Текст книги "Шарики патинко"

Автор книги: Дюсапен Элиза Шуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Шарики патинко

Посвящается моим корейским бабушке и дедушке – хальмони и харабоджи, – а также Ромену

Патинко – игра коллективная и индивидуальная. Автоматы располагаются длинными рядами; человек стоит перед экраном и играет сам за себя, не глядя на соседа, с которым, однако же, сталкивается локтем.

Ролан Барт «Империя знаков»

Я схожу с поезда и углубляюсь в чешуйчатую кишку станции Синагава. Реклама на цифровых экранах расхваливает зубную пасту, демонстрируя женщину со сверкающим оскалом. Людской поток спешит к выходу. Снаружи рабочие разбирают строительную площадку. Платформа нависает над вишневым парком, разделенным на огороженные участки, где курят, размахивая  руками, офисные работники. Они давят чинарики камнями, напоминающими брикеты соли, которые дают лошадям.

Я следую указаниям госпожи Огавы. Пройти по мосту, ведущему к жилому комплексу, у здания 4488 сообщить о своем прибытии в домофон, подняться в лифте на последний этаж.

Дверь лифта открывается внутри квартиры.

Несмотря на жару, госпожа Огава в пиджаке, махровых штанах и туфлях. Она старше, чем я думала. Видимо, ее старит худоба. Свою дочь Миэко она отправила в магазин. Пока мы ее ждем, хозяйка хочет показать мне квартиру.

Вдоль длинного коридора идеально симметрично расположен ряд помещений. Мы начинаем с ванной. Крошечная комнатка, отделанная пластиком телесного цвета. Я едва там помещаюсь. Напротив спальня, столь же тесная, со стенным шкафом, на полу коричневый ковролин. На кровати два одеяла, одно глаженое, другое мятое, сверху кучей свалены юбки и футболки. Ощутим застарелый запах табака.

– Раньше здесь была гостиница, этаж для курящих, – объясняет госпожа Огава. – Мы переехали сюда, когда она разорилась. Мой муж – инженер, конструктор скоростных поездов. Он принимал участие в расширении вокзала Синагава для включения магистрали «Синкансэн». Квартал развивается. Это здание снова станет гостиницей, к концу месяца предполагается закончить его переустройство, но пока мы здесь единственные жильцы.

Она смотрит на меня с порога, положив руку на ручку двери. Я чуть оглядываюсь вокруг, смущенная этой интимной обстановкой, представшей передо мной в свете лампы без абажура. Окон в комнате нет.

В конце коридора – открытая, в американском стиле, кухня. Почти все пространство занимают газовая плита и книжные шкафы. Из-за пыли на панорамном окне вид лежащего у наших ног мегаполиса размывается.

Госпожа Огава ведет меня обратно ко входу.

– Комната Миэко внизу, – говорит она, приоткрывая наполовину скрытую вешалкой дверь, которая выходит на бетонную лестницу. – Осторожно: чтобы включить свет, нужно спуститься.

Ее голос звучит гулко, как в пещере. Я следую за ней на ощупь, пока не чувствую под ногами резиновый пол. Влажность здесь еще выше. Неоновая лампа, потрескивая, загорается и освещает возвышение со стеклянными перилами

и яму за ним. Пологий спуск заканчивается отверстием для стока, где под углом стоит односпальная кровать.

Госпожа Огава кладет руки на перила.

– Это бассейн. Он не работал даже во времена, когда в доме была гостиница: плесень. С тех пор как мы спустили воду, тут безопасно. Миэко временно спит здесь.

Я наклоняюсь, чтобы лучше видеть. Вокруг кровати письменный стол, комод, коврик для йоги и гимнастический обруч, в зеркале отражаются двойники этих вещей. Перила лестницы продолжены пластиковыми кубами. Мне представляется тетрис – головоломка, в которой геометрические фигуры надо расположить по порядку, заполнив все место.

– Вы любите йогу? – спрашивает госпожа Огава.

Я отвечаю, что не знаю, поскольку никогда ею не занималась. Женщина качает головой.

Мы снова поднимаемся по лестнице. В кухне нас ждет девочка. Стрижка каре, шорты и желтая футболка. Когда она кланяется, приветствуя меня, челка приклеивается к потному лбу.

– Я купила с лососем, – говорит она матери, показывая лоток с готовой лазаньей.

Сейчас всего десять часов утра, но Миэко накрывает на стол, тогда как ее мать открывает устриц, разогревает лазанью в микроволновой печи и кладет нам с Миэко по большой дымящейся порции, а себе маленькую.

Госпожа Огава сняла пиджак. Футболка обтягивает ее ребра и два острых соска. На руке от плеча до запястья заметно проступает вена. Все у нее сухое, думаю я. Кроме пластин лазаньи – они соскальзывают по ее палочкам, и она снова ловит их, вороша розовый бешамель. Время от времени я ощущаю во рту более твердые кусочки, должно быть лосось. Миэко уже закончила есть. Откинувшись на спинку стула, она открывает и закрывает рот, как рыба.

Госпожа Огава вытирает губы и складывает салфетку.

–  Не могли бы вы еще иногда куда-нибудь водить ее?..

– Конечно.

– Я подумала… Для начала вы можете пойти поиграть.

– Хорошо.

На самом деле я не уверена, что правильно понимаю это слово по-японски. Так же как и по-корейски, оно может означать, кроме детских игр, еще и поход куда-нибудь с сотрудниками. Мне почти тридцать лет, детских привычек у меня нет, я не имею представления, чем развлечь ребенка в этом возрасте, и начинаю жалеть о том, что ответила на объявление. Я увидела его в Женеве на сайте филологического факультета токийского Университета София. «Ищу репетитора по французскому языку, женщину, носителя языка, для девочки десяти лет на летние каникулы в Токио». Я как раз собиралась ехать туда в августе к бабушке с дедушкой, намереваясь в начале сентября отправиться с ними в Корею, и боялась, что придется сидеть дома без дела. Госпожа Огава, сама преподаватель французского, была занята подготовкой к новому учебному году и хотела скрасить одиночество дочери. Мы условились, что я встречусь с Миэко несколько раз за время своего пребывания в Токио.

__________

Госпожа Огава скребет свою тарелку, глядя в мою.

– Вам не нравится. Возьмите устриц.

– Нет-нет, – говорю я, запихивая в рот большую порцию.

Но хозяйка забирает лазанью, и Миэко кладет передо мной устрицу. Моллюск, маленькая липкая кучка, сжимается. Я втягиваю его, задержав дыхание.

Удовлетворенная, госпожа Огава интересуется, где я остановилась. Недалеко отсюда, в десяти остановках к северу по линии Яманотэ, у бабушки с дедушкой. Я смущенно умолкаю. По-японски это прозвучало так, как будто они мне чужие. Чтобы сгладить это впечатление, я объясняю, что они корейцы и владеют салоном патинко в своем квартале, Ниппори.

– Маленький зал, – уточняю я. – Они управляют им больше пятидесяти лет, с тех пор как иммигрировали.

Миэко подходит к столу, роту нее уже не дергается. Госпожа Огава поднимает голову с беспокойным видом, который приняла с тех пор, как я ей сказала, что не занимаюсь йогой. На сей раз я лучше понимаю ее озабоченность. В Японии салоны патинко почти приравниваются к казино. Хотя все играют на этих автоматах, они по-прежнему пользуются дурной славой. Заведения патинко имеют собственную банковскую систему, и считается, что они тайно финансируют ведущие политические партии, монополизируют рекламные места в средствах массовой информации и поддерживают теневую экономику. Это относится в основном к большим сетям, таким как «Бриллиант» или «Мерриталь», но не к салону моего деда.

__________

После завтрака госпожа Огава спускается в бассейн, и Миэко раскладывает свои вещи на столе.

– Мы не пойдем в твою комнату?

– Нет, там мама.

Меня она называет по-японски сенсей – учитель. Я прошу обращаться ко мне по имени, Клэр, но у нее не получается его выговорить, выходит «Кёлэру», тогда мы договариваемся на онни – «старшая сестра» по-корейски.

– Онни, – повторяет девочка шепотом, словно чтобы лучше запомнить.

Тетрадь она ведет тщательно. Тема урока – «Согласование прилагательных». Не зная ее уровня владения французским, я довольствуюсь тем, что прошу читать вслух предложения из учебника, поражаясь, до чего он скучный – слепой, без иллюстраций. Миэко говорит без ошибок и предваряет мои вопросы, так что в конце концов я спрашиваю ее, для чего я вообще нужна.

– Это потому, что я репетировала, – объясняет девочка.

– Как это?

– К твоему приходу.

Я вспоминаю, как за столом она водила челюстью, совершенно синхронно со своей матерью.

Я некоторое время смотрю, как Миэко выполняет задание, потом встаю и начинаю ходить вдоль панорамного окна. Отсюда, сверху, виден вокзал, его центральная часть с четырьмя мостами напоминает насторожившуюся рептилию. Окружающие его ряды зданий и электрические провода тянутся до горы Фудзи, которая угадывается в затянутой смогом дали.

Я просматриваю библиотеку. Руссо, Шатобриан. Статьи по литературе, о романтизме в Швейцарии. Книги по истории. Работы о Французской революции. Оттого, что все они находятся здесь, у меня возникает чувство, будто эти произведения рассказывают не о той истории, которую изучала я, а о другой, параллельной, которая как будто вершилась в то же самое время где-то на другой планете.

К часу дня госпожа Огава поднимается к нам в спортивном трико, обтягивающем мельчайшие складки ее тела, чтобы напоить нас королевским молочным чаем с корейскими витыми пончиками из магазина Family Mart.

Когда она снова уходит, я спрашиваю Миэко, почему ее мама носит обувь в квартире, это удивительно для японки.

– Она говорит, что ей важно слышать свои шаги. Но я не имею права об этом говорить.

Мы перекусываем, сидя бок о бок. Этикетка бутылки с Дональдом и Дейзи в купальных костюмах на пляже гласит, что это специальная летняя партия. Я думаю о токийском Диснейленде. Можно было бы повести туда Миэко. Но она, скорее всего, не из тех, кто любит парки аттракционов.

– Куда именно ты хотела бы пойти в ближайшие дни? – спрашиваю я.

Девочка смотрит на потолок, потом на меня, хочет что-то сказать, но останавливается, пожимает плечами и в конце концов отвечает: она не знает, это как я пожелаю. «Могла бы и помочь мне», – с досадой думаю я.

Закончив задание, Миэко интересуется, что ей делать дальше. Я больше ничего не подготовила и придумываю упражнение, чтобы занять время.

Разница во времени еще чувствуется. Я ложусь вздремнуть на диванчике. Вентиляция работает плохо, покрытое конденсатом оконное стекло зрительно уменьшает пространство. Я крупнее, чем жители этой квартиры. Одно неосторожное движение – и я могу все переломать.

Провожая меня к лифту, госпожа Огава вручает мне конверт и со смутным облегчением, что я ухожу, благодарит. Она в пеньюаре и с влажными волосами. Я не попрощалась с Миэко, которая все еще выполняет задание, но автоматические двери снова закрываются.

Я сажусь в поезд до Ниппори. Кусочек пончика застрял у меня в зубах, и я стараюсь вытолкнуть его языком. В конце концов я его проглатываю, но чувствую во рту привкус крови.

Я нахожу бабушку в гостиной на ковре в окружении коллекции игрушек Playmobil. Она лишила их волос. Пустоголовые создания улыбаются.

– Ты где была?

Раздраженная плаксивым тоном, которым она каждый раз встречает меня, я не отвечаю. Она прекрасно знает, где я была. Бабушка копается среди париков, выбирает одну косу и одну прическу с пучком, надевает на двух кукол-женщин и поднимает их к своим ушам.

– Какая тебе больше нравится? Мне надо идти к парикмахеру.

Я смотрю на нее. Заостренный нос; упругий, как у детеныша тюленя, живот.

– Пучок.

– Пойдешь со мной?

Я соглашаюсь, уже стоя на кухне. Кипячу воду для риса, кладу в кастрюлю черную фасоль. Мы едим в одиннадцать часов вечера, после того как дедушка закрывает салон патинко и возвращается домой. Несмотря на преклонный возраст, он продолжает ходить туда каждый день и остается там с утра до вечера. Я снова иду в гостиную открыть окно, чтобы вышел пар.

__________

Ниппори. Это бледно-зеленый квартал, как поезда на линии Яманотэ, которая пронизывает его на подвесных путях. Рестораны корейской кухни, китайской лапши, клубы сумо, большое кладбище Янака на холме и, кроме прочего, салоны патинко. «Бриллиант» и «Мерриталь» делят улицу в части, прилегающей к Ниси-Ниппори, а заведение моего дедушки, «Глянец», находится ближе к Угуисудани.

Наш домик, вклинившийся между двумя многоэтажками, находится через дорогу от «Глянца». Салон можно видеть из окон кухни и гостиной. Фасад пестро выкрашен в краснобелый цвет, как лицо клоуна. Время от времени двери проглатывают одних посетителей и выплевывают других вместе с клубами табачного дыма.

«Глянец».

В противоположность тому, на что указывает название, салон не такой уж кричащий. По крайней мере, не настолько, как «Бриллиант» или «Мерриталь». Чтобы зазывать клиентов, дедушка нанял женщину-сэндвич. Она, должно быть, примерно моя ровесница. С картонными щитами в цветах заведения на спине и на груди она ходит поблизости, от стоянки такси до лестницы, ведущей к станции. Ее скороговорка смешивается с музыкой, доносящейся из круглосуточного супермаркета Family Mart, примыкающего к «Глянцу».

Еще в заведении работает Юки. Профессиональный игрок, тщедушный, в розовом свитере, сутулый, он должен рано утром ждать под дверью, когда заведение откроется, а потом садиться у ближайшего к окну автомата, создавая впечатление оживленной атмосферы в салоне. «„Глянец“ – очень популярное место, заходите!» – как бы говорит его присутствие.

И кроме того, у стойки с камерами наблюдения сидит охранник. На эту роль взяли местного полицейского, вышедшего на пенсию. Японское правительство не предусматривает пенсий для служащих. Те старики, у кого нет накоплений или родных, которые будут о них заботиться, вынуждены трудиться до самой смерти. Почти все салоны патинко нанимают бывших полицейских пенсионного возраста для работы за пультом видеонаблюдения.

Мы едим за низким столиком в гостиной. Дедушка медленными движениями трясущейся рукой отправляет ложку в рот и наконец быстро вдыхает, как будто все старательно положенное в рот может испариться. Время от времени он кладет ложку и наливает стакан соджу. Делает он это осторожно, рука дрожит, но ни капли не проливается. Бабушка, склонившись над своей миской, энергично хлебает, порой поднимая голову и спрашивая у меня:

– Is good? Is good?[1]1
  Хорошо? Хорошо? (искаж. англ.)


[Закрыть]

Я шепотом отвечаю:

– Йе, мащыссоё, да, очень хорошо.

При них я заставляю себя есть так же медленно, как дедушка, оттягивая окончание трапезы, поэтому молчание между нами становится все более тягостным.

Со времени моего приезда они ни разу не упомянули о нашей поездке в Корею. Ее нужно организовывать, покупать билеты. Я не знаю, как завести об этом речь. Корейский полностью выпал у меня из памяти, пока я учила французский. Поначалу дедушка меня упрекал, но теперь он ничего не говорит. Мы общаемся при помощи языка из простых английских или корейских слов, жестов и утрированной мимики. На японском – никогда.

Когда они включают телевизор, я под предлогом, что хочу спать, удаляюсь в свою комнату на первом этаже, возле ванной. Нужно спуститься по узкой лестнице, такой же, как у Миэко, с той лишь разницей, что пол здесь из дерева, а стены обиты бархатом горчичного цвета. Бабушка с дедушкой хранят там белье и бамбуковые циновки, сложенные в полутьме, которые в детстве представлялись мне гигантскими кузнечиками.

Мебель простая: кровать, письменный стол, несколько коробок с вещами моей матери. В одной из них лежит наша старая «Монополия» в швейцарском варианте, которую мама купила, чтобы дать своим родителям представление о стране, где мы живем.

На тумбочке фотография бабушки примерно в десятилетнем возрасте, круглолицей и пухленькой. За спиной у нее, положив руку на плечо дочери, стоит ее мама. Они гордо позируют – редко какие женщины в Сеуле фотографировались в то время. Обе в национальных костюмах из черного льна. От времени снимок приобрел бежевый цвет, как в Корее, так и в Японии считающийся цветом траура.

Растянувшись на постели, я кручусь, снимая одежду. Ступни касаются изножья кровати. Очень жарко. Синтетические простыни прилипают к животу. В конце концов я разматываю циновку, накрываю ее простыней и укладываюсь на полу в поисках прохлады.

До меня доносится шум улицы. Рев выхлопных труб, цоканье каблуков по асфальту, голос женщины-сэндвича. Ночью ее зазывные крики транслируются в записи через репродуктор, так что они слышны круглосуточно.

Окно находится на уровне тротуара. Лежа на полу, я могу видеть ноги прохожих, направляющихся в переулки Угуисудани, где расположены отели для свиданий. Я в таком никогда не была. Девушки, которые их посещают, меня впечатляют. Большинство из них намного моложе меня, их сопровождают мужчины в серых костюмах.

Я мысленно представляю дорогу. Я знаю ее наизусть, поскольку часто хожу по ней, прогуливаясь до парка Уэно. Нужно пройти мимо заведений «Шалль» с разрезанной черной летучей мышью на крыше, «Трансатлантик», «Монблан», где есть джакузи, «Мечта». Дальше надо шагать до лавки, продающей закуски, с качелями в виде панды, перейти мост над железнодорожными путями, миновать человека в палатке, обогнуть кладбище и добраться до скульптуры кита перед музеем естественной истории, и придешь наконец в парк Уэно. Потом «Старбакс», Университет искусств и затем зоопарк.

Время от времени до меня через потолок доносится смех бабушки.

Я проверяю электронную почту. Друзья давно перестали мне писать, потому что я не отвечаю вовсе или сильно задерживаюсь с ответом. У Матьё редко есть доступ к Сети – он заканчивает писать диссертацию и безвылазно сидит в сельском доме в долине Аннивье. Надо узнать, вышла ли на связь моя мама. Обычно она извещает меня о разъездах моего отца, органиста. Поррантрюи, Цюрих, Райнау, Золотурн, Цолликон, Фрибур – она перечисляет церкви, капеллы, соборы, не упоминая программу, только места, так что я представляю их обоих, две маленькие точки на карте, прыгающие из города в деревню с легкостью, которая меня поражает. Лично мне для поездки в Японию потребовалось собрать все силы. Даже от чтения маминых писем я часто так устаю, что бросаю свои дела и ложусь на кровать, раскинув ноги и руки, как морская звезда.

Но сегодня она не написала.

Вентилятор компьютера громко гудит. Выключив его, я вглядываюсь в темноту. Вслушиваюсь в тишину дома. Больше я не слышу ни телевизора, ни бабушкиного смеха. Только издалека доносится рокочущий голос женщины-сэндвича. Видимо, я ненароком заснула.

Прошло три дня. Я изменила мнение по поводу Диснейленда и Миэко. Все дети любят такие развлечения. В ее возрасте я ходила туда с бабушкой, если мама не возражала, – она всегда считала, что это место не для меня.

Я направляюсь к станции Ниппори. Всю ночь шел дождь, хотя сейчас не сезон муссонных ливней. В этом году в Японии аномально высокая температура.

От влажности картон на спине и груди у женщины-сэндвича коробится. Она отошла на шаг, чтобы укрыться под навесом. Всего на один шаг, иначе ее не увидят с тротуара. Волосы заплетены в косу. Она неподвижно смотрит перед собой, придерживая руками микрофон. Он должен быть прикреплен к кепке. Видимо, резинка растянулась. Я замечаю про себя, что ей надо бы сказать об этом моему дедушке.

У меня остается немного времени до прибытия поезда. Я захожу в Family Mart, бреду в отдел выпечки и перебираю товары в пластиковой упаковке с аляповатым рисунком. У холодильника парень выбирает йогурты. Розовый свитер. Это Юки. Утром я уже видела его. Он вошел через застекленную заднюю дверь, соединяющую супермаркет и «Глянец».

В этот час в салоне играют главным образом женщины, пользующиеся тем, что дети в школе или в летнем лагере, а мужья на работе. Пенсионеры приходят в основном после полудня. В сумерках автоматы берут приступом офисные работники и борцы сумо.

Юки покупает шоколадно-мятный пончик и возвращается в «Глянец». Дверь скользит, слышны грохочущая музыка, залпы высыпающихся шариков. Говорят, что патинко получила название по шуму, который производят шарики в автоматах. Они стучат в стекло, шуршат в пластиковых канавках, бряцают в гнездах, дребезжат сталью и в конце концов с глухим звуком падают в корзину.

Дверь закрывается.

Тишина.

Юки садится за свой обычный автомат, разрывает упаковку пончика, берет его одной рукой, а другую кладет на рычаг. Он смотрит в окно.

Правила простые. Игрок располагается перед патинко, опускает в щель деньги, и шарики в большом количестве подаются на игровое поле. Множество шариков сыплются, падают и отскакивают от череды препятствий, пока не доходят до низу и не проваливаются в одно из трех отверстий, расположенных на уровне руки игрока. Те, которые достигают отверстия посередине, оказываются на специальной площадке. Количество шариков, упавших в это гнездо, пропорционально выигрышу, на который их обменивают, закончив игру.

Больших усилий от игрока не требуется. Единственный способ повлиять на патинко – изменить силу выброса шариков с помощью рукоятки размером с ладонь, которая медленно крутится вправо или влево. Некоторые используют монету, чтобы зафиксировать рукоятку в определенном положении и иметь возможность прикурить. Но опытные игроки знают, что не следует снимать руку, нужно управлять игрой, чувствовать малейшие нюансы. Регулировать рукоятку легким поворотом кисти или едва заметным ослаблением пальцев. Это почти неуловимые движения, но они имеют решающее значение. Нельзя позволять себе ни отвлекаться на соседей, ни ослепнуть от яркого света. Нужно забыть о сигарете. Не слышать ни музыки, ни шума трех сотен машин в салоне.

Четверть девятого. Я покупаю сливы и два пончика и иду к станции под речовки женщины-сэндвича: «„Глянец“ – это страстный танец! Заходи в „Глянец“ японец и чужестранец…»