Текст книги "Избранные произведения"

Автор книги: Джакомо Леопарди

 
Дождь поутру, в тот час, когда крылом
Бьет курица, ликуя взаперти,
И на балкон выходит обитатель
Полей, и шлет родившееся солнце
Лучей дрожащих стрелы в гущу капель
Летящих, – по моей лачуге он
Стучит легко, и вот я пробуждаюсь.
Я подымаюсь и благословляю
Веселые долины, птичий гомон,
И облака, и свежий ветерок,—
Затем что грязным стенам городским.
Где неотступно за спиною горя
Плетется злоба, я воздал довольно;
Скорбя живу, скорбя умру – скорей бы!
Хоть чудится тень жалости в природе
Вокруг меня; и день! – он добр ко мне,
Но от несчастных отвращаешь взор
И ты, презрев страдания и муки,
И ты лишь счастью царственному служишь,
Природа! На земле и в небесах
Иного друга у несчастных нет,
Убежища иного – лишь могила.
 
 
Порой я нахожу уединенье
На берегу крутом, у озерца,
Увитого венцом дерев безмолвных;
Полуденное солнце в эти воды
Глядит с небес на свой спокойный облик;
И не шуршат былинки и листы,
И легкий ветерок не морщит воду,
Молчат цикады, неподвижны птицы,
И бабочки крылами не трепещут,
Вдали, вблизи – ни звука, ни движенья,
Объято все возвышенным покоем.
В нем я почти что забываю мир
И самого себя; как будто тело
Мое исчезло; и ни дух, ни чувство
Им не владеют, и его покой
Сливается с безмолвьем этих мест.
 
 
Любовь, ты отлетела далеко
От некогда горячего – да что я! —
От сердца, так пылавшего. Холодной
Рукой его уже несчастье сжало
И беспощадно обратило в лед
Во цвете лет моих. Я помню время.
Когда ко мне спустилась в сердце ты.
То время сладко и неповторимо,
Когда впервые юношеским взорам
Откроется театр несчастный мира.
Даря улыбки им – подобье райских.
И юноша почует, как в груди
Желанья и надежды полнят сердце,
И он к земным готовится трудам,
Как к балу иль к игре, – несчастный смертный!
Но я, любовь, тебя не замечал.
Пока фортуна жизнь мне не разбила.
Пока от непрестанных слез глаза
Не прояснились. И, однако, если
Среди долины ровной, на заре
Безмолвной иль когда блистает солнце
На кровлях, на холмах и на полях,
Мне девушка встречается с прелестным
Лицом; или в покое летней ночи.
Остановившись на краю селенья,
Пустые созерцаю я пространства
Иль в комнате отшельнической к пенью
Прислушиваюсь звонкому девчушки,
Которая сидит за рукодельем
В ночи, – вдруг начинает биться сердце
Окаменелое, но вновь – увы! —
Впадает вскоре в прежний сон свинцовый
Моей душе давно волненья чужды.
 
 
О милая луна, в твоих лучах
В лесу танцуют зайцы, и охотник
Досадует наутро, что следы
Их спутаны, обманны и от нор
Его уводят прочь; привет тебе,
Царица ночи. Ненавистен луч твой
Грабителю, когда в лесу, в овраге
Ты освещаешь вдруг его кинжал,—
Преступник слух напряг и ловит жадно
Стук колеса, копыт иль топот ног
С дороги дальней, а потом внезапно
Оружьем зазвеневшим, хриплым криком
И обликом зловещим ужасает
Прохожего – его он бросит вскоре
Полуживым и голым. Ненавистен
В кварталах городских твой белый свет
Распутнику, который у домов
Вдоль стен крадется, прячется в тени,
Пугается зажженных фонарей
Или дверей распахнутых. Твой вид,
Который ненавистен злобным душам,
Пусть для меня всегда отрадой будет
На побережье этом, где ничто —
Лишь склоны да веселые поля —
Пред взором не откроется моим.
И все-таки привык я проклинать,
Хоть в этом нет моей вины, твой луч,
Твой милостивый луч, коль в людном месте
Он взглядам человеческим откроет
Меня иль мне покажет лица их.
Всегда я буду восхвалять отныне
Тебя – средь туч ли отдыхать ты будешь,
Властительницей ли равнин эфирных
На слезную глядеть юдоль людскую.
Ты будешь часто видеть, как бреду
Я, одинокий и немой, по лесу,
По берегам зеленым иль сижу
В траве, и счастлив, что еще осталось
И сердце, и дыхание для вздохов.
 

Перевод А. Наймана

 
Земную жизнь навеки покидая,
Лежал Консальво; некогда роптал он
На свой удел – теперь уж нет: забвенье
Желанное грозило поглотить
Его на пятом пятилетье жизни.
В день смерти неподвижно он лежал,
Покинутый любимыми друзьями —
Никто за оставляющим сей мир
Пуститься в бесконечный путь не может.
Но – жалостью подвигнута одной,—
Чтоб в одиночестве его утешить,
Была с ним рядом та, что занимала
Все помыслы его, краса Эльвира,
О власти ведая своей, – что взглядом
Веселым или ласковою речью,
Повторенной им в мыслях многократно,
Она могла в мгновение любое
Несчастному влюбленному дать силы,
Хоть он ни разу ей не говорил
Слова любви. Всегда в его душе
Всевластная была сильнее робость,
Чем страсть. И оттого из-за чрезмерной
Любви он стал ребенком и рабом.
 
 
Но развязала смерть его язык,
До той поры молчавший. Угадал он,
Что наступает час освобожденья,
Ее, собравшуюся уходить,
Взял за руку, сжал пальцы ей и молвил:
«Уходишь ты, тебя уж гонит время.
Прощай, Эльвира. Больше не увижу
Тебя. Прощай. Благодарю тебя
За все заботы так, как только могут
Благодарить мои уста. Награду
Воздаст тебе, кто может, если только
Благочестивых ждет награда неба».
Эльвира побледнела, тяжело
Вздохнула грудь ее от этой речи;
Всегда томится сердце, даже если
Чужой ему уходит, говоря:
«Прощай навеки». Возразить хотела
Она и приближенье рока скрыть
От умирающего, но его
Слова ее опередили: «Смерть
Желанная, которую так часто
Я звал, ко мне снисходит наконец;
Я не боюсь ее; зловещий этот
День кажется мне радостным.
Гнетет Меня лишь то, что я тебя, Эльвира,
Теряю, уходя навеки. Сердце
От этой мысли рвется. Не увижу
Я этих глаз и не услышу слов
Твоих! Но перед тем, как ты оставишь
Меня навек, Эльвира, согласись
Мне подарить последний поцелуй
И первый в жизни! Тем, кто умирает,
Нельзя в благодеянье отказать.
Полуугасший, похвалиться этим
Я не смогу: навеки мне уста
Замкнет рука чужая», – молвил он,
Вздохнул и к обожаемой деснице
Холодные уста с мольбой прижал.
В сомненьях, в размышленьях пребывала
Красавица, вперив свой взгляд, сиявший
Очарованьями, в глаза, где слезы
Последние блестели. Волю друга
Презреть и омрачить еще сильней
Печальное прощание отказом
Ей сердце не позволило, и в нем
К знакомому ей жару состраданье
Верх взяло. И небесное лицо,
Желанные уста – предмет мечтаний
И вздохов в продолженье стольких лет —
Приблизила она к лицу его,
Поблекшему в борении со смертью,
И поцелуев множество, исполнясь
Сочувствия и жалости высокой,
На судорожно стиснутых губах
Влюбленного она запечатлела.
 
 
Что ты узнал тогда? Очам твоим
Какими показались жизнь и смерть,
Консальво уходящий? Осторожно
Возлюбленной Эльвиры руку он
На сердце положив свое, что билось
Последними ударами любви
И смерти, молвил: «О моя Эльвира,
Я на земле еще! Я знаю: эти
Уста – твои, твою сжимаю руку!
Мне кажется виденьем это, бредом,
Невероятным сном. Сколь многим я
Обязан смерти. Не была, я знаю,
Эльвира, тайною моя любовь
Ни для тебя, ни для других – не скрыть
На свете истинной любви. В поступках,
В глазах, в лице смущенном проявлялась
Она – но не в словах. И навсегда
Безмолвным бы осталось это чувство
Огромное, всевластное, когда бы
Отваги смерть ему не придала.
Теперь я встречу смерть, судьбой довольный
И не горюя больше, что однажды
Открыл глаза на свет. Я жил не зря,
Коль было суждено моим губам
Коснуться этих губ. Считаю даже
Счастливым свой удел. На свете есть
Две вещи высшие: любовь и смерть.
К одной меня приводят небеса
Во цвете лет моих; другой я счастлив
Довольно. Ах, когда бы только раз,
Один лишь раз любовь ты подарила,
Спокойную и долгую, – в тот миг
По-новому взглянул бы я на землю
И раем бы казалась мне она.
С утешенным бы сердцем я страдал
До старости ужасной, ибо мне,
Чтоб выдержать ее, довольно было б
Тот миг припомнить и сказать: я был
Счастливей всех счастливых. Но настолько
Блаженным быть не даст вовеки небо
Земному существу. Любовь и радость
Соединить не можем мы. И все же
Под пытки палача, под бич, на дыбу
Я полетел бы из твоих объятий
И в бездну вечной казни бы спустился.
 
 
Эльвира! И счастливей и блаженней
Бессмертных будет тот, кого улыбкой
Любви ты одаришь! Счастливец, кто
Кровь за тебя прольет и жизнь отдаст!
Дозволено, дозволено живому,
И не во сне, как я, бывало, думал,
Дозволено вкусить при жизни счастье.
Узнал я это в день, когда взглянул
Бесстрашно на тебя. Пусть из-за смерти
Случилось так. И все же этот день,
Жестокий день, средь горестей моих,
Не проклял я ни разу в сердце стойком.
 
 
А ты живи и дальше, украшая
Мир обликом своим, моя Эльвира.
Никто, как я, любить тебя не будет.
Второй такой любви не быть. Как долго
Консальво бедный призывал тебя,
И плакал, и стенал! Как я бледнел,
Как стыла грудь при имени Эльвиры;
Как я дрожал всегда, на твой порог
Ступив, заслышав ангельский твой голос,
Чело твое увидев, – я, который
Встречаю смерть бестрепетно. Уходят
Из слов любви дыхание и жизнь.
Прошла пора, мне этот день не вспомнить.
Прощай, Эльвира! Вместе с искрой жизни
Из сердца исчезает наконец
Любимый образ твой. Прощай.
И если Не тяготилась ты моей любовью,
То вслед моим носилкам погребальным,
Завидев завтра их, пошли свой вздох».
Он смолк; и вскоре дух его покинул;
И до заката солнца этот первый
Счастливый день угас в его очах.
 

Перевод А. Наймана

 
Ты, красота, внушаешь
Издалека любовь: твой образ зыбко
То входит в сон, то сердце потрясаешь,
Божественная тень,
Ты в час, когда блестит
В полях природы утренней улыбка;
Невинностью дыша,
Не ты ль блаженство веку золотому
Дала? Паришь ли, легкая душа,
Над миром, иль тебя скрывает рок
Скупой затем, что в будущем твой срок?
 
 
Нет у меня надежды
Узреть тебя живой когда-нибудь.
Ни даже в миг, когда в пустынной мгле
К приюту вечному проложит путь
Мой дух. Лишь занимался
Мой день, повит туманом,—
Я знал уже, что по нагой земле
Бредешь ты. И нигде
Тебе подобных нет. Лицом и станом,
Походкой, речью сходные с тобой
Не повторят прекрасный образ твой.
 
 
Средь горестей, что людям
Отпущены судьбой,
Когда бы кто-то встретился с тобой,
С той, что рисует мысленный мой взор,
О, сколь он был бы счастлив.
Из-за любви твоей до этих пор
И я б стремленьем к доблести и славе
Был одержим, как в пору юных лет.
Страданьям нашим утешенья нет;
Но стала бы с тобою жизнь земная
Подобьем светлым рая.
 
 
В долинах, где, звеня,
С утра блуждает песня земледельца,
Где я порой сижу
И сетую, что юный сон меня
Покинул; на холмах, где я бужу,
В слезах, воспоминанья об утрате
Желаний и надежд, – одною думой
Мой трепет пробужден: о, если б мог я,
Хоть грезя, сохранить в наш век угрюмый
Твой образ! – коль отняли существо,
Мне хороша и видимость его.
 
 
Бессмертная идея[43]43
  Бессмертная идея… – Леопарди имеет в виду учение Платона об идеях – вечных бестелесных сущностях, прообразах всех чувственных предметов. Идеи, как и души, находятся в некой «занебесной области», откуда души иногда «падают», вселяясь в тела смертных.


[Закрыть],
Коль чувственною формой
Пренебрегаешь, не желая пасть
На Землю из обители нетленной
И знать страданья власть;
Иль средь миров бесчисленных Вселенной
Избрала для себя прекрасней мир,
Светящую нежней звезду близ Солнца,
И там вдыхаешь ласковый эфир,—
Прими с Земли, на муки обреченной,
Гимн, что поет неведомый влюбленный.
 

Перевод А. Наймана

 
Как этот сон томительный и скорбный,
Который жизнью мы зовем, ты терпишь,
Пеполи мой? Какой надеждой сердце
Поддерживаешь? На какие думы,
На труд какой, благой иль скучный, тратишь
Досуг, тебе доставшийся от предков,
Мучительное, тяжкое наследье?
При всех условьях жизнь, по сути, праздность,
Поскольку этот труд, усилья эти,
Направленные не на благородный
Предмет, не достигающие цели,
Звать можно праздными. Коль сонм рабочих,
Которых что рассвет, что вечер видят
Грунт роющими, жнущими иль стадо
Пасущими, вы назовете праздным.
Вы правы – ведь живут, чтоб заработать
На жизнь, они, а ничего сама
Жизнь по себе не стоит. Дни влачит
И ночи кормчий в праздности, и празден
Пот вечный мастерских, и праздно бденье
Военных и опасности их битв;
Торговец алчный праздно существует;
Причем никто блаженства, о котором
Единственно природа смертных грезит,
Не обретает ни себе, ни прочим
В опасности, в поту, в заботах, в бденьях.
Лекарство от упорного желанья
Счастливым быть, заставившего смертных
С тех пор, как мир был создан, непрестанно
Вотще вздыхать, природа заменила
Обильем нужд в несчастной нашей жизни,
Которых без труда или заботы
Не удовлетворить: хотя б наполнен
Тогда, уж если радостен не стал,
День для семьи людей, и жажда счастья,
Тревожная и смутная, терзает
Не так сердца. Вот почему всех видов
Животные, в груди которых жив
Один, не менее пустой, чем наш,
Инстинкт блаженства, заняты всецело
Лишь поддержаньем жизни: меньше нас
Печалясь и трудясь, проводят время
Они и не клянут часов неспешность.
Но мы, заботу о существованье
Отдавшие в другие руки, терпим
Тягчайшую нужду, другим с которой
Не справиться, а нам не рассчитаться
Без мук и скуки, – то необходимость
Истратить жизнь: жестокая, тупая
Необходимость, от нее не могут
Ни тучность нив иль стад, ни блеск сокровищ,
Ни двор великолепный иль порфира
Избавить род людской. Коль человек,
Гнушаясь вышним светом, отвращаясь
От лет пустых, не даст опередить
Руке самоубийственной задержку
Мгновенья рокового, все лекарства
От злобных жал неисцелимой жажды,
Вотще влекущей к счастью, все бессильны.
Хоть тысячу добудь он их, ища
Повсюду: не заменит ни одно
Единственного, данного природой.
Вон тот, кто туалетом и прической;
Бездельем важным; лошадей, колясок
Исследованьем тонким; посещеньем
Салонов модных, людных мест, бульваров;
Участьем в играх, ужинах, балах —
Все дни и ночи занят, и не сходит
Улыбка с губ его; увы, в груди,
На дне ее, тяжелая, глухая,
Недвижная, как столп алмазный, скука
Бессмертная царит, против которой
Пыл юности бессилен: не разрушить
Ее ни сладкой речью алых уст,
Ни нежным взглядом пары черных глаз,
Дрожащим, драгоценным взглядом, самой
Достойной неба вещью на земле.
 
 
А тот, как бы решив избегнуть общей
Судьбы печальной, жизнь проводит в смене
Широт и стран, моря пересекает
И взгорья, объезжает шар земной,
Границ пространства достигая, людям
Открытых средь бескрайних далей мира
Природой. Но, увы, форштевни черной
Тоской обвиты: призывает счастье
Средь всех широт, под всеми небесами
Вотще и он – везде царит печаль.
 
 
Еще есть те, кто, труд жестокий Марса
Избрав, часы изводит, в братской крови
Купая праздно руки; есть и те,
Кто утешает скорбных, и, вредя
Другим, считает, что спасает тех от горя,
И, зло творя, убить стремится время.
Одни – искусства, знанья, добродетель
Преследуют, другие притесняют
Свой иль чужой народ иль отдаленных
Стран нарушают мир патриархальный
Торговлею, войною и обманом,
На что вся жизнь их, дар судьбы, уходит.
 
 
Кротчайшее желанье и заботы
Нежнейшие в цвет молодости вводят
Тебя, в апрель годов – вот первый неба
Дар, милый всем, но горький тем и вредный,
Кто родины лишен. Тобой владеет
И движет страсть к стихам, к живописанью
Словами редких, слабых, беглых теней
Красы земной, плодящих в изобилье
Изысканные грезы, что природы
Великодушней и небес, и наши
Все заблужденья. И тысячекратно
Тот счастлив, кто с годами не теряет
Способности к воображенью хрупкой
И драгоценной, даровал которой
Рок сохранить навеки юность сердца,—
Что в зрелости и в старости, как в годы
Цветущие, природу украшает
В глубинах дум и оживляет смерть
И пустоту. Да одарит тебя
Судьбой подобной небо и да явит
Огнь, сердце ныне жгущий, и в сединах
Возлюбленным поэзии. Меня же
Все ранних лет обманы оставляют,
Я чувствую, и сладкие виденья
Тускнеют на глазах, хоть я любил их
И будет вызывать воспоминанье
О них до смерти плач и сожаленья.
Когда негибким станет тело это
И зяблым, и ни солнечных, спокойных
Полей блаженное уединенье,
Ни, по весне, напев рассветный птиц,
Ни в небесах прозрачных над холмами
И берегом безмолвная луна
Не тронут сердца мне; когда красоты
Природы и искусства для меня
Мертвы и немы станут, взлет же мысли
И нежность чувств – неведомы и чужды;
Тогда, еще раз клянча утешенья,
Сфер погрубей, чтоб в них неблагодарный
Остаток жизни злой предать забвенью,
Коснусь. К суровой правде, к тайным судьбам
Вещей земных и вечных обращусь,
Исследуя, зачем людское племя
Сотворено, зачем нуждой и мукой
Отягчено, к какой последней цели
Гонимо роком и природой, кто
Рад нашей боли, кто ее желает,
Каков порядок, смысл, закон движенья
Вселенной непостижной, мудрецам
Восторг внушавшей, мне же изумленье.
 
 
Такими размышленьями займу я
Досуг: как знанье правды ни печально,
Есть сладость в нем. И если мне придется
О правде рассуждать и не оценит
Мир или не поймет моих речей,
Не огорчусь я, ибо не угаснет
Во мне влеченье сладостное к славе,
Не к суетной богине, нет, а к той,
Что счастья, рока и любви слепее.
 

Перевод А. Наймана

 
Я думал, мукам юности
Вовек уж нет возврата,—
Горчайшая утрата
Во цвете лет моих;
Из глуби сердца движимы.
Так сладки муки эти,
Что ничего на свете
Нет радостнее их.
 
 
Какие слезы, жалобы
Исторгла перемена!
Из ледяного плена
Душою рвался я.
Но боль меня покинула,
И сердце опустело,
И без любви хладела
В унынье грудь моя.
 
 
Я плакал, что оставленной
Жизнь предо мной предстала;
Над миром покрывала
Раскинул вечный хлад.
День стал пустым; безмолвная
Ночь сумрачней и жутче,
Луна погасла в туче,
И звезды не горят.
И все же – чувство прежнее
Те слезы пробудило;
Как прежде, сердце жило
И билось в глубине;
Воображенье пряталось
За той же самой далью,
И с давешней печалью
Скрывалась боль во мне.
 
 
А вскоре не найти было
И от нее ни тени,
И больше мне на пени
Не оставалось сил;
Поник, и утешения
Я – сердцем, все забывшим,
Почти уже не жившим,—
Ни разу не просил.
 
 
Каким я был! Тот юноша,
Что с яростью и пылом
Жил в заблужденье милом,—
Похож ли на меня?
Мне сердца свистом ласточка
Не трогала бессонным,
В просторе заоконном
Кружась с рассветом дня,
 
 
Ни эта осень бледная
В усадьбе опустелой,
Ни солнца луч несмелый,
Ни колокола звон;
Вотще звезда вечерняя
Плыла над тишью ныне,
И соловей в долине —
Стонал напрасно он.
И даже очи светлые,
И беглый взгляд украдкой,
И зов любови сладкой,
Услышанный вдвоем,
И на моей лежавшая
Рука – нежна, прекрасна,—
Сошлись и вы напрасно
В тяжелом сне моем.
 
 
Уныло, без волнения,
Забыв, что значит нежность,
Я жил, и безмятежность
Прогнала тень с лица.
В груди моей измученной
Желанья все истлели,
Лишив последней цели —
Желания конца.
 
 
Как дней преклонной старости
Остаток жалкий голый,
Так жизни май веселый
Я проводил в те дни.
Ты, мое сердце, сказочных
Тех лет не замечало,
А их дано так мало,
Так коротки они.
 
 
Кто ж пробуждает все-таки
Меня от сна больного?
И что за доблесть снова
В себе почуял я?
Порывы, заблуждения
И призрачные дали.
Для вас не навсегда ли
Закрыта грудь моя?
Свет дней моих единственный! —
Так это вы воскресли —
Те чувства, что исчезли
В отрочестве моем!
Где б взором я ни странствовал
По небу, в ближнем поле,
Во всем – источник боли,
И радость есть во всем.
 
 
Опять со мною озеро
И лес на косогоре,
О чем-то шепчет море,
Беседует родник.
И после сна столь долгого
Я слезы лью обильно!
Кто мне велит? Как сильно
Взгляд от всего отвык!
 
 
О сердце, не надежды ли
Вновь распахнулись вежды?
Но мне лица надежды
Уж не видать, увы!
Мне трепет и мечтания
Достались от природы,
Да были злы невзгоды —
Дары ее мертвы.
 
 
И все же, окончательной
Не празднуют победы
Ни горестные беды,
Ни грязный мир, ни рок.
Я погружен в несхожие
С земною явью грезы.
Глуха природа; слезы
Не лей – какой в них прок?
О бытии заботится
Одном, забыв о благе;
Пусть мы несчастны, наги —
Ей мил наш скорбный вид.
Мы не находим жалости
Вокруг; и бег свой вечный
Вершим; и каждый встречный
Унизить нас спешит.
 
 
Талантами и доблестью
Наш век пренебрегает;
Еще не достигает
Достойный труд хвалы.
И вы, глаза отверстые,
Где чудный луч трепещет,
То не любовь в вас блещет —
Зря светите из мглы.
 
 
Глубокое и тайное
В вас чувство не искрится,
В груди не загорится
Вовеки дивный жар.
Живая страсть становится
Игрушкой интересной,
А за огонь небесный
Презренье – лучший дар.
 
 
Но прежние, я чувствую,
Мечтанья снова живы;
Узнав свои порывы,
Душа удивлена.
Ты, сердце, снова к бодрости
Зовешь, к былому пылу;
Я знаю, чуя силу,
Что от тебя она.
Мир, красота, природа ли,
Судьба ли – благородной,
Возвышенной, свободной
Душе несут обман.
Ты ж, сердце, рок осилило
Биеньем одиноким —
Так назову ль жестоким
Того, кем дух мне дан!
 

Перевод А. Наймана

 
О Сильвия, земного бытия
Ты помнишь ли тот срок,
Когда в смеющихся и беглых взорах
Еще краса блистала И радостно и робко на порог
Дней юных ты вступала?
 
 
От пенья твоего
Звенела непрерывно
И даль дорог, и тихих комнат сень,
Когда, к трудам привычна
Девичьим, мыслью ты влеклась туманной
Вдаль, в будущее. Май благоуханный
Сиял. Так проводила ты обычно
В то время всякий день.
 
 
Порой, занятья бросив
И потом орошенную бумагу,
Которым отдавал
Пыл ранних лет и юную отвагу,
Я отческий спешил покинуть дом,
Чтоб пенья твоего услышать звуки,
Чтоб видеть, как твои мелькают руки
Легко над многотрудным полотном.
Синь неба оглянуть
Любил, сады и золото тропинок,
Там – море, дальше – горы.
Не выскажет язык
Того, что мне переполняло грудь.
 
 
Какие помыслы, дела какие!
Как много сладких дум
Наш занимало ум!
Какой казалась жизнь, судьба людская,
О Сильвия моя!
Вновь безутешен я,
О наших упованьях вспоминая;
Вновь мучаюсь от боли.
Природа, почему и малой доли
Того, что обещала, не даешь?
Зачем так часто детям
Своим ты даришь ложь?
 
 
Еще зима не высушила травы,
А ты, сраженная недугом тайным,
Увяла, нежная! Не дождалась ты
Цветенья дней своих.
Еще твоя не волновалась кровь
От сладкой черным локонам хвалы
Или твоим влюбленным скромным взорам.
Ты не смеялась в праздник разговорам
Подружек про любовь.
 
 
Затем моя надежда
Блаженная погибла: отнял рок
У дней, сужденных мне.
Их молодость. Увы,
Как миг, твой век протек,
Подруга юных лет,
Моя мечта, залитая слезами!
Так вот он, этот мир? Вот каковы
Утехи, страсть, труды, событья, нами
Переговоренные в час бесед!
Явь было не под силу
Тебе принять – ты пала!
И вдалеке рукою указала
Смерть хладную и голую могилу.
 

Перевод А. Наймана