Текст книги "Отличный Город"

Автор книги: Джеффри Форд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 47 страниц)

«Признание твоей человечности»

Теперь я уже не сомневаюсь, что разум есть не только у Запределья, но у всего мира, и можете мне не верить, но это разум циника. В его иронии чувствуется тонкое изящество и остроумие мастерского рассказчика. Стоит вам подумать, что счастливый конец уже близок, что герой вот-вот совершит свой подвиг, любовь найдет взаимность, а обещание будет исполнено, как жизнь тут же переворачивает всё с ног на голову, как песочные часы, и на вас тонкой струйкой начинает сыпаться лавина неприятностей.

Вот я, например, сижу сейчас в тюремной камере, как какой-нибудь лохматый Брисден, в другом крыле того самого здания, где еще вчера люди рукоплескали моей правдивости и доброте. Места в этой клетушке едва хватает на то, чтобы расправить крылья, и везде, всюду эти полосатые тени от прутьев на двери и на высоком оконце, что смотрит на город. В это окно беспрепятственно сквозит ветер, принося с собой шумы города, который я, глупец, надеялся назвать своим домом… Хорошо хоть есть стол и стул. Койка в углу мне без надобности, а на потолке нет ничего такого, на чем можно было бы повиснуть. Поэтому приходится спать стоя. Вы спрашиваете, что все это значит? Хотите верьте, хотите нет, но вот как все вышло.

Прошлой ночью, склонившись над рукописью, я сидел в той комнате, которую устроил для меня Фескин, и, закрыв лицо руками, безудержно рыдал, оплакивая ужасную утрату. Сами слова, словно рыкающие чудища, повергали меня в ужас, когда я описывал гибель Клэя. Его путь я проследил от начала и до конца – но какого конца! Это разбило мне сердце. Мне хотелось стереть продиктованные Запредельем строки и заставить охотника двигаться дальше, к истинному Вено – но это было бы так же нелепо, как пытаться исправить душу Арлы Битон, изменив ее черты. После целого дня счастья известие о смерти друга обрушилось на меня слишком внезапно, и обычная броня скептического фатализма не успела защитить меня от боли.

Когда слез не осталось и я уже смирился с тем, что придется теперь брести по жизни одному, без ночных свиданий с охотником и черным псом, в дверь постучали. Час был поздний, но я не придал этому значения – слишком велико было мое смятение и горе.

– Одну минутку, – крикнул я, делая над собой усилие, чтобы успокоиться. Смахнув с глаз последние слезинки, я отворил дверь. На пороге стоял Фескин, за ним констебль Спенсер, а позади – еще полдюжины людей с ружьями, которые между голов впереди стоящих целились мне в грудь.

– Рад, что вы зашли, – сказал я, не обращая внимания на ружья: при встречах с людьми оружие всегда оказывалось где-то рядом. Я отступил назад, чтобы впустить друзей в комнату.

– Плохие новости, Мисрикс, – сказал Фескин и уставился в пол, словно не в силах был продолжать.

– Что такое? – забеспокоился я. Вошедшие тем временем люди с ружьями окружили меня. Я почуял их страх – первый признак того, что произошло нечто ужасное.

Констебль Спенсер, который выглядел теперь совсем не тем защитником попранной справедливости, что раньше, выступил вперед. На лице его застыло выражение беспощадной решительности.

– Сегодня вечером, – объявил он, – ровно в восемь часов тридцать минут, в Вено вернулся Хорас Ватт вместе с остатками экспедиции. Они принесли труп Клэя и другие неоспоримые улики, доказывающие, что ты, Мисрикс, действительно убил его.

Мне потребовалось время, чтобы осмыслить сказанное, но и после этого я не мог вымолвить ни слова, онемев от неожиданности.

– Но это невозможно… – наконец выговорил я заплетающимся языком.

– Это решит суд, – отрезал Спенсер. – А пока что тебе придется пройти с нами.

– Куда? – не понял я.

– В тюрьму, – ответил за констебля Фескин, который все еще не смел взглянуть мне в глаза.

Крылья за моей спиной взметнулись вверх, хвост угрожающе просвистел в воздухе, и стражники не замедлили взвести курки.

– Стойте! – крикнул Фескин, поднимая руки. – Он пойдет сам, я знаю. Дайте ему опомниться.

– Это так? – строго спросил меня Спенсер.

Отчаянье мое было так велико, что первой моей мыслью было оторвать парочку голов и распороть констеблю брюхо. Стражникам так же, как и мне, было прекрасно известно, что я перебью половину из них, прежде чем они всадят в меня достаточно пуль. Но я все же удержался от падения в пропасть низменной звериной натуры.

– Да, – произнес я. – Это будет цивилизованное решение.

– Я помогу тебе, – предложил Фескин.

Я кивнул ему и двинулся к своим бумагам. К счастью, атрибуты чистой красоты я уже спрятал в тайнике под крылом – не то мне грозили бы новые обвинения.

Стражники преградили мне путь.

– Я хочу взять с собой рукопись, – объяснил я.

– Ну что вам стоит обойтись без инцидентов? – вмешался Фескин.

Констебль кивнул.

– Пусть соберет вещи, – велел он стражникам.

И вот я здесь – узник, обвиненный в преступлении, которого не совершал. Фескин проводил меня до камеры и обещал, что на суде будет моим защитником. Я поблагодарил его, понимая, как мало у меня шансов: за несколько часов из гаснущих углей разгорелся целый пожар предубеждения.

– Это заговор, – сказал я учителю через решетку.

– Вряд ли, – ответил он шепотом, чтобы стражник, сидевший на табурете дальше по коридору, не мог услышать. – Увы, у молодого Ватта есть достоверные и убедительные улики. Они не только нашли тело Клэя, но и обнаружили его дневник. Блокнот исписан его почерком, и судя по последней записи, он смертельно тебя боялся. Он пишет, что однажды ты уже пытался напасть на него, когда он спал, и полагает, что в конце концов ты убьешь его – так же, как, вероятно, убил пропавшего пса.

– Что-то я не припомню, чтобы Клэй вел дневник, – заметил я.

– Так или иначе, он был известный писака, – возразил Фескин. – Вспомни две оставленные им рукописи. Так что это серьезная улика.

– Подделка, – предположил я.

– Возможно, а возможно и нет. Я знаю Ватта, он не обманщик. К тому же он явился только нынче вечером и просто не успел бы оказаться вовлеченным в какие-нибудь интриги. С ним еще семеро, и все как один подтверждают факт находки и ее подлинность.

– Но как они смогли отыскать Клэя в Запределье? – недоумевал я.

– Они взяли с собой ищеек и некоторые вещи из его дома. Псы шли по следу. Послушай, Мисрикс, все это пахнет очень скверно. Раз уж я собираюсь помогать тебе, ты должен заверить меня, что к смерти Клэя не имеешь никакого отношения, – потребовал Фескин.

– Я могу предъявить доказательство моей невиновности, – заявил я.

– Какое?

– Мои записки.

Фескин покачал головой.

– Надеюсь, ты прав.

– Если бы я не был так уверен в своей правоте – к чему тогда весь этот цирк? Да я мог бы голыми руками согнуть эти прутья и улететь куда глаза глядят! Тебе это известно не хуже моего.

– Да, знаю, – согласился Фескин. – Что ж, я сделаю все возможное.

Он ушел, а я остался наедине со своими терзаниями. О, эта ночь в застенках показалась мне вечностью! Первым моим движением было сбросить нелепые одежды. Стесняя тело, они лишь добавляли несвободы к моему и без того прискорбному положению. Признаюсь, не обошлось тут без криков и слез. Нет большей муки, чем быть ошибочно обвиненным и знать, что весь мир верит в твою вину! Я мерил шагами мой тесный мавзолей, бился в бетонные стены и испытывал на прочность прутья решетки.

Наконец уже перед рассветом я провалился в сон. В этом сне мы с Клэем шли по Запределью вместе. Как чудесно было снова оказаться с ним рядом, беседовать о книгах и взглядах на жизнь! Он рассказывал мне о том, как вместе с Каллу и Батальдо впервые рискнул вступить в дебри. Мы сидели ночью у огня, краем уха прислушиваясь к голосам хищных зверей, и Клэй с теплотой говорил о старинных друзьях. Потом мне снился Вуд, храбро сражавшийся с другими демонами… Все было так живо, будто я был там сам. Вдруг посреди этого сна мне явилось видение: Клэй, лежащий подо мной с распоротым животом. Три раза в моем сознании вспыхивала и тут же гасла эта сцена.

Я проснулся в холодном поту и не сразу пришел в себя. Как вышло, что минуту назад я был в бескрайнем Запределье, а теперь вдруг оказался в тюремной камере? Приведя мысли в порядок, я догадался, что отвратительный кошмар был порождением нелогичного чувства вины – из-за ложного обвинения и недавнего известия об ужасной смерти Клэя в зубах Сиримона. И все же ощущение было не из приятных.

Тогда я решил прибегнуть к последнему средству. Произведя акробатический трюк, я извлек из тайника красоту. Мне стало спокойнее, когда оказалось, что ее хватит еще на две дозы. Я стал готовить инъекцию, и скрупулезность этого занятия ненадолго отвлекла меня. В тот миг я нуждался в мгновенном облегчении, поэтому избрал для укола точку под языком – место, излюбленное Драктоном Белоу в минуты душевной тревоги.

К несчастью, стражник только что проснулся и подошел к камере, чтобы взглянуть на меня. Заметив мои манипуляции, он выпучил глаза.

– Не смей! – приказал он.

Я выдернул иглу и ответил туго ворочающимся языком:

– Попробуй помешай.

Боюсь, мне не стоило так улыбаться. Он покраснел до корней волос и отправился за ключами. Тогда я щелкнул хвостом в воздухе, напружинил мускулы и расхохотался своим настоящим смехом, обнажая все клыки до единого. После этого стражник, как я и рассчитывал, оставил свою затею.

Уходя, он бросил:

– Чтоб ты сдох!

– И тебе того же, любезный, – огрызнулся я. Можно было не бояться, что верный страж проболтается о наркотике – иначе ему пришлось бы объяснять, почему он сразу не отобрал у меня запрещенное зелье.

Прошло немало времени, прежде чем действие красоты начало сказываться, но затем я почувствовал, как ее ласковые руки снимают напряжение в спинных мышцах. Доза была порядочная, и красота принесла с собой краски, и воспоминания, и отвлеченные философские мысли, которые вытеснили злость.

Подняв голову, я увидал перед собой отца, Драктона Белоу. Лицо его кривилось усмешкой, а голова укоризненно покачивалась.

Слезы хлынули у меня из глаз. Я вдруг испугался отцовского гнева, как прежде, когда только что обрел сознание.

– Мисрикс, – сказал он. – Что за чепуха с тобой происходит? Разве я не учил тебя вести себя достойно?

И он закрыл глаза, словно не в силах вынести разочарования.

– Простите меня, – вымолвил я сквозь слезы. – Но я не сделал ничего дурного!

– Я знаю, что ты невиновен, – сказал он. – И знаю, каково это – быть непонятым. Ты хороший мальчик. Нет, – он улыбнулся, – хороший человек. Подумай сам: ты арестован, ты обвинен в преступлении, ты решил защищаться – это ли не доказательство твоей человечности? Разве зверей арестовывают? Если взбесившаяся лошадь затопчет хозяина, разве предают ее суду? Эта пора испытаний, хоть и прискорбна, – убедительное доказательство твой человечности.

Он поднялся с койки, и его фигура слегка качнулась на сквозняке. Когда он снова обрел плотность, я увидел, что он раскрывает мне объятья.

– Приди ко мне, сын мой, – сказал Белоу.

Я шагнул к нему и почувствовал, как его руки сомкнулись. От его дыхания исходил знакомый с детства запах чеснока. Он уронил голову мне на грудь.

– Я люблю тебя, – сказал он. – И горжусь тобой. Я тоже заключил его в объятия, но поздно – он испарился от резкого звука какой-то возни в коридоре.

– Вам туда нельзя, – услышал я окрик стражника.

– Ладно, – отвечал детский голос.

Я обернулся, со слезами на глазах и с красотой, пульсирующей в жилах, чтобы увидеть перед камерой Эмилию. Она была настоящая, но благодаря наркотику мое зрение изменилось, и вокруг ее фигурки дрожал золотистый ореол. Она улыбалась, и ради нее я улыбнулся тоже.

– Мисрикс, – сказала девочка, – я знаю, ты ни когда не мог сделать того, что они говорят. Вот что я хотела тебе сказать.

Позади нее появился стражник.

– Пойдемте, мисс. Вам нельзя здесь находиться. Это против правил.

– Ладно, – повторила Эмилия, но не сдвинулась с места, только подняла руку и просунула кулачок между прутьев решетки. В нем была зажата конфета. Стражник попытался оттащить ее прочь, но я крикнул ему:

– Только притронься к ней, и я вышибу тебе мозги!

Он попятился.

– Ты главное не бойся, – сказала Эмилия, когда я взглянул на ее подарок. А когда наклонился, чтобы взять леденец, произошло нечто странное. Ручонка девочки превратилась в мужскую руку, а конфета на моих глазах трансформировалась в прозрачный кристалл. На моей лапе больше не было ни шерсти, ни когтей – вся она было сплошь спутанный клубок из корней и листьев.

Пока стражник уводил мою гостью по коридору, перед моими глазами стремительно развернулась целая цепь событий. Я только успел подумать: «Как я все это запомню?» Но я запомнил. Я помню всё. И думаю, не забуду никогда.

«Иди к двери»

Листвень шагнул к голубой мембране и протянул зеленую руку, чтобы схватить Клэя за запястье, но в последнюю секунду замер и оглянулся на Шкчла. Обитатель внутреннего океана подкрутил кончики усов перепончатыми пальцами, смерил долгим взглядом лежащего за порталом охотника и наконец кивнул. Он подполз к Васташе, и вместе они за руку втащили растерзанное, окровавленное тело в пещеру.

Затем Васташа перевернул его на спину, и пустые глаза охотника уставились в каменный свод. Опустившись на колени рядом с трупом, листвень наклонился над потемневшим от крови лицом и начал негромко покашливать, словно его душило что-то. Шкчл покачал головой.

Длинный прут, вдвое тоньше стебелька розы, медленно прорастал прямо из горла Васташи. Оканчиваясь острой иглой, он все удлинялся, пока не вырос с человеческую руку. Обитатель глубин поспешил отвести взгляд, когда листвень наклонил голову и концом щупа пронзил левый глаз Клэя, чтобы добраться до мозга. Вся процедура заняла не больше секунды, после чего прут с деловитым пчелиным жужжанием втянулся обратно.

– Достал? – спросил Шкчл. Листвень кивнул.

– Так иди же! Быстрей!

Но Васташи уже и не было в пещере: он мчался по тропинке, петлявшей по склону горы. Лепестки цветов облетали с него, пока он несся сквозь зной позднего лета. Он должен был успеть – пока холодные ветры осени не принесли с собой снег. Мелькание ветвистых ног подгонялось единственной мыслью: стоит ему остановиться, чтобы утолить жажду, свернуть не на ту тропинку, замешкаться в схватке со зверем или задуматься чересчур глубоко – и ему ни за что не поспеть вовремя. Он знал, что там, в конце этой немыслимой гонки, его ждет Смерть.

С Призом на руках Вилия гуляла по южному берегу озера. В доме было душно, а здесь, в лесу, после полудня обычно поднимался ветер. Впереди бежал Вуд, прокладывая дорогу в высокой луговой траве и проверяя, нет ли поблизости змей.

В последние недели Вилия старалась не думать о Клэе, но он все не шел из головы. Жизнь в домике Ивса оказалась вовсе не так тяжела, как ей представлялось вначале. Провизии хватало с лихвой, но Вилию не покидал злой дух одиночества, заставлявший ее беседовать с собою вслух, подолгу смотреться в маленькое зеркальце и тихо плакать по ночам.

Шагая вдоль берега озера, она почувствовала движение воздуха. На этот раз ветер налетел не с юга, а с противоположной стороны. Вилия смотрела на рябившуюся воду и ритмичные кивки цветов – желтых колокольчиков на зеленых стеблях. В глубокой синеве наверху плыли мягкие белые облака.

Наконец она позвала Вуда обратно. Пора было готовить ужин для себя и для собаки, но сначала придется покормить Приза, который рос не по дням, а по часам. Дожидаясь, пока Вуд, как всегда, пронесется мимо, она остановилась. Прошло несколько минут, но пес так и не появился. Вилия обернулась, чтобы позвать его снова, когда раздался мучительный звук, от которого у нее заныло сердце.

Вуд стоял у кромки воды: голова опущена, шерсть дыбом, хвост вытянут. Потом он вскинул голову и снова зашелся скорбным, леденящим душу воем. Проснулся и заплакал ребенок. Вилия прижала его к груди и бросилась к дому, не заметив, как висевшая на шее нитка с куколкой лопнула, и последний деревянный человечек упал в траву.

Старик-татуировщик в селении Слова сделал последний укол, заканчивая очередной узор на левой ягодице королевы. Рисунок, расположившийся над портретом Брисдена, изображал воющую собаку. Последняя капля краски – и королева взвыла сама. Значит, настало время отправляться в путь.

Шкчл обхватил труп за ноги, подтащил к озеру в центре пещеры и стал медленно, с шипением, погружаться в воду. Он слишком долго пробыл в чуждой среде, и теперь прикосновение воды к чешуйкам тела казалось блаженством. Увлекая за собой тело Клэя, он медленно ушел под воду.

***

Вилия сидела перед очагом в кресле с высокой спинкой, придерживая Приза на коленях правой рукой и заряженный пистолет – левой. Вуд, прекративший свои стенания лишь с наступлением темноты, лежал у ее ног на полу. Она что-то тихонько напевала, глядя на трепетание пламени. Клэй рассказывал ей, как временами ему что-то мерещилось в огне, и теперь Вилия пыталась разглядеть в оранжевом мерцании судьбу охотника. Пес то и дело скулил во сне и дрыгал лапами, словно бежал куда-то. Внезапно обгоревшее полено развалилось на части, и облако искр сложилось в портрет Клэя. С его именем на устах Вилия рванулась вперед, но не успела она опомниться, как видение пропало.

Листвень мчался сквозь чащу узловатых деревьев с висячими фонарями плодов. Ветви гнулись к земле под тяжестью круглых, блестящих шаров, запах которых привлекал сонмы насекомых. Наперерез Васташе бросилась лиса, чтобы не столкнуться, он подпрыгнул в воздух и приземлился, не прекращая бега. Сверху, в кронах деревьев этому трюку дружно зааплодировали обезьяны.

В мутных водах на дне водоема, между огромных черных цветов, укоренившихся клубнями в песчаном дне, Шкчл приступил к работе над телом Клэя. Все необходимые инструменты были под рукой – в футлярах из гигантских устричных раковин.

Для начала, чтобы тело не унесло течением, Шкчл за запястья и лодыжки привязал тело к длинным отросткам-усикам, росшим у корней черных цветов. Порывшись в футлярах, он выудил оттуда выпотрошенную рыбину с широко разинутым ртом – вместилище густой вязкой субстанции, мерцавшей ртутным блеском.

Запуская перепончатую руку рыбине в рот и зачерпывая пригоршню слизи, Шкчл брезгливо поморщился. Отставив руку подальше, словно она дурно пахла, он приблизился к пациенту. Когда каждый дюйм неподвижного тела был покрыт тонкой, препятствующей разложению пленкой, Шкчл зачерпнул еще горсть слизи и набил Клэю рот. Оставшееся вещество ушло на то, чтобы заткнуть остальные отверстия.

Теперь настал черед скальпеля из меч-рыбы, иголок из рыбьих костей и прочих хирургических инструментов, что когда-то были живыми организмами. Водяная мелюзга, сплошь челюсти и клыки, служила в качестве зажимов. Кромсались ткани, ломались кости, и из-за клубящейся красным облаком крови трудно было что-нибудь разглядеть вокруг.

Свернувшись калачиком, поджав ноги к груди и обхватив колени руками, душа Клэя помещалась внутри крошечного пузырька. Ни для чего здесь больше не было места, кроме голоса Па-ни-та, который рассказывал ему легенды Запределья. Все то, о чем она говорила, он ясно видел внутренним взором, а потому древняя чародейка не вдавалась в детали. Бесконечный поток слов завораживал, он был тем воздухом, которым Клэй дышал. Когда Па-ни-та заговорила о воле Запределья, он на мгновение потерял нить повествования, вспомнив домик у озера. Образы Вилии, Вуда и Приза возникли и исчезли – с тем чтобы вновь появиться на фоне жестокости и изящества, которые представляла собой история этого безбрежного края.

– Я умер? – спросил охотник.

– Ты ждешь весны, – ответил голос.

При этих словах Клэю привиделась Вилия в кресле перед камином, с ребенком на руках. Она смотрела прямо на него, и печаль в ее глазах всколыхнула в нем желание быть рядом. Но желание было невыполнимым, а потому мучительным, как комариный укус, который нельзя почесать.

– Теперь спи, – велела Па-ни-та.

– Постой… – возразил Клэй, но тут откуда ни возьмись прямо перед Васташей выросло поваленное дерево. Листвень споткнулся, упал, и тонкий прутик в глубине горла, на конце которого болтался пузырек с душой Клэя, ударился о жесткий растительный скелет. Охотник ушибся о стену своей тюрьмы и потерял сознание.

Васташа вскочил на ноги и снова пустился бежать. Миновав лесную опушку, он вылетел к освещенной луной пустыне, которую ему предстояло пересечь до восхода солнца.

В стенах форта Вордор ворона клевала останки плоти на шее Курасвани. Этим летом она каждый день прилетала сюда пировать на трупах солдат, не подозревая о том, что в мертвом мясе живет паразит, который уже сейчас капля за каплей высасывает из нее жизнь.

На заднем дворе Вилия каменным топором колола дрова. День был пасмурный, моросил мелкий дождик. Вуд с Призом лежали рядышком на одеяле. Малыш перевернулся на живот и, куда-то деловито пополз. Когда он добрался до края одеяла, Вуд осторожно сцапал его за сшитые матерью штанишки и оттащил в центр большого синего прямоугольника.

Шкчл трудился сутками напролет: соединял раздробленные кости, прижигал артерии разрядами электрического угря, ощупывая при этом труп палочкой-трезубцем, которую сжимал своими усами-антеннами. Там, где касались тела острия трезубца, вверх взвивались пузырьки воздуха.

Вытащив из футляра маленькую раковину, он кончиками перепончатых пальцев извлек оттуда извивающуюся желтую улитку – червячка с тоненькими рожками. Затем ногтем сделал надрез поперек обнаженного сердца человека и засунул улитку в мышцу. Покончив с этим, Шкчл водворил на место ребра и скрепил их с помощью тритона. Затем, наложив живые зажимы на лоскуты плоти, накрепко запечатал грудную клетку.

Когда тело Клэя снова обрело цельность, Шкчл обрезал побеги, удерживавшие его на месте. Подхватив охотника под мышки, обитатель глубин поплыл с ним вверх, над высокими трубчатыми цветами. Выбрав тот, что больше других подходил по размеру, он засунул Клэя в темное нутро бутона. Затем собрал лепестки вместе и связал наверху куском стебля.

На этом его работа была закончена. Прежде чем собрать инструменты, Шкчл взглянул вверх, на цветок-саван, прикидывая в уме время разложения стебля, покрывавшей тело слизи и улитки, чья жизнь, угаснув, даст жизнь Клэю.

Пожав плечами, Шкчл решил, что все это случится примерно одновременно. Складывая в устричные футляры свой инвентарь, он думал о том, знает ли большая змея, что беременна. Он представил себе голубую мембрану, преграждавшую вход в сад и усилием мысли отогнал ее от себя. А после подземными водами поплыл обратно, к внутреннему океану.

Старый татуировщик пружинистым шагом шел по оазису в пустыне. В самом сердце девственного леса, на поляне, под деревом с широкими листьями, он нашел следы кострища. Припав к земле, он приблизил лицо к обгоревшему дереву. Там, в горстке углей, он учуял слово, означавшее Клэя.

Племя бешанти охватила эпидемия кошмаров. Слишком много воинов видели во сне Миснутишула, изрыгающего тот ядовитый бред, которым заразил его Брисден. На совете решено было сжечь форт Вордор дотла и стереть из памяти само его существование.

На другом конце пустыни Васташа бежал по осыпающимся развалинам древнего города. Руины зданий до сих пор имели сходство с человеческими головами:

двери – рты, окна – глаза, дымоходы – тульи причудливых шляп… Когда поднимался ветер, эти прогнившие каменные головы гулко шептались, и Васташе казалось, они сплетничают о том, что ему никогда не добраться до Рая.

Форт Вордор горел, ворона летела на север, Вилия звонко смеялась детскому лепету сына, татуировщик шел по берегу моря, глядя на далекий остов старого корабля, выброшенный прибоем на дюны.

Историю о сотворении мира душа Клэя услышала на всех языках сразу. Больше всего она походила на ужасно запутанный анекдот про птицу, рыбу, дерево, змею, мужчину и женщину, и вся соль (он знал это, хотя все это было вечность назад) заключалась в высиживании яиц.

Лето от собственного зноя сморило в сон, и теперь оно дремотно брело сквозь голубые дни и холодные ночи. Эта летаргия замедляла бег Васташи, он словно бежал по дну океана. Однажды в полдень он на минуту остановился, чтобы напиться из зеленого пруда с оленьим скелетом на берегу. А когда поднялся, чтобы продолжить путь, и вода стекла по листьям лица, он почуял его – близкую гибель лета.

Позже, в тот же день, Васташа миновал устье пещеры. Будь у него время остановиться и заглянуть внутрь, он обнаружил бы там останки мастера Скарфинати, который в своем добровольном изгнании открыл секрет бессмертия – и покончил с собой, перерезав горло бритвой.

***

Шкчл плыл в стремительном подземном потоке, когда решил остановиться и перевести дух. Сунув перепончатые лапы в расщелину, он позволил воде струиться мимо. Однако не успел он как следует отдохнуть, как в спину ему ударилось что-то острое. Извернувшись, Шкчл ухватил предмет, прежде чем тот унесло течением.

«Это еще что такое?» – недоумевал он, разглядывая находку. Это было какое-то приспособление – длинная палка с куском лесы и опасным крючком на конце. Круглая катушка с намотанной леской совсем сгнила.

– Жалкие человеческие штучки, – пробормотал Шкчл себе под нос – Самый поганый мусор.

Он разжал лапы, и удочку тут же подхватило течением.

– Чтоб им всем, всем до единого, висеть-болтаться на такой штуковине, – сердито проворчал он, и слова умчались вверх пузырьками, которым еще много дней не суждено было всплыть на поверхность.

Однажды ночью, когда Призу не спалось, Вилия взяла его из кровати, завернула в одеяльце и села у очага. Подбросив в огонь нарубленных днем поленьев, она устроилась в кресле. Малыш не спал, но и не кричал, а только лепетал что-то на своем детском языке.

От звука его голоса проснулся Вуд. Поднялся, сходил в соседнюю комнату и вернулся с книжным переплетом.

Вилия улыбнулась и вспомнила тот день в их старом доме, когда, вернувшись с прогулки, она застала Клэя за чтением пустой книги. Вуд положил кожаный переплет ей на колени и снова свернулся у ног женщины, не сводя с нее глаз. С той ночи Вилия начала рассказывать историю своей жизни:

– Я родилась в городке Белиус, что в западной провинции…

Приз сразу затих, и пес уснул раньше, чем Вилия закончила рассказ о родителях. Но она продолжала говорить и дошла до своего первого школьного дня.

Было все так же тепло, но ночами стало подмораживать, и листья на кончиках из зеленых превратились в красные. Гигантская змея думала о смене времен года, а тем временем у нее внутри росла кладка яиц. Двадцать близнецов в твердых белых скорлупках – двадцать извилин, которые покинут пещеру и разбредутся, чтобы сплести паутину разума, расширив сознание Запределья. С каждой весной они будут множиться и тянуть эту сеть все дальше, пока дебри вновь не осознают себя до последнего дюйма. Так же как Клэй, каждый маленький Сиримон лежал, свернувшись, в пузырьке и слушал легенды Запределья.

Татуировщик нашел то, что осталось от дома Олсенов. Обгоревшие бревна источали запах слова, которое означало «Клэй». Издалека, не смея ему мешать, за ним наблюдали бешанти. Под почерневшими дощечками ящика, полного земли и бурых хвоинок, он обнаружил пару крошечных фигурок, изображавших молоденьких девушек. Старик взял их в ладонь и сунул в кожаный мешочек, болтавшийся у него на поясе.

Укрывавшие руки и ноги Васташи листья вскоре должны были сменить окраску. Все цветы давно с него облетели, и теперь на их месте появились лиловые ягоды. По ночам летучие мыши, с безупречной акустической точностью отыскивая его в темноте, жадно набрасывались на эти сладкие плоды. Днем за ними спускались с неба стаи перелетных воробьев. Васташа бежал и днем, и ночью, донимаемый ненасытными крылатыми разбойниками, и боль каждой потери была как укол костяной иглы татуировщика, как удар уносимой стремительным течением удочки.

Ворона, чье зрение ослабло, клюв размягчился, а перья повыпадали от той заразы, которую она подцепила на трупах Курасвани и его людей, однажды утром изменила маршрут и полетела сквозь Запределье одной из тех заповедных троп, где нет ни времени, ни расстояний.

Ветром бегущих мимо лет и миль ее несло над головами других мерцающих существ, спешащих куда-то вдаль. Из вороньего хвоста выпало на лету и устремилось вниз черное перо. Планируя, оно яркой идеей вонзилось в голову Скарфинати, который проходил тут когда-то давно. Сияющая фигура мастера рассыпалась, будто стекло под ударом молота, в тот самый миг, когда годами позже он поднес к своему горлу бритву. В настоящем времени его уже не существовало.

***

Цветы на лугу отцвели, и трава из зеленой стала пшеничного цвета. После полудня, когда солнце пробилось сквозь прорехи в громадах облаков и колоннами света спустилось вниз, все пространство до озера и дальше к лесу превратилось в струящееся море золота. Из леса на пастбище вышли стада косматых шестилапых бегемотов с вытянутыми головами, широкими ноздрями и тупыми мордами.

Поначалу Вилию пугали их размеры, но вскоре выяснилось, что звери боятся ее еще больше. Вуду ужасно нравилось носиться среди этих неуклюжих созданий, сбивая их в аккуратные группы. Пес бешено лаял, словно отдавал команды, и бегемоты с несвойственной им торопливостью повиновались. Эти робкие гиганты пробыли на озере неделю, потом сбились в кучу на южном берегу, а однажды утром, проснувшись, Вилия обнаружила, что они исчезли.

Подводный цветок с хранящимся в нем телом Клэя начал меняться. Крупные нежные лепестки затвердели, податливые волокна стали жесткими и грубыми. Длинный стебель с каждым днем сгибался все ниже и ниже.

Тревожные мысли гнались по пятам за Васташей сквозь чащу высоких деревьев, чьи круглые листья кружились вокруг желтой метелью. Он чувствовал, что силы оставляют его. Каждый шаг теперь давался древесному человеку с заметным усилием, но стоило ему остановиться, как, подгоняя его, за пятки начинал кусать страх неудачи. Листья на теле Васташи порыжели на кончиках, а один или два стали ржаво-коричневыми. Завитки зеленых волос высохли, оставив после себя лишь короткую щетину.

«… и мы рука об руку пошли за здание мэрии, и звуки скрипки летели нам вслед в темноте. Мы укрылись под плакучей ивой, что росла у бронзовой статуи грозного рогатого бога, Белиуса, и там Кристоф, твой отец, в первый раз поцеловал меня», – закончила Вилия. Закрыв пустой книжный переплет, она сидела, уставившись в огонь. Ночи становились все холоднее, а одиночество – все мучительней. Вилия подумала о Клэе и решила, что если он не вернется, весной она попытается выбраться к морю сама.

Чтобы окончательно не захлебнуться отчаянием, Вилия принялась мысленно составлять список дел на завтра: постирать белье, наколоть дров, принести воды, подмести пол, сварить обед… Она прислушалась к шумной возне старой вороны, поселившейся в щели под крышей. Птица дышала хрипло и тяжело, по ночам этот звук походил на чей-то далекий свист. Когда Вилия заснула, шумное воронье дыхание превратилось в ее сне в напев скрипки.