Текст книги "Признаю себя виновным..."

Автор книги: Джалол Икрами

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Как? Даже не хотите со мной познакомиться?! Я тоже, как и вы, приезжий. В командировке… Я – актер и режиссер, – последние слова молодой человек произносит доверительным полушопотом: – Меня пригласили сюда подготовить в здешнем клубе спектакль к Первому мая. И вот такой приятный случай – встречаю прелестную девушку, землячку…

Зайнаб уже не слушает его. Она заметила на другой стороне улицы молодую женщину в широком и ярком национальном платье. Толстые косы уложены короной вокруг тюбетейки. Гордо вскинута голова. Взгляд спокойный и полный достоинства.

– Посмотрите, – Зайнаб еле скрывает накипающее бешенство. – Посмотрите, посмотрите, товарищ актер. Вот идет молодая женщина. Она работает здесь, в Лолазоре, библиотекаршей. Можете вы сейчас подойти к ней так же, как подошли ко мне?

Актер пожимает плечами.

– Гм… Это… это забавно, – говорит он неуверенно. – Но ведь у нее нет чемодана… Ей не нужна моя помощь…

– Да, да, да, да! – кричит Зайнаб и стучит кулачком по чемодану. – Нельзя приставать к женщине на улице. За кого, за кого, за кого вы меня принимаете?.. Уйдите! Как вы мне все надоели…

Молодой человек отступает на шаг. В глазах его – растерянность. Не говоря ни слова, он поворачивается и через несколько секунд его уже не видно, он скрылся за поворотом. Зайнаб опять одна. В ней еще не улеглась ярость. Если бы ее спросили, почему она чуть не с кулаками кинулась на человека, который ей помог… конечно же, она и сама ничего не понимала.

Не могла же она в самом деле знать, что несколько дней, проведенных здесь, и переживания, пришедшиеся на ее долю, разрушили привычное бездумье и легкость. И уж, конечно, она не догадалась, что в ней нарастает душевный кризис.

…Да, удивительные перемены могут происходить с человеком! Зайнаб, вооруженная решимостью и злостью, подхватывает чемодан и твердым шагом, не оглядываясь, идет по направлению к сельсовету. Пусть-ка Мухтар поможет ей найти машину и уехать! Никого ей не надо. И Мухтара тоже не надо. А в сельсовет необходимо зайти и отметить командировочное удостоверение.

…Войдя в помещение, где толпится довольно много посетителей, Зайнаб решительно проталкивается вперед, к столу, над которым висит табличка – «Секретарь Лолазорского сельсовета». Высокий старик-колхозник смотрит на нее неодобрительно, но все же уступает дорогу. У стола стоит старуха вся в белом и горячо что-то говорит. Зайнаб слышит отдельные слова: «Рабочий стаж… Перерасчет… Пенсия…» Зайнаб с грохотом ставит чемодан у стола. Дрожащими от физического перенапряжения пальцами, неловко роется в сумочке и, наконец, находит и протягивает свое командировочное удостоверение.

По правде говоря, к ее решимости примешивается и страх. Сейчас она встретится глазами с Мухтаром. Удастся ли ей выдержать взгляд?.. И каким он будет, этот взгляд человека, который считает ее виновной в измене?

Но секретарь сельсовета не замечает протянутой руки. Он углублен в бумаги, а старая женщина всё говорит Зайнаб опускает руку. Она вдруг понимает, что так, наверное, нельзя. Мухтар, конечно, должен закончить разговор с посетительницей.

Слегка повернув голову, Мухтар, наконец, разрешает себе заметить Зайнаб.

– О, товарищ инспектор! – говорит он тихим и усталым голосом. Он ничем, решительно ничем не обнаруживает своего близкого знакомства с ней. Он вежлив, и только. Должностное лицо во время исполнения служебных обязанностей. – Вам нужно отметить командировку? Я скоро закончу и займусь вами. Присядьте, пожалуйста. – С этими словами он показывает на скамью, стоящую у стены.

И ей ничего не остается – только отойти и сесть. Так она и делает. А Мухтар уже не смотрит на нее. Долго, обстоятельно разъясняет он старухе в белом, какой порядок перерасчета пенсии. Он говорит:

– Из этих бумаг видно, что ваш покойный муж Баймурадов Файзулло Давлятович, иначе говоря сын Давлята, проработал на складе Заготзерно в должности сторожа двенадцать лет. Так?

Старуха кивает головой, и тогда Мухтар продолжает:

– А вот эта бумага свидетельствует о том, что до службы в Заготзерно ваш муж работал, в качестве подсобного рабочего, на мельнице… Но тут не хватает сведений о том, где он служил в течение трех лет в промежутке между работой в Заготзерно и на мельнице.

Старуха не понимает, чего от нее хотят, волнуется, кричит, оборачивается то к одному, то к другому. Видно, что секретарь уже давно мучится с ней, но ни одним словом, ни одним жестом не обнаруживает он своего раздражения или досады. Зайнаб впервые видит Мухтара на работе. Как мало он сейчас похож на легко вспыхивающего, резкого и порывистого мужчину, которого она до сих пор знала. Если в первую минуту Зайнаб казалось, что он отнесся к ней пренебрежительно, то сейчас она видит: иначе поступить было невозможно. Сколько такта и ума в его поведений! Сколько нужно терпения, чтобы слово за словом разъяснить малограмотному человеку сложную систему назначения пенсий и определения ее размеров!

– Вы не очень торопитесь? – обращается Мухтар к инспектору облоно. На этот раз он улыбается, но улыбка его сдержанна. – Мы можем попросить товарищей пропустить гостя вне очереди!

– Нет, нет, что вы! – искренне восклицает Зайнаб. – Я подожду.

Ей теперь хочется посидеть здесь дольше, понаблюдать за Мухтаром со стороны, увидеть его другими глазами. Ей даже пришла на ум неожиданная мысль: «Я восторгалась директором школы, когда он вел урок. Но ведь и в том, как Мухтар умеет разговаривать с людьми, как он внимателен к ним, тоже есть искусство и талант»… Восторженность, свойственная ее характеру, легко приводила ее в состояние умиления. И это ведь был Мухтар, ее Мухтар! Она замечает, как он осунулся. Синеватые круги под глазами вызывают в ней жалость. А то, как он сутулится, показывает ей меру усталости этого человека. Вот странно, вчера он был совсем другим. Жестокий ревнивец и грубиян… «Нет, нет, ты не права, – говорит себе Зайнаб. – И вчера он тоже показал глубину своего чувства. Стоило мне уйти, и он тут же включил магнитофон с записью моего голоса… А потом прятался за деревом, ведь он же не кинулся на нас с ножом. Он следил за нами и страдал, но при этом вел себя с достоинством истинно воспитанного человека».

Сейчас она готова истолковать каждый его шаг, даже каждую грубость, как проявление любви к ней. Она опять упрекает себя в том, что осмелилась сравнивать его с другими… И его усы – теперь она это ясно видит – ничуть не похожи на усики пошляка-актера…

– Ну, вот, я, наконец, и освободился немного. Прошу вас, товарищ инспектор, – Мухтар поднимается и кланяется ей. – Давайте вашу командировочку… Но ведь у вас еще не закончился срок, почему же вы решили нас покинуть? Разве школа уже не нуждается в ваших советах? Или вам не понравилось в нашем захолустье?

Издевательскую иронию, звучащую в словах Мухтара, Зайнаб воспринимает сейчас, как затаенную обиду против нее. Она ищет его взгляда, она хочет передать ему всю горечь, накопившуюся в сердце. Молит о прощении и оправдывается. Заверяет его в своей невинности… Но глаза секретаря сельсовета остаются холодно вежливыми и лишь изредка в них мелькает усталая покорность.

– Как же вы думаете добираться до города? Автобус уже ушел, такси редко заходят к нам, – он дышит на круглую печать, с силой прижимает ее к командировочному удостоверению Зайнаб. – На всякий случай, я отметил ваш документ завтрашним числом… Но мы, конечно, постараемся отправить вас с попутной машиной…

Эти слова вызывают в ней надежду: «Он не хочет, чтобы я сегодня уезжала! Он любит, любит, он только вынужден скрывать свои чувства здесь, при посторонних!» И она так радостно улыбается, что даже мрачный старик, который смотрел на нее раньше с укором, тоже распускает на лице улыбку. Один лишь Мухтар ничего на замечает.

– …но только на всякий случай. – Ей кажется в этот момент, что во взгляде его мелькает нехороший, злобный огонек. – Только что мне звонил из школы товарищ Салимов… Он по каким-то причинам опоздал, как и вы, на автобус, а ему непременно надо успеть в банк… Всё, что касается школы, сельсовет принимает очень близко к сердцу.

Мухтар тут же принимается крутить ручку телефона: – Заготхлопок?… Товарищ Абдуразаков?… Здравствуйте. С вами говорит Махсумов, из сельсовета… Очень большая просьба… Да, да, вы угадали… Директору школы и товарищу, командированному к нам из облоно, необходимо срочно попасть в город…

Зайнаб не слышит конца фразы. Бросив случайный взгляд в окно, она видит, что через площадь к сельсовету быстро шагает Анвар.

– Что с вами? Вы так побледнели! – произносит Мухтар. – Вот, пожалуйста, крепкий чай…

– Простите, но я… я лучше пройду на воздух…

Ни на кого не глядя и слегка пошатываясь, Зайнаб выходит в прихожую, а оттуда ныряет направо, во двор…

Глава 7.

Плечом к плечу с негодными не стой:

Сам загрязнишься, хоть и чист душой.

Абульмаджд Санои.

Перед самым концом рабочего дня, когда Мухтар рассовывал папки с бумагами по шкафам, в сельсовет зашла Мариам Сергеевна, кишлачный врач. Брезгливо вытерев стул носовым платочком, она села, открыла свой чемоданчик, стала перебирать рецепты, пакетики с лекарствами. Мухтар отнесся к ее приходу, как к чему-то совершенно обычному и скорее неприятному, чем приятному. Заперев оба шкафа, Мухтар повернулся в сторону поздней посетительницы и принялся довольно бесцеремонно ее разглядывать. Она не торопилась с объяснением и всё еще продолжала копаться в чемоданчике. Видно, каждый ждал, что скажет другой.

Подняв лицо, Мариам Сергеевна поправила прическу. Это была крупная дородная женщина, хорошо владеющая собой и знающая себе цену. Ее нельзя было назвать красавицей, однако, правильные черты лица, большие серые глаза и крупный волевой рот обращали на себя внимание. Портили ее веснушки и красноватый загар, свойственный блондинкам. Казалось, что лицо ее слегка обожжено. Лет ей было не больше тридцати – примерно столько же, сколько и Мухтару, но рядом с ней он выглядел как юноша; даже сегодня, когда на его лице так сильно отразились и бессонная ночь, и пережитые волнения и неумеренное потребление коньяка.

– Я зашла к вам, как врач, всего лишь, как врач, – произнесла, наконец, Мариам Сергеевна. – Сегодня утром вы мне звонили… И, – тут она деланно рассмеялась, – были немного не в себе…

Мухтар досадливо поморщился. Она продолжала серьезно:

– Я не стану вас ни в чем попрекать и не стану напоминать о ваших клятвах… Я говорю о тех клятвах, которые касаются состояния вашего здоровья. Все остальные клятвы мы ведь решили с вами зачеркнуть… – Она бросила на Мухтара быстрый многозначительный взгляд. – Не так ли?

Мухтар не отвечал.

– Вам не интересно со мной говорить? – с плохо скрываемым раздражением продолжала Мариам Сергеевна. – Тогда прошу: во-первых, не будить меня своими звонками. Клиническая картина алкоголизма, как раз такова, что подверженные этому недугу дурно спят, их беспокоят кошмары, они не находят себе места, у них возникает маниакально-депрессивное состояние и нередко в больном сочетаются мания величия с манией преследования.

– Мания преследования, – не выдержал, наконец, Мухтар, – у вас! Вы преследуете меня своими нотациями и… будьте любезны…

– Я любезна, даже слишком любезна. На что вы намекали сегодня утром, когда в горячечном бреду говорили о каких-то больных в доме директора школы? Неужели вы думаете, что вам удалось скрыть, – она бросила выразительный взгляд на чемодан Зайнаб, всё еще стоящий у письменного стола. – Помилуйте, ведь вы не ребенок. Вы хитрый, очень хитрый человек. Так почему же вы воображаете, что, вызвав в Лолазор свою любовницу и устроив ее в доме ни в чем неповинного и милейшего директора школы, вы тем самым прячете концы в воду? – Резко изменив тон, она заговорила быстро и нервно: – Кто эта девчонка? Ваша помощница? Какая-нибудь дрянь, через которую вы устраиваете свои делишки в городе или только новая жертва…

– Ну, вот… – протянул Мухтар, – опять упреки. Не вы ли, дорогая и очаровательная Мариам Сергеевна, говорили, что вам не нравится ни мой характер, ни мой образ жизни… Так в чем же дело?

– Кто эта девчонка? Я хочу знать, кто эта девчонка? – с болью воскликнула Мариам Сергеевна, поднимаясь со стула. Лицо ее еще больше покраснело, губы дрожали.

Мухтар взмахнул руками, казалось, он сейчас кинется на нее, но, овладев собой, он заговорил почти спокойно, чеканя каждое слово:

– Вы спрашиваете – кто эта девушка, чемодан которой стоит у меня в кабинете. Ну, хорошо, знайте! Эта девушка, а еще точнее – женщина, о которой вам уже известно, что она посещала здесь мой дом… Так вот, она – Зайнаб Кабирова… – в этом месте Мухтар немного смешался, но, махнув рукой, продолжал с еще большей энергией: – она меня любит. Любит искренне и давно. И я… да, я ее тоже люблю. Люблю, и вам-то какое дело!

Он сам был удивлен тем, что сию минуту сказал, но ему надо было во что бы то ни стало изменить тему разговора. Собеседница стала намекать на его грязные делишки спекулятивного свойства. Назвала Зайнаб сообщницей… Он вспомнил и стал в душе ругать себя последними словами: один раз, в пылу пьяной откровенности, поведал Мариам Сергеевне о дурацкой истории с воздушными шариками.

На счастье Мухтара пришел сторож. Услышав его шаги в прихожей, Мариам Сергеевна осмотрелась, опять поправила прическу, заперла свой чемоданчик и сказала:

– Вы грязный, дурной человек… И… и в эту вашу настоящую любовь я не верю. Да, не верю! Прощайте же и не смейте мне больше никогда звонить! – с этими словами она тяжелым шагом направилась к выходу.

Вошел сторож. Он поклонился, прижал руку к груди и сразу же завел разговор о ревматизме, который его давно мучит.

– Выйдем, дедушка, на улицу, – сказала Мариам Сергеевна. – Тут тяжелая атмосфера.

Глава 8.

Петля изгибается, вьется, подобно прекрасным кудрям.

Но помни: крепка ль ее хватка, – ты скоро изведаешь сам.

Абдульхасан Фаррухи.

Он был, как выжатый лимон, как лопнувший мяч.

Дорого ему стоил этот разговор. Способность казаться спокойным, сдержанным изменяла ему. Впрочем, лет пять назад, он действительно легко переносил и ночной разгул и разного рода жизненные осложнения. С веселой улыбкой бездельника и повесы отбивался он от ударов. В городе, в кругу товарищей, близких ему по манере жить и развлекаться, Мухтар забывал о невзгодах, отмахивался от них. Музыка, танцы, новые знакомства, общий галдеж большой компании – всё это помогало, поддерживало настроение. Иное дело в Лолазоре. Здесь нет ни одного ресторана, где нашелся бы компаньон, где оркестр и общий шум отвлекают от мрачных мыслей.

После ухода из школы он остался в Лолазоре только потому, что видел возможность поднакопить деньжонок с помощью всякого рода дел и делишек. И кое в чем успел. Нельзя сказать, чтобы время было потрачено впустую. В начале своей кишлачной жизни, он не подозревал, как трудно ему придется. Одиночество, – а он, несмотря на внешнюю общительность, был истинно одиноким человеком, – испортило его характер. Сам того не заметив, он утратил былую резвость, остроумие, игривость речи. Здесь они не ценились. Здесь всё время надо пыжиться, играть солидного человека. Только дома, у себя в каморке, – так презрительно он называл жилище в глубине двора, – он мог дать волю своим вкусам, но с кем, с кем? Изредка наезжали погулять городские собутыльники… А из местных жителей? Начальник почтового отделения – тот всегда без денег. Он хоть и обожает Мухтара и готов с ним сидеть за бутылкой до утра, но глуп – дела с ним невозможны, да и рассказать ничего нельзя. Анекдоты и то не понимает! Кладовщик колхоза – человек веселый, компанейский и с деньгами, умеет и красиво приготовить стол и с наслаждением попировать; знает толк даже в коньяке. О, это тертый калач! Даром, что ходит в поношенном халате и в глубоких галошах. Кем он был раньше? От него этого не добьешься – сколько бы ни пил, никогда не распустит язык. Дело делом, а лишнего ничего не скажет. Молодец! Но слишком частые встречи с ним могут вызвать подозрения в кишлаке…

Как игрок, которому везет и перед которым на столе уже куча денег, но он не может остановиться и делает ставку за ставкой, жадно загребая к себе выигрыш, так и Мухтар не мог остановиться. Он понимал: пора отсюда уезжать – сколько веревочку не вить, а концу быть. Его удерживала здесь алчность, дела с кладовщиком, дела с зоотехником каракулеводческой фермы – как их бросить, как отказаться от столь хорошо налаженных связей? Мухтар был зол на себя, на окружающих, на весь мир.

Люди, подобные Мухтару, уверены в своем превосходстве над другими. Они считают себя умными только потому, что знают, сколько своих знакомых, друзей и приятелей им удалось обмануть. Но в них никогда не умирает и с каждым годом растет и ширится страх… И это страх не перед очевидной опасностью. Каждый человек понимает, что, отправляясь в бой или перебираясь вброд через горную реку, он подвергается опасности. Робкие души отступают. Рассудительные и осторожные стараются всё предусмотреть. Храбрецы идут навстречу трудностям. Мухтар был из тех, которые называют себя отважными людьми только потому, что они не считаются ни с обычаями, ни с законами, ни с общепринятой моралью. Преступления, которые он совершал, Мухтар в душе своей всегда именовал ловкостью. Он легко себя оправдывал и в начале своего пути смеялся над теми, кто гордился своей честностью. Тогда он еще не знал, что пройдет несколько лет, – и каждое новое лицо будет вызывать в нем опасение и подозрительную осторожность: уж не следит ли этот человек за ним, не знает ли что-нибудь из его проделок? Опасности мерещились ему повсюду. Необходимость лгать и изворачиваться поминутно, хоть и стала второй его натурой, с каждым годом все более и более омрачала его жизнь.

Теперь он бывал весел и остроумен только под хмельком. Он стал пить и в одиночестве, подбадривать себя с утра. Ему долго удавалось не прибегать к спиртному на протяжении рабочего дня, но в последнее время он и в обеденный перерыв бежал домой, чтобы сделать глоток коньяку «для аппетита», и только после этого шел обедать.

Его отношения с женщинами, совсем недавно такие легкие и непринужденные, тоже осложнились. В кишлаке невозможно встречаться незаметно. Но главная беда заключалась в ином: Мухтару всякий раз казалось, что каждая новая знакомая любит его горячо и самозабвенно. Он излишне откровенничал с ними, хвастал, а, напившись, зло высмеивал тех, кого когда-нибудь надувал… Потом оказывалось, что и новая подруга ниже его, что у нее полно недостатков или что она мало его любит, так как не признает Мухтара своим повелителем.

С того самого момента, как в Лолазор приехала Зайнаб, Мухтар совсем потерял верное направление. Несчастная страсть к этой девчонке, которую он не может преодолеть вот уже сколько лет, возмущала его. «Что такое – неужели и я подвержен тому, что в романах и в стихах именуется любовью?» – часто задавал он себе вопрос. Он не знал, что и в нем живет потребность ласки, уюта, своей семьи. Душевную ожесточенность и раннюю опустошенность души он принимал за мужскую зрелость и мудрость. Неделю назад Мухтар еще был доволен налаженными, ни к чему не обязывающими отношениями с Мариам Сергеевной. Стоило приехать Зайнаб, и он уже не мог без неприязни смотреть на свою лолазорскую возлюбленную. Один раз он поклонился ей нарочито небрежно, в другой раз позволил себе с ней непристойную шутку. Она вызвала его на разговор, и сразу же чувство подсказало ей, что ее обманывают…

…«К чорту, к чорту, всё к чорту!» – сжимая себе голову ладонями, повторял Мухтар. Он всё еще сидел в своем кабинете. Сторожу сказал, что занят срочным делом, и отослал его в правление колхоза за какими-то ненужными бумагами. Он даже свет не включил. В который уже раз он мысленно возвращался к разговору с Мариам Сергеевной. «Что она знает? Только о шариках?.. Или я по пьянке проболтался о наших делах с Абдулло?.. И что она сделает? Ограничится обидой и гневом, или… Или станет мстить? Начнет разоблачать?»

События последних двух недель тоже волновали его своей несуразностью и непоследовательностью. «Совсем перестал держать себя в руках. Распустился, да, распустился! Чорт его знает, откуда вдруг прилипла ко мне ревность! Ну, спуталась бы Зайнаб с Анваром, скомпрометировала бы и себя и его – ну, и прекрасно! Развязала бы мне руки. А я побежал следить, отправился к Сурайе. Хорошо, что хоть был вежлив сегодня с Анваром, устроил ему машину; он, кажется, ничего не знает – ни о разговоре с Сурайе, ни о моей утренней болтовне с врачихой…»

Подавленное состояние и все нарастающий страх довели его до того, что он подбежал к двери и повернул ключ. «Следует всё обдумать, всё взвесить! Надо ж так – и Зайнаб, и Анвар, и Сурайе, и врачиха, но хуже всего Абдулло!»

Ночной разговор с отчимом был и в самом деле страшным. План, который тот выдумал – привлечь нового человека только для того, чтобы сделать из него козла отпущения… Сложный, опасный план, да и неумный… Можно бы, конечно, пожертвовать Зайнаб. Устроить склад каракулевых шкурок в городе, у нее на квартире, но ведь она выдаст. Выдаст по глупости. Назовет мое имя. А теперь, после ее приезда сюда, любой увидит, что мы связаны… Вот если бы она продолжала жить в доме Анвара и если бы там ничего не произошло… Подбросить шкурки ему, спрятать их где-нибудь в кухне…

«Если бы да кабы, – передразнил он сам себя… – Ах, всё это не годится, и кругом, кругом одни враги. Даже Абдулло. Своя рубашка ближе к телу! Но как же быть, что делать?» Мухтар бегал по темному кабинету, наталкивался на стулья и столы. Вдруг он споткнулся об чемодан Зайнаб и чуть не упал. Это заставило его остановиться. «А где же она? Куда девалась эта проклятая девчонка?»

Он вспомнил, что когда пришла машина – все бросились искать Зайнаб. Но Анвар торопил, не хотел ждать и одной минуты. Ясно – зачем ему афишировать свои отношения! «Благополучный человек! Благородный человек! – с лютой ненавистью думал Мухтар. – Ну, погоди же! Я до тебя доберусь и до твоей святоши Сурайе тоже!» Но он и сам понимал, что угрозы его ничего не стоят, что мелкие пакости не свалят этого всеми уважаемого человека. Он даже, кажется, начал понимать, что таким способом может нанести вред только самому себе.

Вернулся сторож. Дернул дверь. Постучал. Мухтар притаился. «Что ему сказать? Сторож сейчас пойдет ко мне домой».

– Дядюшка Саттар, я здесь. Сейчас открою, – и, отомкнув дверь, он спросил: – Принесли бумаги?.. Ну, вот и хорошо, давайте. А я тут, сидя за столом, задремал… Знаете, как устаешь!

Глава 9.

Мы оба желты от скорбей, мы оба в слезах и огне.

Увы! одинокая жизнь постыла тебе, как и мне.

Пылает в твоей голове сердечное пламя мое,

А в горестном сердце моем пылает твое бытие.

Абульнаджм Манучехри.

Этот вечер Мухтар провел со своими приятелями – начальником почтового отделения и кладовщиком колхоза. Славно провели время. Жены кладовщика не было дома, дети спали, никто не мешал. Ишмухаммедов приготовил плов, начальник почты сбегал за водкой. Они выпили, поели. Мухтар был в ударе. Удивительное создание человек – настроение может измениться за каких-нибудь полчаса. Что ему Ишмухаммедов? Даже другом его назвать нельзя, но успокаивает лучше всякой валерьянки. Чем? Своей отличной уверенностью и улыбкой. Да, улыбка опытного человека – ой, как это много! Ну, а кроме того – прищур глаз, плутоватый и веселый. Подарит взглядом, чуть-чуть ухмыльнется и откуда-то сразу берется уверенность, что всё трын-трава или как еще говорят русские – «где наша не пропадала».

После четвертой стопки Мухтар так развеселился, что стал плясать лезгинку.

В прошлом году он провел отпуск в Сухуми. Понравились ему тамошние песни и пляски и то, как там живут. «Ай, хороши в Сухуми женщины, но еще лучше мужчины!» Те грузины, с которыми общался Мухтар в дни отпуска, показали ему, как надо пить и веселиться. Они говорили, что он и сам похож на грузина. Признали, что он хорошо подражает их пляскам. А когда он взял в руки бубен и стал выбивать сложные таджикские ритмы – грузины без конца хвалили его, целовали, пили за него, а потом привели лошадей и всей гурьбой поскакали в горы.

Всё это рассказывал в тот вечер Мухтар своим кишлачным собутыльникам. Не жалел красок, дал возможность полюбоваться собой… И весь вечер у него почему-то было ощущение, что он прощается со своими друзьями. Словно всё это происходит в последний раз. А завтра или послезавтра он соберет свои вещички и – будьте здоровы, дорогие друзья, ждите от своего незабвенного и дорогого Мухтара Махсумова писем с красивыми марками!

И что удивительно – предчувствие отъезда не вызывало в нем никаких мрачных мыслей. Не надо было сжимать голову руками, не надо было ругать себя. Весь мир – прекрасен, и ему, Мухтару, не будет плохо. И если он уедет – на новом месте ему, наверное, будет лучше… Мухтар неожиданно поцеловал в щеку начальника почты, и тот даже зарделся от удовольствия и в ответ стал целовать Мухтару руку.

– Мухтар-джон, – спросил он со сладчайшей улыбкой, – как вы добиваетесь…

– Не вы, а ты, – поправил его Мухтар и еще раз чмокнул в щеку.

– …как ты, золотой Мухтар, добиваешься того, что кожа на твоих руках нежнее, чем у девушки и пахнет персиком и миндалем?

Тут-то Мухтар и вспомнил опять о Зайнаб. С тех пор, как она приехала, он извел на себя половину того крема, который был у девушки. Вспомнив сейчас о том, что она куда-то исчезла, а перед тем побледнела, как тяжело больная, он не почувствовал ни раздражения, ни ревности. Так вспоминают в добрую минуту о непутевом своем ребенке. Его жаль до боли. Понимаешь, что конченный он человек, но ведь твоя кровь, разве можно отнестись равнодушно, разве можно бросить и забыть! Что и говорить, он сроднился с Зайнаб. «Проклятая девчонка!» – мысленно повторил он слова, произнесенные им в тот мрачный час, когда он сидел в темном кабинете. Но тогда этими словами он ругал Зайнаб, а теперь вкладывал в них восхищение.

В двенадцатом часу ночи, захватив про запас четвертинку водки, Мухтар излишне твердым шагом, с гордо поднятой головой и взглядом победителя, шел посредине улицы к дому сельсовета. Опять, как и вчера, светил круглый месяц и легкий ветерок, теплый, нежный, весенний ветерок ласкал своим дуновением кожу лица. Улица была пустынной, только в окнах Анвара горел свет. Проходя мимо школы и мимо домика директора, Мухтар еще выше задрал голову. Всё ему сейчас было нипочем. Пусть-ка выйдет Сурайе – он ей скажет!

Что он ей скажет, Мухтар так и не придумал. Он вспомнил, что окно, выходящее на улицу – это окно детской, той самой комнатки, в которой жила всё это время Зайнаб. «Почему «жила»? Может быть, она и сейчас там?.. Нет, нет, чемодан-то остался в конторе…» Сердце защемило от предвкушения того, что сейчас он увидится с Зайнаб. Полчаса тому назад он сам задавал себе вопрос: куда она девалась? А сейчас – знал, да, не думал, а знал, что Зайнаб у него. Куда же, в самом деле, могла она деваться. Очень ей нужно ходить по кишлаку! Вспомнил он и молящее выражение глаз своей девчонки. «Протягивает командировку, старается придать себе независимый вид, а в глазах любовная тоска и робкая просьба простить…»

…Так оно, конечно, и оказалось. Войдя к себе, Мухтар не зажег свет. Постоял, чуть покачиваясь, в густой темноте и прислушался, принюхался: здесь или нет? Услышал прерывистое и чуть всхлипывающее дыхание обиженного ребенка. Почувствовал запах ее духов. И откуда-то из глубины пришло умиление. Только не умиление нежности, а другое – жадное умиление мужчины. Оно влечет за собой острое желание подхватить на руки, закружить, и целовать, и кусать, и шептать бессмысленные слова…

Стараясь не скрипнуть половицей, Мухтар стал подкрадываться к тахте. Но Зайнаб всё-таки проснулась, слегка вскрикнула, а потом прошептала:

– Кто это? – голос был беспомощным, как у человека, который никогда и нигде не чувствует себя дома, не может спрашивать по-хозяйски.

Мухтар двумя большими шагами приблизился к ней, опустился на колени, обнял Зайнаб за плечи и стал целовать. И глаза, и щеки, и губы, и даже руки – всё у нее было солоно от слез…

…Потом, когда она уснула, а в нем все еще бурлила энергия, он тихо поднялся, зажег настольную лампу и накрыл полотенцем, чтобы свет не бил в глаза спящей. Откинувшись на стуле и прикрыв веки, Мухтар отдался сладостной истоме. Мысли неопределенно метались вокруг какого-то еще неясного центра. Сейчас он подумает, а может быть и сделает что-то очень, очень важное, решающее. Именно так – решающее всю его жизнь. Но для решения не хватало чего-то, какой-то детали, одного глотка… Ну, за этим далеко ходить не нужно. Привычным движением он завел руку назад. На стуле висел пиджак, в кармане пиджака – четвертинка водки. Мухтар не стал себя утруждать поисками стакана. Выковырял карандашом картонный капсюль, сделал глоток прямо из горлышка. Четвертинку поставил на стол. Пошарил глазами чем бы закусить, нашел кусочек печенья, пожевал и вдруг увидел в пепельнице разорванный плотный лист бумаги. Такой белой глянцевой бумаги у него в доме никогда не было. Не задумываясь, не придавая тому, что он делает, большого значения, он разложил куски на столе, подобрал по извилинам рваных краев. Это оказалось не трудно. Перед ним теперь лежали стихи. И он уже собрался было небрежно смести их со стола, как вдруг заметил в предпоследнем байте имя Анвара. Тогда он стал читать:

Тайну я хотел сберечь, но не уберег, —

Прикасавшийся к огню пламенем объят.

Говорил рассудок мне: берегись любви!

Но рассудок жалкий мой помутил твой взгляд.

Речи близких для меня – злая болтовня

Речи нежные твои песнею звенят.

Чтоб умерить страсти пыл, скрой свое лицо,

Я же глаз не отведу, хоть и был бы рад.

Если музыка в саду – слушать не пойду,

Для влюбленных душ она, как смертельный яд.

Этой ночью приходи утолить любовь, —

Не смыкал бессонных глаз много дней подряд.

Уязвленному скажу о моей тоске,

А здоровые душой горя не простят.

Не тверди мне: «Анвар-джон, брось тропу любви!»

Я не внемлю ничему, не вернусь назад.

Пусть пустынею бреду, счастья не найду, —

Невозможен все равно для меня возврат.

«Господи, – покачивая головой и недобро улыбаясь думал Мухтар, – какой идиот… Вот тебе и благородный, вот и передовой… Попался ты мне теперь, голубчик!» Он взглянул на Зайнаб. Вот та, которой посвящены эти стишата. Мухтар не помнил, конечно, эти стихи Саади. Да и вообще он презирал поэзию. Делал исключение для Зайнаб. Если она читала вслух, а он был в благодушном настроении – мог и похвалить. Как хвалят способного ребенка – снисходительно, и только…