Текст книги "Смерть на горячем ветру"

Автор книги: Дуглас Уорнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Глава четырнадцатая

Десятью минутами позже я был готов объяснить все в деталях сбитой с толку Маргарет, которая ничего не слышала о Уотчетте. Холт помчался в Министерство обороны, надеясь поймать там Уотчетта. Уолли не смог расшифровать иероглифы Колстона, но я ему позволил срисовать некоторые из них, и он отправился на встречу с крупнейшей звездой на небосклоне ядерной физики. У меня также были сравнительные данные о температурах в Арминстере, а библиотека подтвердила то, что подсказывала память: что Рэйнхэм был министром обороны в течение года до очередной перестановки в кабинете в июле того же года, года Арминстера. А Уолли подтвердил мое предположение, что в теории Колстона, представленной на конференции, не было секретной информации.

– Пожалуй, одно из наиболее ловких убийств, когда-либо совершенных политиком, – зло сказал я. – Вот что произошло: Колстон представил копию своей теории – которая была изложена доступным, в худшем случае, научным языком – Уотчетту и попросил прочесть его на конференции вместо себя. Колстон, как физик-ядерщик, работавший над атомной бомбой, имел доступ к самой секретной информации. Должно быть, он использовал часть этого материала, чтобы доказать свою теорию. Уотчетт сразу же понял, что такое содержание нельзя раскрывать перед аудиторией, включающей русских и китайцев. Он также знал, что Колстон совершил уголовное преступление, нарушив закон о государственной тайне сообщением этой информации ему, не имевшему допуска к ней; более того, он тоже формально нарушил этот закон, прочитав ее, хотя и не по своей воле. Поэтому, как хороший, делающий карьеру служащий и гражданин, Уотчетт положил проблему на стол министра, твоего уважаемого свекра.

Маргарет слушала меня, затаив дыхание.

– Но что делать? Рэйнхэм попал в затруднительную ситуацию. Он мог приказать арестовать Колстона – что он и сделал, – но приказ не мог быть выполнен, пока Колстон не вернулся в Великобританию. Рэйнхэм мог запретить вообще читать доклад, но тогда возникала другая трудность. Если бы Колстон до ареста выяснил это, он мог ужасно себя повести. Его открытие знаменовало собой гигантский переворот в сейсмологии. Он мог оказаться настолько высокомерным, что счел бы его важнее нескольких атомных секретов как минимум десятилетней давности. Допустим, он предложил бы свою теорию коммунистам. Они ухватились бы за шанс наложить руку на наши атомные познания.

– Я начинаю понимать, – тихо сказала она.

– И тут, – продолжил я, – Рэйнхэма осеняет блестящая идея. Изъять секретную информацию и разрешить Уотчетту представить выпотрошенную теорию. Репутация Колстона уничтожена. С этого дня он может предлагать свою теорию от Москвы до Пекина, а ему будут вежливо показывать на дверь. Теория предсказаний землетрясений Колстона мертва.

– Бог ты мой! – Голос Маргарет задрожал, и она сжала кулаки. – А в августе этот бедный человек возвращается домой, как он думает, к триумфу и почестям, потенциальный спаситель несказанного числа жизней и неисчислимых богатств, Нобелевский лауреат и гений. – Ее голос прервался. – А пять лет спустя он жалко погибает в трущобах, жертва серии событий, вытекающих из того, первого, безнравственного решения. – Я ненавижу Пьера! Ненавижу его! Я б его убила собственными руками.

Я подошел к Маргарет и заговорил успокаивающим тоном.

– Он будет политически мертв и публично проклят, прежде чем я с ним покончу. И не только потому, что он убил Колстона. Я могу понять причину решения Рэйнхэма. Пока мы живем в сумасшедшем мире с его национальным соперничеством и идеологической ненавистью, каждая страна должна защищать себя. Если несколько индивидуумов при этом погибнут, это, я думаю, неизбежно. Печально, но с этими потерями не считаются.

– Это сумасшествие, бред.

– Но Рэйнхэм мог предпринять и другой шаг. Если от этого зависит наша безопасность, уничтожьте любыми средствами Колстона. Но почему он не представил полный текст теории нашим собственным сейсмологам, после надлежащей проверки на благонадежность? Конечно, они нашли бы способ опубликовать данные о признаках, предшествующих землетрясению, не нарушая требований национальной безопасности. Конечно, могли! Тридцатипятидневная жара, за ней десять часов дует ветер с юга – какие секреты это может раскрыть? – Зазвонил телефон, и я договаривал свою мысль, пересекая комнату. – Именно из-за оплошности – и тех 95000 человек, которые уже погибли – из-за этого я его никогда не прощу.

Я поднял трубку. Звонил Холт.

– Иэн? Птичка улетела.

– Что?

– Уотчетт удрал. Вчера ночью. Он позвонил руководителю своей секции и попросил ежегодный отпуск за неделю до положенного срока. В качестве объяснения он представил факт нападения на него вооруженного преступника и вызванное этим потрясение. Ему разрешили. Он и его жена упаковали вещи и уехали на машине, как говорят соседи, к полуночному парому в Дюнкерк.

Я уже почти не реагировал на удары.

– Что еще ему оставалось? – спокойно ответил я и бросил трубку. – Вислозадая крыса смылась. Почему бы и нет? Он знал, что Колстон прав. Он читал теорию Колстона в полном варианте. Только дурак стал бы здесь болтаться и ждать, пока все рухнет.

– Он мог сделать заявление, – ужаснулась Маргарет. – Он мог сделать что-нибудь.

– С Арминстером на своей совести? С тюрьмой, грозящей ему за разглашение секретной информации? – Я беспомощно взмахнул руками. – Мы вернулись на круги своя. Теперь мы знаем всю правду, но у нас нет и клочка реальных доказательств, которые можно было бы представить.

Шесть строчек символов, содержащих уравнение Колстона, в котором был спрятан секрет, насмехались надо мной со стола.

– Говори же! – истерически выкрикнул я. – Говори! Опять зазвонил телефон.

– Пусть звонит! – сказал я. – Пусть звонит!

– Хуже не будет, Иэн, – сказала Маргарет и подняла трубку. – Кабинет редактора. – Затем, с повышающейся интонацией: – Да, Уолли? – Потом: – О, благослови тебя бог! – И мне: – Иэн, Уолли нашел выход. Человека, могущего расколоть код.

Через секунду я держал трубку в руках.

– Уолли? Это Иэн. Кто он?

– Тот, с кем я пил чай, профессор Уайт. Эти символы для него – открытая книга. Он…

– Тащи его сюда, ко мне в кабинет!

– Ну, я не знаю, – с сомнением протянул Уолли. – Он, кажется, собирается на важную конференцию.

– Тащи его сюда! – заорал я. – Меня не волнует, как ты это сделаешь, но ты мне его притащишь! Свяжи его, засунь ему в рот кляп, усыпи его, приставь пистолет к его виску, но притащи его, и чем скорее, тем лучше.

– О! Это что, срочно?

– Тащи его сюда, – полузадушенно выдавил я. – И быстрее, быстрее!

Глава пятнадцатая

Энтузиазма не было. Была только пустота ожидания, мимо которой мчались минуты. Пустота – и страх. Так много надежд уже рухнуло, что я более ни в чем не мог быть уверен. Мысленно я проследил весь маршрут такси от Вест-Энда до редакции. Это было ужасное путешествие, все светофоры горели красным огнем, все регулировщики отдавали предпочтение перпендикулярному потоку машин, а все сумасшедшие водители вовлекали Уайта и Марша в пустые перебранки. Предстояло поднять на ноги три миллиона человек, и каждая потерянная секунда значила кто знает сколько жизней.

Маргарет оторвала меня от этих с ума сводящих размышлений. Умница! Она послала за ленчем! Он прибыл на двух подносах из соседней пивной, и я с жадностью набросился на еду. Только тут я вспомнил, что не ел со вчерашнего дня.

Во время еды ко мне начали возвращаться силы. Завязался разговор. Если быть точным, то говорила Маргарет. Чувствовалось, что она внутренне напряжена.

– Что ты собираешься делать, когда у тебя будут доказательства? – начала она.

– Отнесу их Рэйнхэму.

– Нет! – в ужасе воскликнула Маргарет. – Нет, невозможно! Ты не должен иметь с ним дело.

– Я больше ничего не смогу сделать.

– Он не лучше обыкновенного преступника! – возмутилась она. – Как ты не понимаешь? Он действительно позволил произойти трагедии Арминстера, чтобы обогатиться – совет газеты был просто удобным предлогом, прикрывающим его.

– И послал своего единственного сына на смерть? Продолжение рода Рэйнхэмов – это для него все.

– Он этого не хотел, – произнесла Маргарет. – Он предложил нам провести медовый месяц на его вилле на мысе Ан-тиб. Гай хотел согласиться – он привык принимать подарки от отца. Эта черта мне в нем не нравилась, и я отказалась. Я считала, что делаю шаг к независимости, и настояла, чтобы мы поехали в Арминстер.

– Ты могла бы сказать об этом сегодня утром.

– Что бы это дало? Он бы так же снял шкуру с меня, как и с тебя. Это было совершенно естественное предложение. Его большой и уютный дом стоял пустым. А для медового месяца трудно найти место лучше, чем мыс Антиб. Ведь только теперь мы знаем, как сильно он заметан в деле Колстона.

Вошел удрученный Джон Холт. Стоя на пороге, он смотрел то на на Маргарет, то на меня.

– Входи, – сказал я, указывая рукой на стул. – Садись! Маргарет возводит страшное обвинение на Рэйнхэма в том, что он самый большой мерзавец в мире. И хочет, чтобы я не имел с ним дела.

– Иэн не должен работать с таким человеком, – пояснила она. – Рэйнхэм знал, что Колстон прав по поводу Арминстера, и продал акции с большой для себя выгодой. Вчера, когда выяснилось, что Колстон еще был жив, он послал по его следу полицию.

– Тогда почему он не заткнул рот Колстону до Арминстера? – спросил Холт.

– Потому что в этом не было необходимости. Колстон казался сумасшедшим. В Англии не бывает землетрясений. Но вчера все переменилось. Уже был Арминстер. Колстон оказался жив. А «Телеграм» задавала неприятные вопросы. Сэр Гай понимал, что ему не удастся заставить замолчать «Телеграм» так же легко, как Барнс смог запугать владельца еженедельника в провинциальном городке.

– Рэйнхэм мог убрать Колстона, арестовав его, это верно, – проговорил Холт. – Но лишь временно. Готов поклясться жизнью, что на суде Колстон все бы рассказал.

Я посмотрел на часы. Прошло двадцать минут со звонка Уолли. Уж не потерпел ли он фиаско при выполнении моего задания?

– Я не могу понять, – продолжал Холт, – почему, когда Колстон вернулся в Англию и не услышал ожидаемых фанфар, он не связался с Уотчеттом.

– Должно быть, он пытался, – предположил я. – Простейшее объяснение заключается в том, что Уотчетт был в отпуске, вне пределов досягаемости.

– Какое это имеет значение? – нетерпеливо спросила Маргарет. – Сейчас имеет значение настоящее. До суда над Колстоном прошло бы не менее нескольких недель, да и состоялся бы он при закрытых дверях. Сэр Гай любыми путями пытается усесться в кресло премьер-министра (я с радостью заметил, что она опустила обычное «Пьер»). Вопрос этот – вопрос дней, если не часов. Скандал сейчас уничтожит его шансы наверняка.

Оставалось четыре с половиной часа. Поднять три миллиона человек на ноги (немного меньше, если учесть счастливцев, греющихся на пляжах Англии и Европы). Как за 270 минут очистить жилища и конторы? А ведь процесс этот еще даже не начался.

– Алчность и амбиции, – продолжала Маргарет. – Равнодушие к человеческим жизням. Монстр. Нечего и думать иметь дело с подобным типом.

– Я этого не хочу, – сказал я. – Я бы хотел его уничтожить; хотел бы поместить его имя в словарях между Рахманом и Квислингом. Вместо этого я собираюсь поместить его в учебники истории среди таких людей, как Уолпол, Дизраэли, Гладстон Ллойд-Джордж и Черчилль.

– Но, Иэн… – начала Маргарет.

– Все, что ты сказала, Маргарет, – это правда. – Заметьте, что я все еще придерживался точки зрения «скорее злодей, чем дурак». Тупость наиболее трудна для восприятия. – Но это лишь укрепляет меня в моем решении. Проблема сейчас – это время. Часы, минуты, секунды – каждое мгновение – жизнь, десять жизней, сто жизней. Рэйнхэм может быть только временной мерой, но сейчас он важнее кого бы то ни было. Он обладает властью, пусть только по нашей милости. Что важнее, он знает всю историю. Если я пойду к любому другому, я должен объяснить, дать ему изучить доказательства, взвесить их, решить, что делать – включая вопрос об этичности действий за спиной Рэйнхэма. Нет, Маргарет, я должен идти к Рэйнхэму. Наше молчание в обмен на его содействие. Мне тяжело об этом даже подумать, но у нас нет другого выбора.

– Самая большая сенсация, – с тоской промолвил Холт. – Самая большая сенсация, которую нам когда-либо удалось заполучить. И мы должны дать этой птичке упорхнуть!

– Запомни ее, занеси в мемуары, – горько предложил я, – и опубликуй через пятьдесят лет после смерти всех нас.

И в этот момент они, наконец, вошли.

Вошли? Это слабо сказано. Они ворвались в комнату. Дверь без стука распахнулась, и первым влетел Уайт, тщедушный рыжий человек, хорохорящийся, как индюк. За ним следом – Марш в своем поношенном плаще, который он носит при любой погоде. Он выглядел, как утомленная наседка, гонящая своего цыпленка в требуемом направлении.

– Очень извиняюсь за опоздание, дружище, – устало начал он через голову Уайта, – но…

– Это насилие! – закричал тот. – Марш меня приволок силой. Черт возьми, он даже не дал мне закончить ленч! А я должен быть на важной встрече через… – он поглядел на часы. – Ровно через двадцать три минуты.

Я мобилизовал все мое обаяние. Его нужно было любой ценой успокоить.

– Я страшно сожалею, профессор, но дело не терпит отлагательств и…

– Не терпит отлагательств! Знаю я этих газетчиков. Всегда требуете, чтобы все было сделано еще ко вчерашнему дню, а затем не печатаете месяц.

– Только не на этот раз. И это не займет много времени. Я подсунул ему листок Колстона. Он бросил на него беглый взгляд и сразу переменил тон.

– Конечно, не займет. Каких-то шесть строчек. Просто чиркнуть пару фраз на нормальном языке между затяжками сигареты. – Он отбросил саркастическую усмешку. – Боже мой! Эта работа может отнять часы, а может и дни.

– Что?

– Конечно же, – молвил он, бросив на меня подозрительный взгляд, – вы не так наивны, как кажетесь. Символы используются для краткости и точности. Чтобы перевести даже один символ на простой человеческий язык, может потребоваться сотня слов. В качестве грубого примера возьмем число 777 – один символ, повторенный три раза. Если мы его распишем, то есть напишем «семьсот семьдесят семь», то нам потребуется двадцать букв, а это много меньше того, что обычно получается. Учтите, что цифры – это простейшие символы. Эти иероглифы выражают бесконечно сложный ряд понятий. Поэтому этот язык и был изобретен: чтобы физики-ядерщики могли выражать на нем новые концепции. Знаете ли вы, что на всей Земле, вероятно, наберется не больше сотни людей, умеющих его использовать?

– Тогда нам повезло, что мы нашли вас, сэр, – поспешно вставил я, не имея ни малейшего желания выслушивать лекцию о правильном и неправильном использовании символов. – Но мне не нужен трехтомный труд с аннотацией. Мне нужно содержание этого, написанное понятным и доступным языком. Конечно, это не займет много времени?

– Наверное, нет, – уступил Уайт. – Дайте-ка мне его. – Он взял листок и положил во внутренний карман. – Я сделаю это так быстро, как смогу. Дайте подумать. После встречи я лечу в Брюссель на конференцию, на весь уик-энд.

В понедельник, гм – сомнительно. Скажем, во вторник, в это же время.

Я обошел вокруг него и встал напротив двери, одновременно махнув рукой Холту, заблокировавшему дорогу в комнату Вал.

– Я держусь другого мнения, профессор. Мне это нужно, и нужно сейчас. – Он ощетинился. – В Лондоне произойдет землетрясение через… – Я спародировал его педантизм —…ровно через 250 минут. Власти не станут действовать без доказательств. Этот документ – мое доказательство.

Он моргнул и вытащил листок из кармана.

– Теория Колстона? – произнес он. – Я слышал о ней. Но я думал…

– Я знаю, что вы думали, и это все неверно. – Я повернулся к Уолли и Маргарет. – Проведите этого джентльмена в мою квартиру – там ему будет удобнее работать. Маргарет, запри дверь и снабжай его кофе, скотчем, холодными компрессами и чем угодно, что потребуется для стимуляции мыслительных процессов. Уолли, окажешь профессору помощь в переводе. Мне этот перевод нужен точным, но в то же время простым для понимания, насколько это возможно.

У Уайта отвисла челюсть. Вытаращив глаза, он смотрел на бумагу, и во второй раз за день я увидел, как кожа приобретает цвет сигаретного дыма.

– Вы себе представляете, – неистово закричал он, – что вы мне здесь дали? Это же важнейшие государственные тайны! Вы совершаете преступление, даже показывая это мне! Меня могут осудить лишь за чтение этого! – Он бросил бумагу и подошел ко мне. – Выпустите меня отсюда! Это дело полиции!

Я сжал его запястья. При росте сто девяносто сантиметров я тоньше жерди, но Уайт, почти такой же худой, как я, ниже меня сантиметров на тридцать пять, поэтому я без усилия мог удержать его.

– Меня не волнует, чье это дело, – решительно заявил я. – Вы подниметесь в мою квартиру, переведете теорию Колстона и сделаете это сейчас же. Если, конечно, вы не предпочитаете иметь у себя на совести десятки тысяч трупов.

Он сделал выбор.

– Отлично, мистер Кэртис, – резко сказал он. – Но я оставляю за собой право после этого действовать в соответствии со своими интересами.

– Впоследствии вы сможете действовать так, как в голову взбредет. Но мой совет – взять билет на самолет в Брюссель.

С этими словами я его отпустил. Они вышли втроем: Уайт впереди, Уолли и Маргарет сзади и по бокам.

– Еще одна задержка, – устало сказал я Холту. – Я, как дурак, думал, что он тут же нам все выложит. Ну ладно, потратим появившееся время с максимальной пользой.

– Что ты собираешься делать? – спросил Джон.

– Обложить Рэйнхэма со всех сторон. Не думаю, что он будет вилять, когда узнает, что у нас на него есть – наоборот, если он что-нибудь соображает, он сам прибежит к нам.

Я начал действовать, и неожиданно все пошло как по маслу. Я диктовал Валери текст заявления, в то время как Холт обзванивал Лондон в поисках профессора Ятса. Когда я упомянул Колстона, Ятс меня чуть не испепелил, но теперь у меня было оружие против него. Я его использовал, и он согласился приехать в здание редакции «Телеграм», чтобы проверить доказательства, потрясенный и испуганный. Затем я наметил работу для Холта и Маргарет. А потом, когда я гадал, подтолкнет Уайта или только помешает ему звонок в мою квартиру, мы получили наш главный козырь. Уотчетт, наконец, сознался.

Его исповедь пришла в письме, адресованном Джону Холту, написанном в Дувре и отправленном ночью.

«Я покидаю Англию, – писал он. – Я не вернусь. Не выдержу всеобщего позора, который окружит мое имя, когда откроется правда.

Действуя по прямому указанию моего министра, сэра Гая Рэйнхэма, я изъял секретную информацию, содержавшуюся в теории Колстона, и прочел доклад о ней в «сокращенном» виде. Прошу верить мне, когда я говорю, что не хотел подрывать репутацию Колстона. Я не сейсмолог, но я не думал, что он доказал свою теорию. Это было слишком фантастично, а секретная информация, будь она разглашена, была бы бомбой страшной силы.

Прошу также поверить, что я ничего не знал об Арминстере, пока все не было уже позади. Июль и август того года я провел за границей, присутствуя на испытаниях оружия на полигоне Вумера, в Австралии.

Арминстер потряс меня. Когда я вернулся, я сопоставил факты с данными Колстона и увидел, что они сходятся. Во-первых, «инкубационный период» повышенной дневной и ночной температуры, длящийся тридцать пять дней, за которым следует короткий, но резкий спад температуры. Это начинается вторая фаза, которую Колстон назвал «вариабельной», потому что она может длиться от пары часов до нескольких дней. В течение этого периода температура опять поднимается. Последняя фаза характеризуется необычным, горячим, сухим ветром с юга, дующим ровно десять часов.

С этими фактами в руках я отправился к сэру Гаю Рэйнхэму, который к тому времени уже был министром внутренних дел. Он отказался что-либо предпринимать. Я был беспомощен. Как оригинал, так и урезанные копии были уничтожены – я думаю, лично сэром Гаем. По памяти я не мог воссоздать теорию. За разглашение секретной информации мне грозил трибунал.

Теперь я понимаю, что мне не хватило храбрости. Я должен был пойти к профессору Ятсу и во всем признаться. Я должен был рассказать ему все, что я мог возомнить, чтобы над этой проблемой смогли работать ученые. Я этого не сделал, и теперь на очереди Лондон.

Вы можете использовать это письмо, как сочтете нужным. Я изменю имя, попробую прожить наедине с собой. Мне будет легче, если вы успеете получить письмо, когда еще можно будет спасти людей».

«Еще бы, он послал письмо экспрессом, или, того лучше, поездом», – возмущенно подумал я. Но я был удовлетворен.

– Это добьет мерзавца! – сказал я Холту.

Я грелся в преждевременных лучах, когда все опять осложнилось. Маргарет позвонила и сообщила дрожащим от волнения голосом:

– Немедленно поднимайся, Иэн. Он хочет видеть тебя наедине. Он нашел в теории Колстона что-то такое, что его жутко расстроило.

«Бог ты мой, что там еще?» – подумал я. Маргарет и Уолли встретили меня у дверей квартиры. Я обеспокоенно посмотрел на их лица. Уолли покачал головой.

– Он мне ничего не сказал, Иэн. Он вообще не стал пользоваться моей помощью.

– Он в твоем домашнем кабинете, – добавила Маргарет. – Мы тебя будем ждать внизу, в официальном кабинете.

Мы разошлись.

С Уайтом произошла пугающая перемена. Он сидел за моим столом, перед ним были разбросаны бумаги. Пять листков покрыты его аккуратным разборчивым почерком. Исчез заносчивый индюк, так же как и боевой петух.

– Вы хотели меня видеть?

– Мы одни? – не поворачивая головы, печально спросил Уайт.

– Одни.

– Тогда я могу вам сообщить, что я обнаружил. – Он говорил ровным, бесстрастным, мертвым голосом. – Роберт Колстон не может предсказывать естественные землетрясения, мистер Кэртис. Землетрясения могут происходить так же неожиданно, как если бы Колстона никогда не существовало.

Я почувствовал резь в желудке.

– Но это невозможно! – воскликнул я. – А как же Арминстер?

– Арминстер не был естественным бедствием. Так же, как не будет им землетрясение, которое разрушит Лондон этим вечером.

Даже ради спасения своей жизни я не мог бы проследить ход его мысли и потому схватился за единственный ясный в нем момент.

– Но если в Лондоне должно произойти землетрясение.

– То оно не будет естественным бедствием, – повторил он. – Оно было подготовлено руками человека.