Текст книги "Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 2"

Автор книги: Джефферсон Томас

Соавторы: Купер Томас,Пейн Томас
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

[Бессмыслица Платона]

Т. ДЖЕФФЕРСОН – Д. АДАМСУ

5 июля 1814 г.

...Я развлекался серьезным чтением платоновского «Государства». Однако я ошибаюсь, называя это развлечением, потому что это тяжелейшая обязанность, которую я когда-либо выполнял. Раньше я случайно брался за его другие труды, но едва ли у меня когда-нибудь хватало терпения пройти через весь диалог. Пробираясь через причуды, ребячество и непостижимый уму жаргон этого труда, я часто откладывал его, чтобы спросить себя, как могло случиться, что мир так долго соглашался принимать всерьез такую бессмыслицу, как эта. Как soi-disant ^{1} христианский мир фактически мог это сделать – пример исторического курьеза. Но как мог римский здравый смысл допустить это? И в особенности, как Цицерон мог превозносить Платона? Хотя Цицерон не владел лаконичной логикой Демосфена, но он был способным, образованным, трудолюбивым, практичным в делах и честным. Он не мог быть обманут просто стилем. Он сам был первым в мире мастером слога. Что касается современников, я думаю это скорее вопрос моды и авторитета. Образование находится главным образом в руках лиц, которые в силу своей профессии проявляют интерес к имени и фантазиям Платона. Они задают тон в школе, а немногие в последующие годы имеют возможность пересмотреть свои школьные взгляды. Но если оставить в стороне моду и авторитет и подвергнуть Платона проверке разумом, изъять его софизмы, пустословия и непостижимости, что же останется? Поистине он один из плеяды настоящих софистов, который избег забвения в отличие от своих собратьев, во-первых, благодаря изяществу стиля, но главным образом потому, что его причуды были приняты и вошли в плоть и кровь искусственного христианства. Его туманная мысль всегда представляет подобие объектов, наполовину видимых сквозь туман, которые не могут быть определены ни по форме, ни по размерам. И однако то, что должно было обречь его на раннее забвение, в действительности обеспечило ему бессмертную славу и благоговение. Христианское духовенство, найдя доктрины Христа низведенными до всеобщего понимания и слишком простыми, чтобы они нуждались в объяснении, увидело в мистицизме Платона материал, из которого оно имело возможность построить искусственную систему, которая могла из-за своих неясностей допустить вечные споры, дать священникам работу, и ввести [эту систему] ради своей выгоды, власти и превосходства. Доктрины, исходившие из уст самого Христа, понятны даже детям; но тысячи томов все еще не объяснили платонизмы, в которые эти доктрины были облечены, и лишь по тому простому основанию, что бессмыслица никогда не может быть объяснена. Они, однако, добились своих целей. Платон канонизирован, и теперь считается неблагочестивым сомневаться в его заслугах, как и в заслугах апостолов Иисуса. В особенности к нему обращаются как к защитнику бессмертия души; и я все же осмелюсь сказать, что, если бы в доказательство этого не было лучших аргументов, чем его, никто из людей не поверил бы в это. К счастью для нас, платоновский республиканизм не получил такого же одобрения, как платоновское христианство; иначе бы ныне все мужчины, женщины и дети жили беспорядочно, подобно диким зверям полей и лесов. Однако «Платон – великий философ», – говорил Лафонтен. Но Фонтенель спрашивал: «Вам очень ясны его идеи?» – «О нет! Он из непроницаемой тьмы».– «Вы не находите, что он полон противоречий?» – «Конечно,– отвечал Лафонтен,– он лишь софист». Но сразу же он снова восклицал: «О! Платон был великий философ» ^{2} . У Сократа действительно были основания выражать недовольство неправильными толкованиями Платона, потому что поистине его диалоги – это клевета на Сократа.

[Моральный инстинкт]

Т. ДЖЕФФЕРСОН – Т. ЛОУ

13 июня 1814 г.

Из всех существующих по этому вопросу теорий самой причудливой кажется теория Волластона ^{1} , который рассматривает истинукак основу нравственности. Вор, крадущий Вашу гинею, заблуждается лишь постольку, поскольку он лжет, используя Вашу гинею, как если бы она была его собственной. Истина, конечно, является ветвью нравственности и очень важна для общества. Но представлять [истину] как основание [нравственности] – это все равно что представить дерево, поднятое за корни и перевернутое в воздухе, одна ветвь которого посажена в землю. Некоторые считают основанием нравственности любовь к богу. Это также лишь ветвь наших нравственных обязанностей, которые обычно делятся на наши обязанности по отношению к богу и обязанности по отношению к человеку. Если мы совершаем хороший поступок только из любви к богу и из веры, которая приятна ему, откуда же тогда возникает нравственность атеиста? Бесполезно говорить, как это делают некоторые, что таких существ нет. У нас такие же доказательства этого факта, как большинство тех, которыми мы пользуемся, а именно: их собственные утверждения и их рассуждения в защиту этих доказательств. Я заметил, что, как правило, в то время, как в протестантских странах отход от платоновского христианства попов приводит к деизму, в католических странах он ведет к атеизму. Дидро, Даламбер, Гольбах, Кондорсе известны как весьма добродетельные люди. Их добродетель, следовательно, должна быть основана на чем-то ином, нежели любовь к богу. То kalon ^{2} других базируется на иной способности, чем вкус, который даже не является ветвью нравственности. У нас действительно есть врожденное чувство того, что мы называем прекрасным, но оно проявляется главным образом по отношению к предметам, обращенным к воображению (fancy) с помощью зрения в видимых формах, как-то: ландшафт, очертания животного, одежда, ткани, архитектура, сочетание цветов и т. д., или непосредственно к воображению (imagination) в виде образа, стиля или размера в прозе или поэзии, т. е. всего, что образует сферу критицизма или вкуса, способность, совершенно отличающуюся от нравственности. Своекорыстие, или, скорее, себялюбие, или эгоизм, как кажется, более всего представляет основу нравственности. Но я рассматриваю наши отношения с другими как образующие границы нравственности. Сами с собой мы стоим на почве тождества, а не отношения, поскольку последнее, требуя двух субъектов, исключает себялюбие, сводящееся лишь к одному. В отношении себя, строго говоря, мы не имеем обязанностей, так как обязательство также требует наличия двух сторон. Себялюбие поэтому не есть часть нравственности. В действительности это как раз ее противоположность. Это единственный антагонист добродетели, постоянно ведущий нас, вследствие нашей склонности к самоудовлетворению, к нарушению наших нравственных обязанностей к другим. Поэтому против этого врага воздвигаются батареи моралистов и религиозников, как против единственного препятствия для осуществления нравственности. Лишите человека его эгоистических склонностей, и у него не будет ничего, что отвратило бы его от добродетельных поступков. Или подчините эти склонности образованию, наставлению или обузданию, и добродетель останется без соперника. Эгоизм – в широком смысле – следующим образом представлен как источник нравственного действия. Говорят, что мы кормим голодного, одеваем нагого, перевязываем раны человека, избитою ворами, вливаем в него масло и вино, сажаем его рядом, сажаем его на наше собственное животное и доставляем в гостиницу, потому что сами получаем удовольствие от этих действий. Гельвеций – один из лучших людей на земле и самый искренний защитник этого принципа,– определив «интерес» не только как интерес денежный, но как нечто могущее обеспечить нам удовольствие или оградить пас от страдания, говорит: «Гуманный человек—это человек, для которого вид несчастья невыносим и который, чтобы избавить себя от этого зрелища, вынужден помочь несчастному». Это, конечно, верно. Но это лишь на один шаг приближает к решению проблемы. Эти добрые поступки приносят нам удовольствие. Но почему они приносят нам удовольствие? Потому что природа вложила в наши сердца любовь к другим, чувство долга к ним, моральный инстинкт, короче, то, что непреодолимо побуждает нас чувствовать их страдания, помогать им в их бедах и протестовать против слов Гельвеция: «...какой иной мотив может побудить человека к благородным поступкам, кроме личного интереса? Для него так же невозможно любить добро ради добра, как и любить зло ради зла». Создатель действительно был бы плохим мастером, если бы, предназначая человеку удел общественного животного, не наделил его общительным характером. Верно то, что им наделен не каждый человек, потому что нет правил без исключений; но ложно рассуждение, превращающее исключения в общее правило. Некоторые люди рождаются без органов зрения, или слуха, или рук. Но неверное утверждение, что человек рождается без этих способностей, без зрения, слуха и рук, не может войти в общее определение человека. Недостаток или совершенство нравственного чувства у некоторых людей подобно недостатку или несовершенству чувств зрения или слуха у других не доказывает, что это общая характеристика человеческого рода. Когда указанного чувства недостает, мы стараемся возместить этот дефект образованием, обращением к разуму, к размышлению, предоставляя существам, столь несчастливо устроенным, иные мотивы делать добро и избегать зла, такие, как любовь, или ненависть, или отвержение тех, среди кого мы живем и чье общество необходимо для счастья и даже существования, показом при помощи здравого рассуждения, что честность в конечном счете способствует выгоде, вознаграждениями и наказаниями, установлениями законов и, наконец, перспективой возмездия в будущем состоянии за зло, как и воздаяния за добро, содеянные в этом мире. Таковы коррективы, обеспечиваемые образованием, которые выполняют функции моралиста, священника и законодателя; они приводят к правильным действиям тех, чье несоответствие не настолько велико, чтобы не быть искорененным. Некоторые выступают против того, что существует нравственное чувство, говоря, что если бы природа дала нам такое чувство, побуждающее нас к добродетельным поступкам и ограждающее от поступков злобных, то природа также определила бы по каким-то особым отличительным признакам два рода действий, одни из которых сами по себе добродетельны, а другие – порочны. Тогда как фактически мы видим, что одни и те же действия в одних странах считаются добродетельными, а в других порочными. Ответ состоит в том, что природа создает в качестве нормы и критерия добродетели полезностьдля человека. У людей, живущих в различных странах и в различных условиях, с различными привычками и системами правления, могут быть различные [нормы] полезности. Поэтому один и тот же поступок может быть полезным и, следовательно, добродетельным в одной стране, вредным и порочным – в другой, в иных условиях. Я вместе с вами искренне верю в общее существование морального инстинкта. Я думаю, что это ярчайшая драгоценность, которой наделен человеческий характер, и недостаток ее унижает человека более, чем самое страшное физическое уродство. Я радуюсь, просматривая список сторонников этого принципа, который Вы приводите в Вашем втором письме. С некоторыми из них я раньше не встречался. К ним может быть добавлен лорд Кеймс ^{3} , один из наших способнейших защитников, который в своих «Принципах естественной религии» доходит до того, что говорит, что у человека нет долга, к которому его не понуждало бы какое-то импульсивное чувство. Это правильно, если относится к норме общего чувства в данном случае, и неправильно в отношении чувства отдельной индивидуальности. Возможно, я неверно цитирую его, потому что прошло пятьдесят лет с тех пор, как я читал его книгу.

[Против политики на церковной кафедре]

Т. ДЖЕФФЕРСОН – УЭНДОВЕРУ

13 марта 1815 г.

...Я расхожусь с ним ^{1} лишь в одном вопросе, который составляет предмет его первого трактата,– праве обсуждать общественные дела на церковной кафедре. Я добавил последние слова потому, что допускаю такое право в обычной беседеи в литературном произведении, в этой последней форме оно и используется в ценной книге, которую Вы мне любезно преподнесли.

Человеческие интересы, нравственные и физические, столь обширны, а знание, требующееся, чтобы доводить их до наибольшей выгоды, столь велико, что ни один человек не может сам охватить все, и тем более в мере, необходимой для просвещения других. Поэтому по необходимости они разделены на различные области, каждая из которых может достаточно занять все время и внимание отдельной личности. Так, у нас есть преподаватели языков, преподаватели математики, натурфилософии, химии, медицины, права, истории, управления и т. д. Религия также особая область и, оказывается, единственная, которая считается необходимой для всех людей независимо от положения, какое они занимают. Группы людей объединяются совместно под именем конгрегации, нанимают религиозного преподавателя определенной секты, взглядов которой они придерживаются, и способствуют уплате ему жалованья в возмещение беспокойства, связанного с предоставлением им в согласованное время уроков по исповедуемой ими религии. Если они хотят, чтобы их обучали другим наукам или искусствам, они обращаются к другим учителям; и это обычно дело молодости. Но, я думаю, нет случая, чтобы хоть одна конгрегация использовала своего проповедника в смешанных целях: чтения с церковной кафедрылекций по химии, медицине, праву, по науке и основам управления или чего-либо другого, а не одной религии. Поэтому, когда проповедники вместо урока по религии уводят их в рассуждения о системе Коперника, о химических свойствах, о государственном устройстве или о характере и поведении тех, кто возглавляет правительство, они нарушают контракт, лишая слушателей того, за что им платят жалованье, и вместо этого дают им то, чего они не хотят, или если и хотят, то будут скорее искать из лучших источников данного особого искусства или науки. Выбирая своего пастора, мы заботимся о его религиозной квалификации, не вдаваясь в его физические или политические учения, с которыми, мы думаем, нам нечего делать. Понимаю, что могут быть найдены доводы в пользу того, чтобы вплести нитку политики в веревку религиозных обязанностей. Так могут поступить с любой другой отраслью человеческого искусства или знания. Так, повиновение законам нашей страны является религиозным долгом; преподаватели религии поэтому должны обучать нас законам, чтобы мы знали, как повиноваться им. Религиозным долгом является помощь больным соседям; проповедник должен поэтому обучать нас медицине, чтобы мы могли делать это с пониманием. Религиозным долгом является сохранение своего собственного здоровья, наш религиозный учитель в данном случае должен говорить нам, какая еда полезна, и давать нам рецепты кулинарии, чтобы мы научились приготавливать [нужные блюда]. Так изобретательность при все более широком обобщении может амальгамировать все отрасли науки в какую-то одну, и врач, которому платят за визит к больному, может прочитать проповедь вместо лекарства, а лавочник, которому посылают деньги за шляпу, может послать вместо нее носовой платок. Но, несмотря на такое возможное смешение всех наук в одну, здравый смысл проводит между ними границы, достаточно явственные для общих целей жизни, и никто не затрудняется понимать, что медицинский или кулинарный рецепт или геометрическое доказательство не являются уроком по религии. Я не отрицаю, что конгрегация может, если хочет, договориться со своим проповедником, чтобы он обучал также медицине, или праву, или политике. Тогда такие лекции с церковной кафедры станут делом не только права, но и обязанности. Но это может быть сделано лишь с согласия каждой отдельной личности, поскольку объединение является добровольным и простое большинство не имеет права облагать меньшинство в целях, не определенных в соглашении конгрегации. Я согласен также, что во всех других случаях проповедник имеет право наравне с любым гражданином выражать свои чувства, высказываться или писать о медицине, праве, политике и т. д. Его свободное время – его собственное, и его конгрегация не обязана выслушивать его рассуждения или читать его писания; и никто не будет сожалеть больше меня, если какое-нибудь сомнение в отношении этого права удержит нас от ценных рассуждений, которые должны привести к выражению мнения об истинных пределах права. Я чувствую свою долю долга преподобному автору за выдающиеся знания, логику и красноречие, посредством которых он доказал, что религия, как и разум, утверждает прочность тех принципов, на которых основано наше государство и утверждены его права.

Таковы мои взгляды по этому вопросу. Они в оппозиции ко взглядам высокоуважаемого и способного проповедника и поэтому с тем большим сомнением предлагаются. Различие мнений ведет к исследованию, а исследование – к истине; а это, я уверен, конечная и искренне преследуемая цель нас обоих. Мы оба слишком ценим свободу мнения, санкционированную нашей конституцией, чтобы не любить ее использование, даже когда оно противоположно нашим.

Не имел обыкновения скрывать или облекать в таинственные выражения свои взгляды, я высказался свободно по вопросу, подсказанному Вашим письмом и подарком; и, хотя я не имею чести быть с Вами знакомым, этот знак внимания и еще более чувства уважения, столь любезно выраженные в Вашем письме, дают мне право верить, что замечания, не предназначенные для публики, не будут разглашены, что со мной иногда случалось. Покой в моем возрасте – это бальзам жизни. Хотя я знаю, что могу положиться на честь и милость Маклеода, я не хочу быть отданным на расправу Маратам, Дантонам и Робеспьерам от духовенства; я имею в виду Паришей, Огденов и Гардинеров из Массачусетса ^{2} .

[Народное правительство]

Т. ДЖЕФФЕРСОН – С. КЕРЧЕВАЛЮ

12 июля 1816 г.

Сэр! Я своевременно получил Ваше письмо от 13-го июня с копией писем о созыве конгресса. Вы хотели бы знать мое мнение по этому вопросу. Я но привык таинственно умалчивать о чем-то и делать секреты из своих взглядов. Наоборот, особенно тогда, когда я был на службе у народа, я считал, что народ имеет право на откровенность и должен хорошо знать того, кто ему служит. Но в настоящее время я удалился от дел. Как пассажир, я покорно вверил себя тем, кто сейчас стоит за рулем, и прошу лишь покоя, тишины и доброжелательного отношения.

Равное представительство, которое Вы предлагаете, стало партийным вопросом, и я не хотел бы принимать в нем открытого участия. И все же если Вы лично хотите знать мое мнение не для цитирования его перед публикой, то у меня нет причины скрывать его, меньше всего – от Вас, поскольку оно совпадает с Вашими взглядами. При рождении нашей республики я изложил это мнение миру в проекте конституции, который вышел в виде приложения к «Заметкам о Вирджинии». В этом проекте было предусмотрено равное представительство. Новизна вопроса в тот период и отсутствие опыта в самоуправлении явились причиной значительных отклонений, имевшихся в этом проекте, от подлинных республиканских канонов. Действительно, злоупотребления монархии настолько заполнили сферу политических размышлений, что мы считали республиканским все, что не было монархией. Мы тогда еще не постигли исходного принципа, что «правительства являются республиканскими, только если они выражают волю своего народа и выполняют ее». Этим и объясняется то, что в наших первых конституциях действительно не было руководящих принципов. Но опыт и размышления все больше и больше убеждают меня в исключительном значении предложенного тогда равного представительства. Итак, по этому вопросу я полностью согласен с тем, что изложено в Ваших письмах; жаль только, что авторское право на Ваш памфлет мешает их появлению в газетах, где они были бы доступны широким слоям читателей и произвели бы должный эффект. Кроме того, отсутствие другого материала позволило бы поместить их в любую газету и довести этот вопрос до сознания каждого.

Но неравенство представительства в обеих палатах наших законодательных учреждений не является единственной республиканской ересью в первом опыте наших революционных патриотов при выработке конституции. Итак, давайте считать республиканским такое государство, все члены которого имеют равное право голоса в управлении через представителей (а не лично, что было бы невыполнимо вне пределов города или небольшого района), избранных ими самими и ответственных перед ними в какой-то короткий промежуток времени, и подвергнем испытанию с помощью этого критерия все стороны нашей конституции.

Как законодательный орган палата представителей избирается меньше чем половиной населения и совсем не пропорционально тем, кто действительно избирает. В сенате еще большая диспропорция и длительный срок безответственности. В исполнительном органе губернатор полностью не зависит от выбора народа и от его контроля; так же и его совет – в лучшем случае является лишь пятым колесом в телеге. В судебных органах судьи верховного суда ни от кого не зависят. В Англии, где судьи назначались и могли смещаться по воле наследственной исполнительной власти, от которой, как опасались, могла исходить и действительно исходила большая часть правонарушений, было сделано великое дело закреплением их пожизненно, чтобы они стали независимыми от этой исполнительной власти. Но в государстве, основанном на воле народа, этот принцип действует в обратном направлении и вопреки этой воле. Там также судьи все еще могли сниматься с занимаемой должности по согласованию с исполнительной и законодательной властью. Но мы сделали их независимыми от самого народа. За порочное поведение их может сместить только их собственный орган, и то лишь в случае старческого слабоумия. Судьи нижестоящих судов избираются пожизненно и навечно сохраняют преемственность своей власти, так что если когда-нибудь у них возникает раздор из-за места в окружном суде, то его никогда не удается ликвидировать, и это может навсегда держать округ в неразрывных цепях. И все же эти судьи являются действительной исполнительной и судебной властью во всех второстепенных и обычных делах. В их власти облагать нас налогом; назначать на должность шерифа, самого важного из всех исполнительных должностных лиц округа; назначать почти всех военных руководителей, которых только они сами могут снимать. Присяжные – судьи всех наших поступков и, если захотят, закона – не избираются народом и не отвечают перед ним. Их выбирает лицо, назначенное судом и исполнительной властью. Выбирает ли? Подбирается шерифом в коридорах суда, после того как там не осталось никого достойного уважения. Где же тогда следует искать республиканизм? Конечно, не в нашей конституции, а только в духе нашего народа. Это обяжет даже деспота управлять нами по-республикански. Именно благодаря этому духу народа, а не конституции все обошлось благополучно. Но этот факт, с таким торжеством искажаемый врагами реформ, не является плодом нашей конституции; это произошло, несмотря на конституцию. Наши чиновники выполняли свой долг, потому что они в общем честные люди. Если некоторые ими не были, они боялись это показать.

Но могут сказать, что легче находить ошибки, чем их исправлять. Я не думаю, чтобы исправление ошибок было столь затруднительно, как это представляют. Требуется лишь заложить правильные принципы и неизменно их держаться. Не отказывайтесь от них, как бы вас ни запугивал страх робких или брюзжание богатых против народной власти. Если потребуется опыт, обратитесь к истории наших пятнадцати или двадцати правительств за последние сорок лет и покажите мне случай, чтобы народ за эти сорок лет причинил половину бед, которые мог причинить один деспот за один год; или покажите половину мятежей и восстаний, преступлений и наказаний, которые происходили у какого-то одного народа при королевском правительстве за тот же период. Подлинной основой республиканского правительства является равноправие каждого гражданина, равные личное и имущественное права и распоряжение ими. Проверьте по этим признакам, как по ярлыкам, каждый пункт нашей конституции и посмотрите, опирается ли он непосредственно на волю народа. Сократите ваши законодательные учреждения до нужного количества для полного и регулярного обсуждения. Пусть каждый гражданин, который сражается или платит, проявляет свое справедливое и равное право в выборах. Одобряйте или отвергайте их в короткие промежутки времени. Пусть губернатор штата избирается таким же путем и на такой же срок теми, чьим представителем он должен быть; и не оставляйте никаких ширм в виде совета, за которыми можно было бы уклониться от ответственности. Считалось, что народ недостаточно компетентный выборщик судей, изучивших закон. Но я не думаю, что это правильно, и сомневаюсь, что мы должны следовать этому принципу. В этих, как и многих других, выборах народ будет руководствоваться репутацией, что, возможно, будет приводить к ошибкам не чаще, чем существующий способ назначения. По крайней мере в одном штате это давно практикуется и оказалось вполне успешным. Судьи Коннектикута избираются народом каждые шесть месяцев в течение почти двух столетий, и я полагаю, едва ли когда-либо было иначе: столь сильна узда непрерывной ответственности. Если, однако, предубеждение, унаследованное от монархического общества, все еще преобладает над жизненно важным избирательным принципом нашей системы и если существующему примеру наших периодических выборов судей народом еще не доверяют, давайте по крайней мере не принимать зла и не отвергать добра английского прецедента; пусть право сменять неизменно сохранится за исполнительной и законодательной властью, а выдвижение кандидатов – только за исполнительной. Назначение на должность – функция исполнительной власти. Передавать эту функцию законодательной власти, как мы это делаем, является нарушением принципа разделения властей. Это способствует отклонению от правильного пути, приводит к соблазну замышлять интриги из-за должностных мест и к подмене голосов, нарушает ответственность, деля ее между многими. При сохранении принципа назначения за исполнительной властью, остается принцип разделения властей, и ответственность падает с наибольшей силой на одну голову.

Организация нашего окружного управления, как может, показаться, более сложная. Но следуйте закону, и узел развяжется сам. Разделите округи на административные районы такой площади, чтобы каждый гражданин мог являться, когда его приглашают высказаться, и действовать лично. Закрепите за ними управление районами во всем касающемся исключительно их самих. Избираемые ими в каждом районе судья, констебль, военная рота, патруль, школа, забота о бедных, общественные дороги, проходящие в их районе, выбор одного или нескольких судей для службы в каком-нибудь суде и передача в пределах своих районов голосов за всех избираемых должностных лиц высших сфер – все это освободит управление округа почти от всех его дел, и они будут лучше выполняться; превращение каждого гражданина в активного члена правительства, сотрудничающего в тех ведомствах, которые ему ближе всего и больше всего его интересуют, привяжет его самыми сильными чувствами к независимости своей страны и ее республиканской конституции. Избранные каждым районом судьи составят окружной суд и будут выполнять свои судебные обязанности, распоряжаться дорогами и мостами, облагать налогами, местными и государственными, и управлять делами, представляющими общий интерес для всей страны. Эти районы, называемые в Новой Англии приходами, являются жизненной основой своих правительств; они оказались мудрейшим изобретением, когда-либо созданным разумом человека для более совершенного использования самоуправления и для его сохранения. Таким образом, наше управление следует расположить в определенном порядке: 1) общая федеральная республика для всех вопросов, относящихся к внешней и федеральной политике; 2) республика штата, относящаяся исключительно к нашим гражданам; 3) окружные республики, запятые делами и интересами округа, и 4) районные республики для мелких, по в то же время важных местных вопросов. В управлении, как и в любой деятельности, все вопросы, большие и малые, могут успешно решаться только путем разделения и подразделения обязанностей. И все, вместе взятое, прочно объединяется благодаря тому, что каждому гражданину лично поручается часть управления народными делами.

Если суммировать, то эти преобразования сводятся к следующему: 1) всеобщее избирательное право, 2) равное представительство в законодательных учреждениях, 3) представители исполнительной власти, избираемые народом, 4) судьи (judges) избираемые или сменяемые, 5) избираемые судьи (justices), присяжные и шерифы, 6) разделение на административные районы и 7) периодические поправки к конституции.

Я набросал эти общие пункты изменения с целью рассмотрения и поправок; их цель – обеспечить самоуправление путем придания нашей конституции республиканского характера, как и благодаря духу народа, с тем чтобы питать и поддерживать этот дух. Я не отношусь к числу тех, кто боится народа. Он, а не богатые – наша опора в постоянной борьбе за свободу. А чтобы сохранить независимость народа, мы не должны позволять своим правителям обременять нас постоянным долгом. Мы должны сделать выбор между экономией и свободойили расточительностью и рабством. Если подобно англичанам мы влезем в такие долги в результате того, что налогом будут облагаться мясо и напитки, предметы первой необходимости и удобств, наш труд и наши развлечения, профессия и убеждения, то наш народ подобно им должен будет трудиться по шестнадцать часов в сутки, отдавать заработок за пятнадцать из них правительству для уплаты его долгов и повседневных расходов, а заработной платы за шестнадцатый час не будет хватать на хлеб; нам придется жить на овсяной каше и картофеле, как это делают сейчас англичане; у нас не будет времени для размышлений, никаких возможностей для того, чтобы призвать к ответу тех, кто плохо управляет; но мы будем рады, чтобы добыть средства на существование, наняться и закрепить цепи на шеях наших страдающих собратьев. Наши землевладельцы, так же как в Англии, сохраняя, правда, право владения землей и управления участками, считающимися принадлежащими им, но на самом деле вверенными казне, будут вынуждены, как и они, скитаться по чужеземным странам и бороться с нуждой, темнотой, изгнанием и славой нации. Этот пример служит полезным уроком: частное состояние уничтожается государственным расточительством, равно как и частным. Такова тенденция всех правительств. Отступление от принципа в одном случае становится прецедентом для второго, второй – для третьего и так далее, пока основная масса общества не превратится в простые порождения нищеты, которым не останется никакого другого удела, кроме вступления на путь греха и страдания. Затем начинается настоящая bellum omnium in omnia ^{1} , которую некоторые философы, видя ее широкое распространение в мире, приняли за естественное состояние человека, а не за состояние, оскорбляющее его. И впереди этой страшной упряжки – общественный долг. Он приводит к росту налогов и, следовательно, к нищете и угнетению.