Текст книги "Избранное"

Автор книги: Джек Финней

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– Потому что вы можете раскидать мои документы по всему зданию, – ответил Джейк. – Вы можете задать мне уйму работы, прежде чем я соберу их сызнова. Но вы не можете их съесть, Кармоди. Где-то в этой куче, здесь ли на полу или на дне шахты, лежат несколько бумажек, которые будут стоить вам ровнехонько миллион долларов.

Кармоди кивнул, вытащил большую кухонную спичку и привычно зажег ее о ноготь большого пальца. Поднес огонек к сигаре Джейка, потом прикурил сам, не спеша, с наслаждением, как истый любитель сигар. Выдохнул колечко голубого дыма, вынул сигару изо рта, с удовлетворением осмотрел горящий конец, на котором начала уже образовываться тоненькая корочка пепла. Затем поднял руку, чтобы погасить спичку, и… не стал ее гасить. Он смотрел, смотрел на рыжий огонек, отодвигая пальцы по мере того, как огонек полз по черешку. И – разжал пальцы и позволил непогашенной спичке упасть на пол.

Она могла бы потухнуть, не долетев до пола. Или же могла упасть на голые доски и погаснуть там. Но она упала на край листочка папиросной бумаги, и к тому же обгоревшая часть ее отломилась. В комнате была мертвая тишина, ничто не двигалось, за исключением крошечного язычка пламени; Кармоди стоял над ним, Джейк, как мог, подался в кресле вперед, зажав сигару в зубах, и оба ели спичку глазами. Казалось, она потухла, пустив вверх завиток голубого дымка, но нет – на бумаге появилось желтое пятно и над ним – бледная коронка огня. Пятно быстро потемнело, разрослось, обуглилось, превратилось в рваную дыру; стало слышно шуршание пламени, оно покраснело, поднялось выше и разгорелось. Расширяющийся круг дошел до края листка, коснулся другого, и тот занялся тоже.

Не помню, как мы вскочили, но мы с Джулией, разумеется, были теперь на ногах, ее рука стиснула мою кисть, и в зрачках светился немой вопрос. Если бы Джейк и Кармоди взглянули сейчас в сторону дверного проема, то, несомненно, увидели бы наши ноги без ботинок, но, конечно, ни тот, ни другой не смотрели сюда. Пламя медленно расползалось, захватывало лист за листом, его еще не составляло труда затоптать, я мог бы плечом вышибить доски и погасить его за несколько секунд. Я надел ботинки, и Джулия последовала моему примеру. Затем я поднял с полу наши пальто и шапки, и мы надели их, не отрывая глаз от щелей. Я был готов, если пламя слишком разгорится, в любую минуту кинуться вперед – и улыбнулся Джулии; я был насторожен, но не испуган, и она, по-моему, тоже.

Но Джейк был связан и беспомощен. Мне кажется, он старался сдержаться, стиснув сигару зубами, но не сумел.

– Господи, – произнес он, – нет!

Он взглянул на Кармоди с мольбой – с ненавистью и мольбой, – а Кармоди в свою очередь на него. Потом как зачарованный перевел глаза на огненный круг, величиной уже с тарелку, – пламя слегка потрескивало и неуклонно расползалось.

– Вот ведь ответ, не правда ли? – сказал он тихо. – Сжечь ваши проклятые архивы, да и дело с концом! Как я до этого сразу не додумался?..

– Кармоди, ради бога, – начал Джейк ровным голосом, но сорвался на крик, – развяжите меня!..

– Чего ради?

Кармоди не издевался – вопрос был задан всерьез.

– Вы не можете этого сделать, Кармоди. А как же все другие, кто находится в доме? Чужие люди, которые не сделали вам ничего плохого?

– Они успеют убежать – здесь достаточно лестниц. А дом уже отжил свое. Поттер будет только рад, что очистилась площадка…

Он ухмыльнулся, взял с секретера пальто и надел его. Пламя, без сомнения, все еще нетрудно было затоптать, и я выжидал. Если Кармоди уйдет, мне придется вломиться в контору, погасить огонь и развязать Джейка. Но я все же надеялся, что Кармоди не оставит его одного, и я оказался прав. Кармоди заставил противника натерпеться страху, пока надевал пальто, а затем усмехнулся снова.

– Потерпите еще минутку, и я развяжу вас. Мы выйдем с криком „Пожар!“ – и покинем здание. Никто не пострадает.

Он тоже выжидал. Но лежащая плашмя бумага горит плохо, а тут листы лежали друг на друге толстым ковром; чтобы они разгорелись как следует, требовалась тяга снизу. Какое-то время огненный круг расширялся почти равномерно, потом стал пре вращаться в неправильной формы овал с обугленными краями. Одной рукой я удерживал Джулию за плечо, и мы наблюдали за ними все так же молча и не двигаясь. В висках набатом стучала мысль, что я не должен вмешиваться: если они скоро уйдут, мы тоже сможем беспрепятственно покинуть здание. Не затем я здесь, чтобы менять ход событий, и уж во всяком случае не ради спасения старого ветхого дома.

Теперь Кармоди нетерпеливо хмурился; он нагнулся, поднял солидную пачку листов и начал мять их, скручивать и подбрасывать в огонь. Пламя подпрыгнуло, затрещало, выросло в костер – тогда он бросился к Джейку и стал торопливо расстегивать пряжку за спиной кресла. Усилием воли я заставил себя стоять спокойно, и хотя Джулия, повинуясь моей руке, тоже не двигалась, в глазах у нее появился испуг.

Наконец, пряжка разошлась, Джейк выпрыгнул из кресла, пошатнулся после долгих часов, проведенных в скрюченном положении, и в буквальном смысле слова рухнул в огонь! Но не упал – нет, он умышленно кинулся на пламя и принялся, как сумасшедший, кататься по полу, а комнату наполнил запах опаленного сукна и волос. Он гасил пожар, и успешно! Тут Кармоди схватил его за ногу и стал волоком оттаскивать от огня, а Джейк размахивал руками, пытаясь за что-нибудь уцепиться. Ему удалось выдернуть ногу, он перекатился на четвереньки и быстро-быстро пополз обратно в огонь. Тогда Кармоди пробежал мимо него, ботинком поддел горящую кучу и резким ударом откинул ее под нижнюю доску нашего проема; Джулия и я инстинктивно отступили в разные стороны, бумаги скользнули между нами и полетели вниз. В ту же секунду пламя загудело, раздуваемое падением. Я успел наклониться и увидеть, как огненный шар разбился о дно шахты; пламя на мгновение сникло – и тут же вся масса бумаги в шахте разом вспыхнула, будто взорвалась. Это был уже не треск, огонь взревел как водопад, языки, его подпрыгнули вверх на целый этаж – нас даже] обдало жаром…

Теперь справиться с пожаром стало просто немыслимо и выжидать было больше нельзя; я уперся в доски левым плечом, нажал на них что есть мочи – они полетели на пол, а я с грохотом ввалился в контору. Две нижние доски остались на месте, я переступил через них, и Джулия следом за мной – я тащил ее за руку. Джейк, стоя на Четвереньках, держал Кармоди обеими руками за одну ногу, а тот отчаянно прыгал на другой, стараясь удержать равновесие. В совершеннейшем изумлении они обернулись и уставились на нас, замерев, как „живая картина“: Кармоди на одной ноге, Джейк привстав на колени и обнимая Кармоди за другую ногу у щиколотки.

– Уходите! – закричал я. – Надо уходить! Видите, что там творится…

Я ткнул пальцем в сторону дверного проема и шахты: огня видно не было, но было слышно, как он ревет, и горячий воздух в шахте дрожал и переливался. Тут Джейк изо всех сил дернул Кармоди за ногу, тот поскользнулся на груде бумаг и с маху грохнулся на пол так, что затряслись половицы. Прямо с колен Джейк, как хищный зверь, бросился на Кармоди, и они принялись перекатываться по полу. Не знаю, то ли Джейк не понял, что пламя перекинулось на дно шахты и погасить его теперь невозможно никакими средствами, то ли обезумел, видя, как гибнет все, на что он возлагал столько надежд. Но в коридоре уже раздавался топот бегущих ног, где-то кто-то заорал: „Пожар“! Неистовый топот скатился по лестнице вниз, истошно завопила какая-то женщина. Крики „Пожар!“ слышны были уже со всех сторон, и настала пора подумать не о других, а о Джулии. Борющихся, перекатывающихся по полу мужчин мы уже предупредили, при желании они могла спастись, и я повернулся к двери и поволок Джулию за собой. Однако она дергалась, старалась вырвать у меня руку и кричала:

– Джейк! Джейк! Бога ради, уходи!

Я сжимал ее руку так крепко, что побаивался раздавить кости; теперь я силой потянул Джулию к выходу. Отперев дверь, я пригнулся, нырнул Джулии за спину, перехватил ее вторую руку, вцепившуюся было в косяк, вытолкнул свою спутницу в коридор и потащил за собою к лестнице.

Со всех сторон неслись крики „Пожар!“, топот, вопли, кто-то звал кого-то по имени. Мы выбежали на площадку, и я поволок Джулию вниз, глядя под ноги, чтобы не оступиться, – но вдруг вцепился в перила и резко остановился. На этом пролете все было в порядке, так же как – я видел лестничную клетку донизу – все было в порядке и на следующем пролете и на следующей площадке. Но ниже марши, примыкающие к шахте, были скрыты за стеной оранжевого пламени и клубами плотного черного дыма. Мужчина без пиджака, до сих пор с пером в руке, и две девушки, приподнявшие юбки почти до колен, медленно отступали нам навстречу вверх по лестнице, зачарованно глядя на ревущее оранжево-черное месиво. Потом все трое разом повернулись и бросились в нашу сторону.

Мы побежали впереди них – полпролета вверх, а затем сломя голову вдоль длиннющего коридора, пересекающего здание насквозь, к лестнице, ведущей на Парк-роу. Но как мы ни спешили, мы опоздали. На площадке мы сразу же заглянули через перила вниз и увидели, что и эта лестница объята пламенем от первого до второго этажа, и на наших глазах огонь поднимался все выше. Очевидно, пожар почти мгновенно распространился по низу здания, и первый этаж, вероятно, был сплошь в огне. Подбежали мужчина с пером и две девушки, и как раз когда мы вместе обернулись и окинули взглядом коридор, который привел нас сюда, языки пламени показались на той, оставленной нами площадке. Тут только я ощутил, что и пол у нас под ногами горячий.

Я схватился за ручку ближайшей двери – она оказалась запертой, но в самом конце коридора виднелась дверь, распахнутая настежь, и мы побежали туда. На двери значилось: „Нью-Йорк обсервер“, и мы влетели в большую комнату, заставленную секретерами, письменными столами, конторскими бюро для документов. Одно из окон было открыто, на нем трепыхалась зеленая занавеска. На подоконнике, на свежевыпавшем снегу, отпечатались следы чьих-то ног. Неужели кто-нибудь вылез и прыгнул? Я выглянул, но никакого распластанного тела внизу на тротуаре не заметил. Зато я увидел толпу, собирающуюся у стены почтамта наискосок через Бродвей и в парке ратуши прямо напротив нас. Толпа росла прямо на глазах; под нами на улице остановилась первая пожарная машина, и два пожарника устремились с кишкой к гидранту, а третий распрягал лошадей. Зазвонил колокол, и по Парк-роу подъехала еще одна пожарная, а по ту сторону парка ратуши из-за угла Бродвея и Мейл-стрит вывернула повозка с баграми и лестницами, запряженная четверкой серых коней.

Все это я увидел за какую-то долю секунды; потом я глянул снова на подоконник и заметил прямо под ним вывеску, которую некогда читал с улицы, – „Нью-Йорк обсервер“. Вывеска крепилась к стене нижним краем, а верхний отклонялся сантиметров на тридцать-сорок и удерживался на весу ржавой проволокой. У меня не было ни малейшего представления, выдержит ли вывеска нашу тяжесть, во всяком случае ее приделывали не для того, чтобы служить нам опорой. Однако Джулию она выдержит скорее, чем меня, и надо было бы выпустить ее вперед, пока крепление не ослабло или даже не сорвалось от моего веса.

– Вылезайте, Джулия! – сказал я. – Прямо на вывеску! И ползите к дому „Таймс“!..

Но она закачала головой, плотно зажмурилась, и лицо ее побелело. Так она и стояла с закрытыми глазами и все трясла головой, и я понял, что тут ничего не поделаешь: есть люди, просто неспособные преодолеть страх перед высотой. Другого выхода теперь не оставалось, я вылез на подоконник и, присев, уперся левой ногой в верхнюю кромку наклонной вывески, а затем осторожно перенес на эту ногу всю свою тяжесть. Вывеска выдержала. Тогда, вцепившись обеими руками в подоконник, я опустил правую ногу в желоб между вывеской и стеной. Медленно выпрямившись, я окончательно встал на вывеску и отнял руки от подоконника. Ветер швырял жесткие снежинки в лицо и в глаза, и – невероятно, но факт – несмотря на смертельный страх, что вывеска вот-вот сорвется и я полечу вниз, я порадовался тому, что на мне теплое пальто меховая шапка.

Джулия в своем темном пальто и капоре застыла у окна, словно окаменела, не в силах отвести от меня взгляда. Прежде чем она успела отступить назад, я протянул правую руку, схватил ее за кисть и дернул к себе так сильно и так быстро, что ей пришлось встать коленом на подоконник, иначе я попросту перетащил бы ее на животе. Но я все тянул и тянул, и, чтобы не упасть, ей пришлось опереться и на второе колено, а я все тянул, теперь уже резкими короткими рывками, и, сама того не желая, просто чтобы не нырнуть вперед головой, она перенесла ноги через подоконник и очутилась на улице, не то встала, не то сползла на вывеску чуть впереди меня, защищаясь свободной рукой от колючего снега. Я заметил, как у самых ног Джулии одна из проволочных петель распрямилась от напряжения, и крикнул:

– Не смотрите вниз! Ни в коем случае не смотрите вниз! Просто идите!..

Этот дом и дом „Таймс“ были построены стена к стене, соприкасаясь или почти соприкасаясь друг с другом – щель между ними не составляла и сантиметра. Двойная, без окон и дверей, каменная стена – надежная преграда огню, и, действительно, в доме впереди никаких признаков пожара не было. Зато из-под наших ног, пока мы ползли высоко над улицей, поднимались к небу потоки тепла: наклонная вывеска частично отражала их, но наружный ее край, за который мы придерживались руками, оказался почти раскаленным. Джулия двигалась медленнее меня, ей мешали ее бесчисленные юбки, и мне пришлось опять остановиться, и вновь до моего сознания стало доходить то, что творится на улице и в парке. Я увидел пожарников, бегущих с лестницами, и других, стоящих попарно с медленными брандспойтами и направляющих толстые белые струи в огонь; их черные резиновые куртки тоже побелели от намерзающей воды. Полицейские натягивали канаты, оттесняя зевак с мостовой на тротуар на противоположной стороне Парк-роу. Мне показалось странным, что многие в толпе раскрыли зонты, защищаясь от снега, и непонятно почему, но только вид на эти черные зонты сверху заставил меня по-настоящему осознать, на какой я сейчас высоте.

Мои наблюдения продолжались всего секунду-две – Джулия успела проползти не больше метра. А на подоконнике, откуда мы начали свой путь, уже стояли тесной кучкой мужчина и две девушки, бежавшие за нами. Мужчина вытянул руку, не разрешая девушкам вылезти на вывеску, понимая, должно быть, что она сорвется и упадет от тяжести еще хотя бы одного человека. Он перехватил мой взгляд и нетерпеливым жестом показал, чтобы мы поторапливались.

И тут Джулия замерла, скрючившись у самого конца вывески, и я вытянул шею, чтобы посмотреть, в чем дело. Этажи в доме „Таймс“ были чуть выше, чем в нашем, и вывеска на том третьем этаже располагалась соответственно выше нашей. Та вывеска была короткой, всего на два окна, и я даже смог прочесть надпись черными буквами по белому фону: „Дж. Уолтер Томпсон, агент по рекламе“. Между вывесками оставался примерно полуметровый разрыв, и Джулия застыла у конца нашей вывески, не решаясь переступить через пустоту.

Наша вывеска начала сильно дрожать, и я оглянулся: одна из девушек, стоявших на подоконнике, с перекошенным от страха лицом спустила на вывеску ногу и собиралась вот-вот встать на нее. Как только это случится, вывеска сорвется и упадет; тут не было никакого сомнения. И Джулия оглянулась тоже, увидела, что увидел я, и поняла, что понял я. Она стремительно выпрямилась и – уверен, что глаза у нее были крепко зажмурены, – слепо шагнула правой ногой вперед и вверх через разрыв. Нога ударилась в стену здания „Таймс“ и соскользнула в желоб между стеной и вывеской. Она оторвала левую ногу от нашей вывески, перекинулась через промежуток всем телом и стала на ощупь искать опору для левой ноги. Ни за что на свете не хотел бы я еще раз стать свидетелем такой сцены: нога Джулии вслепую опускалась на заснеженную кромку вывески, и если бы она промахнулась, то неизбежно свалилась бы через край вниз. Но нога нащупала кромку, чуть вильнула на скользком снегу, потом правая ладонь шлепнулась о стену дома, и Джулия замерла, покачиваясь, чтобы сохранить равновесие. Потом она наклонилась, почти упала вперед – она помнила обо мне даже невзирая на владеющий ею ужас – и по ползла дальше, освобождая для меня место.

Однако я медлил. Я добрался до самого конца своей вывески и ждал: не было никакой уверенности, что вывеска Джулии выдержит нас обоих, зато та, на которой стоял я, безусловно, выдержит двоих. Оглянувшись еще раз, я увидел, что по ней уже ползет первая из девушек. А Джулия тем временем достигла ближайшего окна, и не успел я подумать: а открыто ли оно? – оттуда протянулись две руки, схватили ее под мышки, приподняли и втащили внутрь, только ноги слегка брыкнулись на лету.

Тогда я поднялся в рост, переступил через разрыв и быстро двинулся к тому же окну. У самого окна я оглянулся в последний раз и увидел сквозь снегопад, что и вторая девушка быстро лезет по вывеске, а мужчина все ждет на подоконнике своей очереди; из окна валил дым и даже, мне показалось, выбилось пламя, жара там должна была быть невыносимой. Я приветственно помахал ему рукой, надеясь подбодрить его, – самообладанием он отличался отменным. Но сам я уже достиг цели, и тот же человек, молодой и бородатый, что помог Джулии, помог и мне, и мы с ней были теперь в безопасности.

Я обнял ее рукой за талию и улыбнулся ей от всей души, а она прижалась ко мне, склонив голову мне на грудь. Взгляда она не опускала, смотрела на меня и, полусмеясь, полуплача, беспрерывно шептала: „Слава богу, слава богу, слава богу…“ Свободной рукой я пожал руку мужчине, который нас втащил. Это оказался мистер Томпсон, хозяин кабинета. Тут же стояли и весело посмеивались еще двое, и одного из них я признал: доктор Прайм из „Обсервера“, тот самый, что на днях подсказал мне, как найти дворника. Выяснилось, что и он и второй человек с ним рядом перебрались сюда по вывеске, как и мы.

Томпсон снова двинулся к окну, чтобы помочь первой из девушек, а мы с Джулией вышли в коридор. Навстречу нам попался человек в рубашке, на бегу натягивающий пиджак. Он нас окликнул, как раз когда мы повернули на лестницу: он-де репортер из „Таймс“ и не мы ли только что спаслись из горящего дома по вывеске – он наблюдал за нами с улицы. Я ответил – нет, они все в кабинете Томпсона. И мы с Джулией сбежали по лестнице вниз, на улицу.

Я сохранил – и, наверно, буду хранить всегда – газету „Нью-Йорк таймс“, вышедшую на следующее утро, 1 февраля 1882 года. Вся первая страница и большая часть второй отданы репортажу с этого страшного пожара. Не испытываю желания описывать, что мы с Джулией увидели с улицы, лучше приведу дословно выдержку из газеты:

^„…в окнах верхних этажей… теснились человеческие фигуры. Искаженные ужасом лица мужчин и женщин были устремлены сквозь дым на собравшихся внизу; руки тянулись с мольбой о помощи, голоса взывали о спасении. Пламя и дым придавали лицам потусторонний вид, а крики, смешиваясь с ревом огня и хриплой перекличкой пожарных, доносились к волнующейся внизу толпе, как голоса из могилы. Пожарные бесстрашно рисковали жизнью, стремясь помочь отрезанным от земли страдальцам, однако, как ни расторопно они действовали, задыхающимся людям в горящем здании казалось, что те передвигаются слишком медленно. Огонь столь стремительно делал свое дело, что пробиться к погибающим через лестничные клетки оказалось совершенно невозможным. Пожарные ставили раздвижные лестницы, но лестницы доходили лишь до третьего этажа, а чтобы их нарастить, требовалось время. Обреченные воочию видели, как к ним неуклонно и неотвратимо приближается смерть и приготовления, ведомые ради их спасения, казались им воистину бесконечными…^“

Вряд ли кому-либо в наше время доводилось видеть что-либо подобное. Каменными были только наружные стены здания, все остальное – полы, оконные рамы, двери – было из дерева. Из дерева же была почти вся мебель в комнатах и даже стены и потолки – сетчатая дранка под штукатуркой. И все это дерево за многие годы стало сухим, как порох. Огонь, охватив весь первый этаж, буквально взлетел по обеим лестницам наверх. На двух нижних этажах языки, нет, полотнища пламени вырывались – я не преувеличиваю – из каждого окна и яростно вытягивались, подпрыгивали, словно всеми силами стремились вскарабкаться вверх по стене. Вместе с огнем из окон клубами валил густой жирный дым. Колючий ветер нес по улице вихри снега, и с каждым его порывом языки пламени на несколько долгих мгновений ложились плашмя, вздрагивая и развеваясь, но – при первой же возможности выпрямлялись и старались лизнуть стену еще выше, чем раньше.

По сей день, стоит мне закрыть глаза, я вспоминаю эти страшные краски: темный, прокопченный фасад старого здания, дикое оранжево-черно-красное буйство огня и дыма, красные паутинки пожарных лестниц и люди на окнах, по большей части в черно-белых костюмах, но одна девушка в длинном ярко-зеленом платье. И все это сквозь белую завесу крутящегося снега – невероятное, кошмарное сновидение…

С третьего этажа людей сняли довольно быстро, хотя окна над вывеской „Обсервер“ уже закрывала сплошная стена пламени. Кое-где лестницы могли бы достать к до четвертого этажа, но как только их верхушки вытягивались выше третьего рада окон, середина упиралась в переплетения протянувшихся над улицей телеграфных проводов. Пятеро или шестеро пожарных подняли одну из лестниц и, орудуя ею как тараном, попытались силой пропихнуть сквозь провода. Тонкие черные нити натягивались, лопались, опадали на землю и в конце концов уступили напору. Таким же манером удалось протолкнуть еще две лестницы, и по ним, временами полностью исчезая в клубах черного дыма, поспешно соскользнули вниз несколько человек. Однако другие лестницы не прошли сквозь провода, и на наших глазах мужчина, а следом за ним женщина повисли на подоконнике на руках, болтая ногами в воздухе, и по команде пожарника, оседлавшего самую верхнюю перекладину, упали в его объятия.

Тут Джулия принялась дергать меня за пальто.

– Джейк! – закричала она прямо мне в ухо. – А если Джейк тоже на подоконнике?.. Со стороны Нассау-стрит…

Я совершенно забыл про Джейка и про Кармоди – происходящее начисто вытеснило их у меня из головы. Но Джулия уже спешила прочь, и я последовал за ней, с трудом продираясь через толпу. Наконец, мы выбрались на свободу и по парку пробежали к почтамту. Отсюда нам был виден не только охваченный огнем фасад, выходящий на Парк-роу, но и южный фасад, по Бикмен-стрит.

„На Бикмен-стрит, – сообщала газета „Нью-Йорк таймс“ в среду 1 февраля 1882 года (мы с Джулией тоже наблюдали это, стоя в примолкшей толпе), – вцепившись в подоконник четвертого этажа, висел седовласый мужчина, и пожарные уже налаживали лестницу, чтобы подняться к нему. Он держался мертвой хваткой, но пламя оказалось сильнее его. Видно было, как оно вырвалось из окна, под которым он висел. Пожарные уже почти достигли цели, когда единодушный стон вылетел из тысячи уст: руки старика разжались, и тело его рухнуло вниз, на каменную мостовую. Пострадавший оказался Ричардом С. Дейли, наборщиком из „Скоттиш Америкэн“. В бессознательном состоянии его доставили в больницу на Чэмберс-стрит, где вскоре смерть избавила беднягу от дальнейших мучений“.

– Мы могли предотвратить это, – прошептала Джулия. Затем вцепилась в меня обеими руками и тряхнула так сильно, что я пошатнулся. – Мы могли, мы могли! – яростно бросила она мне в лицо. Секунду-другую еще смотрела на меня в упор, потом отвернулась, пробормотав: – Никогда себе не прощу…

Возразить ей я не мог. Мне хотелось умереть со стыда, но надо, необходимо было что-то делать, как-то действовать. Мы начали пробираться к Нассау-стрит, и тут мне наконец представилась такая возможность.

На окно четвертого этажа вскарабкалась молодая женщина; когда я заметил ее, я вначале удивился – где же она пробыла столько времени? Вероятно, металась из комнаты в комнату, пока не обнаружила окно, еще не охваченное пламенем. Взобравшись на подоконник, она тщательно притворила раму у себя за спиной, потом, подняв руки и вытянув их в стороны, крепко уперлась в кладку оконного проема. Снизу она казалась поразительно невозмутимой: не кричала, не плакала, просто смотрела вниз, на нас, и ждала. Видимо, она понимала, что назад пути отрезаны, что это окно – ее последний шанс…

Между тем внизу никто не спешил ей на помощь. Похоже, пожарники решили – и трудно их за это упрекнуть, – что никто уже, по крайней мере на Бикмен-стрит, не сумеет добраться до окна. А женщина все стояла и ждала, раскинув руки, в проеме окна, как в рамке: она была в длинном черном платье, на шее трепетал белый шарфик. Вдруг стекло позади нее лопнуло, и из окна выкатился огромный клуб черного дыма, скрывший ее от наших глаз. Но когда ветер отогнал дым, мы увидели женщину на том же месте – теперь она одной рукой держалась за раму, другой плотно прикрывала рот.

Наконец, из-за угла Нассау-стрит выскочили два пожарника с раздвижной лестницей. Лестница оказалась слишком коротка. Позднее газеты критиковали пожарную охрану за недостаточную длину лестниц, в то время как многие дома строились высотой в четыре-шесть, а в последнее время даже в десять этажей. Вот и тут лестница, растянутая во всю длину, не доставала до подоконника без малого полтора метра: а из окна опять неторопливо выплыла туча густого дыма и окутала женщину с головы до ног. Если бы не ветер, она непременно погибла бы, потеряла сознание и свалилась назад в горящее здание или вниз на улицу. Но ветер подхватил дым, разорвал его в клочья, разбросал лоскутки по фасаду, и мы вновь увидели трепещущий по ветру белый шарфик и черную юбку.

Я хотел бы пояснить кое-что. С той самой секунды, когда мы вышли из подъезда „Таймс“ и окинули взглядом горящее здание, я непрестанно разговаривал сам с собой. Я не корил себя за то, что не вломился в контору Джейка Пикеринга и не затоптал едва народившийся крохотный огонек: кому пришло бы в голову, что произойдет потом! Грызло меня другое: что, присутствуя незримо при этом стародавнем событии, Джулия и я могли повлиять на его ход именно так, как того и опасался доктор Данцигер. Вдруг, например, был какой-нибудь невольный шорох, которого Кармоди, роясь в документах, по существу и не услышал, – и все же этот слабенький, почти незаметный шорох повлиял, пусть едва-едва, но повлиял на его последующие поступки. Скажем, горящую спичку он уронил чуть левее или чуть правее, и спичка упала не на пол, а на бумагу и подожгла ее. Но, с другой стороны, кто в состоянии поручиться, что не присутствуй мы там и не издай ни звука, спичка упала бы на голые доски пола? И что Кармоди просто стоял бы над ней и равнодушно глядел, как она догорает?

Нет, я положительно должен был что-то предпринять – мною двигал не героизм, а внутренняя необходимость. Я протиснулся вперед, нырнул под ограждающие канаты, перебежал улицу и не вскарабкался – взвился по лестнице, в мгновение ока достигнув самой верхушки. Накрыл ладонями закругленные концы стояков, поднялся еще выше, сжался в комок – левая нога на последней перекладине, правая на предпоследней – и на миг застыл без движения, обретая равновесие. Потом уловил момент, опустил стояки, выбросил руки над головой и резко выпрямился; на секунду как бы повис в воздухе – и упал руками вперед, ухватившись за подоконник по обе стороны от ботинок женщины.

Она поняла меня без слов – быстро повернулась к улице спиной и сползла по мне к лестнице. На уровне моих ног появились голова и плечи пожарника, он подхватил спасенную за ноги и поставил на перекладину. А потом эта замечательная женщина сообразила, как помочь мне; поддерживаемая пожарником, она уперлась руками мне в пояс и навалилась изо всех сил, так что я смог опустить оконный выступ, перегнуться и снова ухватиться за стояки. Мы быстро цепочкой стали спускаться вниз, но не одолели еще и половины расстояния, как черный дым, валивший из окна, где только что стояла женщина, внезапно сменился ревущим оранжевым пламенем. У подножия лестницы я спросил, как ее зовут; она ответила: Айда Смолл…

И вдруг пожару пришел конец: с чудовищным грохотом крыша рухнула на изрядно уже прогоревшее перекрытие верхнего этажа и вслед за тем все нутро здания провалилось в подвал, взметнув гигантский сноп искр, облака дыма и фейерверк пылающих щепок метров на пятнадцать выше стен и издав оглушительный тяжкий вздох, слышный, наверное, на много кварталов вокруг. От здания остался один скелет, огонь сник, сквозь оконные проемы проглядывала лишь пустота неба. В подвале еще догорало то, что не сгорело на этажах, но уже не яростно, а почти лениво, и на пожарище падал снег, красиво кружа между голых стен. Над каждым слепым оконным проемом на кирпичах отпечатался широкий веер копоти, и уже не верилось, что этот огромный мертвый остров еще недавно был полон жизни, густо населен людьми. Казалось совершенно немыслимым – я вытащил часы и не мог поверить собственным глазам, – что с момента, когда мы сидели за заколоченной дверью, наблюдая за Джейком Пикерингом и Эндрю Кармоди, прошел всего-навсего час.

Грандиозный спектакль окончился, в толпе вокруг нас начали обмениваться мнениями, голоса слились в возбужденный гомон, и тут я нечаянно уловил чью-то реплику:

– Счастье, что газета успела выехать…

– О чем это он? – спросил я Джулию.

– О газете „Весь мир“, – ответила она безразлично. – Три-четыре месяца назад этот дом называли зданием „Всего мира“. Многие не отвыкли от прежнего названия и до сих пор. Редакция занимала весь пятый этаж, и, оставайся она там, сегодня прибавились бы десятки жертв…

– Здание „Всего мира“, – повторил я, как бы пробуя словосочетание на слух, и тут до меня дошло. Что там говорилось в записке из длинного голубого конверта, которую я впервые видел в квартирке Кейт? „Поистине невероятно, чтобы отправка сего могла иметь следствием гибель…. здания, – здания, вот оно, недостающее слово, а дальше Кармоди просто-напросто не поставил кавычек, – „Всего мира“ в пламени пожара. Но это так…“ И до конца жизни воспоминания об этом пожаре тяжким грузом лежали на совести Кармоди. Я физически ощутил, как огромный камень свалился с моей собственной совести, теперь я знал, что ни я, ни Джулия никак не повинны в том, что случилось.

Домой мы возвращались надземкой. Джулия смотрела в окно невидящими глазами, а я время от времени обращался к ней, старался как-то утешить, во как можно было ее утешить? Я-то знал, что мы ни в коей мере не способствовали возникновению пожара. Мы выступили в ролях невидимых наблюдателей, никак и нисколько не повлиявших на ход событий. И хотя я не мог объяснить Джулии, откуда я это знаю, в голосе моем звучала такая уверенность, что, кажется, я все же убедил ее. Разумеется, она хотела бы, чтобы мы вмешались в события, – ведь я силой выволок ее из конторы Джейка, и теперь она поневоле раздумывала: а не помогли бы мы ему, если бы остались? Я задавал себе тот же вопрос, но не жалел ни о чем – иначе мы скорее всего погибли бы и сами.