Текст книги "Признаю себя виновным..."

Автор книги: Джалол Икрами

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

… А в это время Анвар выходил с партсобрания. И по пути домой он тоже услышал песенку жаворонка. Снова в памяти его возникло воспоминание – одновременно приятное и неприятное, во всяком случае, тревожное. «Чей это голос? Кто это поет?..»

Но песенка вскоре прервалась, и Анвар так и не вспомнил…

…Давным-давно, когда Мухтар еще работал в школе, он пригласил на один из своих холостяцких вечеров Анвара. Вот тогда-то он и включил ленту с песенкой, напетой Зайнаб. Вот тогда-то он и сказал: «Это поет мой жаворонок». Сказал, наверное, желая похвастать. В тот вечер много пили; приятели Мухтара, приехавшие из города, рассказывали какие-то непристойные анекдоты. Анвар несколько раз порывался остановить болтливых молодых людей. Хотел строго предупредить: – «Я не позволю в моем присутствии говорить всякие пошлости!» – но деликатность и душевная мягкость воспрепятствовали этому. Все это уже давно позабыто. Мухтар от него теперь далек. И все же осадок остался.

Да, Мухтар всюду, где появлялся, оставлял свои липкие следы. Не только девушки и молодые женщины, разгадав его, радовались тому, что наконец-то порвали с ним. Юноши, да и взрослые мужчины тоже, если сами были чисты душой и честны, разобравшись в том, что представляет из себя этот человек, уходили от него со вздохам облегчения.

Не всем удавалось это безболезненно. Мухтар знал человеческие слабости, умел им потакать. Вот и сейчас он ведь не просто включил магнитофон. Нет. Он открыл окно и пустил динамик на полную мощность.

Догадывался, что Зайнаб бродит где-то здесь неподалеку и грустит, а если так, значит услышит, а услышав умилится.

Когда кончилась песенка, Мухтар немедленно выключил музыкальный ящик и побежал к своей потаенной калиточке. Так действуют охотники, поставившие приманку. Приоткрыв калитку, он оглядел улицу. К этому времени луна уже поднялась высоко – было хорошо видно. Зайнаб стояла у дерева. Мухтар хотел ее окликнуть, но тут же заметил одинокую мужскую фигуру, идущую посреди улицы в сторону Зайнаб.

Анвар! Увидев его, Мухтар притаился: «Посмотрим, посмотрим, что будет дальше…»

Вот Анвар уже возле того дерева, где стоит Зайнаб… Она вскрикивает от неожиданности… Анвар что-то говорит, она что-то отвечает…

Как ни прислушивается Мухтар, слов он различить не может. Он видит – Анвар и Зайнаб сближаются, идут рядом, проходят мимо него… Куда? Они определенно удаляются от своего дома!.. Одну только фразу, сказанную Анваром, успевает услышать Мухтар:

– Так значит, и вы тоже?! А я думал, что только я люблю…

И он, и она рассмеялись, а потом заговорили тише. Мухтар дал им возможность отойти шагов на тридцать и, прячась в тени, двинулся следом за ними.

Они свернули за дом сельпо и медленно пошли через ярко освещенный луг к купе деревьев, – туда, где шумел маленький водопад и лежало несколько валунов, заменяющих влюбленным Лолазора скамейки.

Мухтар не решился идти за ними дальше. Да и зачем? Всё и без того ясно!..

Мухтар поворачивает назад. Сперва он идет быстро, почти бежит. Куда он торопится? В голове его, наверное, созрел план… Но вот он замедляет шаг, трет рукой лоб и, наконец, остановившись, осматривается по сторонам. Да, оказывается и такие люди, как он – энергичные, решительные – иногда вынуждены всерьез обдумать свои поступки и намерения. Опрометчивость может еще более осложнить жизнь… И вправе ли он, представитель власти, один из наиболее заметных в кишлаке людей, бежать по центральной улице в такое время? Нет, нет – солидность прежде всего!

Теперь, если кто-нибудь и видит Мухтара, этот невольный свидетель его вечерней прогулки может сказать: секретарь сельсовета медленно, заложив руки за спину, бредет по улице от лавки сельпо к школе. Может быть, у него голова болит. А, может быть, он думает над тем, как лучше выполнить финплан квартала. Ведь все дела сельсовета сейчас на нем – председателя вызвали на несколько дней в Сталинабад.

Что верно, то верно. Мысли в голове секретаря сельсовета так и кишат. «Ну и положеньице! – повторяет он про себя. – Не торопись, не торопись Мухтар! Не поддавайся чувству! Взвесь всё!»

И вот он начинает взвешивать. Зайнаб влюбилась в Анвара? Ну, нет – это несерьезно. И можно ли допустить, что Зайнаб здесь, неподалеку от его дома, назначила свидание Анвару? Глупости, конечно. Просто случайно встретились.

Что же означает, в таком случае, фраза, сказанная директором школы: «Так значит и вы тоже?! А я думал, что только я люблю…» Мухтар – опытный волокита. Уж он-то знает: так, между прочим, на ходу, в любви никто не объясняется. Обыкновенный разговор о любви к природе, или к вечерним прогулкам при луне. Начало… Да, конечно, для начала романа такая фраза годится. Но он, правду говоря, не верит и в то, что кокетка Зайнаб способна всерьез полюбить скучного провинциального учителя.

И все-таки – вот удивительно! – когда Мухтар вспоминает, как Зайнаб идет рядом с Анваром через освещенный луной луг, сердце его начинает ныть, а мускулы рук напрягаются. Ревность? Вот еще! Он давно решил, что человек, который хочет чего-нибудь добиться в жизни – стать богатым и независимым, – такой человек не имеет права ни на безрассудную любовь, ни на ревность. Конечно, и любовь, и ревность могут служить ему в качестве оружия. И оружие это действует, обычно, безотказно. Если это только, разумеется, чувство другого человека – женщины или мужчины, все равно.

Абдулло, отчим, однажды рассказывал: даже в лагере, среди преступников, находятся чудаки, которые из любви готовы на самые отчаянные поступки. Одна молодая растратчица влюбилась в «пахана»^[8]. А что сделал «пахан»? Он не отверг этого чувства. Недаром он был наиболее ловким и опытным из жуликов. Он использовал любовь девушки. Обещал, что если ему удастся вырваться на волю, он возьмется за честный труд и женится на ней. Отбыв свой срок, девушка поступила на работу, поселилась неподалеку от лагеря, стала носить «пахану» передачи. А потом?… Потом любовь ее так увлекла, что она помогла «пахану» бежать… Ну, что ж, он бежал, – тут Абдулло, помнится, весело засмеялся: «пахан» убежал не только от наказания, но сбежал и от влюбленной дурочки. Только она его и видела!

Конечно, Мухтар не собирается брать себе в пример уголовных преступников, но нельзя не согласиться: «пахан», действительно, настоящий мужчина, умеющий владеть собой и своими чувствами.

В самом деле – разве не глупо теперь, когда Зайнаб так запуталась, жениться на ней? Во что она превратилась, эта девочка, с которой он познакомился в доме раиса!.. Смешно вспомнить – репетитор!.. Когда это было? Господи боже ты мой – прошло шесть лет. Да, целых шесть лет его судьба так или иначе связана с этой девчонкой. Ни одна девушка, ни одна женщина не держалась вблизи от него так долго.

Мухтар учился на втором курсе, когда, в один из весенних вечеров, его неожиданно вызвал к себе заместитель директора пединститута. Мухтар как сейчас помнит: в тот вечер было назначено свидание… кажется с Клавой. Да, конечно с этой курносой официанткой из нового павильона в парке культуры… Заместитель директора попросил его сесть и, медленно цедя слова, с какой-то необычайной торжественностью, объявил:

– Мы тут говорили с директором и наш выбор остановился на вас… У вас, кажется, есть квартира в городе?

– Да, я живу в своем доме, – еще не зная о чем пойдет речь, сказал Мухтар.

– Это хорошо, – продолжал заместитель. – Хорошо и то, что на вас приличный костюм… Короче говоря, как вы смотрите на то, чтобы провести каникулы здесь, в городе?

Мухтар выжидательно молчал.

Тут заместитель почему-то замялся:

– Дело, видите ли, в том… Мы рассчитываем на вашу воспитанность, скромность… Ну, и на ваши педагогические способности. Вы, кажется, сильны в математике?..

«Что он тянет?» – подумал тогда Мухтар. Ему надо было торопиться – Клава уже, наверное, стоит под часами на почте.

– Есть одна девочка. Дочь…

Тут Мухтар начал понимать. Известно было – у директора плохо учится дочка.

– Репетитором? – произнес он. – Нет, я никак не могу!

– Да подождите, не торопитесь с решением! Вы же не знаете условий. Все лето вы будете здесь, при институте, я дам вам возможность заработать.

Теперь Мухтар уже не сомневался: дочка директора. Конечно, было бы не плохо сблизиться с директором института. Но товарищи и без того называют его ловкачем. А есть и такие, которые обвиняют его в подхалимаже. Какой смысл, в самом деле, – учится он достаточно хорошо и опека директора ему не нужна. Опека, да еще в ущерб отношениям со своими однокурсниками. На это он не пойдет… И он так энергично замотал головой, что заместитель поморщился:

– Вот что, молодой человек. Я не могу вести этот разговор долго. Внизу ждет ЗИС. Поезжайте. Поговорите. Возвращайтесь. И тогда будем решать.

«ЗИС»! Мухтар сразу смекнул, что тут пахнет жареным. И заместитель по лицу его понял: студент станет сговорчивее.

– Эх, ты! – воскликнул замдиректора со снисходительной улыбкой и похлопал Мухтара по плечу… – Поезжай, поезжай. Но, смотри, не подведи нас!

Так Мухтар познакомился с Зайнаб.

Когда он приехал в этот большой дом, его ввели в столовую, где уже ждала хозяйка. Пожилая, строгая женщина с уверенными манерами и властным взглядом.

– Вы сын известного юриста?

Мухтар наклонил голову.

Она оглядела его и, видимо, осталась довольна.

– Наша девочка – очень нервный и впечатлительный ребенок… Она много болела и вообще… Науки ей плохо даются. Ребенка надо заинтересовать. Понимаете? Увлечь!

Потом позвали Зайнаб. Мухтару показалось, что ей не больше тринадцати лет. Его поразили лукавые миндалевидные глаза, смешное ребячливое кокетство. Когда он узнал, что девчонка уже в восьмом классе – мысли его повернули в другую сторону. Ее мама сказала, что надо увлечь… Да, конечно, это задача…

Пожилая и не очень интеллигентная женщина – Ойша-бегим имела в виду только один смысл этого слова: увлечь науками. Но Мухтар уже в тот момент не мог не подумать: «Увлечь? Да, это забавно». Правда, мысли о женитьбе ему еще не приходили. Давно решено, что женится он не раньше, чем устроит свою жизнь… Ойша-бегим, мать Зайнаб, сама толкнула его на то, чтобы он пригляделся к девочке. И он пригляделся. А, приглядевшись, заметил: ее грациозность, это уже не грациозность девочки; в ней столько кокетства, что становится ясным – его будущая ученица прочитала не мало романов и в этих романах ее больше всего увлекала любовь…

Но была в Зайнаб и чистота яблоневого цвета: щемящая душу наивность движений. Она сутулилась, как все девочки, формы которых только-только начинают расцветать. Дивная, чарующая застенчивость. Прозрачность кожи и нежность румянца – все это было так необычайно и так далеко от того, что он знал…

Помнится, уже в ту первую встречу с Зайнаб, сердце Мухтара непозволительно задрожало. Уходя домой, он размечтался: вот бы воспитать себе такую невесту и потом спрятать от чужих глаз, укрыть под паранджой…

Да, да! Он даже рассмеялся над этими мечтами: откуда у него, современного человека с европейским вкусом, такие мысли? Пережиток? Да, конечно, пережиток феодальных обычаев. Анахронизм. Атавизм.

Позднее он познакомился с отцом. В первый же вечер Мухтар определил: Очил-ака не бывший батрак. При всем том, что сейчас он толст и важен – он и сейчас батрак: батрачит для народа, работает днем и ночью. Но главным образом он батрак своей единственной дочери – Зайнаб. И еще Мухтар сделал вывод: старик туповат, совсем не понимает шуток, не ценит анекдотов. В первом же разговоре стал наставлять Мухтара на путь истинный:

– Это мне очень удивительно, как это вы не рветесь после института ехать в район. Знаете, какая там нужда в культуре!

Словом, они не сошлись характерами – Мухтар и отец Зайнаб. Но уроки пошли девочке на пользу. Физика, химия, математика – в них Мухтар действительно был силен, а стремление увлечь наукой, да и не только наукой, было в нем так велико, что ученица быстро догнала свой класс, а кое-в чем ушла вперед…

Когда они в первый раз поцеловались? Мухтар этого не мог вспомнить. Он помнит только, что впервые поцеловал Зайнаб опрометчиво, не думая и совсем некстати. Да еще в такой обстановке, что их могли увидеть. Ну, а если бы увидели – всё бы рассыпалось, весь его замысел В его отношениях с Зайнаб всегда было так: боролись два чувства – настоящая любовь и желание сделать карьеру. Теперь-то он понимал – в этом и крылось его несчастье.

Надо было влюбиться, вернее, заставить себя влюбиться в Очила-Батрака, председателя облисполкома. Надо было с первого же дня во всем с ним соглашаться, ухаживать за стариком, ухаживать за старухой. Пусть Зайнаб осталась бы к нему равнодушной… Ну, не равнодушной, только чуть-чуть заинтересованной. Во всяком случае, так поступать, как поступал Мухтар, было в высшей степени глупо и нерасчётливо.

Через год его уже выпроводили из дома. Тихо, вежливо. Даже деньги предлагали. С Зайнаб, когда она перешла в десятый класс, он встречался тайно. Мухтар прекратил бы и эти свидания, помня как дурно относится к нему ее отец. Но… Оказывается, и такие люди, как он, к своему глубокому несчастью, могут влюбиться. Удивительнее же всего было то, что и потом, когда Зайнаб уже пробиралась втайне к нему в дом и уходила поздно вечером, даже после этого, чувство его не только не остыло, а все росло и росло.

Проклятый старик! Как можно было разобраться в характере этого деревенщины?! Еще в тот год, когда Мухтар запросто бывал в доме раиса, он не мог не видеть, что Очил-ака души не чаял в дочери. Ни в чем ей не отказывает, потакает всем ее прихотям. Ну, разве можно было предположить, что старик упрется?! Мало упрется – от дочери откажется!..

На что рассчитывал Мухтар? Зайнаб придет домой, покается, скажет, что жить без него не может, а если отец начнет бурчать и злиться, – пустит слезу, или даже горько расплачется. Был же случай, когда Зайнаб, вопреки воле отца, купила себе модную шубку. Очил-ака так взбеленился, что даже оторвал воротник этой новой и очень дорогой шубки, привезенной из Ленинграда. Но стоило денек поплакать – старик сам отвез шубку в мастерскую; скорняки ее починили так, что и следов не осталось.

Мухтар помнит вечер. Душный майский вечер перед грозой. Он сидел и ждал. Зайнаб в тот год получила аттестат зрелости. Она пришла и сперва всё было хорошо. Но вдруг она стала упрекать:

– Вы говорите, что любите, но почему же тогда мы до сих пор должны скрывать свои чувства от людей?

Что он мог ей ответить? Разговор этот возникал уже не в первый раз. Отшучиваться больше нельзя, но нельзя было и прямо заявить: «Не ты мне нужна – нужен твой отец, его влияние, его общественное положение. С помощью твоего отца я мог бы, закончив институт, мгновенно выдвинуться…»

Он смотрел на нее тогда и делал всё, чтобы не выдать взглядом свои истинные мысли: «Неужели ты воображаешь, глупенькая, что даже с тобой я соглашусь на жизнь бедного служащего – начинающего педагога?! И так я слишком долго с тобой вожусь. Если бы не ты, я давно бы женился на дочери заведующего вокзальным буфетом. Там нет общественного положения, там деньги, а это не так уж мало».

Нет, такого он ей не мог сказать и не сказал.

– Я вижу, – вот что он сказал ей тогда с улыбкой человека мудрого и благородного, – что ты, моя дорогая Зайнаб, меньше ценишь своего отца, чем я. Меньше бережешь. Он человек больной. Души в тебе не чает: ты второе его сердце. Подумай, что будет с ним, если он узнает, что мы поженились без его согласия! Ты и я – простые маленькие люди. Он – общественный деятель, государственный человек. Его здоровье принадлежит народу. Можем ли мы с тобой распоряжаться этим достоянием? Можем ли ставить на карту такую драгоценность?

Зайнаб слушала его со слезами на глазах. Щеки ее разгорелись. Внезапно она вскочила и убежала, хлопнув дверью…

Мгновение спустя, она крикнула в окно:

– Видите, собирается гроза. Сейчас хлынет дождь. Но всё равно – ждите меня, Мухтар! Я бегу к отцу. Я скажу ему всё.

…Через час она вернулась, вся мокрая. В руке ее был узелок с бельем и двумя платьями. Ни слова она ему не сказала – только кинулась на шею.

Надо было выгнать! Это было единственно правильное решение. А у него не хватило сил. Только к утру он придумал план. Сказал:

– Мы уедем в другой город. В Ташкент… Да, да, в Ташкент – там у меня родственники. Тетка… И всё-таки, Зайнаб, жаворонок мой, мы будем выше его и благороднее: мы не нарушим его воли, не пойдем в ЗАГС. Не пойдем до тех пор, пока он не образумится. Такой хороший, такой передовой человек, как может он нести в своей душе следы феодально-байских пережитков! Не признавать влечения сердца – какая отсталость! Зайнаб, милая Зайнаб, поверь – он сам пришлет за нами. И тогда мы ему расскажем, что ради уважения, к нему, только ради этого мы не зарегистрировали наш брак.

Мухтар в душе смеялся: только Зайнаб по своему простодушию могла не понять, как мало убедительны все эти доводы. Но расчёт его действительно строился на том, что отец смягчится, признает его своим зятем, а тогда… тогда можно и в ЗАГС. Но не раньше. Ни в коем случае не раньше!

Разве не глупо зарегистрироваться с этой промокшей под дождем девчонкой с двумя платьями? Подумать только – пойдешь в ЗАГС и с этого самого момента она уже совладелица твоего дома. А не дай бог родится ребенок – не отвертишься…

Что было потом? Глупость росла, множилась. Попусту шло время. Каникулы того года унесли с собой немало денег. Его денег – у нее пока ничего не было. И что было самым нелепым: он вел себя, как настоящий влюбленный. Больше того – и в самом деле потерял голову. Помнится – всего за пять тысяч сдал свой дом в аренду на целый год. Повез Зайнаб в Ташкент, ничего не жалел для нее…

И тут вдруг пришло страшное известие – умер Очил Кабиров. Кажется, Зайнаб меньше горевала, чем он, Мухтар: рухнули все его надежды. Зайнаб уехала, вернулась домой, к матери. Там случилось то, что и должно было рано или поздно произойти – если бы Мухтар был поумнее, он обязан был бы это предвидеть – Кабировых из большого дома переселили в маленькую квартирку. Пенсию, ввиду того, что Зайнаб уже была совершеннолетней, назначили грошовую, сколько-нибудь значительного имущества у них не осталось.

В тот самый раз Мухтар встретил в Ташкенте своего отчима. Еще до смерти Очил-ака, Абдулло, узнав о планах пасынка, поднял его на смех:

– Зачем тебе эти люди? Держи связь с нами! Опирайся в жизни на таких, как мы! Должность, которая не может принести ничего, кроме зарплаты, это хомут ишака. Шайтан тебя угораздил поступить в пединститут. Ну, да ладно – хоть какой-нибудь диплом, он всегда пригодится. Но связать себя с дочерью такого камня, как Очил-Батрак!.. Этого я от тебя никогда не ожидал. Разве не знаешь: честный – все равно, что дурак.

Глава 8.

Поцелуй любви желанный, – он с водой соленой схож:

Тем сильнее жаждешь влаги, чем неистовее пьешь.

Абульхасан Рудаки.

Если Мухтар проживет до ста лет – все равно он не сможет забыть тот бешеный год. Последний год учебы в институте. Вернувшись из Ташкента, он дал Зайнаб ясно понять: между ними все кончено… Была любовь – и прошла. Мы взрослые люди, каждый отвечает сам за себя.

А вскоре у него к учебе прибавилась нагрузка. Абдулло стал давать кое-какие поручения. Люди, приезжавшие из Ташкента, приходили в институт, разыскивали Мухтара и предлагали: к следующему нашему приезду, к такому-то числу, получи на базе, вот по этой накладной, тысячу метров дамской резинки и триста метров детских лент. А на другую базу, в ювелирторг должны придти модные золоченые ожерелья: здесь они не пойдут, а в Ташкенте дамочки так и рвут их из рук.

Неделю в месяц, никак не больше, занимался Мухтар подобными делами. Но приносило это иногда тысчонки по две, по три, а то и больше. Увлекательное занятие. Позднее, правда, выяснилось, что и здесь, как во всяком деле, нельзя быть профаном: башка должна варить. Прежнего спокойствия, прежней уверенности в себе уже не было. Попадешься – пять лет обеспечены. Но вот, что интересно-очень трудно остановиться. Если выручишь три тысячи – начинаешь соображать: нельзя ли как-нибудь удвоить эту сумму. Раньше Мухтар спокойно проходил мимо промтоварных магазинов, а теперь обязательно заглядывал: вдруг выбросят одеяла или жатый ситец, который так ценится в Ташкенте. Всегда надо быть на-чеку, всегда надо иметь с собой деньги.

Он, наконец, сообразил: нужен расторопный помощник. Преданный ему человек, который мог бы рыскать по магазинам, высматривать дефицитные товары. Зайнаб? Она будет рада его возвращению, а, кстати, они с матерью, кажется, нуждаются. Легко ли после такой жизни, какую они вели, перейти на строго ограниченный бюджет!

Это было ошибкой, стоившей ему очень дорого.

Зайнаб стала не только любовницей, но и сообщницей, странной, смешной сообщницей.

Как радовалась она, что теперь с Мухтаром ее связывает какая-то тайна, что она может быть ему полезна: разве это не путь к тому, чтобы стать подругой жизни, женой? Она старалась. Ох, как она старалась! Однажды крикнула в окно аудитории, где Мухтар слушал лекцию:

– В двадцатый магазин привезли жатый ситец! Брать?

Вечером Мухтар чуть не избил ее. Она оправдывалась:

– Я же не назвала твоего имени! Могла же я крикнуть кому-нибудь из девушек.

Сколько раз клялась она, что никогда и никому не проговорится, но ее смешная наивность то и дело давала себя знать. Кажется, мозг ее был не способен понять, что она соучастница спекуляции, что она уже втянута в преступные махинации. Один случай так напугал Мухтара, что он и сам готов был отказаться от связи с Абдулло и всех этих подозрительных комбинаций. Целую ночь дрожал, боялся ночевать дома.

Незадолго до Нового года он дал ей денег. Попросил съездить на базу и передать их старичку Назарову.

– Ты только передай деньги. Он сам знает, куда и что доставить.

Когда он уходил из института, в раздевалке, на глазах у всех студентов, гардеробщик, вместе с пальто, дал ему большой бумажный сверток.

– Что вы, что вы, это не мне, – заливаясь краской, сказал Мухтар. Но гардеробщику некогда было разбираться.

– Я почем знаю! На вашем номере висит, – и он так швырнул сверток, что бумага разорвалась и на пол посыпались какие-то маленькие цветные комочки. Тысячи комочков из тонкой резины. Студенты, а их было тут не меньше пятидесяти человек, дружно расхохотались, стали поднимать эти комочки, разглядывать, надувать большие детские шары.

Мухтар, правда, нашелся:

– Я же вам сказал – это не мое. Я никакого отношения не имею к детскому саду… – Надев пальто и шляпу, он, высоко подняв голову, прошел мимо хохочущих товарищей.

В свертке была чуть ли не вся партия воздушных шаров, присланных в город к елке. Мухтар должен был переправить их в Ташкент. Там, на базаре, их продавали бы по пять рублей за штуку. Здесь на базе он заплатил за них по восемьдесят копеек: ровно вдвое дороже государственной цены.

В тот вечер Мухтар с пристрастием допрашивал Зайнаб:

– Говори, сумасшедшая, как все было! Не пропусти ни одной подробности. Помни, я от тебя откажусь: тюрьма грозит тебе одной, да еще этому несчастному старику со склада, у которого на шее семеро детей.

Тюрьма? Зайнаб впервые услышала, что делает нечто преступное. Она только взяла пакет, который ей передали. Откуда ей было знать, что в нем?…

– Мухтар-джон, успокойтесь, прошу вас, гардеробщику я только сказал: повесьте вот на тот крючок, где темносинее пальто и серая шляпа. Он меня не запомнил. Он всегда всех путает… Так, вы говорите, что там были воздушные шарики?… – она долго и весело хохотала. – Ах, как жаль, что я не развязала пакет и не взяла себе хотя бы несколько штук!

Нет, чувства ответственности у Зайнаб не было, и воспитать его в ней Мухтар так и не смог.

Этот случай с надувными шариками удалось замять. Он, Мухтар, вышел сухим из воды, а Зайнаб, действительно, вызвали в ОБХС, а потом к директору института. Гардеробщик ее узнал. Но она упрямо твердила одно:

– Неправда, неправда, неправда. Ничего я ему не давала. Не знаю никаких шаров, – и при этом так горько и так искренне плакала, что даже опытные люди, работники милиции, почти поверили ей.

Сыграло, конечно, роль и то, что она была дочерью всеми уважаемого человека. Бывшие товарищи ее отца, весьма ответственные работники, звонили начальнику милиций… В общем, делу хода не дали, тем более, что все шарики были обнаружены, и материального ущерба государство не понесло.

И все-таки на Зайнаб Кабирову пала тень. Она не могла прямо смотреть в глаза своим подругам. Мухтар посоветовал:

– Перейди на заочное отделение.

Директор охотно удовлетворил ее просьбу.

Казалось бы всё: разрыв неминуем. Так оно и случилось – после Нового года, до самого окончания института, Мухтар почти не виделся с Зайнаб.

…Однажды секретарь комитета комсомола, милая и очень строгая девушка спросила его:

– Махсумов, почему так грустна Кабирова? Ты, кажется, дружил с ней? Может быть, у нее неприятности дома?

И Мухтар ответил с возмущением:

– Она была замешана в какую-то грязную историю с детскими шариками… С той поры я с ней не встречаюсь.

А через полгода он был уже в Лолазоре.

Глава 9.

В царство розы и вина – приди!

В эту рощу, в царство сна – приди!

Утиши ты песнь тоски моей:

Камням эта песнь слышна! – Приди!

Кротко слез моих уйми ручей:

Ими грудь моя полна! – Приди!

Дай испить мне здесь, во мгле ветвей,

Кубок счастия до дна! – Приди!

Чтоб любовь дотла моих костей

Не сожгла (она сильна!), – Приди!

Шамсиддин Мухаммад Хафиз.

«…Люблю, люблю, только для тебя живу, для тебя учусь», – писала Мухтару в каждом письме Зайнаб. Он злился на нее, не отвечал, думал, что постепенно она от него отвыкнет. Нет – она продолжала писать, а не реже чем два раза в месяц звонила по телефону.

В одном из писем, может быть желая вызвать его ревность, Зайнаб рассказала о знакомстве с новым заведующим областным отделом народного образования.

«Он еще не стар – высокий, здоровый мужчина. Да вы, наверное, знаете его. Это Гаюр-заде. Лет тридцать пять ему, не больше. Он был знаком с моим отцом. К нам он приходит запросто».

А немного погодя, Зайнаб написала, что Гаюр-заде разговаривал с ее матерью. Он, оказывается, вдовец; хочет жениться. В своем письме на этот раз Зайнаб высмеивала претендента на ее руку и снова клялась в любви к Мухтару.

Вскоре после этого Мухтар поехал по делам в город и, как ни хотел удержаться, всё-таки встретился с Зайнаб. И так всегда! Скольких только женщин ни встречал Мухтар за этот последний год, но ни одна из них не могла ему заменить эту шуструю, ясноглазую девчонку. Каждый раз он говорил себе: «Ладно, пусть! Последний вечер проведу с ней, и решительно покончу».

В этот приезд в город, расставаясь с Зайнаб, он спросил:

– Как, ты говоришь, зовут твоего поклонника?.. Гаюр-заде? О, я знаю его. Видел. Красивый и совсем не старый мужчина. Что ж – у него положение, хорошая квартира. Подумай, подумай, раньше чем отказывать. И во всяком случае – не порывай знакомства, оно может пригодиться… Уж не считаешь ли ты, что я шучу? Да, да, милая Зайнаб, такое знакомство, безусловно, может пригодиться не только тебе, а даже и мне… То есть нам, – с неясным намеком сказал Мухтар.

Зачем только он запутывал их отношения? Зачем даже в этом ясном по смыслу разговоре в полунамеках давал ей ощущение какого-то далекого и все-таки возможного счастья? Зачем создавал впечатление ревности? Мухтар и сам толком не знал, к чему эта игра. Иначе не мог. Так было и с товарищами, и с друзьями, и с сослуживцами. Любил интриги. Любил загадочность. Что же касается его отношений с Зайнаб – они всегда были запутаны, неприятны и радостны одновременно.

«Если бы я был богатым! Ах, если бы не нужно было думать о том, как сложится судьба, какое мне предстоит будущее!».. Всегда он в мечтах. Всегда считал, что жизнь начнется завтра, послезавтра. А сегодня – это всего лишь временное существование.

Ну, как считать жизнью то прозябание, которое ведет он здесь, в Лолазоре? Неужели он не понимает, что мелкие взятки, подкармливающие его, – да-да, мелкие! – спекуляция, связь с подозрительными элементами, всё это не украшает жизни. Рано или поздно с этим надо порвать. Он не получил наследства. Его капитал – ум и красота. Люди всегда напоминают об уме его отца. Но ведь то было другое время. Отец его имел частную практику и как юрист мог получать немалые куши, защищая в суде преступников. Он этого не делал: считал, что душа и совесть выше. А теперь сын должен страдать, получив в наследство жалкую хибарку и несколько ковров.

Может ли он, Мухтар, на такой базе начинать свою жизнь? Есть ли у него моральное право соединять свою судьбу с такой же бедной сиротой, как он сам, с Зайнаб? Но ведь вопрос уже решен. Зачем же он столько раз возвращается к одному и тому же? Его долг, его прямой долг – подавить в себе всякое чувство, подавить ревность. Надо разрубить этот узел! Он обязан подумать о судьбе слабенькой и неразумной девочки, по воле случая ставшей его любовницей. Люди не понимают – им не скажешь – как благородны его истинные побуждения. Пусть, пусть выходит замуж за этого Гаюр-заде. А он, Мухтар, вынужден будет подыскать себе хоть и не такую красивую, хоть и не любимую, но достаточно обеспеченную жену.

…Мухтар оказался прав: Гаюр-заде пригодился. Когда мать Зайнаб, старая Ойша стала совсем плоха и не смогла уже вышивать тюбетейки, девушке пришлось искать работу. Гаюр-заде взял ее в облоно. Как знать, может быть надеялся, что, встречаясь с ним чаще, Зайнаб привыкнет к нему, согласится на замужество.

И вот финал – Гаюр-заде не согласен больше терпеть. Он сделал всё, устроил ее на работу, все эти два года создавал ей благоприятные условия, прощал ошибки, задолго до окончания института выдвинул на должность инспектора. А какой она инспектор! Недавно, провожая ее домой, он высказался:

– Поймите, Зайнаб-хон, вы женщина и только женщина. Прелестный цветочек, место которому дома, с мужем, среди ковров и подушек. Я не хочу вас обидеть, но разве сами вы не видите – надо мной смеются, на меня показывают пальцем: держит в учреждении свою невесту. Как будто у меня мало средств, чтобы обеспечить вам безбедное существование… Я люблю вас. Вы это знаете. Ради этой любви я готов на какие угодно жертвы, – тут он тяжело вздохнул. – Надо решать, Зайнаб-хон. Ничего не поделаешь – надо решать…

В тот же вечер Зайнаб позвонила в Лолазор, а через день пришла телеграмма:

«ЛОЛАЗОР СЕЛЬСОВЕТ

К ВАМ ВЫЕЗЖАЕТ ИНСПЕКТОР ОБЛОНО КАБИРОВА ПРОСИМ ОКАЗАТЬ СОДЕЙСТВИЕ ЗАВОБЛОНО ГАЮР-ЗАДЕ».

Хорошо еще, что Зайнаб приехала в выходной день. В конторе был только Мухтар, да сторож. Она вошла в помещение конторы с таким выражением мучительного счастья и тревоги, что только подслеповатый старик-сторож мог не увидеть, в каких они отношениях.