Текст книги "Месть"

Автор книги: Джастин Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Белые огни начали перемещаться вправо. Взгляд лоцмана устремился к указателю угла поворота.

– Отклоняемся от курса? – спросил он рулевого.

– Все в порядке, сэр. Остановимся на двести двадцать.

Лоцман взглянул на матроса. Рулевой был молод, и на его обветренном лице было выражение самоуверенности. Такие моряки либо становятся офицерами, либо покидают флот и ищут приложения своим силам на берегу.

Огни канала вернулись в нужное положение. Один из местных высокочастотных каналов пробудился к жизни.

– "Левиафан"! Вас вызывает «Морской поезд», идущий прямо за вами.

Второй лоцман поднял трубку.

– Привет, «Морской поезд».

Лоцман, отойдя в крыло, поглядел назад и увидел огни «Морского поезда». Ему приходилось несколько раз управлять контейнеровозами, – большими и быстроходными кораблями. Четыре с половиной дня пути до Нью-Йорка – быстрее, чем «Куин Элизабет-2». «Морскому поезду» не терпится прибавить скорости.

Он вернулся к штурвалу. Голос лоцмана «Морского поезда» звучал так ясно, будто тот находится на мостике «Левиафана».

– Моя минимальная скорость – шесть узлов. Когда я смогу обогнать вас?

Второй лоцман посмотрел на первого. Тот покачал головой.

Второй лоцман произнес с усмешкой:

– Мы предлагаем вам снизить скорость.

– Но тогда мы остановимся! – воскликнул лоцман «Морского поезда».

Лоцман взял трубку телефона, одним глазом наблюдая за следующим ориентиром – белым огнем, вспыхивающим через каждые пять секунд.

– Извините. Нет места для обгона.

– Я так и думал. Спросил на всякий случай.

– Тогда счастливо!

Дав отбой, лоцман и его дублер обменялись улыбками.

Они уже почти миновали канал Торн. Впереди лежал пролив Солент – широкая стремнина, открытая ветрам. «Левиафан» делал шесть узлов и плохо слушался руля, поскольку его киль находится всего в пяти футах от дна канала. Лоцман взглянул на указатель скорости. Стрелка, дрожавшая на шести узлах, начала опускаться к пяти с половиной. Он кивнул третьему офицеру:

– Мне нужно больше оборотов.

– Есть, сэр.

Молодой человек связался по телефону с машинным отделением.

Лоцман следил за огнем бакена на Уэст-Брамбл. За мгновение до того, как корабль оказался точно на траверзе бакена, лоцман начал делать медленный поворот влево. «Левиафан» направился на восток, к Соленту. Лоцману казалось, что танкер поворачивается слишком медленно, но довольно сильный западный ветер помог носу корабля вписаться в широкий поворот. Судно закончило маневр у мели Принца-Консорта.

– Держите курс сто восемь.

– Есть держать курс сто восемь.

Впереди появилась пара белых огней, один из которых располагался почти точно над другим. Они горели ярче, чем все остальные светлые точки на черной воде.

– Это грузовое судно, – объяснил второй лоцман. – Я связался с ним по телефону.

– Спасибо, – поблагодарил лоцман и приказал рулевому изменить курс, чтобы оставить встречному кораблю больше места.

Это был небольшой полуконтейнеровоз с рубкой на корме и серебристыми ящиками в пространстве между массивными палубными кранами. Лоцман передал по радио привет своему коллеге, когда тот протискивался между «Левиафаном» и стоящим на якоре судном на воздушной подушке.

Лоцман вздохнул. Похоже, что самое трудное осталось позади.

Быстро прошел еще час, в течение которого лоцман находил визуально и с помощью радара положение бакенов, вычислял направление и отдавал приказы рулевому. Огни канала мигали вдалеке, двигались перед гигантским носом «Левиафана», увеличивались в размерах и оставались за кормой. И все это время крепчал ветер. Шесть узлов. Восемь. Десять. Отдельные порывы до пятнадцати.

Лоцман повернул голову к экрану радара. Фарватер впереди был свободен. На экране выделялись отчетливые электронные сигналы от бакенов – почти прямая линия длиной в шесть миль. Затем предстоял сорокопятиградусный поворот в узкий канал Нэб, предназначенный для кораблей с глубокой осадкой. Пройдя Нэб, «Левиафан» окажется в Ла-Манше, а он отправится домой на лоцманском боте.

Лоцман выпрямился и оглядел слабо освещенный мостик. Из темноты появился Огилви, что-то сказал рулевому и поспешил на правое крыло. Лоцман слышал характерное шарканье его левой ноги, которая слегка задевала за линолеум палубы.

– Чай, сэр?

Около локтя лоцмана возник стюард с подносом.

– Спасибо.

Лоцман нагнулся над экраном радара, чтобы в последний раз взглянуть на него. Нижний квадрат экрана занимало скопление парусных яхт, сверкавших, как крупинки белого песка. Они находились за кормой у «Левиафана», направляясь в Каус на ночную стоянку.

Второй лоцман размешал молоко и сахар и протянул ему дымящуюся кружку. Лоцман поблагодарил и отхлебнул напиток, пытаясь снять скопившееся в спине напряжение. Хороший чай.

Внезапно он отставил чашку в сторону и внимательно посмотрел вперед. Мигающий красный огонек, отмечавший канал у мели Уоррер, начал двигаться влево.

– Сэр, отклоняемся от курса! – закричал рулевой.

Третий офицер поспешил к штурвалу, но лоцман взглянул на указатель скорости. Стрелка дрожала ниже пяти узлов. С колотящимся сердцем он подошел к штурвалу. Новый рулевой был гораздо старше предыдущего. Он облизывал губы, поворачивая коромысло штурвала. Третий офицер положил телефонную трубку.

– Сэр, неполадки в машинном отделении.

– Когда их исправят? – тихо спросил лоцман.

Внезапно ему стало очевидно, насколько молод третий офицер, как и все остальные офицеры Огилви.

– Через полчаса.

– Вы не позовете сюда старика?

– Он ждет вас в правом крыле.

Лоцман сказал дублеру, маячившему у него за плечом:

– Держите курс сто двадцать, когда окажемся на траверзе мели Уорнер.

– Есть курс сто двадцать.

– Кроме того, свяжитесь с восточными доками и сообщите, что нам могут понадобиться буксиры.

Пока лоцман шагал к правому крылу, нос начал поворачиваться вправо. Он заставил себя не торопиться. Нельзя паниковать на глазах у третьего офицера, у которого молоко на губах не обсохло, и перед взволнованным рулевым, делавшим все возможное и невозможное, чтобы справиться с дрейфом и вернуть судно на середину канала. Из-за огромных размеров корабля все происходило так медленно, что невозможно было предсказать успех того или иного маневра.

Вокруг капитана стояли смутные силуэты офицеров. Огилви разговаривал по телефону с машинным отделением. У его пояса, рядом с панелью управления носовым толкателем, находился тускло освещенный экран, который показывал курс судна, обороты винта и скорость.

Огилви положил трубку и повернулся к лоцману. В тусклом красном свете лоцман заметил, что левая щека капитана нервно подергивается.

– Лоцман, – произнес Огилви торжественным тоном. – У нас падает давление пара. Вода в топливных отсеках засорила насадки горелок в котле номер два. Моим инженерам нужно тридцать минут, чтобы их прочистить. «Левиафан» будет делать максимум четыре узла.

– Будет ли он слушаться руля на четырех узлах?

– Мой рулевой справится.

– Сможем ли мы повернуто в Нэб?

– Только не на четырех узлах.

– Даже с носовым толкателем?

– Я же сказал – нет.

Лоцман ждал продолжения, но Огилви ничего не сказал, поставив его в трудное положение. Возникла классическая дилемма. Лоцман не знал возможностей «Левиафана» и не был знаком с капитаном. Чем объясняется ледяное спокойствие Огилви – невероятным самообладанием или стрессом? Слова капитана предупреждали о неизбежных осложнениях или предрекали катастрофу?

Лоцман припомнил все известные ему факты. На траверзе светил маяк на мели Уорнер. Это означало, что «Левиафан», двигаясь со скоростью четыре узла, доберется до канала Нэб через час. Он спросил:

– Когда давление пара будет нормальным?

– Через час, – ответил Огилви.

Лоцман не знал, уверенность это или пожелание. Он подумал, сможет ли он использовать помощь буксиров на всем пути до маяка Нэб? Нет, слишком поздно. Он спросил:

– Мы не можем развернуть корабль, изменив направление вращения правого винта?

Огилви посмотрел на воду.

– Лоцман, винты едва тянут судно. Они наполовину выходят из воды, и так будет продолжаться, пока я не выйду из этого канала и не приму балласт. Следовательно, развернуть корабль, как вы выразились, при таком ветре практически невозможно.

Лоцман пропустил мило ушей сарказм Огилви. У капитана имелись очевидные причины для тревоги.

– Тогда мы должны остановиться до того, как сворачивать в Нэб.

– Слишком поздно.

– Прошу прощения, капитан?

– Слишком поздно останавливаться.

– Капитан, у нас есть четыре мили!

– При самых благоприятных условиях я мог бы остановить корабль, запустив оба винта на полный задний ход и пытаясь двигаться зигзагами. Но один котел вышел из строя, винты выступают из воды, ветер дует в корму, и для маневра нет пространства – это отнюдь не самые благоприятные условия. У меня нет возможности погасить инерцию «Левиафана», и даже если бы такая возможность была, я не смог бы встать на якорь до того, как ветер загонит корабль на мель.

– Капитан, значит, вы говорите, что нам остается только ждать, когда восстановится давление пара?

– Я говорю вам, что инженеры «Левиафана» исправят неполадку за час, и за это время вам придется потрудиться.

– А что вы можете предложить, если инженеры не справятся?

– Я предлагаю вам вернуться к рулевому. Ваши указания нужны ему больше, чем мне.

Лоцман развернулся на каблуках и поспешно зашагал в ходовую рубку, молясь, чтобы Огилви не подвела его уверенность, и радуясь, что капитан желает остаться в стороне. Очевидно, он сознавал недостаток своей компетентности. Капитан танкера проводит большую часть времени в открытом море и только два дня в месяц ему приходится плавать в районах с напряженным движением. Огилви не был готов к тонкому маневрированию в незнакомых водах. Именно для этого и существуют лоцманы.

В ходовую рубку ворвался внезапный порыв ветра. Он ударил в правый борт, и корабль стал поворачиваться к юго-востоку. Рулевой, поднявшись с табурета, встревоженно крутил штурвал.

– Сэр, корабль разворачивается поперек канала. Я не могу его удержать.

– Поблизости есть какие-нибудь буксиры? – спросил лоцман.

– Ближайший за десять миль, – ответил дублер.

Слишком далеко. Помощи ждать неоткуда. А в трех милях впереди видны невооруженным глазом и отчетливо выделяются на шкале радара огни, которые отмечают вход в канал Нэб. До них осталось сорок пять минут хода. В миле за ними виднелись три мигающих оранжевых огня самого канала, скрытого за поворотом, который «Левиафан» не может совершить на скорости в четыре узла.

Танкер сносило то в одну, то в другую сторону. Рулевой пытался восстановить управление над медленно движущимся кораблем. Лоцман помогал рулевому всем, чем мог, обращаясь непосредственно к нему, не прибегая к услугам третьего офицера.

– Рулевой, вы можете повернуть корабль в обратную сторону. У нас есть немного места... Так... Так... Теперь держите курс сто двадцать... Хорошо... Хорошо... Стоп! Держите так.

«Левиафан» приближался к мигающему белому огню, который отмечал один из затонувших кораблей на дне канала. Лоцман определил направление на бакен. Когда настало время поворачивать, он встал рядом с рулевым, вместе с ним следя за компасом, чтобы матрос мог чувствовать его присутствие в темноте.

– Курс сто десять.

– Есть курс сто десять.

Сперва стрелка компаса поворачивалась медленно. Сто девятнадцать, сто восемнадцать, сто семнадцать. Остановилась на сто семнадцати. Указатель угла поворота приблизился к нулю.

– Продолжайте, – сказал лоцман.

– Есть, сэр.

Рулевой повернул штурвал дальше, но компас по-прежнему показывал курс сто семнадцать.

– Корабль не слушается, сэр.

– Крутой поворот налево.

– Есть крутой поворот налево.

Рулевой повернул штурвал до предела. Его руки на крошечном коромысле казались невероятно большими. Тяжелые суставы пальцев, освещенные красными огнями приборной панели, выглядели как руки старой уборщицы. «Левиафан» продолжал двигаться вперед, повернувшись носом к южному краю канала.

Лоцман тревожно перевел взгляд с застывшего компаса на черноту прямо по курсу. Индикатор скорости показывал четыре узла, которых едва хватало для управления судном. Лоцман почувствовал, как в нем нарастает гнев. Что они там копаются в машинном отделении? Почему Огилви остается в крыле? Почему он не придет?

Он открыл рот, чтобы отдать приказ об аварийной остановке. Если запустить оба винта на полный задний ход, «Левиафан» не успеет остановиться, но это может ослабить удар. На отмелях встречаются не только песок и ил, но и скалы, и они раздерут корабль на клочки. Тонны нефти выльются из танкера в пролив Солент. Корабль взорвется или сядет за мель, заблокировав порт на много недель.

Стрелка компаса задрожала, и корабль продолжил поворот. Сто шестнадцать, сто пятнадцать, сто четырнадцать. Рулевой повернул штурвал обратно, чтобы остановить поворот. Лоцман следил за компасом. Сто двенадцать, сто одиннадцать.

– Стоп, – предупредил он рулевого.

Сто десять, сто девять.

– Стойте. Вы прошли мимо отметки.

– Да, сэр.

Но стрелка по-прежнему поворачивалась. Сто восемь, сто семь.

– Поверните обратно, – приказал лоцман, чувствуя растущую тревогу. – Держите курс сто десять. – Эта посудина что, никогда не остановится?

– Готово, сэр.

Стрелка компаса заскользила к отметке сто десять.

– Курс сто десять, сэр.

– Так держать.

Лоцман шагнул ближе к рулевому.

– Теперь надо взять направление сто пятьдесят четыре. Вы можете это сделать? – спросил он, зная, что третий офицер внимательно слушает его.

Рулевой взглянул на указатель скорости, по-прежнему дрожащий около четырех узлов.

– Не знаю, сэр.

– Вы не хотите прибавить тяги с правого борта?

– Точно, сэр.

Лоцман направился в крыло мостика, чтобы найти Огилви. Пока капитан не освободит его, он полностью отвечает за управление судном в водах Саутгемптона и острова Уайт. Но он хотел, чтобы Огилви помог ему определить, как поведет себя огромный корабль.

Ветер шевелил седые пряди волос, свисавшие из-под фуражки капитана.

– В чем дело, лоцман? – спросил Огилви, глядя на воду перед носом корабля.

– Мы должны выполнить сорокапятиградусный поворот, чтобы войти в Нэб. Я предлагаю дать обратную тягу на правый винт.

– В самом деле? – вкрадчиво спросил Огилви, повернулся и пошел в рубку.

Третий офицер поспешил ему навстречу.

– Какая у вас скорость? – спросил Огилви у лоцмана.

– Четыре узла.

– Четыре с половиной, – поправил третий офицер. – Она только что начала повышаться.

– Так что, лоцман, четыре узла или четыре с половиной?

Огилви расположился у окна, справа от рулевого. Лоцман шагнул назад и взглянул на указатель скорости, затем подошел к Огилви.

– Четыре с половиной узла, капитан.

Огилви сложил руки за спиной, глядя в окно.

Лоцман оставил его и стал следить за указателем скорости. Стрелка колебалась между четырьмя с половиной и пятью узлами. Указатель угла поворота показывал, что корабль точно держится заданного курса.

Тогда лоцман направился в левое крыло. Над головой насмешливо шипели огромные трубы. Несколько минут лоцман смотрел на перемигивающиеся оранжевые огни. Когда корабль прошел между бакенами у входа в канал, он вернулся к штурвалу.

Указатель скорости по-прежнему показывал только пять узлов. Второй лоцман поднял глаза от радара.

– Пять узлов.

До поворота оставалась половина морской мили. Лоцман не решался повторить просьбу об обратном ходе правого винта. Огилви с невозмутимым видом стоял у окна, глядя вперед. Лоцман несколько минут следил за указателем скорости. Все еще пять узлов. Маловато, чтобы выполнить поворот наверняка. Он приблизился к капитану.

– Входим в Нэб, сэр.

– Продолжайте.

Второй лоцман вышел в крыло и поспешно вернулся через несколько секунд.

– Справа по курсу первый бакен.

– Поворот на десять градусов направо, – приказал лоцман.

Третий офицер повторил его приказ.

– Есть десять градусов направо, – откликнулся рулевой.

– Сэр, – обратился лоцман к Огилви, подходя к капитану, – может быть, пустим правую машину на обратный ход?

– Нет никакой нужды, – ответил Огилви, глядя на оранжевые вспышки. – На шести узлах «Левиафан» повернет без труда.

Лоцман отступил назад и взглянул на указатель скорости. Стрелка дрожала на шести узлах. Капитан не мог этого видеть. Но чувствовал. Легенда оказалась правдой. Седрик Огилви был достоин своего корабля.

* * *

– Что-нибудь еще, лоцман?

– Нет, капитан. Спасибо.

– Третий, позаботьтесь о лоцмане.

Не произнеся больше ни слова, Огилви направился в левое крыло. Лоцман успел заметить только его белую фуражку и седые волосы в дальнем конце крыла.

Немного уязвленный, он отошел в правое крыло, определил направление, чтобы чем-нибудь заняться, и вернулся в рубку, где по телефону отдал рулевому приказ держать курс на башню Нэб.

Мостик на мгновение осветился желтым светом из штурманской рубки: это Джеймс Брюс исчез за черным занавесом. Лоцман понял, что он все это время находился на мостике и наблюдал. Через несколько секунд бесшумно ушел первый офицер. Была уже почти полночь. На мостике остались только оба лоцмана, третий офицер и рулевой. Прошло еще десять минут. Из штурманской рубки появился второй офицер и заговорил с третьим, готовясь сменить его на вахте.

– Где Старик? – расслышал лоцман его тихий вопрос.

– В левом крыле.

– Елки зеленые, сколько времени он собирается там торчать?

Напряжение покидало мостик, и третий офицер ответил с ухмылкой:

– По крайней мере до Шербура.

– Боже, помоги нам.

– Вызовите бот, – сказал лоцман. – Пусть причалит к правому борту.

Он в последний раз дал рулевому направление. Черный нос танкера повернулся к ослепительно белому морскому бую, закрыл его, и через несколько мгновений бакен появился по левому борту. Вдали, приближаясь, мерцали во тьме зеленые огни лоцманского бота.

– Третий, мы спустимся на бот с правого борта, – объявил лоцман, улыбнувшись в темноте.

– Есть, сэр.

Третий офицер сказал что-то в телефон и перебросил несколько тумблеров на панели палубного освещения. Яркий огонь выхватил из темноты половину палубы, освещая путь от рубки к трапу.

– Спускайтесь в бот, – сказал лоцман своему дублеру.

Через несколько минут второй лоцман появился на главной палубе – крошечная фигурка, шагающая по серым дорожкам – и присоединился к группе матросов, стоявших у трапа. Лоцман вышел в правое крыло и стал смотреть. К черному контуру «Левиафана» приблизились огни лоцманского бота.

Темноту пронзили лучи прожекторов, освещая бурные волны. Бот – узкое суденышко длиной в тридцать пять футов – прорвался сквозь пенные гребни и помчался вдоль борта танкера, приноравливаясь к его скорости. Ветер доносил до мостика рев двух его дизельных моторов. Двигатели сначала увеличили обороты, затем замедлили, когда бот подошел ближе, и перешли в глухое ворчание, когда он соприкоснулся с корпусом танкера и прижал свой нос к темно-красным пластинам. На палубе бота появился человек. Второй лоцман помахал ему рукой и перешагнул через проход в фальшборте «Левиафана». Лоцман вернулся в ходовую рубку.

– Спасибо, – сказал ему третий офицер.

– Спокойного плавания, – пожелал лоцман.

Он кивнул рулевому, тому, который был помоложе, и моряк ответил облегченной улыбкой. Затем лоцман прошел через штурманскую рубку, мимо пощелкивающих компьютеров, мимо второго офицера, изучавшего карту Ла-Манша, мимо кадета, убиравшего карту пролива Солент, к лифту, который спустил его на главную палубу. Там его ждал матрос.

На палубе было гораздо теплее и не так ветрено. Внезапно нос корабля осветился. Лоцман услышал над головой гудение, увидел в небе огни, и через несколько секунд из темноты вынырнул «Белл рейнджер». Несколько моряков нырнули под вращающиеся лопасти и привязали шасси вертолета к площадке.

Лоцман вспомнил о раненом человеке и приказ Огилви, чтобы вертолет не приземлялся без его разрешения. Очевидно, просьба на посадку пришла на мостик, когда он уже ушел оттуда, и он не слышал ответа капитана. Это напомнило лоцману, что его дело сделано и корабль отпускает его, чтобы остаться наедине с самим собой.

Паровая лебедка вытащила наверх клеть подъемника как раз в тот момент, когда лоцман подошел к нему. Он вступил на платформу и поглядел вниз. Лоцманский бот казался пятнышком на белой от пены воде. Трап встал на свое место. Лоцман огляделся по сторонам и отступил назад на деревянные ступеньки. Это был самый трудный момент – повернуться спиной к провалу. Он спустился на три ступеньки, так что всего одна отделяла его от нижнего конца трапа, вцепился в боковые канаты и крикнул:

– Готов!

Зашипел пар. Трап внезапно дернулся и заскользил вниз вдоль борта корабля, плавно двигаясь на маленьких роликах по стальным пластинам. Лоцман, крепко вцепившись в перила, поглядел вниз. На носу бота стоял матрос. Лоцман поднял глаза, увидев высоко над собой моряка, управляющего подъемным механизмом.

Был ли это удачный блеф? Может, Огилви просто повезло, что корабль обладал достаточной скоростью для маневра? Корабль едва не потерял управление. Лоцман вспомнил бездонные глаза Огилви. Он каждый день имел дело с капитанами. Ему приходилось видеть умных людей и дураков, их надменность и страх. Огилви прилагал все усилия, чтобы унизить его, и лоцман решил, что капитан «Левиафана» просто боялся. Иначе понять его поведение было невозможно.

Трап дернулся и остановился. Лоцман шагнул на нос бота, и матрос подал ему руку. Он пробрался мимо каюты, держась за поручни, и спустился на кормовую палубу. Взревели мощные дизели, и бот помчался прочь.

Лоцман оглянулся. «Левиафан» затмевал звезды, простираясь на горизонте как черное облако.

В каюте сидели другие лоцманы. Обменявшись с ними сдержанными приветствиями, лоцман «Левиафана» сел рядом со своим дублером, чувствуя ужасную усталость. Бот летел по воде, кренясь и зарываясь носом. Затем он остановился, чтобы забрать лоцмана с контейнеровоза «Морской поезд». Новоприбывший заметил лоцмана «Левиафана».

– Я всю ночь тащился у тебя за задницей.

– Мог бы подтолкнуть.

– Надменная свинья, – пробормотал второй лоцман.

– Что, хреново было? – спросил лоцман с «Морского поезда».

Лоцман кивнул.

– Не без того.

Все кончилось. Он задремал, пока бот плыл в Портсмут.

Когда они пришвартовались к ярко освещенному причалу в военно-морской гавани, каждый лоцман положил по двадцать пенсов на приборную панель. Водитель бота, как принято, стал протестовать.

– Поставь пинту приятелю, – сказал лоцман «Левиафана», кивнув в сторону матроса, помогающего им выйти на причал.

В такси, которое везло их к Саутгемптонским докам, где они оставляли свои машины, лоцман поглядел на часы. Два часа ночи. До дома в Нью-Форесте еще час езды. Жена уже давно спит, но пони придут встретить его к воротам.

* * *

Джеймс Брюс брел по пустынным коридорам надстройки «Левиафана», размышляя о Седрике Огилви. Он думал о том, не окажется ли это плавание последним рейсом Огилви, и о том, как трудно судить о человеке, который умеет управлять кораблем, но не может справиться с собой. Было уже поздно. Он никого не нашел в библиотеке и в кают-компании. Госпиталь был пуст, в концертном зале темно. Стол в офицерском обеденном салоне уже накрыт к завтраку, ножи и вилки тихо позвякивали друг о друга, когда двигатели танкера прибавляли обороты. Море, конечно, никак не давало себя знать. Никакие волны не могли пошевельнуть гигантский корабль, хотя сильный западный ветер гнал по Ла-Маншу неприятную зыбь.

Средняя палуба надстройки, где размещались каюты офицеров, тоже была пустынна. Брюс вызвал лифт, чтобы подняться на капитанскую палубу, где располагались его собственные роскошные апартаменты. Компания ожидала отчета через два дня. Не слишком ли стар Огилви? Не потерял ли он своей хватки? Не нужно ли его заменить? Последнее предложение было похоже на плохую шутку, потому что нельзя сказать, чтобы на причале скопилась нетерпеливая очередь претендентов на должность.

Конечно, Огилви был не единственным капитаном в мире с дурным и мелочным характером. Но точно ли он знал, что ему хватит скорости для маневра, или просто повезло? Намеренно ли Огилви задирал нос перед лоцманом и своим третьим офицером, чтобы смутить их? «Вероятно, – подумал Брюс, – можно расспросить старшего инженера и точно узнать, что именно произошло, когда Огилви потребовал увеличить обороты». Нет, едва ли это удастся. Они с инженером занимали одинаковое положение, и, если только последний не затаил зуб на Огилви – а Брюс ничего не знал об их взаимоотношениях, – он будет осторожен в ответах. Тем не менее утром можно попробовать.

Несомненно было только одно: везло ему или нет, Огилви лучше всех умел управлять «Левиафаном». Брюс сел на танкер в Гавре и видел собственными глазами, с каким трудом сменный капитан пересек Ла-Манш с его интенсивным движением. Огилви же проделывал это без труда. Или он просто притворялся?

Двери лифта открылись, и Брюс увидел перед собой смазчика в запачканной одежде. Тот опустил лицо и поспешно протянул руку к кнопкам.

– Езжайте туда, куда ехали, – сказал Брюс, заходя в кабину. – Я не тороплюсь.

Двери закрылись. Пока лифт спускался в машинное отделение, смазчик нервно поигрывал своими черными пальцами, затем прочистил горло, как будто полагал, что от него ждут каких-то объяснений.

– Сэр, я ходил подышать воздухом.

– В самом деле? – вежливо спросил Брюс.

– Я завсегда выхожу на палубу, когда получается, – продолжал смазчик.

Брюс подумал, что, судя по говору, тот – ирландец из Глазго. Лифт медленно опускался. Брюс представил себя в роли постороннего человека, способного понять простого матроса, в отличие от любителя дисциплины вроде Седрика Огилви, но он чувствовал себя в лифте как в ловушке и не знал, что сказать смазчику, хотя и считал, что обязан что-то произнести.

– Да, наверно, там у вас довольно жарко.

– Н-да... правда, в рубке не так уж плохо, сэр. Мы забегаем туда, чтобы немножко остыть.

– Да, могу себе представить.

Лифт остановился и открыл двери, впустив в кабину рев двигателей – оглушающий грохот, который подавлял все прочие чувства. У Брюса мелькнула мысль, что спертый и влажный воздух здесь жарче, чем днем в тропиках. Тело немедленно стало просить избавить его от жары и шума, и взгляд остановился на расположенной в центре машинного отделения рубке со звукоизоляционными стенами и кондиционерами. Убежище.

Внутри рубки были расположены электронные мониторы двух котлов высокого давления и паровых турбин мощностью в тридцать пять тысяч лошадиных сил каждая, вспомогательных котлов, опреснителей и электростанции мощностью в три миллиона ватт Серая краска толстым слоем покрывала стальные стены и переплетения труб, узкие трапы и площадки.

Из тех мест, где соединялись некоторые трубы, вырывались струйки пара. Брюс раздраженно покачал головой – столько утечек! «Левиафан» нуждается в основательном ремонте, и Седрик должен позаботиться об этом. Он выведет корабль в открытое море и все исправит.

– Сэр!

– Смазчик задержался в дверях лифта.

– Что такое? – прокричал Брюс через грохот.

– Можно мне поговорить с вами?

– Конечно. – Он нажал на кнопку, и дверь закрылась, отрезав их от невыносимого шума.

– В чем дело?

– В общем-то, сэр, ничего особенного. Просто... Я всегда выхожу на палубу, когда могу. На корме есть местечко, где можно посмотреть через борт.

Брюс кивнул. В планшире на корме имелись широкие выемки для кормовых швартовов.

– Ну и что?

– Не в последний раз, а до этого – когда мы заходили к французам...

– В предыдущее плавание капитана Огилви?

– Ага. Я вышел подышать воздухом. – Смазчик усмехнулся, и его мрачное лицо на мгновение помолодело. – Был шквал. Я вымок до костей. Я люблю так делать в конце смены. А потом греюсь под душем.

– Да-да, – кивнул Брюс.

На больших танкерах моряки пользовались исключительным комфортом. Каюты с ванными. Чистая одежда на каждую смену.

– Сэр, я смотрел на кильватер. Понимаете, это вроде струны, которая никогда от нас не оторвется. Она как будто привязана к корпусу, если вы понимаете, о чем я говорю.

Брюс кивнул. Он видел, как однажды матрос бросился в эту струну, загипнотизированный зрелищем нескончаемого потока. Смазчик продолжал разглагольствовать. Брюс рассеянно слушал его болтовню с задумчивым выражением лица. Сколько на свете моряков, похожих на этого человека! Тихие одинокие люди, которые накапливали в себе невысказанные мысли, а затем внезапно изливали свои фантазии в виде стихов или просто наивных слов – и так же внезапно замолкали снова. Он терпеливо ждал, пока смазчик закончит, но внезапно услышал нечто, вернувшее его к реальности.

– Что?!

– То, что я сказал, сэр. Мне показалось, что мы обо что-то ударились.

– Обо что? Когда?

– Все это барахталось в кильватере, как узлы на веревке.

– Почерневшие пальцы смазчика шевелились в воздухе.

– Что барахталось?

– Обломки. Какие-то белые штуковины. Целая куча. Я мало что разглядел. Было сыро и туманно. А палуба поднята высоко над водой.

– Когда это было?

– У французского берега, сэр, как я уже говорил. В предпоследнем плавании.

– На что же, по вашему мнению, налетел корабль? – спросил Брюс, пытаясь скрыть тревогу.

– Не знаю, сэр. Может быть, на яхту того доктора.

– Почему вы ничего не рассказали следователям? – резко спросил Брюс.

– Сэр, они не допрашивали механиков.

Брюс заскрипел зубами. Даже в наше время старинная вражда между машинным отделением и палубой не затухает. В минувшие времена, когда палубная команда обитала на носу, а машинное отделение – на корме, люди часто разделялись на два лагеря, каждый из которых был убежден в своей исключительности и в том, что противники, если за ними не следить, пустят корабль ко дну. Когда Брюс плавал кадетом на старом пароходе «Мутла» компании «Пи энд Оу», он наблюдал подобную вражду собственными глазами. Ночью рудовоз раскололся надвое, утром нос и корма плыли отдельно, но никто не махал руками друг другу.

Следователи, которые проверяли обвинения Хардена, упустили из виду, что смазчик мог находиться на палубе. А тот был оскорблен тем, что его забыли спросить, и ничего не сказал. Вероятно, это к лучшему. Пусть будет так.

– Ну, – произнес Брюс, нажимая на кнопку и вновь впуская в лифт рев машинного отделения, – спасибо, что рассказали мне. Правда, я уверен, что это ничего не значит.

– Как вы думаете, мы правда потопили яхту доктора?

– Нет. И я бы не стал трепаться на такие темы. Вы напрасно тревожите людей.

– Да, сэр. Сэр, вы позволите?..

– Что? – резко спросил Брюс.

– Зачем нам на борту этот вертолет с пулеметом?

– С каким пулеметом?

– С большим пулеметом, сэр. Его видели ребята, когда привязывали вертолет.

– Насколько я знаю, – произнес Брюс, – мы везем его в подарок шейху Катара. – Он выдавил из себя усмешку и похлопал смазчика по плечу. – Вы же знаете этих арабов. Они очень любят игрушки.