Текст книги "Месть"

Автор книги: Джастин Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

«Нет, но мы можем его прервать, – ответил Майлс. – И что может служить более драматической демонстрацией такой возможности, чем уничтожение крупнейшего корабля в мире? „Левиафан“...»

«Нет! – закричал Харден. – Он не ваш. Он – мой. Я должен отомстить. Оставьте его мне».

«Мы оставим его вам, доктор Харден. Но я предлагаю вам помощь. Я сообщу вам с опережением в двенадцать часов точное местоположение „Левиафана“. Вам останется только потопить его, и вы победили».

«Мне не нужна победа».

Майлс усмехнулся.

«Я очень рад. Потому что в таком случае мы заявим о своей ответственности за гибель корабля вне зависимости от того, примете ли вы нашу помощь или нет. На самом деле, доктор Харден, возможно, нам удастся все организовать так, что вас никто не будет подозревать. Вам даже не придется скрываться».

Харден ответил:

"Все, что я хочу, – потопить «Левиафан».

«Тогда воспользуйтесь нашей помощью».

«Русский дятел» внезапно замолчал. Харден крутил ручку громкости, напряженно слушая шипение в наушниках. Он взглянул на Ажарату, еле видную в тусклом свете красной лампочки. Она крепко спала.

Наконец раздался громкий и четкий голос Майлса:

– Рентген.

– Почему? – резко спросил Харден. – Зулус отплыл?

– Да. Они знают о вас.

Харден лихорадочно думал. На «Левиафане» постараются избежать встречи с ним.

– Ну и что?

– У них есть вертолет.

Харден прижал пальцы к вискам и попытался сосредоточиться. Может ли он атаковать ночью? Нет. В темноте очень легко ошибиться в расстоянии. В его теле росла тупая боль.

– Как они узнали? – спросил он, хотя это уже не имело никакого значения.

– Точно так же, как мы. Извините.

Голос Майлса прозвучал с неподдельным сочувствием. Харден ничего не ответил. В наушниках шумел эфир. Нет, израильтянин не отвечает за его собственную небрежность в Германии. Харден подумал: если бы ему пришлось сделать это снова, то убил бы он тогда солдата, продавшего ему оружие?

Отбросив ненужные мысли в сторону, он стал рыться среди карт в ящике под столом.

– Вы слышите меня? – спросил Майлс.

– Я свяжусь с вами через неделю, – ответил Харден.

– Зачем?

– Я должен все обдумать.

Он выключил радио и направился к парусным мешкам.

Глава 12

Ноги капитана Огилви горели. Ему казалось, что они налиты свинцом, который утяжелял каждый шаг и сжимал икры и лодыжки. Боль мешала ему сосредоточиться, но он отказывался покинуть мостик, пока «Левиафан» шел по-прежнему близко к берегу.

Последний раз он спал двадцать четыре часа назад перед отплытием. Тогда корабль стоял у причала, его первый офицер отвечал за разгрузку, второй – за вычисление курса в Персидский залив, а третий занимался погрузкой продовольствия. Во время плавания в открытом море Огилви полностью доверял их опыту. Но когда корабль находился в районах с интенсивным движением, например в Ла-Манше, около мыса Доброй Надежды или у входа в Персидский залив, «Левиафаном» командовал он и только он. Его офицеры были хорошими моряками, но никто из них не чувствовал инерцию корабля так, как он.

Его ноги всегда первыми начинали протестовать против затянувшейся вахты. «Атеросклероз» – так сказал ему врач. Сосуды сужены, приток крови недостаточен. Сосудорасширяющие препараты приводили только к покраснению лица. Огилви установил на мостике, рядом со штурвалом, настоящее командорское кресло. Но вести огромный корабль – это совсем не то что управлять машиной. Он просто не мог усидеть в кресле. Ему все время приходилось вскакивать, чтобы взглянуть на шкалу радара, прижимать лицо к окнам мостика, выбегать в крылья, чтобы посмотреть назад или вперед.

Забудь про компьютер, предупреждающий столкновения, про спутниковую навигацию и про всю остальную электронику. Когда твой корабль должен пройти по переполненному проливу, как лошадь по конюшне, за ним не уследишь, сидя в кресле. Надо поднимать задницу для того, чтобы увидеть, что творится вокруг тебя.

Хотя его отец был рабочим, а мать кухаркой, Огилви воспринял манеры и речь верхушки английского среднего класса. Талант и амбиции заставили его покинуть унылый городишко на западе страны. Как ни малы были шансы на успех, он поступил в Дартмут, когда узнал, что речь британского офицера должна отличаться от речи простого матроса. Он приучил себя к сдержанности: он мог назвать подчиненного, допустившего колоссальную ошибку, «раззявой» или каким-нибудь другим, по его мнению, грубым словом, но его офицеры редко слышали от Огилви «черт побери» и «задницы», которыми он пересыпал свои мысленные речи.

Огилви бродил по мостику, растягивая часы своей вахты и отказываясь прекратить добровольную пытку. Наконец, когда Брест остался далеко за кормой и между носом «Левиафана» и островом Мадейра лежало полторы тысячи миль открытого моря, он обратился к старшему офицеру, заступившему на вахту:

– Первый, передаю вам управление. Спокойной ночи.

– Благодарю вас, сэр. Спокойной ночи.

– Мне кажется, разгрузка прошла хорошо.

– Спасибо, сэр.

– Надеюсь, что наши друзья в Гавре этого не услышат.

– Не понял вас, сэр.

– Они могут подумать, что мы к ним плохо относимся, вы не находите?

Первый офицер слабо улыбнулся. Они пролили во французском порту двести галлонов нефти. Огилви усмехнулся и покинул мостик. Он любил устраивать своим офицерам такие внезапные встряски, чтобы те не теряли бдительности. Хотя его первый офицер плавал с ним уже шесть лет, Огилви подумал, что было бы разумно напомнить ему о его ответственности.

Личный стюард капитана, индиец хрупкого телосложения, наполнил ванну и достал ему пижаму, двигаясь по каюте быстро и бесшумно, как афганская борзая. Приняв ванну, Огилви лег в свою широкую кровать, задернул полог и поставил рядом с собой чашку горячего шоколада. Пока он готовился к предстоящим двенадцати часам сна, по его ногам пробегали спазмы облегчения. Первый офицер знал его привычки, и его ни в коем случае не будут беспокоить, разве что случиться авария.

Перед его глазами плясали бакены в канале, бегущие огни и мерцающие пятна на шкале радара, и он снова и снова слышал, как рулевой вслух произносит курс корабля. Огилви выпил какао и стал ждать, когда мозг сдаст командование над телом и покинет мостик. Ему было шестьдесят три года, и он знал, что нужно не торопить естественные процессы и дать им идти своим путем.

* * *

Пилот вертолета решил подняться на мостик, чтобы полюбоваться рассветом с самой высокой точки корабля. Он поспешно миновал ходовую рубку, прошмыгнул мимо рулевого и вышел в левое крыло, где он никому не будет мешать.

Его по-прежнему потрясали размеры корабля. «Если в Военно-морском флоте есть умные головы, – подумал пилот, – то им стоит построить себе несколько таких малюток, которые можно легко переоборудовать в авианосцы, как это делается у русских».

«Убей его!» – последние слова Брюса все еще звенели у него в ушах. Надо забыть, что Брюс говорил об Огилви. Брюс и только Брюс – его настоящий босс. Пилот вздрогнул. У него есть право пристрелить этого парня. Как на войне, только лучше. Здесь этому психу не поможет никто.

Пилот снова вздрогнул, но по другой причине – всякий раз, подумав о чем-нибудь хорошем, он непременно вспоминал катастрофу. Его взгляд обратился с восходящего, солнца на далекий «Белл рейнджер». Это была его первая работа со времени катастрофы в Техасе, и он взялся за нее только потому, что летать приходилось над водой.

Если бы тогда он нырнул в воду, а не пытался спасать пассажиров, у него не было бы этой маски вместо лица. Но сейчас ему не придется возить пассажиров. Только он, машина и пулемет. Пилот отвел взгляд от вертолета и посмотрел на море, повторяя про себя правила аварийной посадки: направляйся к воде; клади машину на бок перед ударом; выбирайся из машины и плыви.

Палуба крыла была сырой от прохладного утреннего тумана. В восемь часов третий офицер, заступивший на вахту, спросил у пилота, не хочет ли он чашку кофе. Летчик с благодарностью зашел в тепло рубки.

Юный офицер завел с ним разговор, облокотясь на полированный деревянный поручень перед окнами мостика. Он рассказал, что в Англии у него осталась супруга, на которой он женился пять месяцев назад. В отличие от большинства танкеров, офицеры на «Левиафане» не брали с собой жен, поскольку так хотел капитан. Жена третьего офицера возмущалась, но он все равно решил плавать с Огилви.

Пилот в ответ рассказал, что у него в Далласе есть подружка. Она была стюардессой и обещала встретиться с ним в Аравии.

– Вы думаете, что мы направляемся в Аравию? – с улыбкой спросил третий офицер. – Я шестнадцать раз был в Персидском заливе, но вместо Аравии видел лишь белую полоску на горизонте. «Левиафан» грузится нефтью вдали от берега.

Лицо пилота исказилось гримасой, и третий офицер задумался, встречалась ли его подружка с ним после катастрофы.

– Ничего, у меня есть билет. – Пилот кивнул на «Белл рейнджер». – Может быть, я сумею выбить отпуск и смотаться к ней.

– Может быть, если поладите со Стариком.

– Я ему нужен так же, как собаке пятая нога.

Третий офицер кивнул с понимающим видом.

– У него тяжелый характер, с ним трудно столковаться, – произнес он. – Правда, мне приходилось беседовать с ним по душам. Мне кажется, я ему нравлюсь.

– Почему вы так думаете?

– Мы вместе служили в «Пи энд Оу». Став капитаном «Левиафана», он позвал меня к себе.

– А что такое «Пи энд Оу»?

Пока офицер рассказывал летчику о «Пенинсулар энд ориентал стимшип компани» и том положении, которое он надеялся когда-нибудь занять, на мостике появился матрос, пришедший на смену рулевому. Новый рулевой отметил курс и скорость корабля, убедился, что море по курсу свободно от препятствий и автопилот функционирует. Затем он сел за штурвал, который слегка шевелился, управляемый невидимой рукой компьютера. Матросы украдкой обменялись ухмылками по поводу жизненных планов третьего офицера.

– Меня вид этой посудины просто потрясает, – заявил пилот вертолета и постучал по стеклу, указывая на зеленые палубы позади рубки, разделенные серыми дорожками и центральным проходом и усеянные темными трубопроводами, черными лебедками, надстройками, пожарными станциями и желтыми вентилями. – Настоящее нефтяное поле, черт побери!

– Ну, не знаю... – усомнился третий офицер.

– Ну да, вы же не сходите с корабля. А я видел их у себя в Техасе и говорю вам, что эта штука выглядит точно так же. – Пилот посмотрел на море и покачал головой. – Не могу поверить, что эта чертова галоша движется. Господи! Я знавал вонючих фермеров, которые выстраивали себе дворцы, когда находили у себя на дворе меньше нефти, чем налито в эту посудину. А тот парень на яхте хочет ее потопить! Черти бы меня взяли!

– Тихо! – прошипел офицер, оглядываясь на рулевого.

Все утро он думал, что надо бы как-нибудь уговорить Старика рассказать обо всем команде, прежде чем по кораблю пойдут гулять слухи. Рулевой невозмутимо глядел вперед.

Пилот прошептал:

– Этот тип сошел с ума.

– Да, вероятно.

– Вас это как будто совсем не беспокоит.

– А чего беспокоиться? Вы сами говорите – просто парень на яхте, и все.

– Но у него есть ракета. Трудновато не попасть в такую большую мишень.

– С палубы яхты?

– Может быть, вы никогда не видели противотанковую установку? Подбить из нее такую штуковину сможет и девятилетний мальчишка.

– Ну, я полагаю, поэтому-то вы и плывете с нами.

Пилот взял бинокль с деревянного подоконника и стал рассматривать море.

– Эй! Смотрите!

Третий офицер посмотрел туда, куда указывал пилот. Белая точка на горизонте, прямо по курсу.

– Яхта! – заорал пилот и бросился в штурманскую рубку, направляясь к лифту.

– Отключите автопилот! – приказал офицер.

Огилви был разбужен грохотом и ревом. Он подумал было, что корабль обстреливают, и мысленно перенесся на тридцать пять лет назад, во времена войны в Атлантике. Но быстро понял свою ошибку. Его ноги ступили на толстый ковер, а не на холодную мокрую сталь конвойного судна.

Шум затих, и вернулись воспоминания. Огилви слегка опьянел от долгого сна. Раздвинув тяжелые шторы, он выглянул на гигантскую палубу «Левиафана». Вертолет! Он летел впереди танкера. Капитан протер глаза и, выглянув в окно снова, увидел в десяти тысячах ярдов перед носом корабля парус.

Быстро одевшись, он поднялся на мостик. Часы в штурманской рубке показывали 9.30. Третий офицер стоял на вахте. Облокотясь на поручень под окнами мостика и потягивая кофе, он внимательно наблюдал за вертолетом. Огилви неслышно подошел к нему.

– Мистер, что за чертовщина тут творится?

Офицер фыркнул, услышав такое обращение, отставил кружку и медленно повернулся. Но, увидев выражение лица Огилви, он побледнел.

– Что такое, сэр?

– Кто разрешил этот вылет?

– Сэр, он сказал, что увидел парус.

Огилви взял бинокль. Вертолет мчался над водой, приближаясь к белому парусу на горизонте. Капитан настроил резкость, тут же выронил бинокль и трясущимся пальцем указал на радио.

– Свяжитесь с ним.

– Что, сэр?

– Немедленно!

– Есть, сэр!

Третий офицер схватил радио и связался с пилотом.

– Прикажите ему вернуться на корабль.

– Пилот говорит, что хочет посмотреть поближе.

– Он должен немедленно вернуться! – заорал Огилви.

Он бросился в крыло мостика и стал следить, как вертолет кружится в небе, вырастая в размерах. Далекий стрекот главного ротора сменился воем турбины. Машина с ревом села на палубу. Дождавшись, когда палубная команда привязала вертолет и пилот направился к надстройке, Огилви переключил телефон на общий вызов.

– Пилот! – голос капитана мрачным эхом разнесся по судну. – Поднимитесь на мостик!

Он стал ждать. В нем медленно закипала злость. Несмотря на долгий сон, его тело все еще ныло от усталости. Наконец появился пилот.

– Зачем вы поднимались в воздух?

– Проверить яхту, – беспечно ответил пилот.

Огилви заметил, как беспокойно поблескивают его глаза за солнцезащитными очками.

– Проверить яхту, так вы сказали?

Пилот переминался с ноги на ногу.

– Да. Я делаю то, что от меня требуется.

– Пилот, – мягко произнес Огилви, – в следующий раз для того, чтобы покинуть судно, вам нужно будет получить разрешение от меня или от старшего вахтенного офицера. Ясно?

– Д-да... Но... э-э... капитан...

– Что «но»?

– Но что, если ситуация будет угрожающей? Если этот тип доберется до нас, вы что, хотите, чтобы я тратил время и просил у вас разрешения?

Огилви показал на парус. «Левиафан» быстро догонял яхту, и сейчас она находилась достаточно близко, чтобы различить детали.

– Мистер, опишите мне эту яхту.

Пилот пожал плечами:

– Яхта как яхта. С парусом.

– У нее есть какие-нибудь отличительные особенности?

Пилот поморщился, солнце ослепило ему глаза.

– Да. Яхта белая. Впереди – красный парус.

– Это спинакер, – объяснил Огилви. – Передний парус на носу. Он прикреплен к передней мачте. На корме есть вторая мачта. Вы ее видите, пилот?

– Ага. – Губы пилота задрожали, сложившись в глупую ухмылку.

Огилви продолжал, не замечая его выражения:

– Эта вторая мачта стоит перед румпелем. Видите?

– Ага. Я это вблизи заметил. А отсюда не вижу. У вас хорошие глаза, капитан.

– Это кеч, – сказал Огилви. – Повторяйте за мной: кеч.

– Что? Не понял...

– Кеч, – произнес Огилви ледяным тоном.

– Постойте...

– Кеч!

Пилот облизал губы.

– Ладно. Это кеч.

– Две мачты, вы, тупица! Кеч! А яхта Хардена – шлюп. У шлюпа одна мачта. И один стаксель. Дайте мне карандаш и бумагу.

Пилот пошел было прочь, но затем вытащил лист бумаги из нагрудного кармана своего летного костюма. Огилви выхватил листок из его руки и нарисовал на нем своей золотой ручкой треугольный силуэт.

– Вот шлюп: одна мачта, один грот, один стаксель! И когда вы увидите его, то должны просить разрешения покинуть корабль. Мне на борту не нужен идиот, который отправляется в полет всякий раз, когда ему в голову взбредет поразвлечься.

* * *

По-прежнему кипя от ярости, Огилви вернулся в постель, но заснуть не мог.

Защищать «Левиафан» с помощью вертолета – глупо. Команда скоро обо всем догадается, и люди будут беспокоиться при каждом взлете проклятой машины. С них хватит и того стюарда, искалеченного лопнувшим тросом. Пока вертолет не будет привязан к палубе, а пилот не заперт в своей каюте, спокойствия не жди. Огилви улыбнулся. Когда они доберутся до Южной Атлантики, этому парню будет приготовлен сюрприз.

Только дурак может думать, что Харден представляет собой угрозу. Как ему пришло в голову, что он может потопить «Левиафан»? Вероятно, он думает, что пустой танкер – это наполненная газом бомба, ожидающая, когда к ней поднесут спичку. Но на самом деле каждый резервуар танкера химически совершенно инертен: кислород вытеснен из него выхлопом двигателей. Так что можно уронить в него горящий дом, и ничего не произойдет.

Одна ракета на корабль длиной в треть мили! Этот человек либо сошел с ума, либо просто дурак. Правда, ракета все-таки повредит судно, поэтому Огилви придумал простой способ защиты. Настолько простой, что даже нет смысла рассказывать о нем Джеймсу Брюсу и компании.

Огилви надел ночную рубашку и шлепанцы и, вызвав звонком стюарда, велел принести чай. Он выпил горячий напиток в своем кабинете около спальни. Здесь на стене висела огромная карта, на которой был отмечен маршрут танкеров вокруг Африки – одиннадцать тысяч миль из Европы в Аравию.

Через воды Атлантического и Индийского океанов, Аравийское море, Оманский и Персидский заливы проходил путь «Левиафана».

Огилви хранил все факты и цифры в голове. Сейчас он нацарапал их на пластиковой пленке, которая покрывала карту. Зачем Харден покинул Англию на три недели раньше танкера, если, читая морские журналы, мог узнать дату отплытия «Левиафана» с точностью до дня?

Секрет Хардена лежал в ответе на этот вопрос.

Огилви постарался раздобыть сведения о яхте Хардена.

Для него это было гораздо важнее, чем мотивы, движущие Харденом, и радиус действия его оружия. У Хардена было быстрое судно; он, судя по всему, был опытным мореходом и взял с собой женщину, чтобы посменно стоять на вахте. Поэтому не будет большой натяжкой считать, что его яхта проходит в день сто пятьдесят миль. Три тысячи миль за три недели, четыре тысячи – за четыре плюс еще одна неделя, в течение которой «Левиафан» достигнет района атаки.

Маршруты танкеров хорошо известны. Все знают, что около выступа Западной Африки они проходят близко от берега, чтобы уменьшить расходы на топливо. Огилви нарисовал овал вокруг маршрута танкеров между точками, удаленными от Англии соответственно на три и четыре тысячи миль. Внутри жирной черной линии оказались Дакар, столица Сенегала, Фритаун, столица Сьерра-Леоне, и Монровия, столица Либерии.

Харден попытается атаковать внутри этого овала, и дату отбытия он выбрал с таким расчетом, чтобы вовремя оказаться на месте. Весь этот район легко держать под наблюдением, а на крайний случай есть путь к спасению – до Южной Америки всего тысяча восемьсот миль.

Огилви взял циркуль и удовлетворенно усмехнулся. Этот человек плывет на яхте, и его можно пожалеть. Яхта развивает скорость максимум девять узлов. Максимум! А большую часть времени – всего шесть или семь. Не нужен никакой вертолет.

Глава 13

Ажарату проснулась среди ночи. Яхту качало. Фосфоресцирующий циферблат часов Хардена показывал четыре часа. Ей было холодно. Она потянулась к Питеру – и все вспомнила. Она чувствовала его вкус во рту и ощущала его запах на своих руках. Но Питера рядом не было. Над головой раздавалось хлопанье паруса, похожее на пистолетные выстрелы. На нее нахлынули воспоминания, и она почувствовала смущение.

Парус прекратил хлопать, яхта рванулась вперед, перестав качаться, и Ажарату поняла, что Харден занимается снастями. Дрожа от холода и от предвкушения, она забралась в спальный мешок и стала ждать, когда он отрегулирует рулевое устройство и вернется к ней. На рассвете она проснулась снова и сжалась в комок, зажав руки между ног. Хардена по-прежнему рядом не было. Яхта, накренившись, рассекала волны, и за иллюминатором проносились брызги.

Восход озарил кабину желтовато-серым светом. Ажарату разыскала свой купальник, надела его и закуталась в одну из рабочих рубашек Хардена. Затем пригладила волосы и поднялась в кокпит.

Харден стоял, вцепившись обеими руками в штурвал, и мускулы его ног напрягались, когда яхта начинала крениться. Стараясь сохранить равновесие, Ажарату осторожно подошла к Хардену и застенчиво поцеловала его. Он протянул мимо нее руку и выбрал один из шкотов.

– Ты выглядишь, как старик, – произнесла Ажарату. – У тебя седые волосы.

Лицо Хардена было покрыто коркой соли. Ажарату не дождалась ответа. Волны лизали подветренный борт «Лебедя». Позади судна бурлил кильватер, и яхта почти перепрыгивала через водяные ямы.

– Что это? – спросила она.

Между гротом и большим генуэзским парусом был привязан новый парус.

– Стаксель, – ответил Харден. – Я поднял его ночью.

– Зачем?

– Для скорости. Но он не слишком помогает, потому что отнимает ветер у генуэзского стакселя. Вот в чем беда со шлюпами. На кече имеется семнадцать мест, куда можно привязать парус, но с одной мачтой этого не получится.

Ажарату неуверенно кивнула. Она никогда не видела, чтобы «Лебедь» мчался с такой скоростью. Широкая яхта превратилась в накренившийся, стремительный клин, разрезавший воду, как нож.

– Хочешь кофе?

– Да, пожалуйста.

Она вернулась в камбуз. Привязав кофейник к газовой плите эластичной веревкой и облокотившись о плиту, она отмерила порцию кофе. Его запасы кончались. Когда они окажутся в Монровии, она поможет Хардену запасти провизию для перехода в Южную Америку.

Слезы капнули на плиту, с шипением испарившись. Ее расстроила не мысль о расставании. Она не стала бы плакать прежде, чем он покинет ее. Но почему он ничего не сказал о прошедшей ночи? Ей казалось, что он остался доволен, и она знала, что не ошибалась.

Ажарату налила готовый кофе в чашку и поднялась по трапу. «Лебедь», наклонившись, летел вперед. Она взглянула на воду, проносящуюся мимо, и поняла, что нечего больше обманывать себя. Харден спешил в Монровию, чтобы побыстрее высадить ее и остаться в одиночестве.

Харден взял чашку с кофе, в знак благодарности кивнув.

– Хочешь, сменю тебя? – спросила Ажарату.

– Спасибо. – Харден передвинулся вбок, чтобы она могла встать на его место, постучал по компасу и сказал: – Держи курс ровно сто восемьдесят.

Яхта шла в крутой бейдевинд, и Ажарату потребовалось несколько минут, чтобы начать чувствовать судно. Оно все время пыталось повернуться по ветру, и приходилось со всей силой держать штурвал.

Харден дважды поправлял ее – причем во второй раз довольно резко, – прежде чем отошел и стал пить кофе. Скоро он отставил чашку в шарнирный держатель и выбрал стаксель-шкот. Хотя он больше не держал в руках штурвал, его глаза по-прежнему беспокойно оглядывали паруса. Ажарату, расставив ноги на наклонившейся палубе, постепенно привыкла к штурвалу. Он дергался, как живое существо, но, чтобы управлять им, нужна была не столько сила, сколько внимание.

Харден внезапно встал и быстро взглянул на компас. Ажарату испугалась, что ее прогонят, но он сказал:

– Поверни еще чуть-чуть. Я спущу стаксель. Он ни черта не тянет.

Ажарату повернула штурвал. Харден еще сильнее выбрал шкот, бросился на бак, спустил парус и запихнул его вниз через форлюк.

– Снова сто восемьдесят, – закричал он.

Взгляд Хардена постоянно перебегал с парусов на воду, на индикаторы ветра, на небо и снова на паруса.

– Ветер меняется на северный.

– Мы прямо летим, – произнесла Ажарату.

– К тому же он стихает, черт возьми.

– По-моему, ты устал.

– Я в полном порядке. – Взгляд Хардена обратился к гроту. – Следи за парусом. Ты сошла с курса.

– Извини.

Она вернула яхту на заданный курс. Что он делает? К чему такая гонка? Что плохого в том, чтобы еще несколько дней провести вместе? Ажарату потрогала рукой шею, вспомнив предыдущую ночь. У нее пропал крестик.

Она засмеялась:

– Хочешь, скажу кое-что забавное?

– Следи за ветром!

– Извини. – Она выправила курс и продолжала: – Помнишь, ты говорил, что я религиозна? Так вот, я разорвала цепочку крестика.

Их глаза встретились, и на мгновение его лицо смягчилось.

– Спасибо тебе за эту ночь.

Ее сердце заколотилось.

– А ты... я думала, что ты жалеешь...

Харден подошел к ней и потерся своими губами о ее губы, отчего она задрожала.

– Я жалею только о том, что это произошло не в другое время и не в другом месте.

– В какое другое время? – пробормотала она.

– В любое другое время. – Харден отвел глаза.

– Ты не видел мой крестик? – спросила Ажарату.

– Нет. Наверно, он на койке, – ответил он и снова стал следить за парусами.

Ветер продолжал слабеть, одновременно меняя направление, и скорость яхты все падала и падала. Когда ветер стал дуть почти точно в корму, Харден сказал:

– Попробую поставить спинакер.

Ажарату взялась за штурвал и стала выполнять приказы, которые Харден выкрикивал с носа яхты. Спустив генуэзский стаксель, Харден быстро поднял спинакер – большой светлый парус.

Он надулся, как воздушный шар, и яхта поднялась из воды, как гондола. Харден бросил торжествующий взгляд на забурливший кильватер.

Ажарату передалось его возбуждение. Яхта летела по воде бесшумно, только шипела носовая волна да бурлил пенный след за кормой. Пока в прозрачном небе тропиков поднималось белое солнце, яхта мчалась все быстрее и быстрее. С наступлением дня воздух прогрелся и море успокоилось, но «Лебедь» по-прежнему летел.

Размеры паруса заставляли Хардена соблюдать осторожность, и он внимательно оглядывал вздымающуюся нейлоновую поверхность, оценивая силу ветра и приспосабливаясь к нему.

Ажарату была захвачена полетом «Лебедя» и начала ощущать мистическое родство с парусами и такелажем, едва ли не заранее предчувствуя, когда нужно повернуть штурвал, а когда довериться яхте.

Они плыли много часов, почти не разговаривая, поглощенные своим делом и зачарованные скоростью яхты. Наконец, когда заходящее солнце потускнело, Ажарату почувствовала усталость.

– Держи сто восемьдесят! – прорычал Харден.

– Мне нужно поесть, – ответила она. – Да и тебе тоже.

Харден промолчал.

– Мы можем ненадолго сбавить ход? Давай я приготовлю что-нибудь поесть.

– Ладно, я один справлюсь, – ответил Харден. – Но будь готова немедленно вернуться, если ветер начнет крепчать. Похоже, что он собирается это сделать.

Ажарату спустилась вниз. Ей снова показалось, что он жалеет о проведенной с ней ночи и хочет, чтобы она ушла, покинула его яхту и его жизнь. Судно неприятно качалось, и ей снова пришлось привязать чайник к плите, чтобы согреть воду для супа. Она счистила плесень с хлеба, достала немного сыра и порезала последнее яблоко. Свежая пища почти кончилась, остались только бесконечные ряды жестянок.

Внезапно она поняла, что провела в море слишком много времени. Ей захотелось увидеть сушу, почувствовать запах земли. Она подумала о свежей зелени из госпитального сада. Хрустящий салат и ледяной редис. Дело в качке, решила она. Постоянное переваливание с бока на бок наводило уныние.

В ожидании, когда закипит вода, Ажарату застелила койку Хардена и поискала крестик. В спальном мешке его не оказалось и на диване под койкой тоже. Ажарату встала коленями на диван и, ухватившись за край койки, положила щеку на подушку, стараясь не расплакаться.

Крестик блестел на полу каюты. Ажарату залезла под стол, но, поднимая крестик, обнаружила, что цепочка застряла в щели между половицами.

* * *

Настало время спустить спинакер.

Ветер быстро крепчал. Харден позвал Ажарату, но она не ответила. Вероятно, не услышала. Сильный порыв ветра ударил в парус, и «Лебедь» неуклюже рванулся вперед. Харден решил не ждать ее.

Он включил автоматическое рулевое устройство, потравил ванты спинакера и направился на нос яхты, обвязав вокруг пояса страховочный ремень, прикрепив его к лееру.

Вдруг ветер наполнил парус, и Харден снова закричал, призывая Ажарату на помощь, но ветер уносил его слова прочь.

Харден опасался спускать надувшийся парус. Он окажется под яхтой, если упадет вперед. Лучше привести к ветру. Быстрее! Харден бросился в кокпит, вытравил ванты спинакера и начал выбирать шкот с подветренной стороны. Слишком поздно. Могучий порыв ветра сорвал с волны шапку пены и ударил в паруса.

Парус оторвался с громоподобным треском.

Харден смотрел на нейлоновый парус, хлопающий, как простыня на бельевой веревке.

– Сукин сын!

Он кинулся вперед, ухватился за спинакер-гик – передний парус – и закрепил его. Затем осторожно спустил оторванный парус, стараясь, чтобы надутая воздухом ткань не упала в воду, и снова направил яхту курсом сто восемьдесят. Включив автоматическое управление, он в ярости направился вниз, чтобы выяснить, куда, черт возьми, запропастилась Ажарату.

В камбузе оглушительно свистел чайник, пар из носика оседал каплями воды на тиковых дверцах буфета. Ажарату стояла на коленях на полу каюты. Ему показалось, что она молится. Но потом он увидел, что половицы сняты и сложены в кучу. Ажарату смотрела в дыру под обеденным столом. Наконец она повернула к нему голову. Ее глаза были недоверчиво раскрыты.

– Что ты делаешь? – спросил Харден. Он выключил газ, и чайник замолчал.

– Я искала свой крестик, – ответила она придушенным голосом. – Цепочка застряла в щели.

Харден подошел к дыре и заглянул в нее. Ажарату отломала от деревянного ящика крышку. Харден решил, что на ее месте поступил бы так же, если бы увидел надпись «Армия США». Внутри лежал смертоносный цилиндр ракеты. В назначении этого предмета ошибиться было невозможно.

– Ты сошел с ума? – выдохнула она, по-прежнему склонившись над дырой.

Харден смотрел на Ажарату, уперев руки в бока. Что это – расплата за то, что он предал Кэролайн?

– Это безумие!

– Нет, – ответил Харден. – Это не безумие.

– Тогда что? – спросила она громко, поднимаясь и оглядывая его лицо беспокойными глазами. – Самоубийство?

– Это моя жизнь, – сказал Харден, – а не твоя. И это не самоубийство. А теперь – живо на палубу!

Ажарату крепко уперлась в пол ногами и встретила его взгляд.

– Ты можешь с чистой совестью сказать, что тебя не волнует судьба людей на том корабле?

– У них будет время спастись.

– Ты уверен? – спросила она ядовито. – Или просто так думаешь?

– Ажарату, мне незачем убеждать тебя. Возьми штурвал. Мы плывем вблизи судоходной линии.

Он опустился на пол кабины и начал ставить половицы на место.

Ажарату стояла над ним не двигаясь.

– Если хотя бы один человек не успеет спастись, ты станешь убийцей.

– Спасутся.

– Питер, ты не понимаешь, что ты делаешь.

Он холодно взглянул на нее:

– Штурвал!

Ажарату медленно поднялась по трапу. Харден закрыл ящик, затем поднялся на бак, чтобы распутать шкоты снятого паруса. То, что случилось со спинакером, не имело значения. У него был еще один, а, кроме того, в одиночном плавании он не сможет справиться с таким большим парусом. Нос «Лебедя» зарылся в воду, и Харден потерял равновесие. Ему пришлось бросить трос и крепко вцепиться в леер.