Текст книги "Американские просветители. Избранные произведения в двух томах. Том 2"

Автор книги: Джефферсон Томас

Соавторы: Купер Томас,Пейн Томас
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

Подобно тому как тайна и чудо берут на себя заботу о настоящем и прошлом, пророчество заботится о будущем и замыкает круг времен веры. Недостаточно знать то, что было сделано; надо еще знать, что будет сделано. Мнимый пророк был мнимым историком грядущих времен, и, если ему случалось, стреляя из лука тысячелетий, отклониться на тысячи миль от мишени, простодушие потомства могло потом сказать, что он поразил цель. А если ему случалось явно промахнуться, то оставалось только предположить, как это было с Ионой и Ниневией, что бог передумал и изменил свое намерение. Какими же глупцами эти баснословные системы считают людей!

Пророки и их пророчества

В первой части этого труда было показано, что первоначальный смысл слов пророки пророчествоизменился и что пророк в современном смысле слова – плод современного изобретения. Ввиду этого изменения смысла слов образы и метафоры еврейских поэтов, а также фразы и выражения, ставшие ныне темными в силу нашего незнакомства с обстоятельствами того времени, когда они применялись, были возведены в ранг пророчества и подвергнуты толкованиям по воле причудливых и тщеславных сектантов, толкователей и комментаторов.

Все непонятное превратилось в пророческое, а незначительное стало знаменательным. Ошибка могла служить пророчеством, а кухонная тряпка – символом.

Если мы понимаем под пророком человека, которому всемогущий сообщил, что такое-то событие произойдет в будущем, то такие люди либо существовали, либо нет. Если они существовали, то надо думать, что о будущем событии было сообщено понятным образом, а не так несвязно и темно, что те, кто слушает, не могут ничего понять, и так двусмысленно, что предсказание подходит почти к любому обстоятельству, которое может произойти впоследствии. Предположить, что всемогущий поступает таким образом с человеком, было бы весьма непочтительно. Тем не менее все пророчества Библии именно таковы.

Однако пророчество, как и чудо, даже если бы оно действительно существовало, не отвечает своему назначению. Те, кому пророчествуют, не могут сказать, пророчествует пророк или просто лжет, действительно ли это было открыто ему или же выдумано им, а если пророчествуемое им или нечто похожее и произойдет среди множества повседневных событий, никто не сможет сказать, предсказал ли он его, угадал ли, или здесь случайное совпадение.

Поэтому пророк – бесполезная и ненужная личность, и самое безопасное – не верить пророкам, чтобы уберечься от обмана.

В целом тайна, чудо и пророчество принадлежат к вымышленной, а не к истинной религии. Они суть средства, с помощью которых в мире распространилось столько Смотрите здесь! Смотрите там!, а религия превратилась в ремесло. Успех одного обманщика поощрял другого, а успокоительные отговорки о том, что можно сотворить некоторое добро, поддерживая благочестивый обман, защищали от угрызений совести.

РЕЗЮМЕ

Ввиду того что я расширил изложение по сравнению с первоначальным намерением, я завершу его, составив резюме целого.

Во-первых, – Идея или вера в слово божье, существующее в печатном, письменном или устном виде, несостоятельна в силу изложенных оснований. Основания эти наряду с другими – отсутствие универсального языка, изменчивость языка, ошибки переводчиков, возможность полного уничтожения такого слова, вероятность его изменения или его полной подделки и навязывания миру в качестве истинного.

Во-вторых, – Мироздание, которое мы видим, есть реальное и вечно существующее слово божье, в котором мы не можем обмануться. Оно провозглашает его мощь, показывает его мудрость, являет доброту и милосердие.

В-третьих, – Нравственная обязанность человека состоит в подражании нравственной доброте и милосердию бога, проявляемым им по отношению ко всем созданиям. Видя ежедневно доброту бога ко всем, мы имеем пример, призывающий всех поступать так же по отношению друг к другу; а следовательно, всякое преследование и всякая месть между людьми, как и жестокость по отношению к животным, есть нарушение нравственного долга.

Я не беспокоюсь о том, каково будет [мое] дальнейшее существование. Я удовлетворяюсь верой вплоть до положительного убеждения, что сила, давшая мне существование, способна продолжить его в любой форме и любым способом, каким ей будет угодно,– с этим телом или без него. И мне кажется более вероятным, что я буду продолжать существовать после того, как прекратится мое теперешнее существование, чем-то, что я должен был существовать до того, как оно началось.

Наверно, известно, что в одном пункте все нации земли и все религии сходятся – все верят в бога; вещи, в которых они расходятся,– это преувеличения, добавленные к этой вере. Поэтому, если когда-нибудь универсальной религии суждено восторжествовать, это не будет вера в нечто новое, но избавление от преувеличений и вера, тождественная первоначальной. Адам, если такой человек когда-либо существовал, был создан деистом; но тем временем пусть каждый, в соответствии с данным ему правом, следует той религии и исповеданию, какие он предпочитает.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

АВТОБИОГРАФИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Предшествующее закончено мной 28 декабря 1793 г. Вечером [этого дня] я пошел в отель «Филадельфия» (бывший Уайт-отель), пассаж де Пти-Пер, где я квартировал прежде, когда приехал в Париж в связи с избранием меня членом Конвента. Но, прожив там около девяти месяцев, я перебрался на улицу Фобур, Сен-Дени, в поисках большего уединения, чем то, каким я мог пользоваться в центре города.

Встретившись в отеле «Филадельфия» с компанией американцев, я согласился провести с ними вечер. А поскольку моя квартира находилась в полутора милях отсюда, я заказал постель здесь же, в отеле. Примерно в двенадцать часов компания разошлась, и я отправился прямо в постель. Около четырех часов утра я был разбужен стуком в дверь моего номера. Открыв ее, я увидел гвардейцев и хозяина отеля. Гвардейцы сообщили мне, что явились арестовать меня, и потребовали ключи от моих бумаг. Я впустил их, оделся и немедленно отправился с ними.

Случилось так, что Аршиль Одибер, из Кале, был тогда в отеле, и я попросил отвести меня в его комнату. Когда мы пришли туда, я сказал конвоирам, что остановился в отеле только на ночь, что я печатаю книгу и часть ее находится в Мэзон Бретань, улица Жакоб. Я пожелал, чтобы они отвели меня сначала туда, что они и сделали.

Типография, где печаталась книга, находилась поблизости от Мэзон Бретань, где жили полковник Блэкдэн и Джоэл Барлоу ^{18} из Соединенных Штатов Америки. Я попросил Джоэла Барлоу сличить корректурные листы с рукописью, когда они выйдут из печати. Остальная часть рукописи, с 32-й по 76-ю страницу, находилась у меня на квартире. Кроме необходимости собрать воедино все части работы, чтобы публикация не была прервана по причине моего заключения или чего-либо другого, что могло со мной приключиться, мне нужно было, чтобы при осмотре моих бумаг присутствовал кто-либо из американских граждан, поскольку у меня хранилась переписка с президентом конгресса генералом Вашингтоном, министром иностранных дел г-ном Джефферсоном и покойным Бенджамином Франклином. Поэтому мне могло оказаться необходимым послать составленный протокол конгрессу.

Оказалось, что Джоэл Барлоу получил только один лист корректуры, который он сличил с рукописью и отослал обратно в типографию.

Затем вместе с Джоэлом Барлоу мы пошли на мою квартиру, а конвоиры или комиссары взяли с собой переводчика Комитета Общественной Безопасности. Я был удовлетворен тем, что они произвели осмотр моих бумаг со всей строгостью; справедливость требует отметить, что они делали это не только вежливо, но и выказывая уважение к моей личности.

Я показал им остальную часть рукописи моей книги. Переводчик просмотрел ее и возвратил мне, сказав: «Интересная работа. Она принесет много добра». Я показал ему также другую рукопись, предназначенную для Комитета Общественного Спасения. Она была озаглавлена: «Наблюдения относительно торговли между Соединенными Штатами Америки и Францией».

Когда осмотр моих бумаг был закончен, конвой препроводил меня в Люксембургскую тюрьму. Там они оставили меня, как бы сожалея о не заслуженной мной судьбе. Я предложил написать под протоколом, что они исполнили данный им приказ со всей вежливостью, но они отказались.

Часть вторая

ПРЕДИСЛОВИЕ

В первой части «Века разума» я упоминал, что давно собирался опубликовать мои мысли о религии, но первоначально отложил это намерение до более позднего периода моей жизни, рассматривая этот свой труд как последний. Однако обстоятельства, сложившиеся во Франции в конце 1793 г., побудили меня не откладывать его далее. Справедливые и гуманные принципы революции, которые философия распространяла вначале, были оставлены. Та идея, всегда столь же опасная для общества, сколь и унизительная для всевышнего, что священники могут отпускать грехи, хотя она как будто бы и не существовала более, притупила чувство человечности и подготовила людей к совершению любых преступлений.

Нетерпимый дух церковных гонений проник в политику; трибунал, величаемый революционным, занял место инквизиции, а гильотина—место костра. Я видел гибель многих моих ближайших друзей, ежедневно видел, как других влекли в тюрьму, и имел основания полагать, а также получал предупреждения о том, что та же опасность приближается ко мне.

В столь неблагоприятных условиях я начал первую часть «Века разума». Кроме того, у меня не было ни Библии, ни Нового завета, на которые я мог бы сослаться. А ведь я выступал против обеих. Я не мог достать их. Несмотря на это, я написал книгу, которую ни один человек, верящий в Библию и пишущий со всеми удобствами, имея под рукой целую библиотеку церковных книг, не может опровергнуть.

К концу декабря 1793 г. был сделан запрос и принято решение исключить иностранцев из Конвента. Таковых было всего двое: Анахарсис Клоотс ^{19} и я. Я видел, что Bourbon de l'Oise в своей речи по поводу этого запроса особо указывал на меня.

Поняв после этого, что мне осталось провести на свободе лишь несколько дней, я сел за работу, чтобы как можно скорее довести ее до конца. Я не закончил ее. В том виде, как она появилась, она была оставлена не более чем за шесть часов до того, как, около трех часов утра, стража явилась за мной с приказом, подписанным двумя комитетами – Общественного Спасения и Общественной Безопасности, чтобы арестовать меня как иностранца и отправить в Люксембургскую тюрьму.

Я сумел, по пути туда, зайти к Джоэлу Барлоу и передать ему рукопись книги, поскольку она была бы в большей безопасности у него, чем у меня в тюрьме. Не зная, как может сложиться во Франции судьба и автора и книги, я поручил ее покровительству граждан Соединенных Штатов.

Справедливость требует сказать, что конвоиры, выполнявшие приказ, и переводчик Комитета Общественной Безопасности, сопровождавший их и обследовавший мои бумаги, обращались со мной не только вежливо, но и с уважением. Смотритель Люксембурга Бенуа, человек с добрым сердцем, как и вся его семья, выказывал мне, насколько это было в его силах, свою дружбу, пока оставался на этом посту. Он был смещен с него, арестован и отдан под суд по злостному навету, однако оправдан.

После того как я пробыл в Люксембурге около трех недель, американцы, находившиеся тогда в Париже, в полном составе направились в Конвент, чтобы потребовать моего освобождения как их соотечественника и друга. Но президент Вадье, бывший также и председателем Комитета Общественной Безопасности и подписавший приказ о моем аресте, ответил, что я родился в Англии. После этого я ничего более не слышал о событиях за стенами тюрьмы вплоть до падения Робеспьера девятого термидора – 27 июля 1794 г.

Примерно за два месяца до этого события у меня началась лихорадка, которая имела все признаки смертельной и от последствий которой я так и не оправился. Вот тогда-то я с удовольствием вспомнил о том, что написал первую часть «Века разума» и искренне поздравил себя. Я мало надеялся тогда выжить, а другие надеялись на это и того меньше. Поэтому я на собственном опыте по совести проверил свои принципы.

У меня было тогда трое товарищей по камере: Джозеф Ваннюль (Vanhuele) из Брюгге, Шарль Бастини и Мишель Рубенс (Rubyns) из Лувена. Постоянное и заботливое внимание этих трех друзей, днем и ночью, я вспоминаю с благодарностью и отмечаю с удовольствием. Случилось, что врач (д-р Грэхэм) и хирург г-н Бонд из свиты генерала О'Хара ^{20} были тогда в Люксембурге. Я не спрашивал себя, удобно ли будет им, как английским подданным, что я выражу им мою благодарность, но я укорял бы себя, если бы не сделал этого. Я благодарен также врачу Люксембурга д-ру Маркоски.

У меня есть основания думать, что эта болезнь сохранила мне жизнь, ибо других причин я не вижу. Среди бумаг Робеспьера, изучавшихся Комиссией депутатов и о которых было доложено Конвенту, имеется следующая собственноручная запись Робеспьера: «Demander, que Thomas Paine soit décrété d'accusation, pour l'intérêts de l'Amerique autant que de la France». (Потребовать, чтобы в интересах как Америки, так и Франции Томасу Пейну был вынесен обвинительный приговор.)

По какой причине это намерение не было приведено в исполнение, я не знаю и не могу узнать и потому объясняю это тем, что сообщение о моей болезни сделало его невозможным.

Конвент, насколько был в силах, исправил несправедливость, публично и единодушно пригласив меня вновь стать его членом. Я принял приглашение, чтобы показать, что могу перенести обиду, не позволив ей повлиять на мои принципы и симпатии. Нельзя отрекаться от правильных принципов на том основании, что они были нарушены.

С тех пор как я оказался на свободе, я видел несколько публикаций, одни из которых были написаны в Америке, другие в Англии в ответ на первую часть «Века разума». Если авторов могут развлечь подобные упражнения, я не буду их прерывать. Они могут писать против моей книги и против меня сколько им угодно. Они оказывают мне большую услугу, чем сами того желают, и я не возражаю, чтобы они писали и дальше. Однако, прочитав вторую часть, хотя она и не написана им в ответ, они найдут, что им следует вернуться к своей работе и снова плести свою паутину. Ведь та, что была сплетена сначала, сметена.

Они обнаружат теперь, что я обзавелся Библией и [Новым] заветом, и могу сказать, что нашел их гораздо хуже, чем думал. Если я в чем-либо и ошибся в первой части «Века разума», так только в том, что высказывался о некоторых частях этих книг лучше, чем они того заслуживают.

Я вижу, что все мои оппоненты в той или иной мере обращаются за помощью к тому, что они называют свидетельством Священного писания и авторитетом Библии. Они так мало понимают в предмете, что путают спор о подлинности со спором о доктринах. Но я выведу их на правильный путь, чтобы, если уж им заблагорассудится писать еще, они знали, с чего начать.

Октябрь 1795 г.

Томас Пейн

Глава первая. О ВЕТХОМ ЗАВЕТЕ

Часто говорится, что с помощью Библии можно доказать все что угодно. Но прежде чем признать что-либо доказанным Библией, надо доказать, что истинна сама Библия. Ведь если Библия не истинна или ее истинность сомнительна, она перестает служить авторитетом и быть доказательством чего бы то ни было.

Все христианские комментаторы Библии, все попы и проповедники навязывали миру Библию как абсолютную истину и слово божье. Они спорили, бранились и предавали друг друга анафеме по поводу предполагаемого значения ее отдельных частей и отрывков. Один говорил, что такое-то место означает то-то, тогда как другой утверждал прямо противоположное, а третий – что место это не означает ни то, ни другое, а нечто отличное от двух первых. И это они называли толкованием(understanding) Библии.

Случилось так, что все виденные мной ответы, относящиеся к первой части «Века разума», написаны священниками. Эти благочестивые мужи, как и их предшественники, спорят, бранятся и толкуютБиблию. Каждый из них понимает ее по-своему, но лучше всех остальных. Они ни в чем не согласны между собой, за исключением того, что говорят своим читателям: «Томас Пейн не понимает Библии».

Вместо того чтобы напрасно тратить время и горячиться в брюзгливых догматических спорах о различных положениях Библии, они должны знать, а если не знают, то им следует это сообщить, что в первую очередь надо уразуметь, достаточно ли имеется оснований для того, чтобы считать Библию словом божьим, или нет.

В книге этой говорится о делах, совершенных якобы по прямому повелению бога, которые столь же оскорбляют человечность и нравственную справедливость, как и то, что совершили Робеспьер, Каррье, Жозеф Ле-Бон ^{21} во Франции, английское правительство в Индии ^{22} или какой-либо иной убийца в новейшие времена. Мы читаем в книгах, приписываемых Моисею, Иисусу [Навину] и т. д., что они (израильтяне) тайком нападали на целые народы, которые, как показывает история, не нанесли им никакой обиды. «Они предавали все эти народы мечу; они не щадили ни старых, ни малых; они совершенно истребляли мужчин, женщин и детей; они не оставляли ни одной живой души». Такие выражения повторяются в этих книгах со злорадной свирепостью. Но уверены ли мы, что вещи эти происходили в действительности? Уверены ли мы, что творец человека уполномочил совершать эти дела? Уверены ли мы, что книги, рассказывающие нам об этом, написаны на основании его авторитета?

Древность сказки не доказывает ее истинности. Наоборот, это симптом того, что она выдумана, ибо, чем более древней претендует быть история, тем более сходна она с легендой. Происхождение каждого народа окутано преданиями, и предания евреев столь же заслуживают подозрения, как и любые другие.

Приписывать всемогущему совершение актов, которые по своей природе и согласно всем законам нравственной справедливости являются преступлениями, такими, как всякое убийство, и особенно убийство детей,– дело нешуточное. Библия говорит нам, что убийства эти совершались по прямому повелению бога.

Значит, чтобы поверить Библии, мы должны совершенно разуверитьсяв нравственной справедливости бога. Ибо чем могли прогневить его плачущие или улыбающиеся дети? Чтобы без ужаса читать Библию, мы должны подавить все, что только есть в человеческом сердце нежного, чувствительного и милосердного. Если бы у меня не было других доказательств вымышленности Библии, одного этого было бы достаточно, чтобы определить мой выбор.

Но в дополнение к нравственному свидетельству против Библии я приведу далее другие доказательства такого рода, что даже священник не сможет их отвергнуть, и покажу, что нет оснований полагаться на то, что Библия – слово божье.

Прежде чем перейти к такому исследованию, я покажу, чем Библия отличается от всех других писаний древности по характеру свидетельств, необходимых для установления ее подлинности. Это тем более следует сделать, что адвокаты Библии, отвечая на первую часть «Века разума», заявили, особенно это подчеркивая, что подлинность Библии установлена так же достоверно, как и подлинность любой другой древней книги, как будто наша уверенность в подлинности одной книги может стать основой нашей веры в подлинность другой.

Я знаю лишь одну древнюю книгу, которая повелительно требует всеобщего согласия и веры,—Евклидовы «Начала геометрии» [14]14
  Евклид, согласно историческим данным, жил за три ^{23} года до Христа и примерно за сто лет до Архимеда. Он был жителем г. Александрии (в Египте).


[Закрыть]. Основное здесь то, что книга эта содержит самоочевидные доказательства, совершенно независимые от ее авторства и всего, что связано со временем, местом и обстоятельствами ее написания. Содержание этой книги имело бы такое же значение, как и сейчас, если бы она была написана кем-либо еще, была анонимна или автор ее был неизвестен. Ведь достоверное знание того, кто был ее автором, не влияет на достоверность содержания книги.

Но дело обстоит иначе, когда речь идет о книгах, приписываемых Моисею, Иисусу [Навину], Самуилу и др. Эти книги – свидетельства, а свидетельствуют они о совершенно невероятных событиях. Поэтому вся наша уверенность в подлинности этих книг основывается, во-первых, на уверенности, что они [действительно] были написаны Моисеем, Иисусом [Навином], Самуилом и т. д., а во-вторых, на доверии к их показаниям.

Мы можем верить в первое, т. е. в авторство определенного лица, но не в само показание, подобно тому как мы можем поверить, что такой-то дал соответствующее показание, но не поверить в истинность показания.

Если же будет обнаружено, что книги, приписываемые Моисею, Иисусу [Навину] и Самуилу, не были ими написаны, сразу рушатся и авторитет и подлинность этих книг, ибо не может быть поддельного и вымышленного показания. Не может быть и анонимного показания, особенно если оно касается невероятных по своей природе вещей вроде разговора с богом лицом к лицу или остановки солнца и луны по приказу человека ^{24} .

Большая часть других древних книг создана гениями. Таковы книги, приписываемые Гомеру, Платону, Аристотелю, Демосфену, Цицерону и т. д. Следовательно, и здесь авторство несущественно для оценки этих работ, ибо, будучи творениями гения, они имели бы те же достоинства, будь они даже анонимными.

Никто не верит в повесть о Трое в том виде, как она передается Гомером, ибо Гомером восхищаются только как поэтом. Достоинства же поэта остаются, если даже рассказываемая им история вымышлена. Но если мы перестанем верить в то, что рассказывают нам авторы Библии (например, Моисей), как мы не верим в события, о которых рассказывает Гомер, то, по нашей оценке, Моисей будет просто обманщиком.

Мы верим древним историкам, от Геродота до Тацита, поскольку они сообщают о возможных и вероятных событиях, и не более. Если бы мы верили им во всем, мы должны были бы поверить и в те два чуда, которые, как рассказывает Тацит, совершил император Веспасиан, излечив хромого и слепого, причем тем же способом, что и Иисус Христос, по словам его историков. Мы должны были бы поверить также в чудо, на которое ссылается Иосиф,– в то, что море Памфилийское расступилось, чтобы пропустить Александра и его армию, точно так же, как Красное море в книге Исхода.

Подлинность этих чудес удостоверена, так же как и подлинность библейских чудес, однако мы в них не верим. Следовательно, надежность свидетельств, необходимых для обеспечения веры в невероятные по своей природе события, говорится ли о них в Библии или еще где-нибудь, должна быть намного выше, чем тех, которых достаточно для нашей веры в естественные и возможные вещи. Поэтому защитники Библии не должны рассчитывать на то, что мы поверим в Библию потому, что верим в то, что утверждается в других древних книгах. Ведь в утверждения этих книг мы верим лишь постольку, поскольку утверждаемое ими возможно и вероятно или самоочевидно, как книга Евклида; или же мы восхищаемся ими за изящество, как Гомером; или одобряем их, потому что они положительны, как произведения Платона, или здравы, как писания Аристотеля.

Предпослав эти рассуждения, я продолжу исследование подлинности Библии, начав с так называемого Пятикнижия Моисея: книг Бытия, Исхода, Левит, Чисел и Второзакония. Я собираюсь показать, что книги эти подложны и что Моисей не является их автором. Далее я докажу, что они не были написаны ни во времена Моисея, ни ранее, чем несколько столетий спустя; что они не более как попытка написать историю жизни Моисея и его времен, а также времен еще более ранних, предпринятая какими-то очень невежественными и глупыми сочинителями спустя несколько сот лет после смерти Моисея, совсем так, как ныне пишут о событиях, которые произошли, на деле или предположительно, несколько сот или тысяч лет тому назад.

Доказательства этого я возьму из самих этих книг и ограничусь только ими. Если бы я обратился за доказательствами к кому-либо из древних писателей, которых защитники Библии называют нечестивыми, то эти защитники Библии стали бы оспаривать их свидетельства, как я оспаривал их собственные. Поэтому я встану на их собственную почву и противопоставлю им их собственное оружие – Библию.

Во-первых, нет положительного доказательства того, что Моисей был автором этих книг. Представление о его авторстве совершенно ни на чем не основано и почерпнуто неизвестно откуда. Стиль и манера, которыми написаны эти книги, совершенно не позволяют поверить или даже предположить, что они написаны Моисеем, ибо в них другое лицо совершенно явно говорит о Моисее.

Книги Исхода, Левит и Чисел (ибо в Бытии все относится ко временам до Моисея, а на него самого нет и намека) целиком написаны в третьем лице. Там всегда говорится: господь сказал Моисею, или Моисей сказал господу, или Моисей сказал народу, или народ сказал Моисею. Так пишут историки, рассказывая о лицах, жизнь и деятельность которых они описывают. Могут сказать, что человек может говорить о себе в третьем лице и что Моисей делал то же. Но предположение ничего не доказывает, и, если защитники авторства Моисея не имеют ничего, кроме предположений, им лучше молчать.

Но даже если мы признаем за Моисеем право говорить о себе в третьем лице – человек ведь волен говорить о себе каким угодно образом,– если мы это допустим, то Моисей неизбежно будет выглядеть смешным и нелепым. Например, в книге Чисел (гл. 12, ст. 3) говорится: «Моисей же был человек кротчайший из всех людей на земле».

Если Моисей говорил это о самом себе, то он был не кротчайший из людей, но самым тщеславным и надменным из наглецов. Защитники же Библии могут здесь встать на ту сторону, которая им более по нраву, ибо обе направлены против них. Если Моисей не был автором, книги не авторитетны; если же он был автором, то ему нельзя доверять, потому что хвастаться кротостью– противоположно кротости: это ложь, заключенная в самом чувстве.

Стиль Второзакония еще очевиднее показывает, что Моисей не был его автором. Способ изложения здесь драматургический: писатель начинает с короткого вступительного рассуждения, а затем вводит Моисея в роли говорящего. Когда же Моисей заканчивает свою речь, он (писатель) вновь берет слово и говорит сам, пока снова не выведет Моисея. Наконец, он заканчивает сцену рассказом о смерти, похоронах и личности Моисея.

Эта смена говорящих происходит в книге четырежды. С первого стиха первой главы и до конца пятого стиха говорит автор. Затем он вводит Моисея, произносящего свою речь, и она продолжается до конца 40-го стиха четвертой главы. Здесь автор оставляет Моисея и рассказывает в исторической манере о том, что произошло вследствие того, что, как предполагают, Моисей говорил при жизни и что автор изложил в драматургической манере.

Автор вновь возвращается к предмету в первом стихе пятой главы, хотя он только говорит, что Моисей созвал сынов Израиля. Затем он вводит, как прежде, Моисея, и его речь продолжается до конца 26-и главы. То же самое он делает в начале 27-й главы, и Моисей говорит до конца 28-й главы. В 29-й главе вновь автор говорит на протяжении всего первого стиха и в первой строке второго стиха, где в последний раз вводит Моисея, и заставляет его говорить до конца 33-й главы.

Закончив пересказ речей Моисея, автор сам появляется на сцене и говорит на протяжении всей последней главы. Он начинает с того, что рассказывает читателю о том, как Моисей взошел на вершину Фасги; увидел оттуда землю, которая была (говорит автор) обещана Аврааму, Исааку и Иакову; [затем говорит], что Моисей скончался там, в земле Моавитской, но никто не знает, где его могила, до сего дня, т. е. до того времени, когда жил автор Второзакония. Затем автор говорит нам, что Моисею было сто десять лет от роду ^{25} , когда он умер; что зрение его не притупилось, а его природные силы не ослабли. Он заканчивает словами о том, что с тех порв Израиле не было пророка, подобного Моисею, пророка, которого, говорит этот анонимный писатель, господь знал бы лицом к лицу.

Показав, насколько это позволяют данные грамматики, что Моисей не был автором этих книг, я перейду после нескольких замечаний относительно противоречий автора Второзакония к доказательству (путем исторического и хронологического исследования содержания этих книг) того, что Моисей не был их автором потому, что он не мог им быть. А из этого следует, что нет оснований верить, будто бесчеловечная и ужасная резня мужчин, женщин и детей, о которой рассказывается в этих книгах, была совершена по велению бога. Защищать нравственную справедливость бога против клеветы Библии – долг всякого истинного деиста.

Кто бы ни был этим автором Второзакония (ибо оно – анонимная книга), он пишет темно и часто противоречит самому себе в своем рассказе о Моисее.

Рассказав, как Моисей взошел на вершину Фасги (а ниоткуда не явствует, что он сошел с нее снова), он говорит нам, что Моисей скончался там, в стране Моавитской, и он похоронил его в долине в стране Моавитской. Но поскольку прежде не упоминается местоимение он, неизвестно, кто этот он, схоронивший Моисея. Если автор имеет в виду, что Он(бог) похоронил его, то как мог он (автор) об этом узнать? Или почему мы (читатели) должны ему верить? Ведь мы не знаем, кто был писатель, рассказывающий нам об этом, ибо Моисей, без сомнения, не мог сам рассказать, где его похоронили ^{26} .

Автор говорит нам также, что ни один человек не знает, где могила Моисея, до сего дня, т. е. до того времени, когда жил автор. Но как тогда он узнал, что Моисей похоронен в долине в земле Моавитской? Ведь писатель этот жил долгое время спустя. А из его выражения до сего дня, указывающего на большой промежуток времени, прошедший после смерти Моисея, явствует, что он определенно не был на его похоронах. С другой стороны, невозможно, чтобы сам Моисей мог сказать, что ни один человек не знает, где находится могила. Делать Моисея автором книги – значит уподобить его ребенку, который, играя, спрятался и кричит: «Никто меня не найдет»; никто не найдет Моисея!

Этот писатель нигде не говорит, откуда он взял речи, которые вложены им в уста Моисея. Поэтому мы имеем право заключить, что он или сочинил их сам, или записал их из устного предания. И то и другое вероятно, ибо в пятой главе он приводит список заповедей, четвертая из которых отличается от четвертой заповеди в двадцатой главе Исхода.

В книге Исхода говорится, что блюсти день субботний следует, «ибо,– говорит заповедь,– в шесть дней создал господь небо и землю, море и все, что в них, а в день седьмой почил». Во Второзаконии же приводится тот довод, что в этот день сыны Израиля вышли из Египта, и «потому,– гласит заповедь,– и повелел тебе господь бог твой соблюдать день субботний». Здесь не упоминается о сотворении мира, как в книге Исхода не упоминается об исходе из Египта.