Текст книги "Советская агентура: очерки истории СССР в послевоенные годы (1944-1948)"

Автор книги: Джеффри Бурдс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– МОЙСИН Марина, 1930 г. рождения, возраст 17 лет. Убита 8 апреля 1948 г. Два двоюродных брата МОЙСИН служили в Красной Армии. МОЙСИН систематически носила на продажу молоко в дом, где жили агенты МВД-МГБ.

– МИРОН Мария, 23-х лет. Беженка из Польши. Приказ СБ о ее казни содержит только общий обвинительный акт: “Лояльно настроена к советскому режиму. Аккуратно выполняла все обязательства перед государством”.

– БУЯНОВСКАЯ Мария, 1922 г. рождения, возраст 15 лет. Убита 16 июня 1948 г. БУЯНОВСКАЯ была выслана в Германию для принудительной работы с 1942 по 1946 г. Брат ее служил в Красной Армии и погиб на фронте.

– ИВАНИШИНА Анна, 1908 года рождения, 38 лет. Убита 30 мая 1948 г. Муж ее сестры работал председателем сельсовета и в 1945 г. вместе со всей семьей убит бандой УПА. ИВАНИШИНА проживала в том же самом доме, но в тот раз она чудом избежала смерти. Смертный приговор СБ был в конце концов приведен в исполнение почти три года спустя.

– КУХАРЬ Екатерина, 1923 г. рождения, возраст 24 года. Убита 20 мая 1948 г. Ее брат был демобилизованным солдатом, прослужившим шесть лет в Красной Армии.

– МАЕР Пелагея, 1924 года рождения, возраст 23 года. Убита в апреле 1948 г. В период немецкой оккупации работала в подсобном хозяйстве немцев. При отступлении немецкой армии в 1944 г. вместе с другими членами семьи была увезена в Германию. Вернувшись на родину в Львовскую область в 1947 г. МАЕР состояла в активе села. По показаниям осведомителей ОУН, ее дом часто посещался офицерами МГБ[256]256
  Сводные данные приводятся на основе материалов в: ГАРФ. Ф. Р-9478. Оп. 1. Д. 1285. Л.20–21.


[Закрыть].

Однако незначительными эти обвинения могут показаться теперь. Тогда подобное поведение – простое проявление сочувствия Советам и сотрудничество с ними – влекло за собой серьезные последствия. Очевидно, оно отождествлялось с настоящим предательством украинского народа. В каждом их этих случаев жертва была убита топором, молотком или трубой[257]257
  Криминалисты полагают, что такой вид убийства указывает на возможности: или убийство было совершено из засады, или же убийца испытывал внутренний дискомфорт. Так как в каждом случае убийство было совершено в присутствии нескольких человек, то маловероятно, что засада была необходима для совершения казни. В таком случае судебные эксперты считают: если убийца нападает сзади, т. е. находится вне поля зрения жертвы, то акт насилия неприятен обвиняемому – он не хочет встречаться с жертвой глазами. Это важное различие. Из этого вывода вытекает, что члены СБ, убивая женщин, просто следовали полученным приказам об их ликвидации, которые были отданы другими людьми. Они не были отрядом садистов, а солдатами, выполняющими долг. О том, как в актах насилия отражаются мотивы и характер преступников, см. содержательное современное исследование американского эксперта: J. Douglas. MindHunter: Inside the FBI’s Elite Serial Crime Unit. New York: Scribner, 1995.


[Закрыть]. У одного трупа на шее осталась веревочная петля длиной более метра – знак страшного ритуального допроса, который обычно предшествовал казни подозреваемых в сотрудничестве с врагом.

Эта особая карательная команда СБ состояла из девяти человек и действовала по прямым указаниям командира полка УПА, базировавшегося в близлежащем лесу в районе Бобрки. Одного из университетских извозчиков – Кузьму Kеньo – заставляли периодически собирать дрова в лесу и встречаться с руководителями УПА, которые вручали ему инструкции для передачи другим членам отряда. Все казни были совершены в соответствии с полученными приказами. Keньo завербовал в отряд его давний друг Захарий Лычко – офицер украинской дивизии СС “Галичина”, который был арестован Советами в 1946 г.[258]258
  ГАРФ. Ф. Р-9478. Оп. 1. Д. 1285. Л. 22.


[Закрыть]

Местное население, конечно же, знало о расправах над женщинами и боялось их. Крестьянин А. В. Васильев писал из Стрыйского района 1 сентября 1946 г. своему двоюродному брату: “Бандиты зарезали шесть женщин за одну ночь! Здесь теперь страшно – ложишься спать и не знаешь, проснешься ли снова”[259]259
  Из совершенно секретной сводки запрещенных цензурой писем из Дорогобычской области за период 1-19 сентября 1946 г., направленной генерал-лейтенантом МГБ Ворониным секретарю Дрогобычского обкома партии. Сводка датирована 3 октября 1946 г. ДАЛО. Ф. 5001. Оп. 7. Д. 279. Л.119–121 oб. (120 oб.). В этом докладе приводятся 98 примеров вылазок украинских “бандитов”, позаимствованных из 21325 писем, прочтенных цензорами МГБ.


[Закрыть].

В инструкциях середины 1946 г. отрядам ОУН-УПА было приказано не убивать украинских женщин, которые хотели стать советскими гражданами, и ограничиться ликвидацией отступников в своих рядах, пособников Советов и провокаторов – но не членов их семей[260]260
  ЦДАГОУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 2968. Л. 54.


[Закрыть]. Однако эти директивы поступили слишком поздно, чтобы оказать заметное влияние на повстанцев: в войне против Советов в рядах подпольщиков нарастала деморализация и падала дисциплина. Предыдущие приказы ликвидировать советских шпионок проложили дорогу для несанкционированных расправ над женщинами. Самосуд над женщинами по разным причинам замалчивался. По мере того как повстанцы все чаще и чаще терпели поражения, украинские женщины становились козлами отпущения.

Примеры доносов

“Я слышал о растущем числе доносов, обычно о спрятанном оружии. Большинство доносчиков – женщины.”

доктор Зигмунт Клуковски, дневниковая запись, датированная 19 февраля 1940[261]261
  Z. Klukowski. Diary from the Years of Occupation, 1939–1944. Urbana: University of Illinois Press, 1993. P. 77. Можно провести интересные параллели с женщинами-еврейками и женщинами-доносчицами в нацистской Германии. См. об этом: H. Schubert. Judasfrauen: Zehn Fallgeschichten weiblicher Denunziation im Dritten Reich. Munich: DTV, 1990. Автор благодарен Элисон Флейг из Гарвардского университета за то, что она обратила его внимание на эту работу.


[Закрыть]

Круговорот организованного террора со стороны государства и повстанческих репрессий ставили население Западной Украины в почти безвыходное положение. В результате, оно вынуждено было придерживаться тактики, общей для всех маргинальных групп, оставшихся в пограничных областях зажатыми между двумя враждующими сторонами. Эта тактика сводилась к тому, чтобы как можно меньше сотрудничать с любой из сторон – по крайней мере публично.

К вопросу о положении женщин на Западной Украине можно подойти и другим способом – проанализировать некоторые доносы. В советских следственных делах имеются достаточные доказательства, позволяющие с уверенностью утверждать, что женщины, в сущности, были основными каналами информации, по которым советские власти получали данные о местонахождении повстанцев (в своем большинстве мужчин)[262]262
  Напротив, недавнее исследование показало, что свыше девяноста процентов доносов в тайную полицию Восточной Германии – Штази – было подано мужчинами. См.: T. Garton Ash. Comparative Horrors // London Review of Books. 19 March 1998. P. 18–20; G. Diewald-Kerkmann. Politische Denunziation – Eine ‘Weibliche Domane’? Der Anteil von Mannern und Frauen unter Denunzianten und Ihren opfern // Zeitschrift für Sozialgeschichte des 20. und 21. Jahrhunderts. 1996. Bd. 11. № 2. P. 11–35.


[Закрыть]. Но имеются два выразительных примера, подтвержденных доказательством. Во-первых, украинские женщины, сотрудничавшие с властями, как правило, сообщали информацию о тех, кого любили, о близких им людях.

Убежденные в том, что дальнейшая вооруженная борьба против превосходящих сил Советов бесполезна, и в надежде вернуть своих мужчин домой живыми и невредимыми, украинские женщины нередко передавали сведения о них советским властям. Важно отметить, что обычно это не были анонимные, предательские доносы, вызванные возмущением, враждой, авантюризмом или жадностью, – чаще они были продиктованы заботой и любовью женщины, ее стремлением стать посредницей между близким ей человеком и новой властью[263]263
  Для сравнения см.: Sh. Fitzpatrick, R. Gellately (eds.). Accusatory Practices: Denunciation in Modern European History, 1789–1989. Chicago: University of Chicago Press, 1997.


[Закрыть]. Украинские женщины попали в тиски между жестокой кампанией против повстанцев, которую развернула казавшаяся непобедимой советская власть, и упорным сопротивлением подполья, настроенного стоять насмерть. В этих условиях украинки предпочли третий путь, состоящий прежде всего в том, чтобы вырваться из тупика насилия и вернуть своих мужчин домой живыми. Как докладывал секретарь Львовского обкома партии Яков Грушецкий Хрущеву в конце 1945 г.: “Крестьянки сами помогают органам Советской власти в выдаче своих мужей, братьев, сыновей и отцов, а также показывают местонахождение повстанцев”[264]264
  Грушецкий – Хрущеву, 17 июля 1945 г. ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 212. Л. 170. Сходные наблюдения содержатся в ежемесячных докладах о борьбе с бандитизмом на Западной Украине. ЦДАГОУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 1741. Л.42–48. (Особенно л. 46).
  Для сравнения с женскими стратегиями выживания в другом историческом и культурном контексте см.: A. Troger. Between Rape and Prostitution: Survival Strategies and Changes of Emancipation for Berlin Women after World War II // J. Friedlander et. al. (eds.). Women in Culture and Politics: A Century of Change. Bloomington: Indiana University Press, 1986.


[Закрыть]. Профессор Думка из Львовского педагогического института невольно объяснил логику доносов советскому осведомителю: “[Этнические – Дж. Б.] поляки и Советы уничтожают украинцев. Повезло тем, кого выслали [в Сибирь]. Только так можно избежать уничтожения”[265]265
  Выдержки из совершенно секретного особого сообщения начальника НКГБ Львовской области Воронина Грушецкому, датированного 19 ноября 1944 г. ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 212. Л. 169.


[Закрыть]. В таких условиях арест и ссылка часто оказывались предпочтительнее проживания в зоне боевых действий, зажатой между двумя непримиримыми врагами.

Второй чертой женских доносов на мужчин советским властям было то, что эти доносы, как ни парадоксально, часто делались по требованию самих мужчин. Мужчины-повстанцы отнюдь не были пассивными жертвами мнимой женской слабости – сознательно выдуманной для того, чтобы обеспечить выживание семьи. Подпольщики часто сами были повинны в своей смерти. Зачем бы мужчинам в украинском подполье тайно сговариваться с своими женами и другими близкими, чтобы те донесли на них советским властям? Это была отговорка, вынужденная мера, продиктованная условиями гражданской войны и террора. В этих условиях, как мы уже видели, сдача властям клеймилась как явное предательство и провоцировала жестокие репрессии против бывшего повстанца, его родных и друзей со стороны летучих отрядов СБ. Сдавшиеся властям повстанцы совершенно недвусмысленно объясняли: “Нас предупреждали, что если мы сдадимся, они вырежут наши семьи”[266]266
  ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 212. Л.169–170. Cр. с другими подобными утверждениями на л. 168–174.
  Общий анализ объединений людей, ставящих себе в заслугу обман посторонних, см.: P. Zagorin. Ways of Lying: Dissimulation, Persecution, and Conformity in Early Modern Europe. Cambridge: Harvard University Press, 1990; J. C. Scott. Domination and the Arts of Resistance: Hidden Transcripts. New Haven: Yale University Press, 1990.


[Закрыть]. “Офицеры отряда запугивают нас, [говоря, что Советы – Дж. Б.] посмеются над нами и вырежут нас и наши семьи”[267]267
  ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 212. Л. 169–170.


[Закрыть]. Напротив, быть схваченным или арестованным не только вызывало уважение в глазах повстанцев и соседей – это было также и единственное средство избежать подпольной “войны не на жизнь, а на смерть”. Как докладывал Хрущеву 12 января 1946 г. секретарь Львовского обкома партии Яков Грушецкий: “Среди бандеровцев, знакомых с государственным указом [от 19 мая 1945 г., предлагавшим амнистию тем, кто сдастся властям, – Дж. Б.], имеется много таких, кто хотят порвать с бандой, но они боятся своих командиров. Поэтому они посылают своих жен в НКВД, чтобы сообщить нам, что они хотят, чтоб мы их арестовали… Сдавшиеся бандиты заявляют: ‘Лучше присоединиться к Красной Армии, чем знать, что наши семьи будут репрессированы’”[268]268
  ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 212. Л.115–116.


[Закрыть].

Возьмем только один пример из многих: в июле 1945 г. крестьянка Мария Палюха из села Скнилов Львовской области выдала своего мужа Ивана местным властям. Иван дезертировал из Красной Армии и присоединился к подпольному отряду, находящемуся поблизости. В другом случае через село Городиславич Бобркского района Львовской области проходила тяжеловооруженная советская часть особого назначения. Очевидно, она шла на задание “найти и уничтожить” противника. Стремясь предотвратить кровопролитие, одна из крестьянок побежала по селу с криком: “Я вам прямо сейчас покажу, где прячутся бандиты. Довольно я терпела и боялась!” Затем она провела сотрудников НКВД прямо к трем “схронам” и тем самым помогла Советам захватить восьмерых повстанцев. В четвертом укрытии местного командира отряда повстанцев “РЫБАКА”, очевидно, застрелили при попытке к бегству. Кроме того та же самая крестьянка назвала НКВД фамилии двадцати членов подполья, которые еще скрывались от властей[269]269
  ДАЛО. Ф. 3. Оп. 1. Д. 212. Л.171–172.


[Закрыть].

Женщины также выдавали советским властям тех повстанцев, которые выступали против крайних проявлений террора со стороны националистов. Добровольно явившись в НКВД Ровенского района в конце 1944 г., Е.A. П – к (этническая украинка) с яростью рассказала о преступлениях всех членов местной СБ и назвала их имена:

В нашем селе в конце 1943 г. была сформирован банда убийц, называющих себя СБ. Эти бандиты убили очень много невинных людей. Я знаю, что они похитили и убили местного аптекаря и его жену, по имени Оля, что они задушили пленных красноармейцев, которые бежали из немецкого лагеря для военнопленных, и что они замучили до смерти семью [этнического – Дж. Б.] поляка ЗАВАДА.

Чтобы скрыть от советской власти и [местных] людей, свои грязные преступления, бандиты бросили тела убитых в колодец, расположенный в двух километрах от села Дядьковичи на хуторе[270]270
  ГАРФ. Ф. Р-9478. Оп. 1. Д. 128. Л. 227 oб.


[Закрыть].

По этому обвинению было проведено расследование, за которым последовали арест, признание и казнь четырех членов отряда СБ в Ровенском районе – Трофимчука, А. Кирилюка, A. Грицюка и Слобадюка[271]271
  См. сводки их последующих признаний, датированные 26 декабря 1944 г., в: ГАРФ. Ф. Р-9478. Оп. 1. Д. 128. Л.225–230.


[Закрыть]. Во время похожего расследования убийств нескольких местных польских семей частями ОУН в августе 1944 г. молодая полька из села Пацикив согласилась сотрудничать с отделением НКВД в городе Станиславове. По данным ОУН, эта молодая женщина “выдала НКВД 20 семей и некоторых других молодых женщин из села Пацикив, которые поддерживали связь с партизанами [т. е. с украинскими националистами – Дж. Б.]”[272]272
  См. рапорт от 15 августа 1944 г. командира повстанцев Лисецкого района Кочевика в штаб-квартиру ОУН, впоследствии захваченный НКВД. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д. 336. Л. 181.


[Закрыть].

Советские войска на Западной Украине часто использовали гендерный фактор для того, чтобы воздействовать на повстанцев через их родственников, особенно женщин. Это было стандартной тактикой Советов в борьбе с оппозицией. Например, жена украинского повстанца Мария Савчин была арестована МГБ в январе 1949 г. Зная, что ее муж был офицером УПА, сотрудники МГБ выпустили ее на свободу в расчете на то, что она убедит мужа оставить подполье и работать на них. Вместо этого она воспользовалась своим освобождением, чтобы незаметно перебраться вместе с мужем на Волынь, где она оставалась, пока ее снова не арестовали летом 1953 г.[273]273
  Mariya Savchyn. Ibid.


[Закрыть]

Точно так же и украинские националисты старались повлиять на мужчин с помощью их жен. В инструкциях, призывающих бойкотировать выборы в Верховный Совет в феврале 1946 г., прямо содержался призыв к женщинам: “Женщины, продолжайте волнения! Ради ваших детей – бойкотируйте сталинские ‘выборы’! Удержите ваших мужей от голосования. Смерть Сталину! Смерть Хрущеву! Да здравствует ОУН! Да здравствует единое Украинское независимое государство!”[274]274
  Инструкции ОУН-УПА от 10 февраля 1946 г., призывающие к бойкоту выборов в Верховный Совет. ЦДАГОУ. Ф. 1. Оп. 23. Д. 2968. Л. 216.


[Закрыть]

Значение насилия

“Слова могут быть красноречивые, но насколько красноречивее тишина…”.

– Ванда Полтавска. “А я боюсь моих снов”[275]275
  W. Poltawska. And I Am Afraid of My Dreams. London: Hodder & Stoughton, 1964. P. 107.


[Закрыть]

“Обычная реакция на злодеяния – изгнание их из сознания… Злодеяния, однако, не дают себя похоронить”.

– Джудит Херман. “Травма и исцеление”

Выше мы попытались установить различные роли, которые гендерный фактор играл в гражданской войне на Западной Украине, пересмотреть сложившиеся представления об участии женщин в украинском повстанческом движении, показать весь трагизм их судьбы. Однако нераскрытой остается загадка, с которой началось наше исследование. Как объяснить, что в украинской литературе почти ничего не говорится о роли женщин в националистическом подполье – в то время как в советских сообщениях подчеркивается их активное участие?

Логика украинского молчания

Во время работы над книгой автор разговаривал с сотнями людей по поводу того, как по-разному воспринимают роль женщин в повстанческом движении советские и украинские источники. Откликов было много. Интересно отметить, что почти все этнические украинцы – будь то мужчины или женщины, пожилые люди или молодежь, эмигранты или жители Украины – склонялись к тому, что виноваты в этом молчании украинские мужчины. Мужчин и женщин почти в равной степени задевала эта тема, и они часто упоминали о явном мужском шовинизме среди украинцев “при старом порядке”. Действительно, руководители УПА вряд ли принадлежали к числу тех, кто был готов поделиться властью с женщинами.

Хотя велик соблазн принять это суждение за чистую монету, ссылки на традиционный патриархальный уклад или мужской шовинизм не объясняют полностью это малоизученное явление. Конечно, данные о множестве женщин, погибших в те годы на Западной Украине, невозможно представить как “героическую борьбу” – в отличие от погибших мужчин, которых украинская эмиграция долгое время пыталась превратить в героев. Страдания мужчин, очевидно, всегда воспринимаются как “героические”, “мужественные” – в отличие от женских. Напротив, в погибших и пострадавших от насилия женщинах реже видят героев – они, вероятно, могут олицетворять лишь поражение. Эта тенденция особенно свойственна патриархальным обществам. Как проницательно замечает Герда Лернер в своем новаторском исследовании, посвященном механизмам подчинения женщины: “На побежденных изнасилование их женщин оказывало двойное воздействие: оно позорило самих женщин и косвенно означало символическую кастрацию их мужчин. В патриархальном обществе мужчины, которые не могут защитить половую чистоту своих жен, сестер и дочерей, считаются опозоренными, импотентами”[276]276
  G. Lerner. The Creation of Patriarchy. New York: Oxford University Press, 1986. P. 80.


[Закрыть]. В ужасающих описаниях насилия над женщинами, представлявшего собой пережиток жестоких этнических конфликтов, конечно, невозможно найти никаких героических образов. Как вспоминал партизан-националист: “С женщинами всегда обращались особо. Насилие – естественная привилегия завоевателя-мужчины, его способ надругательства над жертвой и обладания ею. Убийство и секс таким образом переплетаются… Обнаженные останки женщин часто имели признаки увечья – их влагалища обычно были взрезаны. Даже маленьких девочек кололи ножами и штыками”[277]277
  Lotnik. Op. cit. P. 66–67. Лотник был польским партизаном, однако он пояснял, что его слова применимы к действиям обеих сторон – как украинцев, так и поляков. “Этнические украинцы несут ответственность за уничтожение целой польской колонии, поджог домов, уничтожение тех жителей, которые не смогли убежать, за изнасилование женщин, попавших в их руки, как старых, так и молодых. Так они вели себя восточнее [реки] Буга, где десять тысяч поляков были изгнаны или убиты. Мы приняли ответные меры, нападая на большое украинское село и… уничтожили женщин и детей. Некоторые [из наших людей] были настолько полны ненависти после потери всей своей семьи в результате нападений украинцев, что они поклялись отомстить, око за око, зуб за зуб… Насилие нарастало. Каждый раз множество людей было убито, множество домов сожжено, множество женщин женщин изнасиловано”. Ibid. P.65. Cр.: B. Alien. Rape Warfare: The Hidden Genocide in Bosnia-Herzegovina and Croatia. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1996.


[Закрыть].

В своих крайних формах это объяснение гласит, что в 1944–1945 г. украинское националистическое подполье само стало зависеть от женщин. Столкнувшись с растущими потерями в своих рядах, повстанцы-“шовинисты” внезапно ополчились против “слабых женщин” на всех уровнях. Загнанные в угол советскими войсками и разочаровавшись в своих целях, националисты обрушили весь свой гнев на украинских женщин. Поэтому впоследствии они и не прилагали никаких усилий, чтобы восстановить в памяти тот вклад, который внесли женщины в борьбу с Советами. Более общая трактовка этих событий связывает надругательство над женщинами с общей атмосферой насилия и жестокости – расправы украинских националистов над женщинами из своей же среды объясняются посттравматическим синдромом, от которого страдали повстанцы. Как утверждает ведущий специалист в области психологии гендерного насилия: “Мужчины, с которыми дурно поступили, дурно обращаются с женщинами”[278]278
  J. Hopper. Factors in the Cycle of Violence // Journal of Traumatic Stress. 1996. P. 721–743. Социологи Дэн Арчер и Розмари Гартнер провели масштабное исследование статистических данных об убийствах и преступлениях с применением насилия в 110 странах начиная с 1900 г. Они обнаружили, что насилие в семье значительно возрастает после войн. См.: Violence and Crime in Cross-National Perspective. New Haven: Yale University Press, 1984–1987.


[Закрыть].

Также верно и то, что мало кто из женщин стремился к тому, чтобы выставить себя героинями. Латвийская писательница-эмигрантка Агата Незауле прямо говорит об этом: “Никто не хочет слушать о пережитых мною испытаниях. Множеством самых разных способов – как очень тонких, так и самых грубых – люди укрепляют во мне нежелание рассказывать об этом”[279]279
  Nesaule. Op.cit. P. 9.


[Закрыть]. Ведущий американский психиатр, специалист по женским психическим травмам доктор Джудит Херман добавляет: “Говорить о своих переживаниях, связанных с половой или семейной жизнью, означило навлечь на себя унижение, насмешки и недоверие со стороны общества”[280]280
  J. Herman. Trauma and Recovery The Aftermath of Violence – from Domestic Abuse to Political Terror. New York: Basic Books, 1992–1997. P. 4; K. R. Jolluck. Gender, Identity and the Polish Experience of War, 1939–1945. Ph. D. Diss. Stanford University, 1995. P. 160–161.


[Закрыть].

Сходное объяснение, в котором подчеркиваются мужская агрессия и нежелание женщин вспоминать о ней, вместе и приводящие к молчанию, уже предлагалось в связи с другими событиями. Так психолог Эрика Хернинг занималась изучением аналогичного феномена в послевоенной Восточной Германии, занятой советскими войсками. Она доказывает: пока немецкие женщины, подвергшиеся насилию со стороны советских солдат в 1945 г., сохраняли в целом преданность своим мужчинам и не винили их в том, что произошло, сами мужчины-немцы все отрицали и часто обвиняли опозоренных и запуганных женщин в дружбе с врагом. Иначе говоря, жертву насилия преследовали с двух сторон: ее терроризировали советские войска и подвергали остракизму свои же родные и общество[281]281
  E. M. Hoerning. The Myth of Female Loyalty // Journal of Psychohistory. 1988. Vol. 16. No. 1. P. 19–46. Ср.: E. Heineman. The Hour of the Woman: Memories of Germany’s ‘Crisis Years’ and West German National Identity // American Historical Review. 1996. Vol. 101. No. 2. P. 354–395; N. Naimark. The Russians in Germany: A History of the Soviet Zone of Occupation, 1945–1949. Cambridge: Belknap Press, 1995. P. 69–140. Ср.: M. Stark. “Ich muss sagen wie es war” Deutsche Frauen des GULag. Berlin: Metropol-Verlag, 1998.
  После сорока пяти лет молчания Aлина Полкc – венгерский детский психолог из Трансильвании – рассказала в своих мемуарах, впервые изданных в 1991 г., что она была изнасилована сотни раз советскими солдатами в 1945 г. По мнению Полкз, советские солдаты применяли особенно зверские репрессии к женщинам, подозреваемых в сотрудничестве с немцами: “Русские, после изнасилования, отрезали ножами грудь у женщин, которые сожительствовали с немцами”. Затем следовали ритуальные сцены унижения: женщинам брили головы, а потом их водили по улицам под градом насмешек и оскорблений со стороны их бывших соседей. A. Polcz. A Wartime Memoir: Hungary, 1944–1945. Budapest: Corvina, 1991–1998. P. 65.


[Закрыть]. Считалось, что женщина “добровольно согласилась” вступить в половую связь (ведь она осталась в живых, вместо того чтобы умереть, но потерять свою честь). Отсюда делался автоматический вывод о том, что она помогала насильникам, а потому заслуживала не сострадания, а презрения.

Во всех описанных выше сценариях, есть вполне достаточные комбинации для достижения удовлетворительного, хотя и трагического, объяснения относительно замалчивания вклада женщин, и о гендерном насилии в украинском восстании. Украинские женщины внесли слишком значительный вклад в борьбу Украины, и имеется мало оправданий или объяснений последующего молчания об этом.

Динамика советских карательных операций

Для того чтобы объяснить очевидное расхождение в оценках советских и украинских источников, простая справедливость требует обратить внимание на жертвы. Массовый террор и аресты, тюремное заключение, пытки, насилие – все это подпадало под рубрику советской “дезорганизации” повстанческих баз. Насилие со стороны советского государства было лишь средством, но не самоцелью. Оно не было произволом со стороны отдельных лиц – насилие было составной частью преднамеренной кампании. Эта кампания была нацелена на то, чтобы разрушить идентичность местных жителей, вбить клин между организованным сопротивлением и “обществом в целом”, запугать оппозицию и предотвратить потенциальные акции протеста. Два сообщения, заимствованные дословно из доклада Контрольной комиссии ЦК ВКП(б) об итогах первых восемнадцати месяцев борьбы украинских партийных организаций с националистическим подпольем на Западной Украине (1946 г.), показывают, что офицеры МВД/МГБ в этом регионе часто использовали насилие в своих собственных личных и оперативных интересах:

Начальник Глинянского райотдела МВД Львовской области Матюхин П. E. в феврале [1946 г. – Дж. Б.], допрашивая [этническую украинку] Михальскую Е. Г., изнасиловал и жестоко избил ее. Просидев под арестом с 27 января по 18 февраля с.г. Михальская из-под стражи была освобождена за недоказанностью обвинений. Матюхиным также было изнасиловано по крайней мере четыре других девушки, арестованных незаконно: Патернак, Костив, Покира и Степанова. [Все] они были освобождены после учиненного над ними насилия и издевательства[282]282
  Совершенно секретный доклад инструктора ЦК ВКП(б) Н. Гусарова, адресованный секретарям ЦК ВКП(б) Сталину, Жданову, Кузнецову, Патоличеву и Попову, “Недостатки и ошибки в идеологической работе КП(б) У[краины]”, датирован 13 августа 1946 г. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 137. Л. 44.


[Закрыть].

Начальник Богородчанского райотдела МВД Станиславовской области Беспалов М. Д. и его заместитель Борисов И. З. в феврале сего года незаконно арестовал гражданок Снытько Марию и Фанегу Прасковью. Во время допроса их избивали, а затем посадили в холодную камеру. После освобождения из-под ареста, от перенесенных побоев Снытько умерла. Тело Снитько в течение двух дней находилось в ее квартире, пока оно не было обнаружено соседями, которые угрожали отомстить тем, кто это сделал из райотдела МВД[283]283
  РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 122. Д. 137. Л.44–45.


[Закрыть].

Насилие было неотъемлемой частью советских методов допроса западно-украинских женщин. В своем дневнике польский врач Зигмунт Клуковски вспоминал: “В нашей камере мы могли иногда слышать крики и громкие вопли допрашиваемых… особенно женщин”[284]284
  Klukowski. Op. cit. P. 148; Ср.: J. T. Gross. Revolution from Abroad: The Soviet Conquest of Poland’s Western Ukraine and Western Belorussia. Princeton: Princeton University Press, 1988. P. 181.


[Закрыть]. О том, что там в действительности происходило, можно догадаться на основании красноречивого высказывания заключенной-польки Евгении Свойды: “[Как] женщина, я была доведена до отчаяния”[285]285
  Из доклада 1940 г. Jolluck. Op.cit. P. 142. О допросах полячек Советами см.: Ibid. P. 87–190.


[Закрыть]. Латышка, которая вынесла шесть месяцев заключения и допросов в далеких 1940-х гг., а потом молчала о пережитых испытаниях на протяжении полувека, вспоминает:

Меня допрашивали различными способами, били по всякому, вытворяли все что угодно. Приводили меня туда, где вырывали ногти, где люди корчились на электрических стульях. Мне говорили: “С тобой будет то же самое, если ты не скажешь нам, где твои братья и все остальные”. Боже мой! Что я могла сказать?[286]286
  Из интервью, данном в 1990-х гг. специалистом по медицинской антропологии Виедой Скултанс. Цит. по: The Testimony of Lives: Narrative and Memory in Post-Soviet Latvia. New York – London: Routledge, 1998. P. 137.


[Закрыть]

Столкнувшись с организованным массовым террором со стороны советской власти, местное население было запугано до покорности, боялось сказать лишнее слово. Страх заставлял людей молчать многие десятилетия, после того репрессии прекратились. Возможно в этом этом и заключался смысл насилия: дезорганизовать местное население, лишить его любой надежды на возможность успешного сопротивления советской власти.

Использование Советами насилия в качестве тактического оружия в борьбе с оппозицией прекрасно иллюстрируют отчеты одной из советских спецгрупп, действовавших на Западной Украине. Как следует из документов, особый замаскированный под повстанцев отряд МГБ регулярно терроризировал местных украинских женщин. Приведем только один из множества примеров, обнаруженных нами в материалах советских органов безопасности:

В ночь на 23 июля 1948 года этой же спецгруппой [замаскированной под повстанцев – Дж. Б.] из с. Подвысоцкое была уведена в лес гражданка РЕПНИЦКАЯ Нина Яковлевна, 1931 г.р. В лесу РЕПНИЦКАЯ была подвергнута пыткам.

Допрашивая Репницкую, участники спецгруппы тяжко ее избивали, подвешивали вверх ногами, вводили в половой орган палку, а затем поочередно ее изнасиловали.

В беспомощном состоянии Репницкая была брошена в лесу, где ее нашел муж и доставил в больницу, в которой Репницкая находилась продолжительное время на излечении[287]287
  ЦДАГОУ. Ф. 1. Оп. 16. Д. 68. Л.10–17.


[Закрыть].

Зачем это было нужно? Следуя полученным инструкциям, сотрудники НКВД переодевались в повстанцев, затем совершали злодеяния от их имени, надеясь таким образом посеять недоверие и вражду между отрядами повстанцев и местным населением. В этих условиях гендерное насилие было не самоцелью, а тактическим оружием: женское тело использовалось для разрастания конфликта.

Были ли насильники в советской форме мелкими должностными лицами местного аппарата или сотрудниками спецгрупп, выполняющими приказ, советская власть сама сыграла решающую роль в создании образа врага. Этот образ распространялся не только на украинских мужчин, но и на женщин и детей. Логика строительства институтов советской власти в регионе диктовала образ врага, который оправдал бы использование насилия против молодежи и стариков, мужчин и женщин. 23 апреля 1947 г. во Львове, на встрече тридцати пяти секретарей обкомов, офицеров МГБ и МВД Западной Украины с Лазарем Кагановичем, Никитой Хрущевым и Министром Государственной Безопасности УССР С. Р. Савченко, первый секретарь Дрогобычского обкома партии Горобец заметил, что шестьдесят процентов всех местных жителей, обвиненных в 1946 г. в принадлежности к украинскому националистическому подполью, составляли женщины и девушки, в то время как среди рядовых местного отряда УПА женщин было только восемь процентов[288]288
  “Протокол о совещании секретарей обкомов и начальников облуправлений МГБ западных областей СССР”. РГАСПИ. Ф. 81. Оп. 3. Д. 128. Л.150–171 (Л. 155).


[Закрыть]. Первый секретарь Станиславовского обкома М. Слонь объяснил причину повышенного внимания карательных органов к украинским женщинам и детям: “Мы должны репрессировать членов семьи, как врагов народа. Мы должны выслать семьи бандитов [повстанцев – Дж. Б.] как опасную угрозу безопасности государства”[289]289
  Там же. Л. 153.


[Закрыть]. Массовые аресты и депортации были направлены не только повстанцев, но также против их родных и близких – всех, кто попал в руки органов за «пособничество» организованной антисоветской оппозиции. Кроме того, массовые репрессии всегда приносили практический результат. Повстанцев-мужчин нужно было еще захватить в плен, в то время как наказать их жен, матерей, дочерей, родственников и соседей не составляло труда для сталинского карательного аппарата.

Из этого следует, что если бы украинской женщины-повстанца не существовало вовсе, советское государство определенно выдумало бы ее. Ведь мы говорим здесь не только об отдельных актах насилия, но и о последовательном и массированном институциализированном насилии со стороны государства. Проводя политику репрессий и террора, советские должностные лица должны были снова и снова превращать абстрактную справедливость в конкретные акты “принуждения”. Заметим, что украинские женщины появляются так часто в советских источниках в качестве врагов не только потому, что среди повстанцев было действительно много женщин. Другая причина в том, что было много женщин – жертв советской власти. Как часто бывает, в самом преступлении уже содержались элементы его оправдания и обоснования необходимости его совершения: с точки зрения советских органов, украинские женщины были наказаны за участие в повстанческом движении. Сформулируем это иначе: если жертвы были виновны, то карательные органы априори не могли быть виновны ни в каких преступлениях против них, какие бы репрессивные меры они ни применяли. Подобно тому как слишком смело одетую девушку иногда обвиняют в том, что она сама спровоцировала мужчину на изнасилование, Советы считали, что украинские женщины заслужили любые муки, на какие бы их ни обрекли карательные органы. На Западной Украине советская власть могла приспособить к своим нуждам законодательство так, чтобы оправдать любой акт организованного государством террора.