Текст книги "Раненые (ЛП)"
Автор книги: Джасинда Уайлдер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)
Время замедляется. Желудок скручивает в узел, кровь застывает, и я знаю, что должно случиться. Хочу закричать, но не могу. Выходят только хриплые вздохи. Слёзы струйкой текут вниз. Хотя он всё ещё стреляет, но мне уже трудно дышать. Это происходит. Он дёргается назад, заваливаясь набок, красные цветы распускаются на его груди, а широкое пятно появляется на спине, бесформенное и огромное. Хасан задыхается.
Я падаю перед ним на колени, но он отталкивает меня, пытаясь подняться на ноги.
– Хасан! – Его имя наконец срывается с моих губ, но уже слишком поздно.
Мой брат пытается достать что-то из кармана, кашляет, истекает кровью и хрипит, но все-таки достаёт круглый предмет, дёргает за него, бросает и падает навзничь.
Я наблюдаю за черной точкой, круг лениво летит по воздуху и падает под ноги американского солдата, который стоит на коленях перед телом раненого товарища. Этот солдат без единой раны, он кричит, бросается на тело своего друга, перекатывается и закрывает его. Взрыв оглушительный, земля под ногами дрожит.
Заклубилась пыль, и вспыхнул огонь.
Повсюду пронзительные крики.
Пыль оседает, и я вижу месиво из крови и органов, и кровоточащие конечности там, куда попала граната, меня стошнило. Среди вывернутых и разбросанных конечностей я вижу окровавленный камуфляж американца, он поднимается на ноги и качается, но все равно тащит своего друга прочь на руках. Он прижимает ладонь к одному боку, а друга к другому. Сквозь грязь видно кровавое пятно.
Что-то возникает у меня в груди, пока я наблюдаю за происходящим. Хасан неподвижно лежит на дороге. Стрельба вновь разрезает тишину, это АК, облака пыли поднимаются там, где попадают пули, они направлены на американцев, оба ранены.
Как-то я оказалась на дороге. Я подошла к Хасану. Кто-то закричал на арабском.
– Убирайся, женщина! – Я не понимаю, что делаю. Что-то горячее проносится мимо моего уха. Американец падает на колени, хватает свою винтовку, приставляет к бедру и начинает стрелять. Проклятия, крики, снова тишина, что-то грохнуло не далеко. Стрельба продолжилась. Американец снова дергается в сторону и падает.
Я уже в другом дверном проеме, смотрю на все это. Вижу два тела, но мне кажется, что только одно дышит. Автоматная очередь снова возобновляется. Американский солдат подбегает к своим и отстреливается. Граната взрывается, отбрасывая его в сторону. Он кричит, кричит, но двое на земле не отвечают. Боль в его глазах от потери друзей очевидна и ужасна. Пули снова рикошетят, свистят, звенят, шумят. Он поворачивается и бежит, тут больше никого нет. Борьба продолжается.
Я покидаю свое укрытие. Что я делаю? Мысли проносятся у меня в голове, но я не знаю ответа. Тот, который еще дышит, свалился на своего друга. Я толкнула его, чтобы он упал на спину. Он стонет, открывает глаза и смотрит на меня.
Яркие голубые глаза в упор смотрят на меня, и вдруг мне снова тринадцать, я вижу, как умирает тот американец. Я просто снова беспомощный ребенок. Хасан умер.
Я знаю это. Мама мертва, отец мертв и тетя с дядей тоже мертвы. Американец умер. Иракцы мертвы. Кажется, что все мертвы. Кроме этого мужчины. Он борется за воздух и шепчет мне что-то на английском, его голос – это хрип. Он приподнимается, очевидно, что каждое движение отдается ему мучительной болью и, показывает на своего товарища. Он говорит что-то, кажется, это имя его друга. Его голос прерывается. Катиться слеза. Он смотрит на меня.
Я вижу его мертвых товарищей. Перегибаюсь через него и дотрагиваюсь до шеи другого солдата, пульса нет. Я трясу головой, и американец плачет, это разрушило его, он что-то бормочет снова и снова.
Я не знаю Английского языка, но это звучит как, «Дерек, Дерек». Это имя.
Американец затихает, и я знаю, что он отключился из-за боли и потери крови.
Что мне делать? Я не могу позволить ему умереть. Здесь и так слишком много смертей.
Я тащу его в свой дом несколько кварталов. Я так устала за это время, но теперь он здесь.
Я же не могу помочь еще раз, что я делаю?
ГЛАВА 4
ХАНТЕР
Операция «Свобода Ирака», Ирак, 2003
Рутинный обход. Зачистка домов, сидение в дверных проемах, преследование АРС и хаммеров. С винтовкой наперевес, уши востро, глаза широко раскрыты. Дерек радом со мной, шутит о чем-то. О сексе. Смеюсь, но не слышу его.
Я чувствую страх. Мой желудок сжимается. Это моя последняя вылазка. Скоро я уеду домой. Моя командировка заканчивается, четвертый год подходит к концу. Меня больше сюда не направят. Я видел так много смерти и крови за свою жизнь. Все, что мне нужно сделать – завершить эту командировку без проблем, и я свободен.
Конечно, у меня нет дома, в который я мог бы вернуться, но я разберусь с этим дерьмом, когда приеду на родину. Сейчас мне просто нужно сфокусироваться на этом доме, этой комнате, этой улице. Затем следующее и так через весь сектор, затем мы едем на семитоннике к MEK, и я возвращаюсь в США в течение недели.
И, конечно же, я боюсь. У меня трясутся руки, покалывает позвоночник. Все внутри меня говорит, что это дерьмо, потому что здесь ничего не может быть просто.
Дерек действует, не обращая ни на что внимания, подшучивает. Я хочу сказать, чтоб он, б**ть, заткнулся и сконцентрировался, но я понимаю, что так лучше. Он треплет языком, потому что нервничает. Я вижу его сканирующие глаза, напряженность в его плечах, в захвате его винтовки, он готов к стрельбе.
Мы поворачиваем за угол, и мои внутренности сжимаются. Я замедляюсь, осматриваю крыши. Дерек делает то же самое.
– Чувствуешь? – спрашиваю я.
– Е**ть, да. Дерьмо, они вот-вот ударят.
Другие следуют за нами. Все чисто, я продолжаю движение, не обращая внимания на свои инстинкты, которые говорят мне остановится, вернуться обратно, остаться на месте, пригнуться к чертовой земле. Я крадусь вперед еще немного, и затем мои внутренности кричат слишком громко, чтобы игнорировать это. Я шел рядом с Дереком и упал за землю без видимой причины. Я чувствую вкус грязи, АК палит с крыш. Пули свистят по воздуху там, где должны были быть мы.
Я, б**ть, чувствовал это.
Кто-то позади нас уже отстреливается – Баррет, я уверен. Только Баррет стреляет три-три, пауза, три.
Затем все погружается в ад. АК беспорядочно палит во все стороны, и внезапно мы разделяемся на две половины. Дерек целится в повстанца на крыше позади нас, я жду до тех пор, пока дуло не находит свою цель и не поражает ее огнем. Я вижу мелькающие голову и плечо, черный металл и загорелую кожу, черные глаза.
Нажимаю на курок, и вспышка алых брызг говорит мне, что я попал в него.
Воцаряется тишина, и мы с Дереком мчимся прочь в поисках лучшей позиции. Я слышу стук сапог позади. Мы почти на месте, когда я слышу звуки выстрелов, а потом огонь и боль простреливают сквозь меня, сосредоточившись на левом плече и бедре. Я оборачиваюсь и падаю. Меня, окровавленного, тащат за руку сквозь пыль. Напряжение в плече, возникающее при движении, вызывает агонию. Прямо рядом с собой вижу Дерека, стреляющего из дверного проема. Я вижу фигуру, взрывы, пули, подрывающие землю, и стену рядом с нами.
Дерек бьет по цели. Смотрю, как мир накреняется, когда взрывы замолкают в полуночи. Дерек двигается, приготовившись тащить меня глубже в укрытие. Затем фигурка, тоненькая и молодая, спотыкается о проем, истекая кровью. Он бросает гранату, и я пытаюсь шевельнуться, но Дерек уже кидается на меня, откатывается со мной подальше, и секунды до взрыва тикают в моей голове как громоподобные барабаны, по одному удару на каждый удар сердца.
Тепло, огонь и давление взрываются, звук настолько усиливается, что превращается в тишину. Нас трясет. Чувствую, как распространяется влажность, как булавками колется боль. Тишина затягивается – не оглох ли я? – но тут в ушах звенит, и я знаю, слух ко мне скоро вернется.
Дерек слишком тихий. Слишком мокрый. Встаю на ноги, пораженная нога стонет, отказываясь поддержать меня, но я об этом не забочусь. Не могу позволить заботиться. Адреналин придает сил. Я хватаю покрытую красными пятнами руку Дерека и тяну; мне нужно, чтобы он был в порядке. Вдалеке слышится рев ружья, и я вижу брызги земли, означающие, что ко мне идет Смерть.
С боку, ближе к бедру больно. Думаю, шрапнель. Прикладываю руку к ране, тщетно пытаясь притупить боль давлением. Тащу Дерека на пару футов, ближе к дверному косяку, который обеспечит некоторую защиту, но затем меня снова ранят в плечо. Я падаю на колени, нахожу винтовку, слепо стреляю...
Нахожу цель, стреляю. Другие звуки выстрелов сбивают его с ног.
Черт, я ранен.
Резкая агония ударяет по бедру, прямо около раны. Я больше не могу держаться. Слышу больше стрельбы из винтовки, М-16 и АК, а потом взрыв. Кто-то кричит мое имя, имя Дерека. Баррет. Я хочу ответить, но в легких не хватает воздуха. Он украден болью, осколками и пулями.
Уступаю боли – пусть она омывает меня. Дрейфуя, я уплываю, но затем чувствую, как меня что-то толкает. Боль волной ломает меня, когда я опрокидываюсь на спину и заставляю себя открыть глаза.
Проклятье, она прекрасна!
Эта мысль глупа, случайна и совершенно неуместна, но я не могу от нее отвязаться. Девушка стоит на коленях рядом со мной, на ее голове хибаб или... мой затуманенный болью мозг никак не выдаст правильного слова. Хиджаб. Вот оно. Хиджаб свободно обернут вокруг ее лица, локоны крашеных светлых волос выскользнули, обрамляя ее нежное лицо. Я хочу прикоснуться к ее прекрасным щекам, но моя рука не работает.
– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я.
Она в замешательстве смотрит на меня. Не понимает.
Я поворачиваю голову и вижу Дерека. Он превратился в чертово месиво. Панический ужас стоит огромным горячим комком в горле. НЕТ! Только не Дерек...
Мы были Друзьями Навсегда. Второй класс. Он назвал меня бабой, а я надрал ему задницу, и с тех пор мы стали друзьями. Нас вместе призвали, мы оказались удачливыми и умудрились попасть в одну часть и распределиться в одно и то же отделение. Небывалое везение – остаться вместе так долго, сквозь войну, сквозь смерть.
Теперь он мертв.
– Дерек? – Я ползу к нему. Тычу в него пальцем. Он ненавидят, когда так делают. – Дерек?
Смотрю на девушку, яркие карие глаза, словно залитая солнцем земля, сфокусированы на мне. Она двумя пальцами касается шеи Дерека, вновь смотрит на меня и качает головой. Смысл ясен.
– Дерек! – Я не могу контролировать свой крик
Я знаю, что плачу, чувствую, как соль горит на щеках, но остановиться не могу. Меня не заботит, что я рыдаю перед шикарной девушкой Ирака как какая-то проклятая неженка. Дерек мертв.
Мертв.
Черт.
Тьма проглатывает меня.
* * *
Просыпаюсь я в темноте. Тени поглотили меня. Тишина лежит на груди мокрым тяжелым одеялом. Осматриваюсь и вижу очертания во тьме. Стул, стол. Зеркало, отражающее свет звезд. Светящийся черный квадрат, через который видны некоторые звезды, – окно. Твердая земля подо мной.
Я хочу встать. Мне нужно встать. Не могу больше здесь оставаться. Нужно вернуться к ребятам. Я пытаюсь подняться на дюйм, прежде чем чистейшая агония проносится сквозь меня, и я кричу с мягким рыком, высоко и по-девчачьи. Чертово хныканье неженки. Я сжимаю зубы, чтобы заткнуться.
Шорох, движение, шелест ткани. Затем надо мной появляется лицо, заслоняя звезды. Светлые волосы свободными волнами спускаются на обнаженные плечи. Я снова поражен тем, как она потрясающе прекрасна, даже во тьме ночи.
Она говорит что-то на арабском и касается центра моей груди, чтобы уложить обратно, легко касаясь кожи между двумя пулевыми ранениями в каждом плече. Я уставился на нее, неспособный отвести взгляд.
Вот бы стало светло, и тогда я смог бы рассмотреть ее лучше. Она подтягивает тонкое одеяло на мне, и я понимаю, что одет только в нижнее белье. Неуклюжие повязки удерживаются на ленте... не на медицинской ленте. На магнитофонной. Я смеюсь, что причиняет боль. Девушка в замешательстве наклоняет голову.
Указываю на повязку и бинты.
– Ты сделала?
Знаю, что она не может ни ответить мне, ни понять меня, но все равно спрашиваю. Не знаю, почему. Просто хочу говорить с ней.
Она что-то мне отвечает резким голосом. Думаю, она попалась на мою критику.
Я поднимаю руку, чтобы остановить ее обвиняющий голос.
– Спасибо. – Знаю, мне говорили, как это будет по-арабски, но мне приходится задуматься. – Chokran.
Она кивает и, отвернувшись, ложится. Ее плечи кажутся напряженными, могу сказать, что она не доверяет себе достаточно, чтобы действительно спать рядом со мной, даже если я ранен.
– Знаешь, ты можешь и поспать, – говорю. – Я сейчас и мухи не обижу.
Она переворачивается и смотрит на меня; темная кожа серебрится в свете звезд. Девушка что-то шепчет, качает головой, пожимает плечами.
– Знаю, ты меня не понимаешь. Это и не важно. – Я улыбаюсь ей, но она все еще бесстрастно смотрит на меня. – Спать.
Изображаю сон, сложив руки под головой и преувеличенно захрапев, потом указал на нее. Потом указываю на себя. Пытаюсь двинуться, но лишь стону. Смотрю на нее и пожимаю плечами, снова изображая сон. Она задумчиво хмурится, потом немножко улыбается. Она понимает. Закрывает глаза; ее веки дрожат, но затем просто опускаются. Дыхание замедляется. Она заснула. Я наблюдаю за тем, как она спит.
Почему она принесла меня сюда? Почему помогла мне? Я бы истек кровью, умер. Я обуза. Я не смогу сделать что-то для себя в течение нескольких недель. Мне нужна будет еда. Мне нужна будет помощь, чтобы сходить в туалет. Как она сможет мне помочь? Этот дом крошечный. У нее не может быть много денег. А мне, наверно, понадобятся антибиотики. Я хочу дозу морфина, но знаю, что сейчас мне его не получить. Мне не получить даже аспирина, скорее всего.
Теперь, когда она спит, я позволяю боли омыть меня, и показываю это. Больно настолько, что даже больно дышать.
И я снова уснул.
Когда просыпаюсь, яркие солнечные лучи проникают сквозь квадрат – неприкрытое окно. Я на полу, в угу. Напротив меня стоит еще одна кровать, грязный матрас покрыт аккуратно сложенными одеялами. В углу старая – старше меня – печь. Одинокая лампочка свисает с потолка, к стене прислонен большой осколок зеркала с проклеенными краями. Девушку нигде не видно.
Я снова закрываю глаза и тогда слышу это: безошибочные звуки секса. Мужское ворчание, женские стоны. Стоны кажутся наигранными, слишком громкими, слишком возбужденными. Это длится всего мгновение, затем прекращается. Я слышу, как по полу скрипят ботинки, и мужской голос что-то бубнит на арабском. Еще через мгновение в дверном проеме, приглаживая пальцами волосы, появляется девушка. Она не смотрит на меня, будто не видит. Она идет в крошечную ванную с ржавой стальной раковиной, выскальзывает из юбки и чистит себя тряпкой. Смущенный, я наблюдаю за ней, не в силах отвести взгляд.
Она гибкая, стройная, длинноногая, ее темная кожа блестит. Я заставляю себя отвести взгляд, чтобы дать ей уединение. Слышу, как она что-то говорит, проклятье, если судить по ее голосу. Я смотрю на нее. Она уставилась на меня почти с надеждой. Девушка все еще обнажена ниже талии. Я отвожу глаза и переворачиваюсь, застонав от боли.
Слышу шорох юбки, и она, снова одетая, стоит рядом со мной. В ее руке деньги, и тогда я складываю два и два. Должно быть, понимание отражается на моем лице, потому что она каменеет. Ее кулак сжимается вокруг пачки купюр.
– Эй, это не мое дело, – говорю я.
Она отвечает, но я, конечно, не понимаю, что она говорит. Она кажется злой. Она указывает на себя, затем на дверь, что я принимаю за жест о мире в целом. Думаю, она объясняется. Она касается живота, сжимается, стонет.
– Ты не должна мне ничего объяснять, – говорю я так, будто мы общаемся.
Голод. Я понимаю, что она хочет сказать своей шарадой. Она продалась за еду. Должно быть, на моем лице отразилась жалость, и она, наверно, это поняла. Ее глаза сверкают гневом, она бросает в меня деньги и уходит прочь, пусть и в другой угол маленького домика, скрестив руки на груди, сгорбив спину и опуская плечи, вздыхая сквозь эмоции.
– Мне жаль, – говорю я.
Она оборачивается посмотреть на меня и что-то говорит. Мое воображение восполняет пробелы: «Мне не нужна твоя жалость». Она отворачивается и открывает шкаф, находит в нем коробку, достает таблетку и сухо ее проглатывает. Контроль рождаемости, как мне кажется. Интересно, трудно ли достать их здесь.
Она приносит мне хлеб, бутылку воды и пакет из фольги с бараниной или говядиной. Я пытаюсь сесть, стиснув зубы от пульсирующей боли. Его движения показывают мне лечь обратно, она изображает, что будет меня кормить. Черт, нет. Я игнорирую ее и прислоняюсь плечами к стене, тяжело дыша и потея. Кажется, у меня сломаны ребра. Мне так плохо, что хочется кричать, но я отказываюсь позволить себе это.
Она смотрит на меня, хмурится, качает головой и что-то бормочет. «Упрямый осел» – представляю, как она говорит это. Девушка кладет сверток фольги мне на живот, который болит от попытки двигаться. Я тянусь к свертку, но рука ослабла. Справляюсь с несколькими кусочками, пока она смотрит. Очевидно, она хочет помочь, но не помогает. Хорошо. Я отказываюсь, чтобы меня кормили, как проклятого младенца.
Изнурительно и болезненно, но я справляюсь со всей едой и выпиваю всю воду. Мне лучше.
Она смотрит на меня, а затем стягивает одеяло. Если бы я не знал ее лучше, я бы подумал, что она покраснела. Эта идея нелепа, если учесть, что она делает ради выживания. Она не смотрит на меня, мягко отдирая скотч от повязки на ноге.
– Сделай это быстро, – говорю я ей. Она вопросительно смотрит на меня. – Быстро.
Я показываю ей, быстро разрывая бинт. Это чертовски больно, и мне приходится сдержать стон. Она берется за повязку на моих плечах и снова действует медленно.
– Нет, сделай это быстро, – я изображаю, как быстро рву повязку. Она недоверчиво смотрит на меня и что-то говорит. Я пожимаю плечами. – Лучше просто покончить с этим.
Она снимает повязку медленно. Из меня вырывается проклятие, я кладу свои руки на ее и резко дергаю, шипя сквозь зубы. Она отдергивает руки и пятится, что-то сердито бормоча и указывая на меня пальцем.
Думаю, она не любит, когда ее трогают. Поднимаю руки.
– Прости. Больше не буду.
Я кладу руки на колени, закрываясь, впиваясь пальцами в кожу. Она снова подходит ко мне и тянет последнюю повязку, на этот раз быстро. Я киваю, и она в неверии качает головой.
«Глупая задница», – снова предполагаю ее слова.
Она берет кусок марли и отрывает длинный неровный кусок. Я хмурюсь, желая показать ей, как это делается. Смотрю туда, где одеяло прикрывает ноги, и вижу свою одежду и что-то из припасов. Мой боевой нож. Я стучу ее по плечу и указываю на нож. Она качает головой, но я снова указываю на него. Она дает его мне и пятится, оставляя радом со мой марлю. Я поднимаю нож, глядя ей в глаза, вырезаю аккуратный квадрат и показываю его ей, а потом и второй, и третий. Я прикрываю нож и бросаю его вне досягаемости.
Она крадется ко мне как пугливый котенок, берет марлевые квадраты и осторожно прикладывает их к ранам. На столешнице стоит старая бутылка перекиси, и я указываю на нее. Раны должны быть чистыми. Она хмурится на меня, но берет бутылку и отдает ее мне. Я вытряхиваю пару капель на рану и до треска сжимаю зубы, чтобы сдержать крик боли.
Черт, больно.
Она забирает у меня бутылку и проделывает то же самое с оставшимися ранами. В конце концов, я отрубаюсь от боли. Когда я прихожу в себя, она неуклюже обматывает марлю скотчем, неплотно и не по центру.
– Нет-нет, не так, – говорю я.
Она начинает и роняет скотч. Я срываю повязку, которую сделала она, и перевязываюсь, плотно и по центру. Она внимательно смотрит и делает то же самое. Ее пальцы касаются моей кожи нежно, осторожно, будто перышки. Она смотрит на меня, и я киваю.
– Хорошая работа. Так намного лучше. Спасибо. Chokran.
Она отвечает, а я пожимаю плечами. Она указывает на меня и говорит:
– Спасибо.
А потом указывает на себя и повторяет то, что сказала. Я так понимаю, это значит «пожалуйста». Я повторяю, и она исправляет мое произношение.
Она касается моей груди, и на этот раз я ложусь, медленно двигаясь к полу. Каждый дюйм моего тела в агонии. Я лег тяжело дыша, от боли зажмурив глаза. Открыв глаза, я вижу, как она смотрит на меня с загадочным выражением лица.
Изучаю ее при свете дня. Она самая прекрасная девушка из всех, кого я видел. Примерно моего возраста, двадцать три или двадцать четыре. Узкое лицо, высокие скулы, маленькие нежные ушки, пухлые красные губы, обрамляющие широкий рот. Ее глаза похожи на шоколад, темный, жидкий, пока она наблюдает за тем, как я рассматриваю ее. У нее гибкое тело. Я помню это слово с уроков английского в старшей школе. Узкая талия делает ее стройные бедра соблазнительными изгибами, из-за чего полная грудь выделяется еще сильней. Я помню ее мимический комментарий о том, что голод подстегнул ее стать проституткой, и понимаю, что ее стройная фигура – результат больше голода, чем каких-то желаний быть худой ради красоты.
Она сжимается под моим взглядом, понимая, что я смотрю на нее оценивающе, как мужчина на женщину. Ее глаза становятся непроницаемыми, губы изгибаются. Пальцы сжимаются в кулаки.
Я опускаю взгляд, но чувствую, что она смотрит на меня на мгновение дольше. Она идет к двери, выглядывает на улицу и ныряет обратно в помещение с закрытым ожесточенным спокойным лицом. Красится помадой, накладывает слишком яркий румянец на щеки.
Я понимаю, что это ее трюк. Сейчас она совершенно другая. Тело раскрепощено, бедра покачиваются, пока она идет к двери; раньше же каждое движение было четким и рассчитанным. Теперь же она будто текучая, источает страстную уверенность, которая, как я понимаю, является подделкой. Она оглядывается на меня, как только почти пропадает из поля моего зрения, и я вижу, как на ее лице проскочила какая-то непостижимая эмоция.
Слышу, как мужской голос отвечает на ее голос, низкий и сладкий. Притворство. Сегодня воздух спокойный, и я могу слышать все. Слабое позвякивание ремня. Ее стоны, фальшивые, слишком громкие. Его голос, свиное похрюкивание.
В животе бурлит, в груди пульсирует. Ненависть. Ревность. Отвращение.
Откуда это?
Я не знаю ее. Даже не знаю ее имени. Так почему же я так остро реагирую? Ответа нет, но с каждой секундой мой гнев набирает обороты, подгоняемый быстрым сердцебиением. Из-за каждого звука мое нутро сжимается. Ее голос, полный ложного энтузиазма, измельчает мои нервы.
Теперь я признаю эти эмоции. Все они произрастают из одной: беспомощность. Я хочу остановиться, но не могу. Я даже не могу двинуться. Это ее выбор, ее жизнь, не моя. И я полностью от нее завишу.
Черт.
Слишком много времени – может, десять минут – спустя она появляется и повторяет процесс самоочистки в крохотной ванной без дверей. Она поправляет волосы, помаду, румяна и одежду. На этот раз я не смотрю.
Она смотрит на меня один раз, пока поправляет одежду. Я мужественно стараюсь удержать на лице безразличие. Не знаю, что она видит, но она отворачивается, выходит и прислоняется к стене своего дома рядом с окном в пределах моей видимости. Я смотрю на ее спину, замечая полоску кожи между юбкой и рубашкой.
Я не должен хотеть коснуться ее, но я хочу.
Непреодолимое желание.
Я поднимаюсь с земли, задерживая дыхание из-за боли, а затем позволяю себе упасть обратно. Молнии мучительной боли простреливают сквозь меня, ослепительно-белые, попадая в меня, пока я не отрубаюсь.
Темнота наполняет меня, избавляя от желаний, которые я не понимаю и которых у меня не должно быть.
