После него я навсегда оставляю арену. Отчего? Я уже сказал вам это. Мне не по душе эта атмосфера. Призовая арена так продажна, что ни один причастный к ней человек не может огородиться от грязи. Всюду подлость и обман, начиная от маленьких клубов и кончая сегодняшним состязанием.

Глухой гул удивления, все возрастая, перешел в этот момент в сплошной рев. Раздались громкие свистки и шиканье, и многие начали кричать: «Начинайте борьбу! Мы требуем борьбу! Отчего не начинаете?» Глэндон, выжидая, заметил, что главные крикуны – это сидящие вблизи арены распорядители, импресарио и боксеры. Он тщетно пытался перекричать толпу. Публика разделилась на два лагеря, и половина кричала: «Начинайте!», а вторая половина: «Речь! Речь!»

Добрых десять минут длилось это столпотворение. Стьюбенер, рефери, собственник арены и устроитель состязания умоляли Глэндона начать матч. Когда он решительно отказался, рефери заявил, что если Глэндон не хочет драться, то приз будет присужден Кэннему.

– Вы не имеете на это права, – возразил Пэт. – Я вас буду преследовать за это по суду, а затем я не ручаюсь, что эта толпа выпустит вас живыми, если вы ее лишите зрелища боя. Помимо того, я собираюсь драться. Но сначала я должен окончить свою речь.

– Но ведь это против правил, – возражал рефери.

– Нет, нисколько. В правилах нет ни одного слова, запрещающего речи. Каждый из крупных боксеров говорил сегодня речь.

– Всего лишь несколько слов, – крикнул распорядитель в ухо Глэндона. – А вы тут читаете какую-то лекцию.

– В правилах ничего не сказано против лекций, – отвечал Глэндон. – А теперь, ребята, убирайтесь-ка отсюда, или я вас всех сброшу вниз.

Устроитель состязания, мужчина апоплексического сложения, несмотря на сопротивление, был схвачен за воротник пальто и брошен через канат. Он был крупным, дородным субъектом, но Глэндон одной рукой так легко справился с ним, что публика пришла в дикий восторг. Крики, требовавшие продолжения речи, увеличились. Стьюбенер и хозяин помещения благоразумно ретировались. Глэндон поднял руки, чтобы быть услышанным, и требовавшие начала состязания удвоили крик. Еще два или три ряда скамей провалились, и потерявшие свои места зрители увеличили общее замешательство, стараясь протиснуться между теми, которые еще сидели на уцелевших скамьях. Задние ряды, не видя из-за них арены, подняли дикий вой, требуя, чтобы все уселись.

Глэндон подошел к канату и обратился к полицейскому офицеру. Чтобы быть услышанным, ему пришлось перегнуться через веревки и кричать тому прямо в ухо.

– Если мне не удастся докончить речь, – прокричал он, – толпа разнесет все кругом. Если они разбушуются – вам их не удержать ни за что, вы сами увидите. Вам остается только помогать мне. Следите за ареной, а я успокою толпу.

Он вернулся на середину арены и снова поднял руки.

– Вы хотите, чтобы я сказал речь? – прокричал он нечеловеческим голосом.

Сотни людей, сидевших вблизи арены, услыхали его и крикнули: «Да!»

– Тогда пусть всякий желающий меня слушать заткнет глотку ближайшему крикуну.

Совет был принят к исполнению, и, при повторении его, голос Глэндона проник немного дальше. Снова и снова выкрикивал он его, и тишина медленно, ряд за рядом воцарялась, сопровождаемая заглушенными звуками затрещин, шлепков, толчков и возни, – крикуны укрощались соседями. Волнение понемногу улеглось, как вдруг провалился один из ближайших к арене рядов. Это происшествие было встречено новым взрывом веселья, но оно замерло само собой, и откуда-то далеко из задних рядов ясно прозвучали сказанные тихим голосом слова: «Валяйте, Глэндон! Мы с вами!»

Глэндон обладал свойственным кельтам интуитивным знанием психологии толпы. Он знал, что это разношерстное скопление народа, бывшее пять минут в состоянии, близком к взрыву, теперь находится у него в руках. Он намеренно медлил, добиваясь большего эффекта. Пауза была рассчитана прекрасно – он не затянул ее и на секунду. Тридцать секунд продолжалась полная тишина, и от нее становилось страшно. Затем, при первом слабом шорохе, дошедшем до его уха, Глэндон заговорил:

– Когда я закончу свою речь, – сказал он, – я начну матч. Я могу обещать вам, что это будет настоящим боксом, – одним из немногих настоящих состязаний, какие вам приходилось когда-либо видеть. Я постараюсь выбить своего противника в возможно короткий срок. Билли Морган в последнем анонсе заявил, что это будет матч на сорок пять раундов. Разрешите сказать, что матч этот не продлится и сорока пяти секунд.

…Когда меня прервали, я как раз говорил вам, что арена развращена и продажна сверху донизу. Дело поставлено на коммерческих началах, а вы все знаете, что такое коммерческие начала. Довольно об этом. Каждый из вас, непричастный к делам тайного синдиката, безжалостно эксплуатируется им и платится своими деньгами. Отчего это сегодня проваливаются скамьи? Подлое мошенничество. Они, как и призовой бокс, были построены на коммерческих началах.

Теперь публика была вся в его руках, и он знал это.

– На двух сиденьях жмутся по трое человек, я вижу это повсюду. Отчего это так? Опять мошенничество. Капельдинеры не получают жалованья, предполагается, что они сами каким-нибудь жульничеством вознаградят себя. Опять-таки – коммерческие начала! Платите ведь вы. Конечно, вы платите. Каким образом получается разрешение на бокс? Мошенническим. А теперь я спрошу вас: если мошенничают при постройке здания подрядчики, если мошенничают капельдинеры, если идут на сделки городские власти, отчего бы и не смошенничать участникам призового бокса? Они так и делают. А вы платите.

…Надо сказать, что виноваты в этом не сами боксеры. Не они распоряжаются в этом деле. Распоряжаются устроители и импресарио: они ворочают всеми делами. Боксеры занимаются только боксом. В начале карьеры они бывают достаточно честны, но импресарио вынуждают их идти на сделки или выбрасывают их. На арене неоднократно появлялись и честные боксеры. Вы и теперь их можете найти, но, как общее правило, они немного зарабатывают. Думаю, что попадались и честные импресарио. Мой – один из лучших в этом котле. Но спросите его, сколько он вложил денег в недвижимость и доходные дома?

Здесь крики снова заглушили его голос.

– Пускай всякий желающий слушать заткнет глотку ближайшему крикуну, – распорядился Глэндон.

И снова, как шум прибоя, раздалась заглушенная возня, затрещины и глухие удары, затем публика затихла.

– Отчего это всякий боксер лезет из кожи, настаивая на том, что всегда боролся честно? Отчего боксеры носят такие прозвища, как Честный Джим, Честный Билли, Честный Блэксмитс и тому подобные? Неужели вас не поражает, что они все словно чего-то боятся? Когда человек кричит нам о своей честности, у вас является подозрение. Но когда эту же штуку проделывает с вами призовой боксер – вы и в ус себе не дуете!

…«Пусть победит достойнейший!» – Как часто вы слыхали эти слова от Билли Моргана. Разрешите сказать вам, что достойнейший не всегда побеждает, а если и побеждает, то эта победа обычно заранее подстроена. Большинство крупных состязаний, о каких вы слышали или какие видели своими глазами, были подстроены заранее. Такова программа. Все условлено заранее. Неужели вы думаете, что устроители и импресарио возятся с этим делом для собственного удовольствия? Ничуть не бывало. Они – деловые люди.

…Перед нами три борца – Том, Дик и Гарри. Самый сильный из них – Дик. Он сумел бы доказать это в двух матчах. Но что же случается на деле? Том побеждает Гарри. Дик побеждает Тома. Гарри побеждает Дика. – Итак, ничего не доказано. Затем следуют ответные матчи. Гарри побеждает Тома. Том побеждает Дика, и Дик побеждает Гарри. Снова получается та же история. Тогда они начинают всю музыку сначала. Теперь побеждает Дик. Он говорит, что желает получить реванш. Итак, Дик победил Гарри и победил Тома. Восемь матчей, чтобы доказать, что самый достойный из троих – Дик, хотя для доказательства достаточно двух матчей. Все подстроено, все выработано заранее. А вы платите за все, и если ваши скамьи не проваливаются под вами, то капельдинеры грабят вас за право сидеть и смотреть на бокс.

…Бокс хорошая игра, если она ведется честно. Боксеры были бы честны, если бы им дали возможность быть честными. Но атмосфера жульничества слишком сильна. Подумайте только – горсточка людей делит между собой три четверти миллиона долларов, вырученных за три состязания.

Дикий взрыв негодования заставил его умолкнуть. Из гула криков и возгласов, доносившихся со всех сторон зала, можно было разобрать отдельные восклицания, вроде: «Какой миллион долларов? Какие три состязания? Говорите! Продолжайте!» Доносились до него и свистки, и шиканье, и крики: «Негодяй! Клеветник!»

– Хотите слушать? – кричал Глэндон. – Тогда соблюдайте тишину!

Он снова заставил публику выдержать полуминутную выразительную паузу.

– На что рассчитывает Джим Хэнфорд? Какую программу выработали его импресарио и приспешники с моими? Они знают, что он у меня в руках. И он это знает. Я могу выбить его на первом раунде. Но Джим Хэнфорд – чемпион мира. Если я не подчинюсь намеченной программе, они не дадут мне возможности с ним драться. Итак, программа требует трех состязаний. Первое – выигрываю я. Оно состоится в Неваде, если Сан-Франциско не настоит на том, чтобы оно происходило здесь. Мы дадим вам настоящее, правильное состязание. Каждый из нас внесет залог в двадцать тысяч долларов. Деньги-то будут настоящие, но залог будет ненастоящим. Каждый получит свои деньги обратно. То же произойдет и с доходом. Мы поделим его между собою и будем готовиться к ответному матчу. На этот раз победит Хэнфорд, и мы снова делимся доходами. Затем приходит момент третьего состязания; я побеждаю, потому что я имею право на победу. А пока-то мы вытянули три четверти миллиона из карманов любителей бокса. Такова программа, но деньги эти – грязны. Вот поэтому-то я сегодня и покидаю навсегда арену…

В эту минуту Джим Хэнфорд, оттолкнув удерживавшего его полицейского прямо на сидящих за ним зрителей, перебрался своей громадной персоной через канат и зарычал:

– Это ложь!

Он, как бешеный бык, бросился на Глэндона; тот отпрянул назад, а затем, вместо того чтобы встретить нападение, ловко прыгнул в сторону. Не в силах с разбегу остановиться, колосс налетел на веревки. Отброшенный ими назад, он повернулся, чтобы снова броситься на Глэндона, но тот не дремал. Хладнокровный и зоркий Глэндон прицелился прямо в челюсть и – впервые за свою карьеру боксера – нанес противнику полновесный удар. Вся его сила, все неиспользованные ее запасы вылились в этом сокрушительном мускульном взрыве.

Хэнфорд взлетел на воздух. Он был мертв – насколько потеря сознания походит на смерть. Его ноги оторвались от пола, и он летел через арену, пока не наткнулся на верхний канат. Его беспомощное тело, согнувшись посередине, повисло поверх него, а затем рухнуло вниз с арены, прямо на головы зрителей, сидящих на отведенных для прессы местах.

Публика в своем энтузиазме не знала удержу. Она получила за свои деньги гораздо больше, чем рассчитывала получить, так как великий Джим Хэнфорд, чемпион мира, получил «нокаут» на ее глазах. Это было вне программы, но все же он был выбит с одного удара. Такого вечера не бывало еще в истории арены. Глэндон грустно разглядывал ушибленные суставы пальцев и бросил взгляд через веревки на Хэнфорда, который медленно, как после похмелья, приходил в себя. Затем Пэт поднял обе руки. Он заслужил право на внимание, и публика замолкла.

– Когда я начинал свою карьеру, – сказал он, – меня прозвали «Глэндон – с первого удара». Вы только что видели мой удар. Я всегда владел им. Я преследовал своего противника и настигал его, хотя и старался не показывать всей силы. Затем меня научили. Мой импресарио сказал, что это нехорошо по отношению к публике. Он посоветовал вести борьбу подольше, чтобы зрители за свои деньги могли получить более длительное зрелище. Я был глупым, наивным пареньком из горной глуши. Я это принял как святую истину. Мой импресарио обычно сговаривался со мной, на каком раунде я выбью своего противника. Затем он передавал это синдикату ставящих на боксеров лиц, и синдикат на этом играл. Ясно, что оплачивали их игру – вы. Но я рад одному: я никогда не дотрагивался до этих денег. Они не смели предложить их мне, потому что знали, что это испортило бы им игру.

…Вы ведь помните мой матч с Нэтом Поуэрсом. Я не выбивал его «нокаутом». У меня зародились кое-какие подозрения. Поэтому шайка сговорилась с ним за моей спиной. Я ничего об этом не знал. Я собирался продолжить борьбу раундов до восемнадцати. Тот удар на шестнадцатом раунде не мог сбить его с ног. Но он разыграл всю сцену так, словно получил настоящий «нокаут» – и провел всех нас.

– А как обстоят дела сегодня? – спросил чей-то голос. – Сегодня исход борьбы тоже предрешен заранее?

– Да, предрешен, – отвечал Глэндон. – На какой раунд ставит синдикат? Кэннем продержится до четырнадцатого раунда, не правда ли?

Послышался рев и крики. Глэндон в последний раз поднял руку, требуя тишины.

– Я почти кончил. Но я хочу сказать вам еще одно. Синдикат сегодня сядет на мель. На этот раз это будет честный бой. Том Кэннем не продержится до четырнадцатого раунда. Он не продержится и до конца первого.

Кэннем, сидевший в своем углу, вскочил на ноги и, в бешенстве, вскричал:

– Вы не можете это сделать. Не существует на свете человека, который может выбить меня с первого раунда!

Не обращая на него ни малейшего внимания, Глэндон продолжал:

– Всего один раз в жизни я дал удар со всей силой. Вы его видели минуту назад, когда я расправился с Хэнфордом. Сегодня же я во второй раз пущу в ход свою силу – это случится, если только Кэннем не выпрыгнет сейчас за канат и не удерет отсюда. А теперь я готов.

Он отошел в свой угол и протянул руки, чтобы ему надели перчатки. В противоположном углу бесновался Кэннем, и его секунданты тщетно пытались его успокоить. В конце концов Билли Моргану удалось сделать последнее заявление:

– Матч будет продолжаться не больше сорока пяти раундов, – прокричал он, – по правилам маркиза Куинсберри. Пусть побеждает достойнейший! Начинайте!

Прозвучал гонг. Оба боксера выступили вперед. Глэндон протянул правую руку для обычного приветствия, но Кэннем, яростно качнув головой, отказался ее пожать. К общему удивлению, он не бросился на Глэндона. Как он ни был зол, но дрался он осторожно; его затронутая гордость вынуждала его направить все усилия на то, чтобы продержаться до конца раунда. Он нанес противнику несколько ударов, но выпады его были весьма сдержанны, и он ни на секунду не забывал о защите. Глэндон гонял его по арене и безжалостно преследовал, притоптывая при этом левой ногой. Пока он не делал крупных выпадов и не пытался их делать. Он даже опустил руки вдоль бедер и, не защищаясь, преследовал противника, как бы вызывая его на бой. Кэннем недоверчиво усмехнулся, но отказался использовать представившуюся возможность выпада.

Прошло две минуты, и затем Глэндон весь преобразился. Каждым мускулом, каждой черточкой лица он предупреждал, что решительный момент наступил. Это была игра, и он прекрасно сыграл ее. Казалось, он весь превратился в сталь – твердую, безжалостную сталь. Это превращение оказало свое действие на Кэннема, и он удвоил осторожность. Глэндон быстро загнал его в угол и задержал его там. Он все еще не наносил ударов и не пытался их наносить; недоумение и ожидание начинали угнетать Кэннема. Он тщетно старался выбраться из угла, но не мог никак решиться броситься на противника, пытаясь выиграть у него передышку.

Теперь оно началось! – быстрая смена простых финт – как бы мускульных вспышек. Кэннем был ослеплен. Ослеплена была и публика. В зале не нашлось бы и двух зрителей, которые впоследствии могли столковаться о том, что, собственно, произошло. Кэннем уклонился от одной финты и в тот же момент поднял руку, защищавшую лицо, чтобы принять ею финту, направленную в челюсть. Одновременно он попытался переменить и положение ног. Сидевшие у самой арены клялись, что своими глазами видели, как Глэндон направил свой удар от правого бедра и, словно тигр, бросился на противника, чтобы усилить удар всем весом своего тела. Как бы там ни было, удар пришелся Кэннему по подбородку в тот момент, когда он менял свою позицию. Подобно Хэнфорду, он потерял сознание, взлетел на воздух, ударился о канат и через него свалился на головы репортеров.

О том, что произошло в «Арене у Золотых Ворот» после, газетные статьи дать своим читателям не могли и приблизительного представления. Полиции пришлось очистить арену, но она была не в состоянии спасти зал. Это не было похоже на бунт. Это была какая-то оргия. Ни одно сиденье не уцелело. По всей огромной зале зрители соединенными усилиями выворачивали балки и столбы, переворачивая все вверх дном. Призовым боксерам пришлось искать защиты у полиции, но полиции было недостаточно для того, чтобы в безопасности вывести их за пределы здания, и боксерам, импресарио и распорядителям пришлось немало пострадать в толпе. Пощадили лишь одного Джима Хэнфорда. Его чудовищно вспухшая челюсть заслужила ему эту милость. Выгнанная в конце концов на улицу, толпа набросилась на новенький, стоивший семь тысяч долларов, автомобиль, принадлежащий известному организатору призовых состязаний, и разнесла его в щепки, превратив все металлические части в железный лом.

Глэндон, ввиду разгрома уборных, не мог переодеться, и ему пришлось добираться до автомобиля в костюме боксера, завернувшись поверх в купальный халат. Но ему не удалось ускользнуть незаметно. Толпа была так велика, что автомобиль не мог тронуться с места. Полиция была слишком занята, чтобы его выручать, но наконец ему удалось достигнуть соглашения: автомобиль мог двинуться шагом, сопровождаемый пятью тысячами ликующих безумцев.

Пробило полночь, когда этот ураган прошелся по Юнион-Сквэр и по улице, где остановился Глэндон. Снова послышались требования речи, и, добравшись до самой двери отеля, Глэндон все же не мог спастись от толпы, добродушно преграждавшей ему путь. Он попытался перескочить через головы своих восторженных поклонников, но его ногам никак не удавалось коснуться мостовой. По головам и плечам, поддерживаемый всеми руками, какие только могли до него дотянуться, он вернулся обратно к автомобилю. Оттуда он и произнес свою последнюю речь, а Мод Глэндон, глядя из верхнего окна на юного геркулеса, возвышавшегося над толпой, знала одно: как всегда, он говорил правду, повторяя, что матч этот будет последним матчем и что после него он покидает арену навсегда.