Текст книги "Избранные произведения"

Автор книги: Джакомо Леопарди

 
Медведицы мерцающие звезды,
Не думал я, что снова созерцать
Привычно буду вас над отчим садом
И с вами разговаривать из окон
Того приюта, где я жил ребенком
И радостей своих конец увидел.
Ваш и светил, вам равных, вид – какие
В моем сознанье образы, какое
Рождал безумье некогда! Тогда,
В молчанье сидя на зеленом дерне,
Почти весь вечер проводить любил я,
На небо глядя и внимая пенью
Лягушки из долины отдаленной.
Вдоль изгороди, над цветочной грядкой
Блуждал светляк, душистые аллеи
И кипарисы на ветру шептали
Там в роще; доносились из-под кровли
Родной, сменяясь, голоса и звук
Работы мирной слуг. И сколько мыслей
Огромных, сколько сладких снов внушал мне
Вид моря дальнего и гор лазурных[48]48
  …вид моря дальнего и гор лазурных… – Речь идет об Адриатическом море и Апеннинских горах.


[Закрыть] —
Их вижу я отсюда, их когда-то
Мечтал преодолеть я, чтоб достичь
Какого-то таинственного мира,
Таинственного счастья для себя!
Не знал своей судьбы я. Сколько раз
Жизнь горькую, пустую жизнь мою
Охотно променял бы я на смерть.
 
 
Не говорило сердце мне, что юность
Я буду осужден в селенье этом
Глухом сжигать меж низменных и грубых
Людей, которым чужды и смешны
Слова «ученье», «знанье». Ненавидеть,
Бежать меня не зависть им велит —
Ведь не меня они считают выше
Себя, а то, что в сердце я храню,
Хоть я никак того не обнаружил.
Здесь годы провожу – забыт, покинут,
Без жизни, без любви; и поневоле
Средь сброда недругов ожесточаюсь.
Здесь, жалость и достоинство отбросив,
Я начинаю презирать людей —
Тому виною стадо, что столпилось
Вокруг; а время юности летит,
То время, что и славы драгоценней,
И лавров; драгоценнее, чем чистый
Свет солнца, чем дыханье; я ж теряю
Тебя без наслаждений, бесполезно,
В пристанище безлюдном, средь печалей,
О цвет единственный бесплодной жизни.
 
 
Слетает ветер и приносит звон
Часов с высокой башни. Ободреньем
Был этот звон, мне помнится, в те ночи.
Когда еще ребенком в темной детской
Я утра ждал, а непрерывный страх
Мне не давал уснуть. Здесь все, что вижу
Иль слышу я, – лишь возвращенный образ.
Он сладкое несет воспоминанье.
Но к сладости примешивает боль
О настоящем мысль, тоска пустая,
Грусть по былому и слова «я был».
Там, обращенная к закату солнца.
Та лоджия, те расписные стены,
Изображенье стад и день, встающий
В пустых полях, – они моим досугам
Дарили тысячи услад, когда
Везде со мною жило заблужденье
Могучее. В старинных этих залах,
В сиянии снегов, когда свистел
Вокруг широких этих окон ветер,
Звучало эхо возгласов моих
Ликующих, моих забав, в те дни,
Когда вещей чудовищная тайна
Нам видится исполненной блаженства;
Ребенок, как неопытный любовник,
К обманной жизни тянется, еще
Нетронутой и целой, с вожделеньем,
Небесным блеском вымысла пленяясь.
 
 
О милые обманы и надежды
Тех первых лет моих; сбиваюсь я
Всегда на разговор о вас; ни бег
Мгновенных лет, ни смена чувств и мыслей
Забыть вас не заставили. Мне ясно,
Что честь и слава – призраки; утехи
И блага – лишь желанный сон, а жизнь
Бесплодная – убожество. И хоть
Пусты мои года, хоть одиноко
И мрачно бытие, – меня лишила
Немногого фортуна, понял я.
Но сколько раз я в мыслях возвращаюсь,
Минувшие надежды, к вам и к первой,
Мне дорогой игре воображенья;
Вновь вижу я мое существованье,
Столь жалкое, столь горестное; смерть —
Вот все, что от былых надежд осталось;
Сжимает сердце боль, я понимаю,
Что утешенья нет в моей судьбе.
И все ж, когда со мною рядом будет
Смерть долгожданная и станет близок
Конец несчастий всех, когда земля
Предстанет чуждым долом и из глаз
Грядущее исчезнет – непременно
Вас вспомню, и еще раз этот образ
Меня вздохнуть заставит, и горька
Мне будет мысль, что тщетно жил, и сладость
Минуты роковой умерит болью.
 
 
Уже в смятенье юношеских первых
Томлений, удовольствий и желаний
Смерть призывал я часто и подолгу У
этого источника сидел И думал, как бы в лоне этих вод
Покончить мне с надеждой и страданьем.
Потом, средь бед слепых, среди сомнений,
Я горевал о юности прекрасной,
О цвете бедных дней, который рано
Осыпался. И часто в поздний час
На ложе, ставшем мне вернейшим другом,
Под лампой тусклою стихи слагая,
Оплакивал в ночном безмолвье дух,
Нам данный на мгновенье, и себе
В изнеможенье пел псалом надгробный.
 
 
Кто может вспомнить вас и не вздохнуть,
О первое явленье несказанных
И милых юных дней, когда впервые
Мелькают перед смертным восхищенным
Улыбки девушек и всё вокруг,
Всё разом улыбается ему;
Безмолвна зависть – то ли спит еще,
То ль благосклонна; и весь мир (о, чудо!)
Ему уже протягивает руки,
Его грехи прощает, с ликованьем
Его приход встречает и, склоняясь,
Показывает, что как господина
Его он принимает и зовет?
Дни быстротечные! Как вспышки молний,
Пропали вы. И кто из смертных может
Не ведать горя, если для него
Пора минула, лучшее исчезло
И молодость, ах, молодость – прошла?
 
 
Нерина! О, ужель не слышу я.
Что все окрест мне молвит о тебе?
Ужель исчезла ты из грез моих?
Куда же ты ушла, что нахожу
Здесь о тебе я лишь воспоминанье,
Моя услада? Уж тебя не видит
Родимая земля и опустело
Окно твое, в котором ты стояла,
Со мной болтая, и в котором ныне
Лишь отраженье звезд печальных. Где ты,
Что голос твой не слышен больше мне,
Как некогда, в те дни, когда малейший
Звук уст твоих, которым я внимал,
Невольно заставлял меня бледнеть?
Иное время. Дни, любовь моя,
Твои размыло. Ты ушла. Другие
Явились вслед, чтоб по земле пройти
И жить среди холмов душистых этих.
Но ты прошла стремительно; как сон
Вся жизнь твоя была. Ты шла, танцуя;
Чело блистало радостью, а взор
Доверчивым блистал воображеньем
И юным светом; рок задул его,
И ты уснула. О Нерина! В сердце
Моем – любовь былая. И на праздник
Собравшись, говорю себе: увы,
Нерина! ты себя уж не украсишь
Для праздников, не явишься на них.
И если май приходит и с ветвями
И песнями влюбленные к подружкам
Спешат, я говорю: моя Нерина,
К тебе уже вовеки не придет
Весна, вовеки не придет любовь.
Едва завижу я цветущий берег
Иль ясный день, едва я наслажденье
Почувствую, я говорю: Нерина[49]49
  Нерина – имя вымышленное. Предполагают, однако, что за ним скрывается Мария Белардинелли, умершая в Реканати в 1827 г. в совсем юном возрасте.


[Закрыть]
Уже не наслаждается ничем,
Не видит ни полей, ни неба. Ты
Прошла, мой вечный вздох, прошла: и стало
Всех грез прелестных спутником, всех чувств,
Всех сладких и глухих движений сердца
Жестокое воспоминанье это.
 

Перевод А. Наймана

 
Что делаешь на небе ты, Луна?
Безмолвная, ответь.
Восходишь вечером, бредешь одна,
Пустыни созерцая, – и заходишь.
Ужель ты не пресытилась опять
Извечною тропой
Идти и вновь долины узнавать
Все те же под собой?
Не так ли пастуха Жизнь тянется, как эта?
Встает он с первым проблеском рассвета,
Скотину гонит, видит
Стада, ключи и травы;
Потом, устав, во тьме смыкает вежды,
И ни на что другое нет надежды.
Ужели не гнетет
Жизнь эта – пастуха,
А жизнь твоя – тебя? Куда стремится
Путь краткий мой и твой извечный ход?
Старик седой и слабый,
Босой, полуодетый,
С вязанкой дров тяжелой за спиной,
Под ветром, под дождем, в полдневный зной,
По кручам, но долинам,
По камню, по песку, через кусты,
По леденящему покрову снега
Бежит и задыхается от бега;
Пересекает и поток и топь;
Упав, встает; спешит все больше, больше,
Не смея отдохнуть;
В крови, изранен; наконец приходит.
Сюда его вели Дорога и старанья:
Огромный, страшный перед ним обрыв.
Он низвергается, все вмиг забыв.
Гляди, Луна невиннейшая, вот
Как смертный человек внизу живет.
 
 
В мученьях он родится,
В самом рожденье – сразу смерть таится.
Боль и страданье – первое, что он
Испытывает. С самого начала
Отец и мать его хотят утешить
В том, что родился он;
Потом он вырастает —
Они его лелеют; и потом
Словами и делами много лет
Приятное ему стремятся сделать,
Смысл бытия открыв, утешив этим:
По отношенью к детям
Любовней долга нет.
Но для чего тогда рождать на свет
И для чего поддерживать жизнь в том.
Кто просит утешенья?
Коль жизнь людей несет несчастье им,
Зачем ее мы длим?
Светило целомудренное, вот Как человек живет;
Но не из смертных ты,
И речь моя вотще к тебе плывет.
Но, странница извечная, одна,
Задумчивая, ты, быть может, знаешь,
Что есть земная жизнь.
Страданье наше, наши воздыханья;
И что есть смерть – что означает бледность
Последняя в лице,
И гибель всей земли, исчезновенье
Привычного, возлюбленного круга.
Конечно, понимаешь
Ты суть вещей и что земле несет
Закат или восход,
Бег времени безмолвный, бесконечный.
И знаешь ты, какой своей любви
Весна улыбку дарит;
Кто зноя ждет и для кого зима —
Что темная тюрьма.
Тебе открыты тысячи вещей,
От пастуха простого скрытых тайной.
Порой, когда гляжу я на тебя,
Как ты безмолвно светишь на равнину,
У горизонта слившуюся с небом,
Или бредешь со стадом,
Как я, дорогой длинной;
Когда гляжу, как небосвод обилен
Созвездьями, и мыслю:
Зачем такое множество светилен?
И беспредельность воздуха? и глубь
И ясность неба без конца? что значит
Огромная пустыня? что я сам? —
Так рассуждаю про себя: о зданье
Безмерном, горделивом
И о семье бесчисленной; потом
О стольких муках, о движеньях стольких
И на земле и в небе всяких тел —
Вращенью их отыщется ль предел?
Откуда двинулись – туда вернулись;
Разгадки не добиться,
Что пользы в том и где плоды. Но ты,
Ты знаешь все, бессмертная юница.
Мне ж – смысл один лишь ведом,
Что сей круговорот,
Что бренное мое существованье
Других, быть может, к благу и победам,
Меня же – лишь к несчастью приведет.
 
 
Ты счастливо, о дремлющее стадо,
Скрыт от тебя твой жалкий жребий. Как
Завидую тебе я!
Не потому лишь, что тебе не надо
Страдать; что все лишенья.
Страх, тяготы ты тотчас забываешь;
Но потому, что скуки отвращенья
К бегущим дням не знаешь никогда.
Ты на траве в тени —
Спокойно и довольно;
И большую часть года
Не зная скуки так проводишь ты.
Я ж на траву сажусь, укрытый тенью,
Но дух мой предается отвращенью,
Как бы ужален шпорой:
И мечется душа моя, которой
Покоя нет и места не найти.
А я ведь не желаю ничего,
И не было еще причин для слез.
Ты счастливо. Ответить на вопрос:
Чем счастливо и как? – мне не дано.
Я ж мало наслаждений знал еще,
О стадо, но не только это больно.
Когда б могло ты говорить, то я
Спросил бы лишь одно:
Скажи мне, почему
В благополучной праздности – довольство
Находят все наперечет,
А я – лишь отвращение и гнет.
 
 
Вот если б я в заоблачный полет
На крыльях мог умчаться,
Чтоб бездна звезд мне вся была видна,
Чтоб я, как гром, бродил в горах – я был бы
Счастливее, о сладостное стадо,
Счастливей, о безгрешная Луна!
Иль, может быть, не прав, когда гляжу я
На чью-то жизнь чужую;
Все так ли будет иль наоборот,
Родившимся – несчастья груз сполна
Их первый день несет
 

Перевод А. Ахматовой

 
Вот миновала буря;
Я слышу, как ликуют птицы; снова
Выходит курица во дворик, повторяя
Стишок свой. И небес Голубизна над той горой на юге
Растет; все очищается в округе,
И светлой кажется река в долине.
В сердцах опять веселье; там и тут
Шум слышен снова; все
Взялись за прежний труд.
Ремесленник с работою в руках
У двери появляется – взглянуть
На небо; погодя
Выходит женщина с ведром к потоку
Недавнего дождя.
Торговец травами – переходя
С тропинки на соседнюю – опять,
Как прежде, принимается кричать.
Вернувшегося солнца луч принес
Холмам улыбку и усадьбам. Окна
И двери можно в доме распахнуть:
Я издали услышал
Звон бубенцов с дороги, скрип колес
Повозки, что опять пустилась в путь.
В сердцах веселье вновь.
В какое из мгновений
Бывает жизнь отрадней, вдохновенней?
Когда еще такая же любовь
К трудам своим людьми овладевает?
Толкает к новым? К прежним возвращает?
Когда еще их беды не тревожат?
Дитя боязни – радость;
Веселье тщетное —
Плод страха миновавшего, когда
Смерть угрожала тем,
Кому ужасна жизнь;
Когда, безмерно мучим,
Оборван, бледен, нем,
Перед препятствием могучим
Людской сдавался род
На милость молниям, ветрам и тучам.
 
 
О благосклонная природа, вот
Дары и наслажденья,
Что ты готовишь смертным,
Нам наслажденье нынче —
Преодолеть мученье;
Ты щедро сеешь муки, а страданье
Само восходит. Радость,
Из ужаса родившаяся чудом,—
Уже большая прибыль. Род людской,
Любезный тем, для коих смерти нет!
Ты счастлив даже лишку,
Коль дали передышку
Средь горя; и блажен,
Коль смерть тебя от всех врачует бед.
 

Перевод А. Ахматовой

 
Охапку трав на плечи взгромоздив,
Проходит девочка в лучах заката,
И несколько фиалок и гвоздик
В ее руке зажато,
Чтоб завтра, в праздник, в поясе их спрятать,
И в волосы воткнуть,
И грудь украсить, по обыкновенью.
Ступень одолевая за ступенью,
Старушка с прялкой ветхою своей
Спешит к соседкам, что уселись кругом,
Порассказать о лучших временах,
Когда она на праздник наряжалась
И шла плясать к подругам
Под вечер, в те прекраснейшие годы
Над старостью смеясь и над недугом.
Уже просторы воздуха темны,
Вновь небо сине, вновь ложатся тени
От кровель и холмов
Под бледным светом молодой луны.
И вот уже звонят —
И наступает праздник.
Как будто с этим звуком
Вновь в сердце сил излишек.
Веселый шум и гам
Несет гурьба мальчишек,
Мелькая тут и там
По площади селенья.
Меж тем, насвистывая, земледелец —
В мечтах о наступленье
Дня отдыха – за скудный стол садится.
Когда ж погаснут все огни вокруг
И смолкнет всякий звук,
Услышу я, как трудится столяр,
Он что-то пилит, молотком стучит,
Усердствует; он запер мастерскую
И засветил фонарь,
Чтоб кончить все к рассвету.
Вот этот день, желаннейший в седмице —
Больших надежд и радостных причуд;
С собою завтра принесут
Часы тоску и грусть; и в мыслях каждый
К работе повседневной возвратится.
Неугомонный мальчик,
В своем цветенье юном
С днем, радости исполненным, ты схож.
Блестящим, чистым сплошь,
Грядущей жизни праздничным кануном.
Им наслаждайся нынче, мой проказник:
Ты чудом опьянен.
Теперь – молчок; пусть (хоть и медлит он)
Тебе не будет в тягость этот праздник.
 

Перевод А. Ахматовой

 
Властительница сладостная дум.
До глубины пленившая мой ум;
Ужасный дар небес,
Но милый мне; подруга
Моих унылых дней —
Все та же мысль – я неразлучен с ней.
 
 
Кто не сказал о тайной
Твоей природе? Власти
Ее кто не узнал?
Но, всякий раз в плену у этой страсти,
О ней вещает нам людской язык —
И ново то, к чему давно привык.
 
 
Ты дух мой посетила,
Когда пришел твой срок,—
И стал он одинок!
Как блеском молний, мыслями другими
Лишь миг бываешь ты освещена;
Стоишь огромной башней
Ты над пустынной пашней
Моей души – одна.
 
 
Чем стали без тебя
Земные все дела
И вся земная жизнь в моих глазах!
Знакомцев праздный круг —
Лишь повод для досады.
Мне больше не мила
Тщета надежд на тщетные услады,
Коль их сравнить с той радостью небесной.
Что ты мне принесла!
 
 
Как от скалистых гор
Угрюмых Апеннин
К улыбкам вдалеке полей зеленых
Сейчас же странник обращает взор,
Так быстро я от света
Жестокого, сухого,
Как в плодоносный сад, к тебе иду,
Чтоб чувства расцветали в том саду.
 
 
Мне кажется почти невероятным,
Что без тебя я нес
Несчастной жизни, злого мира бремя
Столь долгое, столь тягостное время;
И не могу понять,
Как жил другим желаньем,
Несвойственным тебе, другим дыханьем.
 
 
С тех пор, как я впервые
На опыте узнал, что значит жизнь,
Страх смерти грудь мою не сжал ни разу.
И то мне ныне кажется игрой,
Что славит неразумный мир порой,
Чего всегда трепещет и боится —
Последняя граница;
И коль опасность вижу я, в упор
Смеющийся в нее вперяю взор.
 
 
Я трусов презирал
И низкие отверженные души
Всегда. Теперь же тотчас уязвляет
Мне чувства каждый недостойный шаг
И тотчас подлости людской пример
В негодованье душу повергает.
Надменный этот век,
Который насыщается тщетой,
Враждебный доблести, болтун пустой,
Который пользы ищет, неразумный
(А что все больше бесполезна жизнь,
Того не видит он),
Меня он ниже, знаю. И смешон
Мне суд людей; и всяческую чернь,
Которая в незнанье презирать
Тебя готова, я готов попрать.
 
 
И разве первенства другие чувства
Тебе не отдают?
И разве вообще другому чувству
Средь смертных есть приют?
Гордыня, алчность, ненависть, презренье,
И честолюбье, и стремленье к власти —
Лишь суетные страсти
В сравнении с тобой. Лишь ты живешь
В сердцах. Лишь ты
Властителем пришло к нам непреклонным —
Назначено от вечности законом.
 
 
Оно дарует жизни смысл и ценность,
И человек с ним ко всему готов;
Единственное оправданье року,
Который на земле из всех плодов
Нам лишь страданье выбрал.
Того не знают низкие сердца,
Что лишь из-за него
Порой бывает жизнь милей конца.
Чтоб радости твои узнать, о мысль,
Достойная цена —
Изведать человеческие муки
И испытать сполна
Жизнь смертную; и вновь бы я вернулся
Постигшим беды все,
Точь-в-точь таким, как ныне,
Чтоб к цели вновь направиться твоей;
Хотя в песках, средь ядовитых змей,
Лишась последних сил,
В скитаньях по пустыне
Тебя я не достиг. Притом отвагу
Свою я не хочу причислить к благу.
 
 
О, что это за новая безмерность,
О, что это за мир, о, что за рай,
В который мощь твоих чудесных чар
Меня возносит, кажется! Где я
Блуждаю под иным, нездешним светом,
Где исчезает суть моя земная,
Действительность моя!
Наверно, таковы
Бессмертных сны. Увы, ты тоже сон,
Явь озаряя блеском красоты,
Мысль сладостная, ты —
Сон, явная мечта. Но существо
Твое – иное, чем у грез пустых,
В нем скрыто божество,
И потому жива ты и сильна,
И потому при встрече с явью ты
Оказываешься упорней тверди
Земной; ты ей равна,
Ты пропадаешь лишь на ложе смерти.
 
 
О мысль моя, конечно,
Ты оживляешь дни мои одна,
Любовь моя, ты страхи мне несешь;
В единый миг простимся мы со светом:
Я узнаю по явственным приметам,
Что ты мне в повелители дана.
Какую-нибудь сладостную ложь
Мне ослабляло истины виденье.
Но чем теперь ясней Ты снова мне видна.
Тем больше наслажденье,
Тем большим я безумием дышу.
О райская краса!
Мне кажется, когда вокруг гляжу,
Что всякий лик прекрасный – словно образ
Обманный – подражает твоему.
Ты – всяческой мечты
Единственный источник,
Единственная правда красоты.
 
 
Ужель была не ты
Моих забот усердных высшим смыслом
С тех пор, как увидал тебя впервые?
И был ли день такой,
Чтоб я не думал о тебе? И часто ль
Твой властный образ снов моих бежал?
О ангела подобье,
Прекрасная, как сон,
В людских жилищах, сумрачных и тесных,
Иль в безграничности путей небесных,
К чему я устремлен
Сильнее, чем к очам твоим?
Чего Хочу в своей судьбе
Найти желанней мысли о тебе?
 

Перевод А. Ахматовой

Кто мил богам, тот умирает в юности.

Меандр

 
Сестер Любви и Смерти первый крик
В один раздался миг.
Прекрасней их ни на одной планете
Нет – и нигде на свете.
Та – дарит пыл и радость,
Прельстительные столь,
Что равных им нет в море бытия.
Другая – гасит боль
Великую и беды.
Красивейшая дева,
Приятная на взгляд, но не такая,
Какой ее рисует низкий люд;
За юной вслед идет
Она Любовью часто;
Над жизнью пролетая,
Они – для сердца мудрого оплот.
Ни разу сердце не было столь мудрым,
Столь храбро мерзость жизни не презрело.
Как в миг, когда Любовь
В него вошла; к опасностям влечет
Любовь, пленяя, сердце;
Оно – твое всецело,
Любовь, рождаешь ты иль будишь вновь
В нем мужество; стремленье
К делам, а не к пустым, как прежде, снам
Приходит к человеческим сынам.
 
 
Когда любовным чувством
Наш дух еще чуть-чуть
Волнуем и томим,
Устало вместе с ним
Желанье смерти наполняет грудь:
Не знаю как, но сильной
Любви бывает первый зов таким.
Быть может, чьи-то очи
Пугает вид пустыни:
Быть может, смертный видит, что для жизни
Не годен мир отныне
Без новой, беспредельной,
Единственной услады,
Которую себе представил он;
Для сердца бурю тяжкую в зачине
Провидя этом, он покоя жаждет,
Укрыться жаждет в бухте
Пред бешеным желаньем,
Что с воем тьму несет со всех сторон.
 
 
И далее, когда
Власть грозная объемлет все вокруг
И молнией забота в сердце бьет,—
Как часто, Смерть, взывает
К тебе с мольбою страстной
Терзаемый мученьями влюбленный!
Как часто, утомленный,
В ночи иль поутру хотел бы звать
Себя блаженным, если б мог он впредь
На мрачный не смотреть
Рассвет и не вставать.
И часто, слыша похоронный звон
Иль внемля песнопенью,
Летящему с умершими к забвенью,
Испытывал средь пылких.
Из глуби сердца, вздохов
Одну лишь зависть он
К тому, кто направляется к усопшим.
И даже чернь – крестьянин,
Которому из доблестей (что знаньем
Даются) не известна ни одна;
Иль дева, что полна
Смятенья, имя Смерти с содроганьем
Ловя, – хоть шевелит ей кудри страх.
На погребальных смеет пеленах
Остановить свой взгляд Упорный.
Сталь и яд Овладевают глубиною дум,
И постигает ум
Незрелый – прелесть смерти.
Так к смерти сам закон любви склоняет.
А иногда стесняет
Столь яростно истома душу, с тыла
Напав, что гаснет сила
Природная, плоть бренную бросает —
И вот уж Смерть, смотри,
Сестру ее же властью победила.
А то – Любовь терзает изнутри,
И селянин, живущий в темноте.
Иль трепетная дева
Жестокою рукой
Себя во цвете жизни убивают.
Но их несчастью лишь смеются те,
Кому даны и счастье и покой.
 
 
Пусть душам благородным,
Горячим и счастливым
Судьбе послать угодным
Из вас одну лишь будет,
Людского рода други!
Властители желанные, вам слуги —
Все сущие вокруг, и только рок
С могуществом таким сравниться б мог.
И ты, кого с начала дней моих
Смиренно призываю,
Смерть дивная, одна
Состраждущая мукам,
Коль я тебе хоть раз воздал хвалу,
Коль я твою божественную суть
Берег (когда старалась посягнуть
Чернь на нее), преграды ставя злу,—
Не медли больше, согласись склониться
На странные мольбы И погрузи во мглу
Мой взор печальный, о времен царица.
Но, внявшая мольбе,
Расправив крылья в срок,
Меня – разящим рок
Найдешь, с открытым лбом, с мечом, в борьбе:
Бичующей рукой,
Моей невинной кровью
Залитой, к славословью
Привыкшей, восхищаться я не стану
В угоду лжи людской.
С напрасною надеждою, которой
Младенцев тешит мир,
С бессмысленной опорой
Порву я; лишь одно,
Лишь на тебя оставлю упованье,
Спокойное одно лишь ожиданье —
Припав к тебе, уснуть.
Склонив лицо на девственную грудь.
 

Перевод А. Наймана