Текст книги "Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2"

Автор книги: Джакомо Казанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– Разговаривайте о них с моей дочерью.

Но рядом со мной уже никого не было. Заплаканная служанка объяснила, что при виде стражника мадемуазель испугалась и убежала.

– О, будьте вы прокляты! – завопила старуха. – Моя дочь, моя бедная девочка, бродит теперь по городу посреди ночи!

Исчезновение Шарпийон обеспокоило меня, и я сказал женщинам:

– Идите, справьтесь у соседей. Кто найдёт мадемуазель, получит гинею.

Служанки тут же убежали, а за ними последовали и тётки, несмотря на причитания самой дамы Огспурхор, страшившейся остаться наедине со мною. Через час все возвратились, так ничего и не узнав. Стенания возобновились. Желая успокоить их, я обещал возместить все убытки, но тем не менее рыдания усиливались. Тогда, имея намерения покончить дело, я отказался от векселей. Это было постыдно, но таковы плоды гнева!

Назавтра с раннего утра пришли известить меня, что беглянка возвратилась. Известие об этом принесла её горничная. Искренность сей девушки произвела на меня впечатление вполне благоприятное, особливо когда она говорила, что прониклась ко мне привязанностью из-за чувств к её хозяйке. К тому же из всей прислуги она единственная сносно изъяснялась по-французски.

Если читатель посмеётся над моей глупой доверчивостью к этой девушке, я ничего не имею возразить, за исключением всё того же вопроса: были ли вы сами влюблены? Она клялась мне в любви её хозяйки ко мне. Будто бы та скрывает свои чувства единственно из-за матери, которая ненавидит меня.

– У старухи есть причины для этого, но скажите лучше, где прячется мадемуазель Шарпийон, уж не у своего ли парикмахера?

– Мы отыскали её у одной знакомой торговки на Сохо-Сквер и привезли обратно в горячке. А мадемуазель как раз в неудобном для женщин положении.

– Не рассказывайте сказки! Я же сам видел вчера парикмахера...

– Который заправлял ей папильотки...

– Чёрт возьми! Он заправлял ей кое-что потвёрже! Отправляйтесь к вашей госпоже и скажите, что она должна принять меня сегодня же. Таково моё желание.

– Но она в постели.

– Тем лучше.

Девушка исчезла и больше не показывалась. После полудня я отправился к их дому и уже у самого входа был встречен одной из тёток.

– Помилосердствуйте, сударь, не ходите далее. Пощадите жизнь моей племянницы и свою собственную. Здесь наши друзья и при них оружие.

– Я-то знаю, как они им пользуются!

– Боже мой, вы хотите всех нас погубить! Моя бедная племянница в бреду, ей всё ещё кажется, что вы стоите над ней с пистолетом. Ведь вы поклялись убить её.

Я пожал плечами и вернулся к себе. На следующий день новая попытка проникнуть к больной, и снова отказ. Тётка сказала мне, что лекари не оставили ей никакой надежды.

– Это ещё не причина, чтобы умереть.

– Вы же знаете, что она сейчас в критическом положении...

– Опять своё! А парикмахер?

– Грех молодости! Я тоже не избежала этого.

– Это выше всяких похвал.

– Вам не достаёт воспитания, сударь. В подобном положении галантный мужчина не должен ничего замечать.

– У вас отменные принципы.

При выходе я столкнулся с Гударом.

– Так вот, она при смерти.

– Вы её видели?

– Нет, но мне сказали. По словам служанки, она как безумная. Кусает всех, кто хочет приблизиться, и катается по кровати совершенно голая.

Всю ночь я ходил взад и вперёд по комнате. Гудар молчал, говорил только я. Когда занялся день, я пошёл ещё раз узнать новости. Меня впустили в комнату, где расхаживала чахлая фигура, распевавшая псалмы.

– Она умрёт?

– Да свершится воля Бога! Она ещё дышит, но через час всё кончится.

При этих словах меня охватило непреодолимое желание застрелиться. Возвратившись к себе, я написал завещание в пользу синьора Брагадино, взял пистолеты и направился к Темзе, намереваясь дойти до набережной и там исполнить своё намерение. Когда я подошёл к Вестминстерскому мосту, кто-то схватил меня за руку: это оказался один молодой джентльмен по имени Эгар, с которым я познакомился у лорда Пемброка.

– Вы похожи на актёра из трагедии, кавалер! Куда это вы направляетесь с таким потерянным видом?

– Не имею представления.

– А что с вами?

– Сам не знаю.

– Готов биться об заклад, что вы собираетесь сделать какую-нибудь глупость, это написано у вас на лице.

– Ещё раз говорю, со мной ничего не случилось. До свидания.

Но Эгар заметил, что из моего кармана торчит дуло пистолета.

– Так, значит, дело чести! Как друг, я не могу вас отпустить одного к барьеру.

– Клянусь вам, я не намерен драться. Это всего лишь прогулка.

– В таком случае и я с вами.

– Сделайте одолжение.

Мы пошли вместе, он болтал о том и о сём, я же молчал. При ходьбе появляется аппетит, и он предложил мне отобедать. Мы как раз проходили мимо “Пушки”, знаменитой лондонской ресторации, где после чая и ликёров обыкновенно появляются девицы. За десертом к Эгару подсела какая-то принцесса.

– Тут со мной одна моя подруга, француженка, – объявила сия нимфа.

– Превосходно! – воскликнул Эгар. – У нас составится квартет.

Учтивость не позволяла мне отказаться. Я отложил своё смертоносное оружие и, выбросив пули в окно, расцеловал Эгара, вполне заслужившего это, – ведь он спас мне жизнь. Обе девицы были и в самом деле созданы для наслаждений, однако переживания прошедшего дня истощили меня. Известное самолюбие, от коего мужчина никогда не свободен в подобных делах, побуждало меня сыграть достойную роль. Увы! Это оказалось невозможным – ласки красавиц были обращены на мраморное изваяние. Англичанка пришлась мне по вкусу несравненно более, чем француженка, и я просил Эгара передать ей мои извинения за непредумышленную холодность. Она изобразила недоверие и пожелала удостовериться в этом de visu, [4]4
  Глазами (лат.).


[Закрыть]a затем пригласила к обильным возлияниям, уверяя, что вакхический сок зажжёт оцепеневшую в моих венах кровь. Однако Вакх лишь вынудил меня изречь несколько глупостей, но в остальном не произвёл ни малейшего действия. Тогда Эгар вышел и привёл трёх слепых музыкантов. Он заставил всех нас раздеться, и мы начали танец сатиров. Ноги мои подгибались, я едва держал равновесие и принуждён был удовлетворяться лишь зрелищем, в коем сам не мог принять участия. Эгар обладал головой Антиноя в сочетании с торсом Геркулеса. Женщины не уступали самим грациям – их полные, но гармонически сложённые тела являли собой воплощение любовной страсти. Четыре раза подряд, как молодой лев, Эгар падал в их пламенные объятия. Они оставили его бездыханным и оделись, выражая сожаление. Дамы получили по четыре гинеи каждая, и я был вынужден просить Эгара отдать и мою долю, ибо, собираясь отправиться к Харону, не взял с собой ни шиллинга. Неясная мысль о самоубийстве всё ещё преследовала меня, но я сказал себе, что прежде, чем расстаться с жизнью, надобно заплатить долг. Эгар удержал меня и отвёз в Ранлей. Отдав час сну, он был расположен возобновить оргию.

Здесь меня ожидала странная встреча. В ротонде танцевали, и моё внимание привлекла своими завлекающими движениями одна женщина, которую я видел только со спины. Внезапно она обернулась, и я узнал Шарпийон. Волосы у меня зашевелились, а ноги пронзила резкая боль. Впоследствии Эгар рассказывал, что при виде моей бледности ему показалось, будто я сейчас же свалюсь в припадке падучей. Раздвинуть толпу, подойти к Шарпийон и заговорить с ней было делом одного мгновения. Я не помню, что сказал ей, но она в ужасе убежала. Когда я во всём признался Эгару, он пришёл в страшное возбуждение от вероломства этой кокетки.

– Девка была здесь с графом Гровенором, она уехала в его карете. Вы должны отомстить, ведь у вас есть письмо, в котором старуха признаёт, что вы доверили её дочери два векселя. Потребуйте возвращения и упрячьте этих женщин в тюрьму.

Мне понравился его совет, и я поспешил к прокурору. Тот счёл мои доказательства неопровержимыми, я же засвидетельствовал всё клятвой согласно законам и обычаям и добился постановления об аресте. Одновременно я вызвался сопровождать полицейских к моим мошенницам. В ту минуту, когда я указывал им дом, появилась Шарпийон. Вид её взволновал меня, и я поспешил ретироваться. Моему слабому сердцу уже хотелось задержать исполнение приговора. На следующий день явился Гудар – он весь сиял.

– Великолепно! Теперь я узнаю вас, вот настоящая решительность. Бабы под замком, мне уже всё рассказали. Когда пришли люди в чёрном, они хотели разыграть удивление, ведь путешествие в Кингс-Бэнч им явно не по вкусу. Но их никто не стал слушать, а в лучшем виде посадили на полицейскую фуру. Зато наши сводники, Ростэн и Гумон, хотели показать зубы, но полицейские затолкали этих негодяев туда же, да ещё примяли ногами, словно гнилые яблоки.

– Ну, а Шарпийон?

– Поражена, будто громом, можно помереть со смеху. Закупорилась со старухами, каково удовольствие! Ей приходится готовить еду и подметать пол, ведь теперь у них нет ни шиллинга.

– Она озлоблена против меня?

– Не желает даже слышать ваше имя, для неё вы самое отвратительное чудовище. Мне кажется, представление близится к развязке. А жаль, становится всё интереснее и интереснее.

Как узнает читатель, для меня эта развязка оказалась из неприятнейших.

Я несколько дней не виделся с Эгаром, но однажды утром он пулей влетел ко мне и бросил прямо на постель десять тысяч гиней.

– Что это за деньги, и где вы пропадали?

– Мой друг, я влюблён.

– Старая песня!

– Эта женщина и в самом деле прелестна!

– Готов поверить на слово, но о ком изволите говорить?

– Чёрт возьми, она вам хорошо известна – это Шарпийон.

– Так, значит, вы возвращаете её долг? Благодарю, но вам предстоит ещё многое.

Я объявил векселя погашенными и почёл всё дело оконченным, но ошибся. Однажды, возвращаясь в полночь с бала, я встретил какого-то прохожего, который крикнул мне: “Доброй ночи, Сенгальт!” Я высунул голову в окно кареты и ответил на приветствие. Внезапно два человека остановили моих лошадей и направили на меня дула пистолетов:

– Именем короля! Вы арестованы!

Сохраняя хладнокровие, я спросил о причине ареста.

– Узнаете в тюрьме.

– Куда мы едем?

– До утра вас будут держать в полиции, днём предстанете перед судом, а послезавтра прямо в Ньюгэйт.

Сначала я спокойно принял это неприятное происшествие, ибо совесть ни в чём не упрекала меня. Но я дал себе твёрдое обещание не забывать в будущем старое правило, предписывающее никогда не откликаться ночью на незнакомый голос. На рассвете меня собрались доставить к судье, который должен был решить дело. Я нанял портшез, так как маскарадный костюм вызвал бы на улицах лишь оскорбления и меня забросали бы грязью. Моё появление произвело фурор среди оборванцев, наполнявших залу суда. В глубине я заметил сидевшего в кресле старика с повязкой на глазах, который выслушивал объяснения нескольких обвиняемых. Это и был судья. Мне сказали, что он слеп и зовут его Фильдинг. Я оказался перед творцом знаменитого “Тома Джонса”.

– Синьор Казанова из Венеции, – обратился он ко мне по-итальянски, – вы приговорены к пожизненному заключению.

– Не слишком ли суровое наказание, сэр, к тому же за проступок, совершенно мне неизвестный? Соблаговолите объяснить, что я совершил предосудительного?

– Ваше желание вполне естественно, да у нас человека и не вешают без объявления причин. Вы обвиняетесь, согласно свидетельству двух лиц, в попытке изуродовать некую девицу.

– Господин судья, это ложь. У меня даже в мыслях не было совершать подобное.

– Однако же есть свидетели.

– Они подкуплены. Имя девицы – Шарпийон, не так ли? И она обвиняет меня, хотя я неизменно выказывал ей лишь чувства самой искренней привязанности.

– Значит, вы утверждаете, что никогда не имели намерения ударить её?

– Самым решительным образом, Ваша Честь.

– Прекрасно, в таком случае вы свободны, как только внесете залог.

Допрос закончился, и я послал своих слуг к лондонским негоциантам, которых хорошо знал. Но здесь возникла новая неприятность – явился начальник стрелков, чтобы увезти меня в Ньюгэйт.

– Подождите до вечера, мне пришлют залог.

– Правосудие не может ждать.

– Этому человеку, – шёпотом подсказал мне один из служителей, – заплатили ваши противники. Он не изменит своего решения, если вы не дадите ему денег.

– Сколько?

– Десять гиней.

– Он ничего не получит. К тому же я хочу посетить Ньюгэйт и поэтому воспользуюсь представляющейся возможностью.

Нет, я никогда не забуду ужасного впечатления от представившегося моим глазам ада. Я оказался в одном из самых ужасных дантовых кругов. Дикие лица, змеиные взгляды, зловещие улыбки, полное собрание всех видов зависти, бешенства и отчаяния. То было страшное зрелище. Несчастные узники встретили меня свистом – такой приём объяснялся моим бальным костюмом. Многие подходили с вопросами, пытаясь завязать разговор. Моё молчание сердило их, и они осыпали меня бранью, несмотря на увещевания тюремщика, что я иностранец и не разумею английского языка.

Я с беспокойством ожидал наступления ночи, опасаясь за свою жизнь. Но, к счастью, вскоре явился смотритель и объявил, что залог внесён и я могу быть свободен. У ворот тюрьмы меня ожидал экипаж, и через недолгое время я снова предстал перед судьёй Фильдингом. Здесь же были: Пегю, мой портной, и поставщик вин некий Мэзоннёв. Они-то и выручили меня. Тут же я заметил Ростэна, на руку которого опиралась дама под вуалью. Это была Шарпийон. За их спинами стояла ещё одна личность, служившая вторым свидетелем и о которой я расскажу потом несколько подробнее. Мои поручители внесли назначенный залог в двадцать гиней, а Шарпийон имела удовольствие выслушать постановление о взыскании с неё судебных издержек.

На следующий день после сих злополучных приключений Гудар принёс мне номер “Сент-Джемс-Кроникл”, где описывалась вся эта история. Шарпийон и я были означены только инициалами, но Ростэн со вторым свидетелем, по имени Ботарелли, упоминались полностью с присовокуплением самых лестных эпитетов. Гудар рассказал, что этот Ботарелли слыл литератором, и поэтому я счёл не подлежащим сомнению, кто был автором клеветнической статейки, и отправился разузнать его адрес. По дороге я встретил Мартинелли, он вызвался указать нужный дом и проводить меня.

В самом грязном квартале Лондона, на четвёртом этаже жалкой трущобы, я увидел человека, окружённого детьми и занятого исписыванием бумаги.

– Перед вами, – представился я, – кавалер де Сенгальт, тот самый, которого из-за вашего свидетельства на целый час заперли в Ньюгэйте.

– Я просто в отчаянии.

– Вы полагаете, для меня достаточно вашего отчаяния?

– Сударь, мне обещали две гинеи, а ведь я отец семейства.

– По моему мнению, вы играете роль, которая может дорого обойтись вам. Неужто вы совсем не боитесь виселицы?

– Лжесвидетелей не вешают, их только ссылают. Да и как доказать, что свидетельство ложно?

– А я это докажу, слышите! Где это вы видели меня, скажите пожалуйста? Может быть, осмелитесь утверждать, что были третьим, кроме меня и Шарпийон?

– Осмелюсь, сударь, хотя это и ложь.

– Вы самый последний из подлецов.

– Совершенно справедливо, но вот моё извинение, если не оправдание.

И он указал на своё семейство.

– Не вы ли сочинитель статьи, помещённой сегодня утром в “Сент-Джемс-Кроникл”?

– Нет, сударь. Я был бы доволен такой честью, но, увы, автор не я.

– По всей видимости, вы пытаетесь марать бумагу?

– Разве я не должен зарабатывать хлеб для этих несчастных? Приходится писать в газеты, несмотря на моё отвращение к подобному роду занятий. Моё истинное призвание – поэзия.

– Ах, так вы поэт!

– Я сократил “Дидону” и дополнил “Деметрия”. Моя месть закончилась тем, что я дал гинею его жене.

В знак признательности она поднесла мне сочинение своего мужа, озаглавленное “Разоблачённая тайна франк-масонов”. Этот Ботарелли раньше был монахом, а его жена – монашенкой. Оба жили в одном городе, Пизе. Полюбив друг друга, они тайно виделись, и воспоследовавшая её беременность заставила их бежать в Англию.

Возвращаясь к себе, я услышал, что кто-то внятно произнёс моё имя. Я обернулся и никого не увидел. Пошёл дальше – оклик повторился, и опять никого. В это время я проходил мимо лавки продавца птиц и понял, что моим собеседником был попугай.

– Откуда у вас эта птица? – спросил я торговца.

– Мне уступила его одна дама.

– Он ведь хорошо говорит?

– Нет, всего лишь одну фразу.

– Какую же?

– “Казанова – мошенник”.

– Я покупаю его, вот две гинеи. Я взял птицу к себе и целыми днями повторял ей:

“Шарпийон шлюха хуже своей матери!”. Через неделю попугай так хорошо усвоил новый урок, что твердил его с утра до вечера, прибавляя каждый раз от себя бурный взрыв смеха. Гудар, бывший свидетелем его красноречия, сказал мне: “Почему бы вам не выставить этого попугая на Биржевой площади? Вы заработаете этим не меньше пятидесяти гиней”. Его мысль пришлась мне по вкусу, и я велел Ярбу снести птицу на площадь. Меня побуждала не алчность, а было лишь приятно, чтобы Шарпийон назвали в публичном месте тем именем, коего она столь заслуживала. Первое время мой попугай не имел большого успеха, поскольку изъяснялся на французском языке, но скоро начала собираться толпа любопытных, среди которых, как мне сообщил Гудар, были замечены мать и тётка Шарпийон.

– А сама она?

– Сказала, что ваша мысль весьма остроумна, и она сама потешается всем этим.

Через несколько дней я прочёл в газете: “Дамы, которых оскорблял попугай у биржи, не имеют ни средств к существованию, ни покровителей. Если кто-нибудь приобретёт птицу, её брань не получит такой скандальной известности”.

– Почему вы, обожатель Шарпийон, – спросил я однажды Эгара, – не купите моего болтливого попугая?

– По очень простой причине – он повторяет как раз то, что думают о нашей принцессе все, кто её знает.

Тем не менее, у попугая нашёлся покупатель в лице некоего лорда, с которым Шарпийон разыграла в точности ту же комедию, что и со мной. Я ещё часто встречал это создание, но без всякой опасности для моего сердца или кошелька. Она стала мне так же безразлична, как если бы я никогда не знал её.

Как-то я был в Ковент-Гардене вместе с Гударом, который пригласил меня на концерт синьоры Сартори.

– Там будет, – сказал он, – англичанка пятнадцати лет, которой сама примадонна даёт уроки пения.

– Значит, сия юная особа ищет покровителя?

– Без сомнения, и если вы желаете занять эту вакансию, то следует поторопиться. Сегодня слушать Сартори приедет целая толпа богатых лордов, и вы останетесь ни с чем.

При моих тогдашних деньгах новые знакомства не улыбались мне, однако я решил всё-таки посмотреть на девицу, поскольку это ни к чему не обязывало. Юная мисс показалась мне отменно красивой, но её прелести не смогли воспламенить моих чувств. Читатель, может быть, вам показалось, что я всё ещё думал о Шарпийон? Если так, вы ошибаетесь, мной овладела платоническая любовь, и я был снова полон воспоминаний о Полине.

В театре Гудар указал мне на молодого ливонского дворянина, барона Штенау, который повсюду преследовал очаровательную ученицу Сартори, но я ответил, что не намерен мешать ему. После ужина нам предложили билеты на следующий концерт, я взял два, а ливонец целых пятнадцать и выложил за них столько же гиней.

“Он возьмёт крепость приступом”, – заметил я Гудару. Мне показалось, что Штенау вполне располагает средствами, а поскольку он обратился ко мне с самыми лестными выражениями, я отвечал тем же, и мы познакомились. Читатель вскоре увидит, к каким последствиям привела эта случайно возникшая близость.

Упомянув о Букингэм-Хаузе, я совершенно забыл рассказать один забавный случай, который превосходно показывает английский “юмор”. В садах этого дворца аллеи отделены друг от друга редко посаженными грабами. Однажды мы прогуливались там с Пемброком, и я приметил вблизи нескольких личностей, сидевших (по вполне понятной причине) на корточках, оборотившись спиной в нашу сторону.

– Вот невоспитанные люди, милорд. По крайней мере, садились бы лицом к аллее.

– И поступили бы опрометчиво. Ведь тогда их могли бы узнать. А я не сомневаюсь, что среди этих людей случаются лорды и даже министры.

– Министры? В подобной позе?

– Почему бы и нет, разве они не могут быть застигнуты врасплох внезапной нуждой?

Когда мы выходили от Сартори, я оставался столь же спокоен, как и в начале вечера. Гудар сказал мне:

– Я не узнаю вас, вы совершенно безучастны к прелестям англичанки, а ведь, согласитесь, это королевский кусочек.

– Пусть ливонец разоряется, если у него есть желание, что касается меня, я отступаю.

Я с головокружительной быстротой приближался к своей гибели. Силы мои были подорваны, средства почти совершенно истощились. Я продал все драгоценности, оставив только табакерки, футляры, несколько часов и кое-какие безделушки. Своим поставщикам я не платил уже целый месяц.

Удалившись от света, целую неделю посвятил я приведению в порядок своих дел. За месяц я ухитрился истратить все деньги, вырученные от продажи бриллиантов, не говоря уже о четырёхстах гинеях долга. Решившись покинуть Англию, я продал оставшиеся у меня ценные предметы: крест, пять золотых табакерок, все часы, за исключением одних, и два роскошных чемодана. Когда мои долги были полностью уплачены, у меня оставалось ещё около шестидесяти гиней. Естественно, мне пришлось проститься со своим особняком. Я занял три скромные комнаты в окрестностях Сохо-Сквер, оставив из всех слуг лишь моего верного Ярба.

Через дней десять я впервые отправился на прогулку, и мой злой гений опять привёл меня к злополучной таверне “Пушка”. Я завершал свой довольной жалкий (что стало уже обыкновенным для меня) обед, когда появился барон Штенау и любезно предложил присоединиться к нему и приехавшей вместе с ним даме. Я согласился. Дама оказалась той самой ученицей Сартори, к которой Штенау был столь щедр. Она прекрасно говорила по-итальянски и блистала ослепительной красотой. Беседа её сопровождалась тысячью кокетливых уловок: можете представить себе, в моих ли силах было оставаться безучастным после двенадцатидневного воздержания! И всё-таки я соблюдал в отношении дамы самую строгую почтительность и позволил себе только заметить, что почитаю барона счастливейшим из людей.

После обеда, прошедшего с отменной весёлостью, красавица предложила сыграть по гинее на шампанское. Сказано – сделано. Барон проиграл. А теперь, – предложила дама, – разыграем, кому платить за обед”. Жребий пал на прекрасную мисс. Не желая оставаться единственным, коего пощадил случай, я предложил барот ставку по две гинеи, но он опять проиграл. Мы повторили партию – и с тем же успехом.

Он ни за что не соглашался перестать и через полчаса остался уже без ста гиней. Я не стал продолжать игру, и он, выведенный из себя превратностью фортуны, взял шляпу и вышел на улицу. Как только Штенау удалился, дама сказала мне:

– Не беспокойтесь за ваши деньги, Штенау богат и возвратит нам долг.

Уразумев, что она вошла в половину моего выигрыша, я решил получить свою долю обладанием её особой и без дальнейших церемоний поцеловал красавицу.

– Вы легко загораетесь.

– А вам это не нравится?

– Напротив. Кстати, ничего не говорите барону о том, что я получила от вас пятьдесят гиней.

– Конечно. Надеюсь, он не узнает и про то вознаграждение, на которое я могу рассчитывать?

– Будьте покойны.

При сих словах прекрасная мисс многозначительно улыбнулась. Через час возвратился барон, вооружённый векселем лиссабонского банка на одну из лучших фирм Кадикса достоинством в пятьсот двадцать гиней. Он сказал мне:

– Я побывал у нескольких банкиров, но никто не хочет заниматься этим делом.

– Странно, ведь поручитель давно известен. Если вам угодно доверить это мне, я охотно возьму на себя необходимые переговоры.

– Вы окажете мне услугу. Я сейчас же сделаю нужную запись.

На следующий день банкир Лей оплатил предъявленный мною вексель. Я встретился со Штенау и передал ему банкноты, из которых он заплатил проигранные вчера сто гиней, после чего мы заговорили о прекрасной англичанке.

– Вы боготворите её!

– Я? Совсем нет. Сия девица принадлежит мне не больше, чем любому другому. Если она нравится вам, объяснитесь.

– Это уже сделано.

– Прекрасно. И у вас договорено о свидании?

– Как раз сегодня вечером.

– Приятных удовольствий! Это будет стоить вам десять гиней и ещё небольшой пустячок.

Только потом я понял, что подразумевалось под этим пустячком.

На следующее утро я проснулся в объятиях красавицы и отсчитал ей пятьдесят гиней.

– Когда я снова увижу вас? – спросила она.

– К сожалению, я не богат.

– Неважно! Ведь всегда можно найти пять гиней для дам, которые вас любят, не правда ли?

– Без сомнения.

– Ну, и прекрасно. Приходите разделить со мной ужин, когда вам захочется.

Получив сие приглашение, я пользовался им всю неделю, ко на восьмой день утром, когда завершал последние приготовления перед выходом, меня внезапно поразила известная боль, от которой, к сожалению, до сих пор не найдено верного лекарства.

Никогда ещё злосчастная болезнь не посещала меня столь некстати – я собирался плыть по морю, чтобы искать удачу на континенте. Пришлось остаться в Лондоне до полного выздоровления, то есть ещё целых шесть недель.

Я вышел, но конечно же не за тем, чтобы обратиться с упрёками к моей англичанке, а единственно с намерением обосновать свою штаб-квартиру у эскулапа. Уложив все чемоданы, я оставил только тонкое бельё, которое было отправлено Ярбом прачке, обитавшей в шести милях от Лондона по дуврской дороге. Когда я водворился у врача, мне сразу же подали письмо банкира Лея. Вот что в нём было написано:

“Принятый мной от вас вексель подложен. Незамедлительно возвратите все мои деньги и добейтесь ареста того, кто вам его выдал, или же полного возмещения. Не ставьте меня перед жестокой необходимостью требовать вашего задержания. Помните, что это дело жизни и смерти”.

Прочтя роковое послание, я едва собрал сил, чтобы сделать несколько шагов, и рухнул на постель. Я весь дрожал, голова сильно кружилась, словно передо мной была виселица, на которой мне суждено окончить свою полную приключений жизнь. Как выйти из этого отчаянного положения?

Где взять пятьсот фунтов стерлингов? Оставался только один выход. Я вооружился пистолетами и немедля отправился к Штенау, решившись прострелить ему голову, если он не возместит мне стоимость векселя. К сожалению, негодяй уже сумел исчезнуть. Хозяйка сообщила мне, что он уехал в Лиссабон ещё пять дней назад. Как мне стало потом известно, там его ждал печальный конец. Я понял, что надо действовать решительно и, несмотря на болезнь, садиться на корабль. Если не считать каких-нибудь пятнадцати гиней, у меня не было ровно ничего. И вот к какому средству пришлось мне прибегнуть. Я разыскал одного венецианского еврея, знавшего графа Альгаротти, и предложил ему вексель в сто цехинов на имя графа. Почтенный израильтянин выдал мне его стоимость звонкой монетой. Получив деньги, я схватил ноги в руки и ударился в бегство, словно за мной гналось пятьсот тысяч дьяволов. Лей обещал мне двадцать четыре часа отсрочки, и я был уверен, что столь честный англичанин не способен нарушить своё слово. Всё же беспокойство одолевало меня. Я призвал Ярба и сказал ему:

– Выбирай: или двадцать гиней, и мы расстаёмся, или ты последуешь за мной в неизвестном для тебя направлении.

– Мой добрый господин, мне не нужно ни шиллинга. Я готов ехать с вами куда угодно.

– Я отправляюсь через час. Не вздумай проболтаться кому-нибудь, это может стоить мне жизни. Ты останешься здесь ещё на несколько дней и получишь моё бельё, а потом догонишь меня. Вот деньги на дорогу.

– Не нужно, вы заплатите мне потом всё, что я истрачу.

У меня была на счету каждая минута. Я побежал к своему портному, где лежало моих тканей на три камзола, и предложил уступить ему всё по сходной цене. Он согласился и отсчитал мне тридцать гиней. После этого я расплатился с хозяйкой и сел в карету, отправлявшуюся в Рочестер. Приехав туда, я взял лошадей до Дувра, где и был уже на следующий день ещё до рассвета. Пакетбот как раз снимался с якоря, и через полчаса мы уже вышли в море. Плавание оказалось не из приятных – четыре часа мы стояли в виду Калэ. Пакетбот был английский, и я всё ещё находился под властью английской короны. Наконец мы прошли мол, и я ступил на землю Франции. Жизнь моя была спасена!

При высадке на берег охватившее меня чувство проявилось столь сильно, что привлекло рысьи глаза таможенных чинов. Моя гнусная болезнь придавала мне полноты около талии, которая показалась им подозрительной, и они заставили меня раздеться. Я был рассержен до крайности, однако пришлось подчиниться. Закончив осмотр, они отпустили меня. Из Дувра я написал Ярбу, чтобы он ехал в Калэ. Увы! Бедный малый так и не появился. Я встретился с ним лишь через два года, при обстоятельствах, о которых читатель узнает из дальнейшего.