Текст книги "Первобытный зверь"

Автор книги: Джек Лондон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Джек Лондон
Первобытный зверь

Глава I

Сэм Стьюбенер быстро и небрежно просматривал свою корреспонденцию. Как и полагалось импресарио призовых боксеров, он давно привык к самым разнообразным и странным посланиям. Всякий чудак – спортсмен, любитель или реформатор – считал, казалось, своим долгом поделиться с ним своими идеями. Он заранее был готов к повседневной порции сюрпризов, приносимых ему почтой, начиная от свирепых угроз с ним покончить до более миролюбивых намерений дать ему разок по физиономии; от амулетов из кроличьих лапок до приносящих счастье лошадиных подков и от неопределенных денежных посулов до четверти миллиона долларов, предлагаемых безответственными незнакомцами. В свое время он получил ремень для бритья из кожи линчеванного негра и сморщенный, высушенный на солнце палец, отрезанный от трупа белого человека, найденного в Долине Смерти; теперь он считал, что почта уже ничем больше его поразить не может, но в это утро он получил столь необычайное письмо, что перечитал его вторично, положил в карман, а затем снова вытащил, чтобы перечитать в третий раз. На конверте стоял штемпель какого-то никогда не слыханного почтового отделения в графстве Сискью, и оно гласило следующее:

«Дорогой Сэм!

Вы меня знаете только по имени. Вы пришли после меня, когда я давно уже вышел из дела. Но, поверьте мне, я не дремал. Я следил за делом и следил за вами с тех времен, как Кэль Ауфман побил вас до вашей последней схватки с Нат Бельсоном; и я считаю вас самым ловким из всех импресарио, когда-либо появлявшихся на арене. Я хочу сделать вам одно предложение. У меня здесь на примете имеется самый великий «незнакомец», какого когда-либо видел мир. Это не подделка. Товар настоящий, добротный.

Что вы скажете о парне двадцати двух лет от роду и весом в двести двадцать фунтов, который может наносить удары вдвое более тяжелые, чем мои лучшие удары? Это он, мой мальчик, Юный Пэт Глэндон – вот то имя, под которым он будет бороться. Я все хорошенько обдумал. Лучшее, что вы можете сделать, – это приехать сюда к нам первым же поездом.

Я воспитал и тренировал его. Все, что я когда-либо знал, я вбил ему в голову. И, может, вы мне не поверите, но он прибавил к этому еще и от себя. Он – прирожденный боксер. В смысле чувства времени и расстояния он – чудо. Чувство времени у него развито до секунды, а чувство расстояния – до дюйма, он сам не думает об этом – это инстинкт. Его короткий шестидюймовый толчок усыпит противника скорее, чем толчок со всего размаха большинства ребят.

Теперь принято болтать о преимуществах белой расы. Он – воплощение всех этих надежд и упований. Приезжайте и поглядите сами. Когда вы развозили повсюду Джеффри, то были помешаны на охоте. Приезжайте, и вы здесь увидите такую охоту и рыбную ловлю, что ваши кинематографические «боевики» покажутся вам жалкой дешевкой. Я пошлю с вами на охоту Юного Пэта. Сам я уже бродить по горам не в силах. Поэтому-то я и посылаю за вами. Я хотел сам быть его импресарио. Но об этом нечего и говорить. Я уже готов и, очевидно, скоро выйду в тираж. Итак, двигайтесь скорее с места. Я хочу, чтобы вы были его импресарио. Это дело – клад для вас обоих, но я хочу сам составить договор.

Преданный вам Пэт Глэндон».

Стьюбенер был сбит с толку. С первого взгляда ему показалось, что это шутка – боксеры ведь известные шутники, – и он пытался отыскать в этом послании тонкую руку Корбетта или добродушную лапу Фицсиммонса. Но если это послание было подлинным, на него стоило обратить внимание. Это он знал. Пэт Глэндон сошел с арены задолго до его времени. Еще мальчиком он присутствовал на состязании между Пэтом Глэндоном и Джэком Дэмпсей в пользу последнего. Но уже в те времена его звали «Старым Пэтом», и он давно уже числился покинувшим арену. Он был предшественником Сэлливэна и боролся по старинным «Лондонским Правилам Призового Бокса», хотя в последних, закатных своих выступлениях руководствовался вновь принятыми новыми правилами маркиза Куиноберри.

Какой боксер или любитель бокса не знал Пэта Глэндона? Хотя из видевших его в расцвете немногие остались в живых, и не много оставалось людей, вообще когда-либо видевших его на арене, но его имя все же было занесено в анналах арены, и ни один спортивный справочник не обходился без упоминаний о нем. Его слава была весьма парадоксальна. Ни один боксер не ставился выше его, причем сам он ни разу не удостоился звания чемпиона. Его преследовали неудачи, и он был известен как боксер-неудачник.

Четыре раза в жизни он должен был получить звание чемпиона тяжеловесов, и каждый раз он вполне заслуживал эту честь. Первый раз это было на барже, в бухте Сан-Франциско, и чемпион, казалось, уже выбился из сил, но в этот момент Пэт Глэндон повредил себе руку. На одном из островков Темзы, боксируя в воде поднимающегося пролива, глубиною в шесть дюймов, он сломал себе ногу, когда, казалось, победа была на его стороне; в Техасе, в тот незабвенный день, когда противник уже сдавался, ворвалась полиция, и пришлось борьбу прекратить. И, наконец, последний бокс в Павильоне Механиков в Сан-Франциско – он оказался жертвой тайного соглашения рефери и небольшого синдиката заинтересованных в его поражении лиц. Все шло благополучно, но когда Пэт Глэндон нокаутировал противника ударом правой руки в челюсть, а левой – в солнечное сплетение, рефери самым спокойным образом обвинил его в неправильном ударе. Все секунданты, все эксперты бокса и весь спортивный мир знали, что о неправильном ударе не могло быть и речи. Но Пэт Глэндон, по общей традиции боксеров, подчинился решению рефери. Он подчинился и принял это событие как новое подтверждение своей неудачливости.

Таков был Пэт Глэндон! Стьюбенера смущал лишь вопрос: был ли Пэт автором этого письма или нет? Он взял письмо с собою в город. «Что сталось с Пэтом Глэндоном?», обращался он, вместо приветствия, ко всем причастным к боксу лицам в то утро. Казалось, никому это не было известно: Некоторые полагали, что он уже умер, но точных сведений никто дать не мог. Заведующий отделом бокса одной из утренних газет просмотрел все анналы и удостоверил, что смерть Пэта Глэндона нигде не была отмечена. Только Тим Донован дал ему руководящую нить для решения этой задачи.

– Ну разумеется, он еще жив, – сказал он. – С чего ему помирать? Такой крепкий парень, да и себя никогда зря не расходовал. Он сколотил себе капиталец и – лучше того – сумел сберечь его и выгодно поместить. Он одновременно держал три кабачка. И здорово заработал на них, когда в один прекрасный день их продал. Да, полагаю, что как раз после этой продажи я и видел его в последний раз. Этому уже лет двадцать будет, а может, и больше. Его жена только что умерла тогда. Он шел к перевозу. «Куда, старина?», – спросил я. «Уезжаю в леса, – отвечал он. – Хватит с меня. Прощай, Тим, мой мальчик». И больше я его с тех пор не видал. Я уверен, что он еще жив.

– Вы сказали, что у него умерла жена, а дети у него были? – спросил Стьюбенер.

– Да, один ребеночек. Он его держал на руках в тот день.

– Это был мальчик?

– Как я могу это знать!

Тогда Сэм Стьюбенер принял окончательное решение, и ночь застала его в пульмановском вагоне, мчавшем его в дикие дебри Северной Калифорнии.

Глава II

Ранним утром поезд извергнул Стьюбенера на станции Дир-Лик, и ему с добрый час пришлось потоптаться на месте, пока не открылись двери кабачка. Нет, содержатель кабачка ничего не знал о Пэте Глэндоне, никогда не слыхал о нем, и если он и живет в этих краях, то, верно, где-нибудь подальше, в глуши. Не слыхал ничего о Пэте Глэндоне и единственный завсегдатай этого заведения. В гостинице Стьюбенеру также ничего не удалось добиться. Он напал на след, только когда открылись лавка и почта.

– О да, Пэт Глэндон живет в наших краях. Вы должны поехать по направлению к Альпайну, это миль сорок отсюда. Альпайн – стоянка дровосеков. От Альпайна вам придется проехать верхом до Антилоповой Долины и перебраться через перевал к Медвежьему Ручью. Пэт Глэндон живет где-то за этим ручьем. В Альпайне, верно, уж знают, где именно. Да, конечно, с ним живет и молодой Пэт. Лавочник сам видел его. Он года два назад был как-то в Дир-Лике. Старый Пэт лет пять не показывался здесь. Он покупал свои запасы в лавке и платил всегда чеками. Он был уже весь седой. Странный, чудной старик. – Больше лавочник о них ничего не знал, но ребята в Альпайне дадут ему все остальные указания.

Стьюбенер был вполне удовлетворен. Молодой Пэт Глэндон существовал столь же несомненно, сколь и старый Глэндон, и оба они жили где-то в этой глуши. Эту ночь импресарио провел на стоянке дровосеков в Альпайне и ранним утром поднялся по горной тропе к Антилоповой Долине. Он проехал перевал и спустился к Медвежьему Ручью. Он ехал весь день по самой дикой и суровой местности, какую когда-либо видел, и на закате свернул к Долине Пинто. Тропа была настолько крута и узка, что он не раз предпочитал сойти с лошади и идти пешком.

Было одиннадцать часов ночи, когда он сошел перед бревенчатой хижиной. Два громадных охотничьих пса приветствовали его лаем. Затем Пэт Глэндон открыл дверь, бросился ему на шею и ввел его в хижину.

– Я знал, что вы приедете, Сэм, мой мальчик, – говорил Пэт, ковыляя по комнате, разводя огонь, приготовляя кофе и поджаривая большой кусок медвежатины. – Малый сегодня дома не ночует. У нас мясо подходило к концу, и он, как солнце село, ушел на охоту. Но я больше ничего не скажу. Подождите, пока вы его не увидите. Он к утру вернется, и вы его испытаете. Перчатки здесь. Но подождите – вы его увидите.

Что касается меня, то я – человек конченый. Мне в январе исполнится восемьдесят один год – это хороший возраст для бывшего боксера. Но я всегда берег свое здоровье, Сэм, никогда поздно не засиживался и не жег свечи с двух концов. Моя свеча была чертовски хороша, и я ею умело пользовался, вы должны признать это, глядя на меня. Я и малого научил тому же. Что вы скажете о двадцатидвухлетнем парне, который ни разу в жизни не прикасался к спиртному и никогда еще не курил. Вот он какой! Он ростом – великан и всегда вел нормальный образ жизни. Подождите судить, пока вы не были с ним на охоте. Вы, налегке, будете изнемогать от усталости, а он как ни в чем не бывало будет тащить все снаряжение, да и громадного зверя в придачу. Он – дитя вольного воздуха и ни зимой ни летом не спал еще под крышей. Он всегда спал на воздухе – так я воспитал его. Единственное, что меня смущает, – как он будет спать в городе и как перенесет табачный дым на арене. Дым – это убийственная штука, когда на арене ловишь ртом воздух. Но довольно, Сэм, мой мальчик. Вы устали, и вам, наверно, хочется спать. Подождите, вы его увидите – вот и все.

Но Пэтом Глэндоном овладела старческая болтливость, и он долго не давал Стьюбенеру сомкнуть глаз.

– Он, этот малыш, пеший может загнать оленя, – начал Пэт снова. – Отличная тренировка для легких – охотничья жизнь. Он не много знает о другой жизни, хотя и почитывал по временам кое-какие книги да разные стишки. Он совершенно нормален – вы это увидите сразу, как только на него взглянете. В нем – крепкая, старая ирландская закваска. Иногда он несет всякую околесицу, и я боюсь, что он верит во всяких волшебниц, фей и прочий вздор. Он любит природу, как никто, и боится больших городов. Он много читал о них, но самый большой город, какой он в своей жизни видел, – это Дир-Лик. Он находит, что города следует уничтожить – в них слишком много людей. Тому прошло два года, он тогда в первый и последний раз увидел локомотив и поезд.

Частенько меня смущает мысль, что я ошибся, воспитывая его среди природы. Это воспитание дало ему силу, выносливость и жизненный дух дикого бычка. Ни один выросший в городе человек не сможет с ним справиться. Я готов допустить, что Джеффри в свои лучшие годы мог слегка утомить его, но только слегка. Малый может переломить его, как соломинку. А с виду этого никак не скажешь. В этом-то и заключается чудо. Он на первый взгляд покажется вам лишь красивым, неотесанным малым – все дело заключается в качестве его мускулов. Но подождите, вы увидите его, вот и все.

У мальчика есть странное тяготение к цветам, небольшим лужайкам, к озаренным луной соснам, ветреным закатам и восходам с вершины старой Бальди. Он постоянно рисует всякие картинки и читает «Люцифер или ночь». Эти стихи он достал у рыжей учительницы. Но это все только по молодости лет. Он втянется в борьбу, едва примется за нее, но будьте готовы ко всяким сюрпризам в первые дни жизни в большом городе.

Старик помолчал.

– Прекрасный знак: он робеет перед женщинами. Они не скоро станут поперек его дороги. Он не может понять этих созданий и пока чертовски мало встречался с ними в наших горах. Эта учительница там, в Сэмсон-Флэте, набила ему голову всей этой стихотворной чушью. Она здорово втюрилась в малого, а он и не подозревал об этом. У нее были прекрасные волосы – она не здешняя была, а оттуда, снизу, из долины, – и она со временем пришла в полное отчаяние и бегала за ним, потеряв всякий стыд. И что вы думаете, сделал малый, когда понял в чем дело? Он перепугался, как кролик. Он забрал с собой одеяла, охотничье снаряжение и удрал в высокие леса. Я с добрый месяц не видал его, а затем он как-то прокрался ко мне, как стемнело, и удрал до солнечного восхода. Он и поглядеть не хотел на ее письма. «Сожги их», – сказал он. Я их и сжег. Дважды приезжала она верхом из Сэмсон-Флэта, и мне было жаль это юное создание. Она проголодалась по мальчугану – это было видно по ее лицу. Три месяца спустя она бросила школу и поехала к себе домой, тогда мальчуган вернулся, и мы снова зажили вместе.

Женщины погубили немало хороших боксеров, но его-то они не погубят. Он краснеет, как девушка, стоит какой-нибудь юбке взглянуть на него во второй раз или слишком долго засмотреться в первый. А они все пялят на него глаза. Но когда он бьется, когда он бьется! – Бог мой – в нем вспыхивает кровь древнего дикого ирландца и направляет его удары. Не подумайте только, что он выходит из себя. Я и в лучшие свои годы не был так хладнокровен, как он. Я думаю, виною всех моих неудач была именно моя горячность. Но он – глетчер! Он в одно время горяч и холоден – раскаленная проволока, вделанная в лед!

Стьюбенер дремал, но бормотание старика разбудило его. Он сонно прислушался к его словам.

– Клянусь Богом, я сделал из него человека, дал ему кулаки, поставил его на ноги и снабдил зоркими, здоровыми глазами. Я-то хорошо знаю дело и внимательно слежу за всеми новшествами. Припадание? Разумеется, он знает все приемы и все способны сберечь силу. Он никогда не двинется на два дюйма, если для удара достаточно двинуться на полтора. Если он захочет, то может прыгнуть, как кенгуру. Защита? Подождите – вот вы увидите. Она еще лучше ему удается, чем нападение. Он поспорит с Гетером Джэксоном и побьет Корбета в его лучших боях. Говорю вам, я всему обучил его, всем решительно приемам, и он еще сам усовершенствовал мою науку. Он – гений бокса. И у него не было недостатка в товарищах для тренировки. Я давал ему художественную отделку, а они – научили страшным ударам. Наши крепыши не робеют и ничем не смущаются. Это настоящие быки или громадные серые медведи, когда дело доходит до охвата. А он играет с ними. Слышите меня, любезный? Он играет с ними, как вы или я стали бы играть с крохотными щенками.

Стьюбенер снова проснулся и услыхал бормотание старика:

– Самое странное, что он не считает бокс серьезным делом. Он дается ему так легко, что представляется какой-то игрой. Но подождите, пока он не напал на ловкого боксера. Вот и все, подождите! Вы тогда увидите, как лед растает и на противника посыплется град самых изящных, теоретически обоснованных ударов, какие вам когда-либо приходилось видеть.

В холодном полумраке горного рассвета Старый Пэт поднял Стьюбенера из-под одеял.

– Он поднимается по тропе, – хрипло прошептал он. – Выходите и поглядите на величайшего борца, какого когда-либо видела арена или увидит в ближайшую тысячу лет.

Импресарио, протирая тяжелые от сна глаза, поглядел в открытую дверь и увидел появившегося на просеке молодого гиганта. В одной руке он держал винтовку, а на плечах его лежал тяжелый олень. Юноша шел так легко, словно его ноша не имела никакого веса. Его одежда была груба и состояла из синих шаровар и открытой у ворота шерстяной рубашки. Куртки у него не было, а на ногах вместо охотничьих сапог были мокасины. Стьюбенер отметил, что походка его мягка и эластична, как у кошки. Нельзя было предположить, что в нем двести двадцать фунтов веса, не считая веса убитого оленя. Юноша с первого взгляда произвел на импресарио сильное впечатление. В нем сразу чувствовалась необычайная мощь, но в то же время от него веяло чем-то странным и непривычным. Это был новый тип – нечто отличное от обычного типа боксеров. Он казался созданием этих дебрей, ночным блуждающим призраком волшебной сказки или старинной народной легенды, а не юношей двадцатого века.

Стьюбенер скоро понял, что Юный Пэт не очень-то разговорчив. Когда старик Пэт представил их друг другу, он, ни слова не говоря, протянул свою руку и молча принялся за работу – развел огонь и приготовил завтрак. На вопрос отца, где был убит олень, – он удостоил произнести всего два слова: «Южный Форк».

– Одиннадцать миль через горы, – горделиво пояснил старик, – и такая тропа, что у вас разорвалось бы сердце.

Завтрак состоял из черного кофе, хлеба и невероятного количества поджаренной на углях медвежатины. Парень хищно пожирал мясо, и Стьюбенер догадался, что оба Глэндона привыкли к строго мясной диете. Разговор поддерживал один Старый Пэт, но к лежащему у него на сердце вопросу он приступил только по окончании трапезы.

– Пэт, мой мальчик, – начал он. – Ты знаешь, кто этот джентльмен?

Юный Пэт утвердительно кивнул головой и бросил быстрый, многозначительный взгляд на импресарио.

– Ладно, он увезет тебя с собой в Сан-Франциско.

– Я бы охотнее остался здесь, отец, – гласил ответ.

Стьюбенер почувствовал некоторое разочарование. Неужели эта поездка окажется игрой впустую? Этот парень – не боксер, он не мечтает об арене и не рвется в бой. Громадное тело – этого еще мало для того, чтобы стать боксером. Этим никого не удивишь. Такие громадные туши обычно просто заплывают жиром.

Но в Старом Пэте вспыхнула древняя кельтская ярость, и в голосе его зазвучали резкие повелительные ноты:

– Ты поедешь в город и будешь биться, мой мальчик. Я тебя подготовил к делу, и ты его выполнишь.

– Хорошо, – неожиданно где-то в глубине груди прозвучал апатичный ответ.

– И будешь биться, как дьявол, – прибавил старик.

Снова Стьюбенер почувствовал разочарование, в глазах юноши не было ни огня, ни блеска, когда он сказал:

– Хорошо. Когда мы двинемся в путь?

– О, Стьюбенер хотел бы поохотиться и половить рыбу в наших краях, а затем испытать тебя в боксе. – Он посмотрел на Стьюбенера – тот кивнул головой. – Раздевайся и покажи свое умение.

Час спустя Сэму Стьюбенеру все было ясно. У него как бы открылись глаза. Он сам был боксером в свое время – к тому же тяжеловесом, и поэтому лучше всякого специалиста мог судить о качествах боксера. За всю свою жизнь он не встречал такого боксера.

– Поглядите, какая мягкость во всем, – напрасно говорил Старый Пэт. – Это настоящая порода. Поглядите на покатость его плеч и оцените его легкие. Все в нем здоровье – все, до последней капельки, до последней унции. Вы видите перед собой, Сэм, человека – такого никогда еще не было на свете. Все его мускулы свободны. Это не комнатный атлет или любитель атлетики, занимающийся спортом по книжкам. Посмотрите на его мускулы – они переливаются мягко и лениво, точно крупные, толстые змеи. Подождите, вы еще увидите, как они напрягутся для быстрого, молниеносного удара. Он вам сорок раундов выдержит в любую минуту, да и ста не побоится. Принимайтесь за дело. Пора!

Они приступили к боксу и начали трехминутные раунды с минутой перерыва, и Стьюбенер сразу вернул себе хорошее расположение духа. В этом юноше не было и признака ожирения или апатии, была лишь лениво добродушная игра в приемы бокса, причем удары отличались точностью и силой, какой отличаются только удары хорошо тренированных, прирожденных боксеров.

– Легче, легче, ребята, – предупредил Старый Пэт. – Сэм уже не тот, что прежде!

Это замечание только подзадорило Сэма – старик того и добивался, и он пустил в ход свой знаменитый, любимый прием: отвлекая противника финтой [1]1
  Ложный выпад.


[Закрыть], он сделал прямой выпад в живот. Но так же быстро, как удар был направлен, Юный Пэт понял, в чем дело, и уклонился, хотя удар и достиг своей цели. В следующий раз он уже не уклонился от удара. Когда Стьюбенер наметил выпад, он двинулся вперед, подставил удару левое бедро. Дело было всего в нескольких дюймах, но весь эффект удара был потерян. И с тех пор, сколько бы Стьюбенер ни старался, – его кулак не мог миновать бедра.

Стьюбенеру приходилось в свое время бороться со знаменитыми боксерами, и он с честью поддерживал свою репутацию в чемпионатах. Но здесь не было речи о том, чтобы с честью выпутаться из положения. Юный Пэт играл с ним, проделывая все, что ему хотелось. В обхватах Стьюбенер чувствовал себя беспомощным младенцем. Пэт загонял его с точностью великого мастера и при этом, казалось, едва замечал его существование. Половину времени он мечтательно смотрел в сторону и разглядывал окружающий их пейзаж. И тут Стьюбенер совершил вторую ошибку. Он принял это за прием, внушенный Старым Пэтом, и попытался наградить противника коротким ударом, но в тот же момент его руки очутились в западне, и он получил по удару в оба уха.

– Инстинктивное чувство удара, – заявил старик. – Этого в голову не вдолбишь, говорю вам. Он – колдун и кудесник. Он чувствует удар не глядя и знает наперед и силу, и расстояние, и красоту его. Я его никогда этому не учил. Это вдохновение. Таким уж он родился!

Раз, в тесном обхвате, импресарио с некоторой злобой ткнул перчаткой в рот Юного Пэта. Минуту спустя, в следующем обхвате, Сэм получил ответный удар перчаткой в рот. Движение Пэта не было ни резким, ни грубым, но сила давления была столь велика, что голова откинулась назад, пока не затрещали связки, и Сэм на мгновение подумал, что все кончено. Он ослабил напряжение тела и опустил руки в знак того, что схватка кончена: сразу он почувствовал себя свободным и зашатался на месте.

– Ладно, он подойдет нам, – едва смог он сказать, выражая свое восхищение глазами, – у него все еще не хватало дыхания.

Глаза старого Пэта блестели и увлажнялись от гордости и торжества.

– Как вы думаете, что случится, если один из этих негодяев вздумает сыграть с ним какую-нибудь штуку? – спросил Старый Пэт.

– Он убьет его, можете быть в этом уверены, – гласил приговор Стьюбенера.

– Нет, он слишком хладнокровен для этого. Он просто выбьет из него все его грязные проделки.

– Давайте напишем контракт, – сказал импресарио.

– Погодите, узнайте сначала его настоящую цену! – ответил Старый Пэт. – Я вам поставлю очень серьезные условия. Ступайте-ка с мальчиком на охоту и оцените как следует его легкие и его ноги. Затем мы уже подпишем настоящий прочный договор.

Стьюбенер провел на этой охоте два дня и узнал все, что ему сулил Старый Пэт, – узнал даже больше, чем тот сулил ему. Возвращался он без сил, и спесь с него была сбита. Прожженный импресарио поражался незнакомству молодого человека с жизнью, но он понял, что провести его не так-то легко. Его нетронутый, девственный ум вращался пока в узком кругу интересов жизни горцев, но его тонкость и проницательность далеко превосходили средний уровень. Он отчасти являлся загадкой для Сэма – городской житель никак не мог понять его пугающего душевного спокойствия. Его ничем нельзя было вывести из себя, а терпение его казалось Сэму чем-то неистощимым и первобытным. Он ни разу не выругался и не произнес ни одного бессмысленного и исковерканного проклятия, что бывает в ходу даже у маленьких мальчишек.

– Я сумел бы выругаться, если бы в этом представилась надобность, – ответил Юный Пэт на вопрос спутника. – Но я полагаю, что мне это никогда не понадобится. А если придется, так и я, вероятно, сумею выругаться.

Старый Пэт решительно и твердо вел свою линию и простился с ними у дверей хижины.

– Пэт, мой мальчик, я, верно, скоро буду читать про тебя в газетах. Я бы охотно поехал с вами обоими, но боюсь, что мне уже с горами расставаться не придется.

Затем, отозвав импресарио в сторону, старик с яростью накинулся на него:

– Запомните хорошенько то, что я вам много раз повторял. Мальчик благороден и чист. Он и не подозревает о грязной стороне дела. Я скрывал от него, говорю вам. Он ничего не знает о полюбовных сделках. Он знаком лишь с лицевой стороной бокса, с его романтизмом и славой, я набил ему голову историями о славных боксерах прошлого, хотя, видит Бог, их подвиги не очень-то вдохновляли его. Говорю вам, любезный, что я вырезал из газет отчеты о состязаниях, чтобы скрыть их от него, – он думает, я вырезаю их для своего альбома. Он и не подозревает, что люди заранее могут сговориться о результате. Итак, не втягивайте его в какие-нибудь бесчестные сделки. Не вызывайте его на возмущение. Поэтому-то я и поместил в договор пункт о расторжении условий. Первая бесчестная сделка – и договор сам собой уничтожается. Никаких дележей, никаких соглашений с кинематографщиками о количестве раундов. Вы оба будете загребать деньги лопатой. Но ведите игру честно – или вы проиграете. Поняли?

Затем Старый Пэт обратился с прощальным наставлением к сидевшему уже верхом на коне сыну. Юный Пэт крепко натянул поводья и почтительно выслушал старика.

– И что бы ты ни делал – берегись женщин. Женщина – это смерть и проклятие, запомни это хорошенько. Но когда ты найдешь ту, что нужно, единственную, – тогда крепко держись за нее. Она дороже славы и денег. Но сначала ты должен убедиться, что она настоящая, а когда убедишься, то не давай ей ускользнуть от тебя. Схвати ее обеими руками и держи ее крепко. Держи ее, хотя бы весь мир разлетелся в куски. Пэт, мальчик мой, хорошая женщина – это… хорошая женщина. Это – начало и конец всего.